Loe raamatut: «Переживание чувств. О силе грусти и внутренней свободе»

Научный редактор Тамара Шапошникова

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Copyright BITTERSWEET: Susan Cain © 2022

This edition published by arrangement with InkWell Management LLC and Synopsis Literary Agency

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2023

* * *

Памяти Леонарда Коэна

У всего есть трещины – это через них проникает свет.

Цитата из песни Anthem Леонарда Коэна

Григорий I Великий (ок. 540–604) говорил о compinctio – терзаниях духа, печали, которую человек чувствует, сталкиваясь с чем-то прекрасным… Подобное горько-сладкое переживание возникает из-за того, что человек вдруг ощущает себя бездомным в этом неидеальном мире из-за осознания идеала и желания достичь его. В присутствии красоты внутренняя духовная пустота становится болезненно осязаемой. Именно здесь, между утраченным и желаемым, рождаются священные слезы.

Уве Викстрём, профессор психологии религии, Университет Уппсалы

От автора

Официально я начала работать над этой книгой в 2016 году, а неофициально (и об этом вы скоро прочтете) я пишу ее всю жизнь. Я много читала о том, из чего складывается горько-сладкое мировосприятие, обсуждала это при личном общении и в переписке с сотнями людей. Мысли некоторых моих собеседников я цитирую в книге. Множество других высказываний повлияли на мои взгляды. Я очень хотела бы назвать их всех поименно, но тогда книгу невозможно будет читать. Так что некоторые имена я отметила только в примечаниях и благодарностях, при этом кого-то наверняка не упомянула просто по ошибке. Я всем им очень благодарна.

Для простоты изложения в некоторых местах я привожу цитаты без кавычек, но непременно так, чтобы опущенные или добавленные слова не меняли исходного смысла. Если вам нужны эти цитаты в оригинальном виде, вся информация есть в примечаниях.

И последнее: я изменила имена и обстоятельства жизни некоторых из тех людей, кого упоминаю в книге. Я не проверяла достоверность историй, которые рассказывали мне мои собеседники, и включила в текст только те, которые представляются мне правдивыми.

Прелюдия. Виолончелист из Сараева

Однажды мне снилось, что я встретилась с подругой, поэтессой по имени Мариана, в Сараеве – городе любви. Я проснулась в замешательстве: почему это Сараево стало символом любви? Разве не там разразилась одна из самых кровавых гражданских войн конца ХХ века?

А потом я вспомнила.

Ведран Смайлович.

Виолончелист из Сараева¹.

28 мая 1992 года. Сараево в осаде. Сотни лет в этих местах спокойно соседствовали боснийцы, хорваты и сербы. В городе было множество кондитерских и уличных торговцев, оттоманских мечетей и православных церквей, а в парковых прудах неторопливо плавали лебеди. Здесь встретились три религии, три народа, и до недавнего времени никого особо не волновало, кто во что верит.

Вообще-то все всё знали, но не придавали значения, предпочитая видеть друг в друге соседей, с которыми можно выпить кофе или вместе съесть на обед кебаб, с которыми сидят в одной университетской аудитории, создают семьи и рожают детей.

А теперь идет гражданская война. Люди, занявшие окрестные холмы, отрезали город от электричества и водоснабжения. Построенный к Олимпиаде 1984 года стадион сожжен, а его арены стали стихийным кладбищем. Жилые дома испещрены следами от обстрелов, светофоры не работают, на улицах тихо. Единственный громкий звук теперь – это автоматные очереди.

Пока на пороге разбомбленной пекарни не начинает звучать адажио Альбинони в соль миноре²,³.

Вы знаете эту мелодию? Если нет, я прошу вас остановиться и послушать. Она немедленно запоминается, она невероятно прекрасна и бесконечно печальна. Ведран Смайлович, ведущий виолончелист оркестра оперного театра Сараева, играет ее в честь 22 человек, погибших накануне от взрыва мины, когда они стояли в очереди за хлебом. Смайлович оказался рядом, когда случился взрыв, и даже помог некоторым раненым. Теперь он вернулся на то страшное место в белой рубашке и черном фраке, как будто собирается выйти на сцену. Он сидит на белом пластиковом стуле посреди груды обломков и держит перед собой виолончель. Тоскливые ноты знаменитого адажио возносятся в небо.

Вокруг стрельба, грохот артобстрелов, автоматные очереди – а Смайлович всё играет. Он выходил играть 22 дня подряд – по одному дню в честь каждого из убитых в той очереди. Почему-то пули его ни разу не задели.

Город находится в долине и окружен горами, с которых снайперам так удобно стрелять по жителям, вышедшим за хлебом. Некоторые ждут часами, чтобы просто перейти улицу, а потом, подгадав момент, бросаются бежать изо всех сил. И тут же на открытом месте спокойно сидит человек в концертном фраке.

«Вы спрашиваете, не сошел ли я с ума, если играю на виолончели там, где идут бои, – говорит он. – А их почему не спросите, не сошли ли они с ума, если обстреливают Сараево?»

О поступке музыканта быстро узнает весь город. Вскоре об этом напишут книгу и снимут фильм. В самые страшные и мрачные дни осады Смайлович вдохновляет других музыкантов, и те тоже выходят на улицы со своими инструментами. Они не исполняют военных маршей, которые могли бы воодушевить защитников города, и поп-мелодии не играют, хотя так могли бы поднять настроение жителям. Все они играют Альбинони. Захватчики нападают, вооружившись автоматами и бомбами, а музыканты отвечают самой горько-сладкой музыкой.

«Мы не солдаты», – говорят виолончелисты. «Но мы и не жертвы», – подхватывают альты. «Мы просто люди, – поют скрипки, – просто люди, несовершенные, прекрасные, тоскующие по любви».

Прошло несколько месяцев, по-прежнему бушует гражданская война. Аллан Литтл, иностранный корреспондент, наблюдает за тем, как 40 тысяч мирных жителей выходят из леса после того, как 48 часов провели в пути, спасаясь от обстрела.

Среди них восьмидесятилетний старик. На его лице отчаяние, он устал. Он подходит к Литтлу и спрашивает, не видел ли тот его жену: он потерял ее из виду, пока они шли по лесу.

Литтл ее не видел и, как настоящий журналист, тут же выясняет у старика, босниец тот или хорват. Спустя много лет в интервью ВВС Литтл признается, что даже теперь ему стыдно за тот вопрос, потому что старик ответил так: «Я музыкант»⁴.

Введение. Сила горько-сладких переживаний

 
Мы тоскуем – всегда – по иному,
Другому миру.
 

Вита Саквилль-Вест. The Garden (Сад)⁵

Когда я училась на юридическом факультете, как-то раз друзья зашли за мной в общежитие, чтобы вместе идти на занятия. Мне был 21 год, и я с большим удовольствием слушала горько-сладкую, в минорных тонах, музыку. Не Альбинони – о нем я тогда еще не знала; чаще всего это были песни любимейшего моего музыканта Леонарда Коэна, которого еще называют главным поэтом упадка.

Сложно описать, что именно я чувствую, когда слушаю такую музыку. В целом она, конечно, печальна, но я ощущаю главным образом любовь – колоссальную, мощнейшую волну любви. Я ощущаю глубокое единение со всем сущим, со всеми, кому знакомы печаль, которую пытается выразить такая музыка, и восхищение способностью музыканта превратить боль в красоту. Когда я слушаю эту музыку в одиночестве, то часто замечаю, что непроизвольно складываю руки так, как при молитве, – ладонь к ладони, на уровне лица, хотя вообще-то я агностик и никогда не молюсь. Однако эта музыка будто раскрывает мое сердце, причем в буквальном смысле: кажется, что грудная клетка становится все шире. В такие моменты я чувствую, что готова примириться даже с мыслью о неминуемой смерти всех, кого я люблю. Это бесстрашие длится минуты три, но всякий раз я немного меняюсь. Если считать, что духовная работа – это моменты, когда наша личность уходит на второй план и мы чувствуем единение со всем, что есть во вселенной, то эти горько-сладкие моменты дают мне переживания именно такого типа. И это происходило не раз и не два.

И я никогда толком не понимала почему.

А мои друзья искренне удивились, услышав странные невеселые мелодии из-за двери моей комнаты. Один даже спросил, зачем я слушаю какую-то похоронную музыку. Я посмеялась, и мы пошли на занятия. Всё, конец истории.

Однако я думаю над той случайной фразой уже 25 лет. Почему тоскливая музыка казалась мне тогда настолько вдохновляющей? И почему в нашей культуре такие вот шутливые замечания считаются нормальными? Почему даже сейчас, когда я пишу этот абзац, мне важно напоминать самой себе, что и танцевальную музыку я тоже люблю? (Правда люблю.)

Сначала мне было просто забавно ловить себя на размышлениях над этими вопросами. Однако в процессе поиска ответов я стала осознавать, что это те самые большие и важные темы и что современная культура приучила нас в ущерб нашим личным интересам не задаваться подобными вопросами.

Две тысячи лет назад Аристотель размышлял над тем, почему великие поэты, философы, художники и политики часто меланхолики по натуре⁶. Его вопрос напрямую связан с распространенной в античные времена теорией о том, что в теле человека заключены четыре гуморы, или жидкости, каждая из которых соответствует определенному человеческому темпераменту: меланхолическому (грусть), сангвиническому (радость), холерическому (агрессия) и флегматическому (спокойствие). Считалось, что соотношение этих четырех жидкостей в организме и определяет характер каждого из нас. Гиппократ, знаменитейший греческий врач, полагал, что у идеального человека все четыре жидкости находятся в равновесии⁷. Однако у многих из нас преобладает какая-то одна из них.

В этой книге речь пойдет о меланхолическом настрое, который я называю горько-сладким⁸. Под этим я подразумеваю склонность подолгу пребывать в печали, тоске, остро ощущать происходящее, все время помнить о быстротечности сущего и чувствовать удивительно яркую радость от созерцания красоты мира. Горько-сладкое мировосприятие предполагает осознание неразрывной связи тьмы и света, рождения и смерти, то есть горького и сладкого. «Бывают дни для сладости и дни для горечи» – гласит арабская поговорка. Трагичность жизни неотделима от ее величия; можно уничтожить цивилизацию и выстроить заново – и во всем снова проявится та же двойственность. Принять эту дуальность, подняться над ней можно, лишь полностью прочувствовав и пережив и свет, и тьму. Это преодоление и есть наша важнейшая задача. Горько-сладкое восприятие мира есть стремление к единству, желание вернуться домой.

Если вы считаете себя человеком горько-сладкого склада, то обсуждение аристотелевского вопроса о причинах меланхолии великих людей может показаться вам почти нескромным, похожим на самовосхваление. Так или иначе, его наблюдение подтверждается опытом многих веков. В XV веке философ Марсилио Фичино писал, что Сатурн, римский бог, олицетворяющий меланхолию, «согласился оставить повседневную жизнь Юпитеру, а себе избрал уединение и все возвышенное»⁹. В XVI веке Альбрехт Дюрер изобразил Меланхолию в виде печального ангела, а вокруг разместил символы творчества, знания, духовного поиска и томления: многогранник, песочные часы и лестницу в небо¹⁰. В XIX веке поэт Шарль Бодлер писал, что «с трудом может представить себе красоту», лишенную меланхолии¹¹.

Подобный романтический взгляд на меланхолию то становился общепризнанным, то терял популярность. В последнее время он явно не в моде. В программном эссе, опубликованном в 1918 году, Зигмунд Фрейд приравнял меланхолию к нарциссизму, и с тех пор она относится к области психопатологии. Большинство психологов считают слово «меланхолия» синонимом термина «клиническая депрессия»¹².

Однако вопрос Аристотеля не утратил актуальности, да и не мог утратить: есть в меланхолии что-то загадочное, что-то глубинное и важное. И Платон был меланхоликом, и Джалаладдин Руми, и Чарлз Дарвин, и Авраам Линкольн, и Майя Анджелу, и Нина Симоне, и Леонард Коэн.

Что же у них всех общего?

Я уже много лет ищу ответ на этот вопрос, идя по следу, оставленному сотни лет назад художниками, писателями, мыслителями и в целом философской традицией в разных частях света. В ходе этой работы я стала сотрудничать с современными психологами, учеными и даже с теоретиками в области управления (они пришли к выводу, что у лидеров и творческих людей, имеющих склонность к меланхолии, есть уникальные сильные стороны, а также выяснили, как эти сильные стороны лучше всего использовать). Я считаю, что переживания горько-сладкого спектра вовсе не являются быстротечными или непременно связанными лишь с определенным моментом, как было принято думать. Это незаметная тихая сила, это образ жизни, это давно сложившееся мировоззрение – столь же ценное для человека, сколь и лишенное серьезного внимания. Это искренний и возвышенный ответ на проблемы, связанные с необходимостью существовать в крайне несовершенном и прекрасном мире.

Горько-сладкий взгляд на вещи подсказывает, как реагировать на боль: принять ее, попытаться превратить в источник творчества, как это делают музыканты, или в средство исцеления, или в какое-то новаторское решение, или еще во что-то, что питает душу. Если никак не преобразовывать тоску и печаль, мы рано или поздно начнем выплескивать их на других через насилие, стремление доминировать, пренебрежение. Но если мы осознаем, что все люди сталкиваются – или обязательно столкнутся – с утратами и страданием, то сможем повернуться лицом друг к другу¹³.

Именно эта идея – о том, что боль можно превратить в источник творчества, духовной работы и любви, – стала центральной в этой книге.

В идеальном сообществе, как и в идеальном человеке, все четыре типа темперамента должны уравновешиваться, однако и у большинства людей, и в отдельных государствах часто один из них доминирует. Как мы обсудим в главе 5, современное общество отдает предпочтение сангвиникам и холерикам, которые ассоциируются у нас с жизнелюбием и силой.

Сочетание сангвинического и холерического взглядов на жизнь предполагает постоянное движение вперед и готовность к бою; в частной жизни положено стремиться к достижению целей, а в виртуальном мире – не стесняться проявлять праведный гнев. Мы должны быть сильными, решительными, всегда сохранять оптимизм, иметь достаточно уверенности в себе, чтобы высказывать свою точку зрения, и развитые навыки межличностного общения, чтобы находить друзей и влиять на людей. Американцы считают счастье настолько важным, что стремление к нему упоминается в основополагающих государственных документах. По данным Amazon, за прошедшие с момента создания Соединенных Штатов годы о счастье написано более 30 тысяч книг. С раннего детства мы учим детей не показывать слез («Плакса!»), а также скрывать несчастье и горе. Сьюзан Дэвид, психолог Гарвардского университета, провела исследование с участием более 70 тысяч человек и обнаружила, что больше одной трети недовольны собой в связи с «негативными» эмоциями, в частности грустью и переживанием горя. «Мы мучаем подобным образом не только самих себя, – говорит Дэвид, – но и самых близких, и даже собственных детей»¹⁴.

Разумеется, отношение к жизни в духе сангвиников и холериков имеет массу преимуществ. Именно такой настрой помогает забить мяч на вторую базу, провести закон через конгресс, одержать заслуженную победу в споре. Однако вся эта агрессивная жизнерадостность и проявления гнева исключительно в границах допустимого искажают реальность: мы, люди, причем даже популярные блогеры – лидеры мнений, умеющие безупречно двигаться под музыку или бойко давать отпор оппонентам, являемся существами хрупкими и переменчивыми. Нам не хватает сочувствия к тем, кто с нами не согласен. А потому мы оказываемся совершенно не готовы к проблемам и трудностям.

В противоположность этому взгляд на мир через призму горько-сладких переживаний может казаться несовременным, непродуктивным, как будто удерживающим нас в состоянии вечной тоски по тому, что могло бы произойти в прошлом или еще может случиться в будущем.

Однако такая тоска наполнена энергией; она активна, а не пассивна; в ней есть творчество, нежность, даже нечто божественное. Мы тоскуем по чему-то или кому-то. Мы достигаем желаемого, движемся в нужную сторону. Само английское слово longing («тоска») происходит от староанглийского langian, что означает «вырастать в длину», и от немецкого langen – «дотянуться, вытянуться». Оно лингвистически связано с голодом и жаждой, а также с желанием. В иврите слово «тоска» имеет тот же корень, что и слово «страсть».

Иначе говоря, ваши страдания напрямую связаны с тем, что для вас особо важно, ради чего вы готовы действовать. Вот почему в гомеровской «Одиссее» тоска по дому заставляет заглавного героя предпринять эпическое путешествие, в начале которого он на чужом берегу льет слезы по родной Итаке¹⁵. Вот почему во многих детских книжках, скажем в историях о Гарри Поттере или о Пеппи Длинныйчулок, главный герой – сирота. После того как родители умирают, дети начинают страшно тосковать и только тогда начинают свой путь, проходят через собственные испытания и доказывают право на место под солнцем. Эти истории получают у нас такой отклик именно потому, что все мы страдаем от болезней и старости, разводов и потерь, войн и стихийных бедствий. Главная мысль каждой такой истории – а также секрет, который поэты и философы уже многие сотни лет пытаются нам поведать, – заключается в том, что эта тоска помогает нам добиться ощущения причастности¹⁶.

Во многих религиозных учениях утверждается схожая мысль. «Вся ваша жизнь должна быть наполнена душевной тоской», – писал неизвестный автор мистического трактата «Облако неведения» в XIV веке¹⁷. «Те из нас, кто постоянно живет лишь тоской и стремлением к истинному лику Господа, достигнут полного осознания» – написано в Коране (92:20–21)¹⁸. «Бог есть вздох души», – говорил христианский мистик и теолог Мейстер Экхарт в XIII веке¹⁹. «Не знает покоя наше сердце, пока не успокоится в Тебе» – одна из самых знаменитых фраз святого Августина²⁰.

Шанс осознать эту истину вы получаете в те редкие моменты, когда сталкиваетесь с чем-то настолько возвышенным или невероятным, что, казалось бы, могло случиться только в каком-то другом, лучшем, более идеальном мире, – например, когда слышите удивительное гитарное соло или наблюдаете нечеловеческой сложности акробатический трюк. Вот почему мы восхищаемся рок-звездами и спортсменами-олимпийцами – именно потому, что они дают нам возможность прикоснуться к магии, рожденной как будто в ином мире. Однако подобные моменты недолговечны, а мы бы хотели навсегда остаться в том прекрасном мире: мы убеждены, что именно там и есть наше место.

В худшие моменты те из нас, кто склонен к переживаниям горько-сладкого спектра, могут погружаться в отчаяние из-за того, что этот идеальный прекрасный мир недостижим. Однако в моменты подъема такие люди пытаются воссоздать этот мир. Горько-сладкое мировосприятие – скрытый источник сил и вдохновения для всех наших невероятных побед, шедевров и любовных историй. Именно благодаря этой тоске мы исполняем «Лунную сонату» и конструируем ракеты для полета на Марс. Именно благодаря этой тоске Ромео полюбил Джульетту, а Шекспир написал о них пьесу, которая даже спустя столько столетий идет в наших театрах.

Неважно, приходим ли мы к пониманию этих истин благодаря историям про Пеппи Длинныйчулок, победам Симоны Байлз²¹ или текстам святого Августина, как и вообще неважно, атеисты мы или верующие. Истина остается все той же. Тоскуете ли вы по партнеру, который от вас ушел, или по тому, кого лишь надеетесь встретить; мечтаете ли о счастливом детстве, которого у вас никогда не было, или о божественном откровении; стремитесь ли к творческой жизни, к жизни на родине, к более идеальному союзу (хоть в личной жизни, хоть в политике); собираетесь ли покорить самые трудные вершины или вернуться на прекрасный пляж, где прошел ваш прошлый отпуск; мечтаете ли облегчить боль предков или построить мир, в котором живым существам не нужно уничтожать друг друга ради собственного выживания; стремитесь ли найти кого-то, кого давно потеряли, вернуть нерожденного ребенка, найти источник молодости или безусловную любовь – все это есть проявления одной и той же страстной тоски.

Я называю это место, это состояние, по которому мы тоскуем, идеальным миром. В христианско-иудейской традиции это Эдем, или Царство Небесное; суфии называют это Возлюбленным души²². У этого места или состояния существует еще множество имен, например: родной дом, или «где-то за радугой», или, как писал Марк Мерлис, «берег, который каждый из нас покидает еще до рождения»²³. К. С. Льюис называл это «местом, откуда берется красота»²⁴. Как бы мы ни формулировали, речь о том, чего больше всего хочет сердце каждого человека. Когда Ведран Смайлович играл на своей виолончели посреди разрушенного войной города, на свет рождалось именно это.

В последние десятилетия песня Леонарда Коэна «Аллилуйя» – баллада о духовной тоске – почти превратилась в клише и стала даже слишком популярной, особенно на всевозможных телешоу, где состязаются молодые таланты вроде American Idol²⁵. А ведь у зрителей все равно всякий раз слезы на глазах, хотя эта песня исполняется уже в тысячный раз. Неважно, считаем ли мы себя верующими или совершенно светскими, – в известном смысле все мы ищем путь в рай.

Примерно в тот же период, когда друзья зашли за мной в общежитие, чтобы вместе идти на лекцию, а я начала размышлять о печальной музыке, я наткнулась на одну буддистскую идею, сформулированную экспертом в области мифологии Джозефом Кэмпбеллом: мы должны стараться «с радостью участвовать во всех печалях этого мира»²⁶. И я все думала об этом: как эти слова понимать? Как это вообще возможно?

Я понимала, что призыв этот не нужно воспринимать буквально. Речь не о том, чтобы плясать на кладбище, и не о пассивном отношении к трагедиям и злу. Всё как раз наоборот: это касается чувствительности к боли, осознания быстротечности жизни, готовности принять этот мир со всеми страданиями (или неудовлетворенностью – зависит от того, как вы понимаете первую благородную истину буддизма).

И все же мой вопрос не терял актуальности. Думаю, в поисках ответов можно было бы отправиться в Индию или Непал либо записаться на курс по философии Восточной Азии, но я этого не сделала. Я просто продолжала жить прежней жизнью, но все время помнила и об этом вопросе, и о многих, связанных с ним: почему печаль – эмоция, из-за которой мы хмуримся и становимся похожи на ослика Иа²⁷, – не исчезла в ходе эволюции? Что заставляет нас отчаянно тосковать по идеальной и безусловной любви (и как это связано с нашей любовью к печальным песням, дождливым дням и всему сакральному)? Почему творчество кажется тесно связанным с тоской и печалью, а также с духовной работой? Как пережить утрату любви? Как в стране, в истории которой столько горя, сложилась культура дежурных улыбок? Как жить и работать в тисках тирании позитивного восприятия? Как жить, если знаешь, что умрем и мы сами, и все, кого мы любим? Наследуем ли мы боль родителей и предков? И если да, то можно ли превратить ее в нечто полезное?

Прошло несколько десятков лет, и найденные ответы я собрала в этой книге.

Эта книга – еще и рассказ о моем переходе от агностицизма к… к чему? Не к вере в строгом смысле слова: я и сейчас такой же агностик, как и прежде. Видимо, о переходе к осознанию того факта, что не обязательно верить в какого-то конкретного бога, чтобы начать меняться под влиянием душевной тоски. У хасидов есть притча о том, как один раввин замечает, что пожилой прихожанин совершенно равнодушно слушает его рассуждения о божественном. И тогда он напевает этому прихожанину пронзительную мелодию, песню о тоске и страсти. «Вот теперь я понимаю, что ты проповедуешь, – сказал старик. – Я теперь страшно хочу достичь единства с Господом»²⁸.

Я во многом похожа на этого старика. Я стала писать эту книгу, чтобы разобраться наконец, почему столь многие из нас так сильно реагируют на печальную музыку. На первый взгляд это не такой уж серьезный вопрос для многолетнего проекта, но я никак не могла от него отделаться. Тогда я не подозревала, что музыка – это выход в другое измерение, более глубинное, где мы наконец видим мир как загадочное, священное и даже волшебное место. Некоторые выходят в это измерение через молитву, медитацию или прогулку по лесу; для меня ключом к порталу стала музыка в минорной тональности. Выходы в это измерение можно найти где угодно, и выглядят они очень по-разному. Одна из задач этой книги – подтолкнуть вас к тому, чтобы научиться их замечать и проходить через них.

Тест на склонность к переживаниям горько-сладкого спектра

Некоторым из нас горько-сладкий взгляд на мир присущ с рождения, другие стараются избегать подобных эмоций, а кому-то это мироощущение открывается в определенном возрасте или после серьезных взлетов и падений. Если вам интересно узнать, насколько вы открыты подобным переживаниям, попробуйте пройти тест, который я разработала в сотрудничестве с Дэвидом Яденом, профессором медицинского факультета Университета Джонса Хопкинса, и Скоттом Барри Кауфманом, когнитивным психологом, директором Центра исследований человеческого потенциала²⁹. Чтобы оценить, в какой мере вы в настоящее время склонны смотреть на мир через призму горько-сладких переживаний, прочтите, пожалуйста, предложенные ниже утверждения и оцените, насколько вы согласны или не согласны с ними, по шкале от 0 (совершенно не согласны) до 10 (полностью согласны).

• Вы можете заплакать от особенно трогательного рекламного ролика.

• Вас искренне трогают старые фотографии.

• Вы бурно реагируете на музыку, искусство, природу.

• О вас говорят, что вы «в глубине души старик».

• Дождливые дни приносят вам утешение или даже вдохновение.

• Вы понимаете, что имел в виду Клайв Льюис, когда описывал радость как «чудесный острый укол тоски».

• Вы предпочитаете спорту поэзию (а то и находите поэзию в спорте).

• Вы переживаете сильные, до «мурашек по коже», эмоции несколько раз в день.

• Вы чувствуете, что «слезы в природе вещей» (фраза из «Энеиды» Вергилия).

• Вы ощущаете душевный подъем, слушая печальную музыку.

• Вы склонны видеть сразу и радость, и грусть во всем, что вас окружает.

• Вы ищете красоту в повседневном.

• Вы любите слово «пронзительный».

• В разговорах с близкими друзьями вам особенно нравится говорить о прошлых или нынешних сложностях.

• И вот еще что: вы всегда в полушаге от экстатических переживаний.

Последнее утверждение может показаться странным в этом контексте, однако речь тут не об оптимистичном взгляде на вещи и не о готовности всегда улыбаться. Я имею в виду удивительное ощущение восторга, которое может вызывать тоска. По данным последних исследований Ядена, самотрансценденция (а также более умеренные ее кузины – чувство благодарности и состояние потока) усиливается в переходные периоды, вблизи смерти или окончания чего-то важного, то есть в горько-сладкие моменты жизни³⁰.

Можно смело утверждать, что человек начинает смотреть на мир через призму горько-сладкого восприятия, когда ощущает приближение финала. При виде детей, которые плещутся в луже, у бабушек и дедушек на глазах появляются слезы, ведь они знают, что малыши скоро вырастут и станут взрослыми (а им этого уже не увидеть). И это не слезы грусти и отчаяния – это слезы любви.

Чтобы оценить результаты теста, сложите баллы за все ответы и поделите на 15.

Если получилось число ниже 3,8 – вы по натуре скорее сангвиник.

Если ваш результат окажется между 3,8 и 5,7 – вы находитесь где-то между сангвиником и горько-сладким типом.

Если вы получили больше 5,7 балла, значит, вы по-настоящему знаете и цените переживания на стыке тьмы и света.

Читателям моей книги «Тихая сила. Как достичь успеха, если не любишь быть в центре внимания»³¹ будет любопытно узнать, что результаты исследований Ядена и Кауфмана показывают значительную корреляцию между высоким баллом по итогам этого теста и личностной особенностью, которую Элейн Арон называет высокой чувствительностью³². Яден и Кауфман обнаружили также значительную корреляцию со склонностью погружаться в себя, которая указывает на творческие способности, и умеренную корреляцию со способностью испытывать восторг, склонностью к самотрансценденции и духовным переживаниям. Наконец, они заметили незначительную связь с тревожностью и депрессией, что неудивительно. Избыточная склонность к меланхолии может приводить к тому, что Аристотель называл болезнями черной желчи (melaina kole, отсюда и название «меланхолия»)³³.

Однако в этой книге речь пойдет не об этих неприятных состояниях, хотя они, разумеется, встречаются и могут быть крайне тяжелыми; и уж точно я не стану искать в них позитивное. Если вы считаете, что у вас депрессия, повышенная тревожность или даже посттравматическое расстройство, пожалуйста, обратитесь к профессионалу за помощью!

Эта книга посвящена горько-сладкому восприятию мира и тому, как эти эмоции меняют наш подход к творчеству, воспитанию детей, лидерству и даже любви и смерти. Надеюсь, эта книга поможет всем нам лучше понять друг друга и самих себя.