Утраченное Просвещение: Золотой век Центральной Азии от арабского завоевания до времен Тамерлана

Сословие интеллектуалов

Даже поверхностный и неполный перечень имен и свершений подтверждает, что средневековые ученые Центральной Азии не были простыми «передатчиками» древнегреческих достижений, они сами были первооткрывателями в разных областях. Масштаб и диапазон их достижений побуждают задать вопрос: «Кто были эти люди?» Они не подходят ни под один стереотип, но все-таки необходимо сделать несколько обобщений, начиная с их этнической идентификации.

Во многих (если не в большинстве) западных работах вплоть до сегодняшнего дня Ибн Сина, Бируни, аль-Хорезми, Фараби, аль-Газали и другие называются арабами. Эту грубую ошибку можно найти даже в некоторых наиболее авторитетных европейских и американских трудах по истории философии и науки^[27]. Да, большинство центральноазиатских мыслителей в эту эпоху писали на арабском языке. Действительно, принятие арабского в качестве единого общепринятого языка для интеллектуального обмена во всем исламском мире имело огромное значение для создания международного форума идей. Впечатляет скорость, с которой арабский язык впитывал незнакомые понятия и адаптировался к потребностям научной и технической коммуникации. Но именно ученые Центральной Азии благодаря своим многочисленным произведениям обогатили арабский язык новыми понятиями и терминами. Это происходило почти в то же время, когда латинский язык на Западе терял статус универсального языка и становился языком религии. Как выразился французский ученый Жак Буссар: «Латинский язык постепенно деформировался и упрощался и, наконец, уступил место новому, чрезвычайно грубому и нецивилизованному языку – вульгарной латыни»^[28].

Ученый из Центральной Азии, писавший на арабском языке 1000 лет назад, был не больше арабом, чем японец, который писал книги на английском языке, был бы англичанином. Может, большинство упомянутых выше писателей и мыслителей и провели свою профессиональную жизнь в арабоязычной среде, но арабский язык не являлся для них родным, и сами они не были арабами. Ричард Фрай из Гарварда насмешливо заметил: «Примечательно, что за некоторым исключением большинство мусульманских специалистов, как по религии, так и по науке, не были арабами»^[29]. Когда ученый-араб XI века составил список всех «достойных похвалы людей эпохи», которые писали на арабском языке, треть от общего числа перечисленных – 415 – оказалась выходцами из Центральной Азии^[30]. Из оставшихся двух третей более половины являлись персами из того региона, который сейчас является частью Ирана. Превосходство Центральной Азии наиболее заметно в области естественных наук, философии и математики – ученые из этого региона составляли до 90 % от общего количества^[31]. Большинство из них имели иранское происхождение и говорили на разных иранских языках, но много было и тюркоязычных. Таким образом, их родные языки принадлежали либо к иранской группе, либо к тюркской семье.

Были ли они иранцами или турками в том смысле, как мы понимаем это сегодня? Тысячу лет назад не существовало ни Ирана, ни Турции. Народы, которые говорили на разных языках и диалектах, принадлежащих к иранской группе и тюркской семье языков, проживали на обширной территории, простиравшейся далеко на восток от современного Ирана и до XI века не включавшей в себя какую-либо часть той территории, где сейчас находится Турция. Современным туркам было бы очень сложно понять тюркские языки Центральной Азии Х века, как и житель Тегерана, несомненно, не смог бы понять согдийский, бактрийский или хорезмийский языки, несмотря на то, что все они принадлежат к иранской группе. Эти разные иранские и тюркские народы встретились и смешались на территории Большой Центральной Азии, где с самого начала они принадлежали многонациональной, но подлинной и самобытной культуре.

Географическое положение Центральной Азии сыграло значительную роль в формировании их особенной идентичности. Благодаря близости к Индии и Китаю жители Центральной Азии установили прямые торговые контакты с этими странами, а также с Ближним Востоком. В то же время даже находящиеся дальше на западе носители иранских или тюркских языков стремились в основном на Ближний Восток, Кавказ и в Европу^[32]. Таким образом, говорить по-ирански или по-турецки тысячу лет назад – не то же самое, что делать это сейчас.

С древнейших времен считалось, что люди персидского происхождения в Центральной Азии отличаются от носителей персидского языка на той территории, которая сейчас является Ираном. Геродот отмечал, что Персидская империя Дария и Ксеркса не облагала налогом людей, которые признавались персами. Но жители Центральной Азии, чьи языки принадлежали к иранской языковой группе, считались отличными от них, так что Персидское государство облагало их налогом как иностранцев^[33]. Сегодня разница между гражданами Ирана и носителями дари и таджикского языка в Центральной Азии усиливается тем фактом, что первые являются шиитами, в то время как жители Центральной Азии и Афганистана в основном сунниты. Подобным образом тюркские кочевники, которые обосновались в Центральной Азии и приспособились к новому образу жизни, значительно отличались от большей части тюркских народов, не говоря уже о тех, кто жил в далеком Алтайском регионе, где сейчас находятся Сибирь и Восточный Казахстан.

Вторая общая характеристика, почти универсальная для персидских и тюркских писателей и интеллектуалов, состоит в том, что они жили в основном в городах и там же работали. К сожалению, города Центральной Азии, в которых они проживали, едва ли можно представить, не говоря уже о том, чтобы увидеть. Это связано с тем, что главным строительным материалом во всей Центральной Азии был недолговечный высушенный на солнце кирпич, дешевый и прочный, как саман (кирпич из глины с навозом, соломой и другими волокнистыми примесями), но легко поддающийся эрозии из-за дождя и ветра. Почти все сооружения, монументальные и скромные, описанные средневековыми писателями, уже давно исчезли. Если бы их построили из камня, они бы по-прежнему стояли, и туристы приезжали бы в Центральную Азию и Афганистан с таким же желанием, с каким они едут в Италию или Индию. Еще одним опасным врагом сооружений в Центральной Азии были землетрясения, которые происходили с пугающей частотой во всей этой сейсмически активной зоне. Землетрясение разрушило великий город Нишапур дважды за один век (в 1115 и 1145 годах)^[34], и даже искусные антисейсмические технологии, разработанные средневековыми архитекторами и инженерами Центральной Азии, не могли уберечь здания во время сильного землетрясения.

Благодаря обширной археологической работе в регионе теперь мы можем понять, что собой представлял средневековый город Центральной Азии. Подобно крупным деловым центрам во всем мире, в нем кипели работа и торговля, он не имел ни одного спокойного уголка. Характерно, что выдающийся богослов Бурхануддин аль-Маргинани написал большую часть своих работ не в сельском монастыре, а в своей городской резиденции всего в нескольких шагах от главной караванной дороги, проходившей через его родной город Маргилан (в современном Узбекистане). В Маргилане и других городах Центральной Азии можно увидеть некоторые характерные черты типичного «исламского города», которые сформулировали западные ученые-востоковеды. Но центральноазиатские города отличались от других городов мусульманского мира как по форме, так и по структуре. Это неудивительно, поскольку они существовали за три тысячелетия до прибытия арабских захватчиков и у них было достаточно времени, чтобы развить свой особый стиль планирования и архитектуры.

Кто платил ученым средневековой Центральной Азии за то, чтобы они занимались своей работой? Бируни считал, что это обязанность правителей. Так как именно их дело освобождать сердца от забот обо всем необходимом для земной жизни и возбуждать дух к снисканию возможно больших похвал и одобрения: ведь сердца созданы, чтобы любить это и ненавидеть противоположное^[35]. Некоторые из великих умов эпохи нашли властвующих покровителей, но отношения между благодетелем и мыслителем редко были спокойными. Чаще всего ученым не удавалось найти правящих покровителей или из числа богачей, которые могли бы дать возможность спокойно работать. Без постоянной поддержки они становились «скитающимися школярами» – название, которое Хелен Уодделл дала таким людям в своей одноименной книге 1927 года о средневековых европейских поэтах, которые переезжали из одного королевского двора в другой в поисках покровительства. Некоторые обладали практическими навыками, которые они могли использовать для руководящей работы: Ибн Сина, которого мы знаем как одаренного ученого и философа, пользовался покровительством династии Саманидов, а затем служил в течение нескольких лет в качестве визиря при правителе из династии Буидов Шамсе ад-Дауле. Низам аль-Мульк, автор знаменитого сборника советов для своего правящего покровителя, занимал то же место в Сельджукской империи и был там самой влиятельной политической фигурой. Остальные, среди которых и тюркский поэт Юсуф Баласагуни, писали объемные работы в надежде, что правитель «обнаружит» их и вознаградит. В случае Юсуфа поддержка на самом деле появилась. Но великий поэт Фирдоуси, автор национального эпоса, который во много раз объемнее «Илиады» Гомера, прождал всю жизнь своего покровителя, который должен был заплатить ему обещанные деньги, что было сделано только после смерти поэта.

Складывалась ли ситуация в пользу мыслителей или нет, интеллектуальная история Центральной Азии – это в том числе история покровительства богатых и могущественных людей, которые были готовы потратить часть своего состояния на поддержку науки и искусства. К счастью, в течение нескольких веков почти все правители в регионе (и среди них несколько жестоких) признавали, что покровительство мудрецам было одним из обязательств, которые приходят вместе с королевским саном. В худшем случае правитель мог помогать ученым для самоутверждения, писатели и мыслители созывались на вечера, чтобы показать их таланты. Тем не менее среди правителей и представителей знати встречались покровители, которые действительно понимали, что такое интеллектуальная работа, и обладали редкой способностью находить истинный талант для своего окружения. Их щедрая финансовая поддержка в сочетании с широким кругозором и терпением позволила нескольким блестящим ученым и мыслителям спокойно трудиться в течение многих лет, не обращая внимания на повседневные нужды – удивительная удача в любом обществе.

Многие из таких покровителей являлись главами местных правящих домов или династий и властвовали в одном городе, долине или районе. В поисках более основательной поддержки интеллектуалы и художники обращались к правителям различных империй, которые контролировали территории Большой Центральной Азии. Некоторые из них (Кушанское царство, Греко-Бактрийское государство, держава хорезмшахов) или более поздние – династии, основанные Исмаилом Самани, Махмудом Газневи и Тамерланом (Тимур), – правили на центральноазиатских территориях. А Багдадский халифат, например, возник за пределами региона и силой оружия утвердил свою власть над местными дворами и династиями. Многие правители не благоволили к интеллектуалам, но среди них были те, кто понимал, что поддержка мыслителей и художников укрепит их власть и станет источником силы, а не слабости.

Всех интеллектуалов, перечисленных выше, и многих других, еще не упомянутых, как правило, классифицируют как «мусульманских» или «исламских». Большинство, но не все, действительно являлись приверженцами ислама, а некоторые были глубоко набожными. Но было ли это определяющей чертой их самосознания или просто удобным ярлыком? Были ли они ортодоксальными суннитами, шиитами или, как многие в XVIII веке, просто деистами, которые признавали Бога как первопричину, но не его присутствие в материальном мире? Мы знаем, что исламизация Центральной Азии шла медленно, около 300 лет, и в тот же период продолжали процветать многие другие религиозные и интеллектуальные течения. Поэтому верно ли будет охарактеризовать все искусство этого времени и места как «исламское» или понятие «исламского искусства», как утверждал обозреватель «Нью-Йорк таймс», является «безосновательным мифом», используемым западными востоковедами?^[36] Каким было влияние других вероисповеданий, если таковое имелось, и что нам известно о скептиках, вольнодумцах, агностиках и атеистах среди ученых и философов?^[37]

Три вопроса: легко задать, но сложно ответить

Эти и многие другие вопросы неизбежно возникают, когда кто-то задается целью описать тех мыслителей, которые в течение нескольких веков сделали Центральную Азию средоточием интеллектуальной деятельности и чья работа глубоко повлияла на науку и цивилизацию как на Востоке, так и на Западе. Вместо того чтобы пытаться найти ответы на бесконечное число вопросов и таким образом потерять связующую нить в хаосе деталей, будет лучше сократить их число до трех. Оказывается, это довольно просто. Во-первых, чего ученые, философы и другие мыслители Центральной Азии достигли в течение этих столетий? Во-вторых, почему это произошло? И, в-третьих, чем завершилось это плодотворное и бурное духовное развитие?

Каждый из этих вопросов представляет собой серьезную проблему. Первый вводит нас в невероятное количество областей и дисциплин от астрономии до эпистемологии и мусульманского богословия. Не все они развивались одинаково и в одно и то же время. По какому принципу следует оценивать достижения в одной области и застой или даже регресс в другой? И что, собственно, является прогрессом в определенной научной сфере? Долгосрочное воздействие на всю научную область знаний или влияние на современников? Последний подход, полностью обоснованный, заставил бы нас уделить одинаковое внимание Абу-Машару аль-Балхи, самому известному астрологу в мусульманском мире и на Западе, и таким астрономам, как аль-Ходженди или аль-Фергани, чьи достижения высоко ценятся до сих пор.

Второй вопрос еще более трудный, поскольку он погружает нас в фундаментальные вопросы причинно-следственных связей в истории человечества. Лев Толстой во второй части эпилога к роману «Война и мир» решился ступить на эту опасную территорию, пытаясь объяснить действия Наполеона в битве при Бородино в 1812 году. Все же гораздо легче объяснить ход одного европейского сражения, произошедшего сравнительно недавно, чем выяснять причины интеллектуального и культурного подъема в отдаленных местах и в давние времена.

Почему, мы могли бы также спросить, произошел духовный расцвет в Афинах времен Перикла, во Флоренции эпохи Возрождения, Лондоне времени правления Стюартов, Веймаре Гете и Шиллера, Японии эпохи Нара или, если на то пошло, Конкорде (штат Массачусетс) в эпоху Эмерсона, Торо и сестер Олкотт? В основе каждого из этих конкретных случаев культурного величия, в том числе и Центральной Азии эпохи Просвещения, вечная непредсказуемость источников человеческого творчества и мотивов человеческой деятельности. Точно так же можно спросить, что пробуждает любопытство и вдумчивость в каждом из нас сегодня.

Третий вопрос – чем закончилась эта эпоха? – особенно интересен, поскольку он имеет прямое отношение к текущим событиям в регионе и в мире. Интересующиеся жители региона обсуждают эту тему, а аналитики поднимают этот вопрос каждый раз, когда речь заходит о землях, простирающихся от Центральной Азии на запад до Ближнего Востока. Тот же вопрос всегда возникает в отношении периодов интеллектуального подъема в другие времена и в других местах. Эта проблема побудила Эдуарда Гиббона написать шесть томов «Истории упадка и разрушения Римской империи». Не стесняясь в суждениях, Гиббон выдвинул настолько много блестящих гипотез, включая разложение общественной морали, распад определенных воинских частей и влияние таинственного христианства, что обыватель после прочтения его труда чувствует себя как после пира с шестью основными блюдами. Ныне покойный Джозеф Нидэм и его коллеги создали монументальный шедевр «Наука и цивилизация в Китае» и были вынуждены добавить к нему завершающий том «Общие выводы и размышления», в котором содержится больше размышлений, чем выводов. После тщательного рассмотрения событий, приведших к угасанию богатых традиций Китая в области науки и техники, этот вопрос по праву называют «проблемой Нидэма». Она остается нерешенной.

Непройденные пути

Вот те важные вопросы, которым посвящена эта работа, и на которые рано или поздно необходимо найти ответы. Вполне вероятно, что они не будут однозначными. Но рост количества неясностей сам по себе представляет проблему. Опасность заключается в том, что в результате мы получим что-то вроде бесформенного колючего куста с торчащими ветками и сучьями. Чтобы у читателя не сложилось впечатление смазанности, мы расскажем, какие вопросы в этой книге не будут рассматриваться.

Во-первых, это вопрос о музыке, которая наряду с поэзией считалась королевой искусств. Это одна из немногих областей, в которой жители Центральной Азии опередили своих греческих наставников эпохи эллинизма и проложили путь для европейцев следующих поколений^[38]. Задолго до исламской эры жители Центральной Азии изобрели смычок. Благодаря этому изобретению, которое быстро распространилось в Китае, Индии и на Западе, Центральную Азию можно считать настоящей родиной скрипки^[39]. Рудаки, известный поэт, был также и блестящим музыкантом. Философ аль-Фараби был талантливым лютнистом, он написал труд «Большой трактат о музыке», считающийся первой средневековой теоретической работой на эту тему. Его книга в латинском переводе оказала глубокое влияние на европейское музыкальное мышление^[40]. Другие жители Центральной Азии продолжили дело аль-Фараби, основываясь на его трудах. Тем не менее отсутствие упорядоченной системы нотного письма вплоть до XVII века не позволяет нам услышать музыку эпохи аль-Фараби. Хуже того, психологическая пропасть между музыкой Центральной Азии с ее ладами и полутонами и западной мажорно-минорной системой помешала бы пониманию и оценке этой музыки, даже если бы мы ее услышали. По этой причине музыка не играет должной роли в нашем дальнейшем исследовании.

Описание массовой культуры тоже не нашло места на страницах этой книги. Кроме трактатов по философии и науке, в Центральной Азии писались произведения о сказителях и экзорцистах, жонглерах и фокусниках, не говоря уже о целых собраниях анекдотов, заклинаний, фокусов и заговоров, а также книги обо всем – от веснушек до нервного тика. Были даже сборники эротических сказок, переписанных из книг на персидском, индийском, греческом и арабском языках, а также книги о «знающей женщине», наложницах и гомосексуалистах^[41]. Тем не менее такие проявления массовой культуры, кажется, мало повлияли на высокую культуру, которая является предметом данного исследования^[42], хотя дальнейшее ее изучение может изменить это утверждение. Одним из ярких примеров народных ценностей, явившихся движущей силой интеллектуального преобразования, был суфизм – мистическая и экстатическая форма ислама, которая стремится развеять все мирские проблемы, чтобы верующий вступил в непосредственное общение с Богом. В этом случае движение «снизу» в конечном счете заставило обратить на себя внимание интеллектуалов и таким образом навсегда изменило исламскую религию и даже повлияло на христианство.

Некоторые читатели, возможно, хотели бы, чтобы дальнейшее изложение было в большей степени связано с культурой кочевых народов – иранских, монгольских или тюркских, населявших территорию Центральной Азии с I тысячелетия до нашей эры до XV века. Тюркские правители, которые властвовали в Центральной Азии в доисламском VI веке, настолько серьезно относились к защите своих территорий, что установили официальные дипломатические контакты с Византией и Китаем. Другие кочевые империи также охватывали огромные территории и были населены разными народностями, которые нужно было постоянно контролировать. Кроме того, не лишним будет сказать, что интеллектуальные способности кочевников нашли свое выражение скорее в разработке сложных космологических систем и верований и их отражении в поэзии, нежели в тонкостях аристотелевской эпистемологии. Однако все чаще в этих общинах появлялись интеллектуалы, которые участвовали в экуменической и поликультурной научной жизни, сложившейся в городах региона, внося свой вклад в ее развитие. Но многие интригующие вопросы, касающиеся кочевых народов и их религии, мировоззрения, социальной динамики, литературных памятников, выходят за пределы нашего исследования, которое касается формальных текстов и тщательно выверенных произведений искусства, созданных в оседлых городах.

Ограниченный объем исследования не позволяет провести более детальный анализ всего сложного культурного и интеллектуального взаимодействия между жителями Центральной Азии и основными культурами, находящимися к югу, юго-западу и юго-востоку от границ этого региона. Вне всякого сомнения, постоянными и самыми продуктивными источниками свежих идей были Индия, Китай и Ближний Восток с V века до нашей эры до эпохи Тамерлана (Тимура), XV век. Одни из этих идей, например, понятие нуля из Индии, были связаны с математикой или естествознанием. Другие – это волнообразный орнамент, который художники Герата (современный Афганистан) позаимствовали у китайских коллег в XV веке, – относились к эстетике. Эта тема тем более увлекательна, поскольку влияние происходило в обоих направлениях. Эдвард Шефер посвятил целую книгу перечислению экзотических товаров из Центральной Азии, которые придавали яркости и оригинальности императорскому двору Китая эпохи династии Тан^[43].

Интеллектуальный и культурный обмен между этими великими цивилизациями, а также гармония между ними имеют большое значение для нашего исследования, поскольку все это способствует определению особого характера жизни и мышления в Центральной Азии. Но масштаб этого вопроса настолько велик, что на него можно ответить лишь в сжатой форме, а не исчерпывающе. Однако в данном исследовании будет рассмотрено, как жители Центральной Азии получали идеи из-за рубежа, могли ли они видоизменить некоторые из них и если могли, то каким образом.

Также мы лишь поверхностно рассмотрим множество способов, посредством которых определенные произведения и идеи мыслителей Центральной Азии находили аудиторию как на Востоке, так и на Западе, а происходило это в основном благодаря переводу на хинди, китайский или латынь. Этому важному вопросу было посвящено много исследований, но еще многое остается невыясненным. Стоит отметить утверждение известного историка искусства Олега Грабаря и его коллег о том, что в период расцвета культура распространялась с востока на запад, то есть из Центральной Азии в остальные исламские и средиземноморские государства, а не наоборот^[44]. Даже если оставить в стороне огромное влияние Центральной Азии на исламских мыслителей из разных стран – таких как Аверроэс, Ибн Хальдун и десятки других, одно лишь исследование их глубокого влияния на христианский Запад, от Абеляра до Фомы Аквинского и Данте, может занять несколько томов. Джозеф Нидэм провел исчерпывающее исследование их влияния на Китай, но аналогичная работа по Индии остается пока на подготовительном этапе, хотя многие мыслители из Центральной Азии жили и работали в этой стране.

Читая о мыслителях-мужчинах, представленных ниже, вполне может возникнуть вопрос: «А где же женщины?» Где деятели, сравнимые с Хильдегардой Бингенской, образованной и талантливой настоятельницей крупного немецкого монастыря в XII веке и гениальным композитором, или с Хросвитой Гандерсгеймской, бенедиктинской канониссой, которая в Х веке написала шесть пьес в классическом стиле, предвосхитив тем самым возрождение театра на два столетия?^[45] Несомненно, есть Рабиа из Балха, космополитичного мегаполиса в северной части Афганистана, чья пылкая и нежная поэзия принесла ей славу^[46]. Но тщетными окажутся попытки найти в этом регионе женщин, которые оставили значительное наследие в области научного мышления. Наиболее близко подошли к этому поздние мистически настроенные поэтессы, которые в своих четверостишиях передали суфийский опыт^[47].

Некоторые связывают эту ситуацию со статусом женщин в исламских обществах и предположительно с их статусом в домусульманском обществе. Мануэла Марин в своем труде «Женщины, пол и сексуальность», посвященном ранним мусульманским обществам, пришла к выводу, что «писать считалось опасным для женщин, потому что они могли использовать этот навык для незаконной коммуникации с мужчинами»^[48]. Это привело к ситуации, в которой научная деятельность стала исключительно мужской прерогативой, как и толкование исламского права.

Конечно, женщины могли владеть имуществом и наследовать его, а зачастую выступали в семье в качестве финансовых распорядителей. Тот факт, что зороастрийское наследственное право, как и еврейское, было гораздо более благосклонным к женщинам, чем исламское, заменившее его, возможно, также усилил роль женщин Центральной Азии в областях, не касающихся образования и научных знаний^[49]. Женщины, конечно, обладали большим влиянием за кулисами центральноазиатской политики. Так, когда арабские завоеватели прибыли к воротам Самарканда с новой религией и в поисках наживы, их встретила женщина со стальной волей, правящая от имени своего малолетнего сына^[50]. В Х веке, когда династия Саманидов в Бухаре достигла своего интеллектуального расцвета, еще одна женщина вполне успешно правила как жена бывшего правителя. Повелительница одного центральноазиатского города (вдова) столкнулась с войсками безжалостного Махмуда Газневи. Вместо того чтобы отступить, она бросила ему вызов, заявив в лицо, что если она выиграет, то победит великого полководца эпохи, а если победит он, то лишь одержит верх над женщиной^[51].

На протяжении большей части своего золотого века Центральная Азия находилась под властью кочевых завоевателей, чьи женщины привыкли управлять внутренними делами во время длительных периодов отсутствия мужей. Это привело к тому, что мощную династию Караханидов в XI веке в течение восьми лет возглавляла женщина, и к тому, что мать, сестра и старшая жена грозного Тамерлана (Тимура) полностью распоряжались его жизнью вне поля боя^[52]. Никто не удивился, когда дочь центральноазиатского монгольского правителя XIII века объявила, что она выйдет замуж только за того мужчину, который сможет победить ее с оружием в руках^[53]. Несмотря на столь явные проявления политической власти, ни в одном из этих кочевых обществ женщины не являлись значительными интеллектуальными личностями.

Наконец, необходимо упомянуть о бесчисленных научных дисциплинах, философских проблемах и богословских вопросах, которым посвятили себя герои этого рассказа. Каждому из них должно быть и во многих случаях было посвящено отдельное исследование. Если мы углубимся в их изучение, это выведет нас за пределы данного исследования и уж точно за пределы компетенции автора. Тем, кому нужна более подробная информация об истории науки, философии, теологии, архитектуры или искусства Центральной Азии или детали биографий великих личностей, которые посвятили этим областям знаний всю свою жизнь, следует обратиться к богатой специализированной литературе на разных языках, которая кратко обсуждается в предисловии и приведена в примечаниях.

Теперь, после всех вводных и пояснительных замечаний, давайте обратимся к эпохе Просвещения в Большой Центральной Азии, которая длилась до XII века. В отличие от греческой богини мудрости Афины (которая, кстати, нашла почитателей в ранней Центральной Азии) эта эпоха культурного расцвета не вышла полностью сформированной из головы Зевса. Она возникла на древней, но высокоразвитой земле, где веками поддерживались процветающая экономика и богатая интеллектуальная жизнь.

Обратимся же к утраченному миру домусульманской Центральной Азии.