Враг един. Книга вторая. Чёртов плод

© Свенья Ларк, 2021

Естество своё мы изменить не властны.

Мы властны лишь над своими поступками.

Филип Пулман «Тёмные начала»

С огромной нежностью и бесконечной благодарностью к авторам посвящаю эту историю героям одной из самых любимых сказок моего далёкого детства

Пролог

Ян знал, что Агнешка всегда любила эту жизнь. Он знал это с самого первого дня их знакомства, сопливо-романтического, словно в дешёвой американской мелодраме. Врач и пациентка, боже добрый, ну что может быть ещё банальнее в этой жизни? «Смотрите-ка, одна удачная операция на сердце – и это сердце уже принадлежит вам, коллега», – добродушно пошутил главный врач в день их свадьбы, пощипывая седые усы. «У бедняжки Янека просто не было шансов, пан Камински, – рассмеялась в ответ Агнешка. – Человек, державший в руках мою судьбу, просто обязан был задержаться в ней надолго…»

Агнешка очень любила жизнь. И всегда ей хотелось жить ярко, вкусно, пёстро, наслаждаясь каждым днём. Это было её кредо, её девиз, её модус вивенди. «Зачем вообще рождаться на свет, если не имеешь права однажды совершить безумство?» – говорила она и тащила Яна прыгать с парашютом, или сплавляться на плотах в Дунаецкое ущелье, или лезть на скалы где-нибудь в Судетах («Да я в жизни этим не занимался! У меня и снаряжения нет…» – «Значит купим. Знаешь, как люди говорят, Янек: кто женится, тот изменится. Даже не думай со мной спорить, это ведь всего только сотня километров от города…»).

Упрямая, как чёрт, взрывная, как динамит, порывистая, как весенний ветер…

Иногда Яна это умиляло. Иногда – отчего-то раздражало.

«Ты слишком легкомысленна, дорогуша».

Зачем он сказал ей это тогда? Сказал в пылу глупой, начавшейся с какого-то полного пустяка ссоры – не думая о последствиях, не пытаясь дождаться, пока уляжется первый всплеск эмоций.

Зачем?

Если бы не эта фраза, Агнешка в тот день осталась бы дома. Не хлопнула бы дверью, не села бы в тот чёртов самолёт. Не ушла бы, чтобы больше никогда не вернуться…

…а дальше были бесстрастные голоса новостных комментаторов, отчаянно сжимающееся сердце, звонки на горячую линию и бессмысленная надежда на то, что, может быть, она всё-таки не успела…

Ян почти не плакал. Стиснув зубы, он с головой погрузился в работу. Оставил плановую хирургию и смену за сменой проводил в отделении экстренной. Операции отвлекали, коллеги поглядывали на него с уважением – парень-кремень, такое горе, а он не падает духом, трудится как проклятый. Качали головами: у тебя железные нервы, Ян. У тебя золотые руки. Знаешь, как люди говорят: кого пан бог сотворит, того уж не уморит.

А он просто-напросто не мог по-другому.

Вечером того дня, когда Ян узнал о крушении, ему приснился огромный раскалённый каменный лаз, узкий, как шкуродёры в Западных Татрах, куда он и Агнешка однажды ходили в поход со спелеологами.

Во сне он извивался всем телом, вытянув руки и пытаясь ползти вперёд, обдирал кожу и обламывал ногти о невыносимо горячий крошащийся камень. Трясясь от ужаса, ощущал, как волосы начинают трещать от жара, как чьи-то острые зубы впиваются ему в пятки, отрывая куски мяса. А потом вдруг увидел длинную, покрытую твёрдым скользким панцирем тварь, которая, перебирая суставчатыми лапами, подползала всё ближе к его лицу и тянула к нему уродливые, покрытые слизью клешни. «Твоя вина», – прошипела тварь.

Ян проснулся с криком, дрожа от озноба и глубоко дыша. По брусчатой мостовой за окном с шорохом проехала машина; длинный и острый, словно сабля, луч от её включённых фар, проникший сквозь стеклянную балконную дверь, торопливо скользнул по потолку. Ян встал и босиком вышел из спальни, внутренне сжимаясь от каждого скрипа рассохшихся половиц под ногами и включая везде свет, потом подошёл к кухонному бару, достал стоящую там уже не первый год бутылку домашней зубровки, в незапамятные времена подаренную отцом Агнешки, трясущимися руками откупорил пробку и жадно хлебнул прямо из горла, чувствуя, как медленно немеет обожжённая глотка.

С этого дня они стали приходить к Яну каждую ночь.

Иногда он видел себя запертым в тесном деревянном ящике, сквозь щели в котором сыпалась земля, и чувствовал, как тонкие чёрные змейки со светящимися алыми глазами ползают по нему в темноте, пытаясь забраться ему в ноздри, в рот и в уши. Мужчина бился в судорогах, кричал и задыхался, но пробуждение никак не наступало и не наступало.

А иногда Яну казалось, что проснуться всё-таки удалось, но в следующий момент он осознавал, что всё ещё не может пошевелиться, словно под наркозом, а в вибрирующей темноте вокруг проступали очертания гигантских зубастых тварей, а потом стальные капканы жадных ядовитых челюстей с хрустом впивались ему в локти и колени…

И каждый раз Ян слышал этот голос. «Твоя вина. Только твоя вина».

Эта фраза звучала у него в ушах, стоило ему только закрыть глаза.

Ночи не приносили больше ни отдыха, ни облегчения.

Ян пытался не спать сутками, только чтобы не видеть больше никаких снов, но вместо этого сны становились лишь всё более и более яркими – порой такими яркими, что их почти невозможно уже было отличить от реальности. В один из вечеров, наполненных безотчётным, мучительным, леденящим страхом перед очередным кошмаром, он не выдержал и выпил снотворного перед тем, как лечь.

И всё повторилось. Ян метался в глубокой и тесной, закрытой сверху ржавой решёткой яме, и со всех сторон его окружали какие-то уродливые карлики с горящими пурпурными глазами и длинными растопыренными когтистыми лапами, а другие карлики вылезали прямо из воняющих плесенью земляных стен, тянули к его горлу морщинистые морды с длинными жёлтыми клыками, и он чувствовал их смрадное дыхание на своей коже. «Твоя вина, твоя вина, твоя вина…»

И в этот момент он сдался.

«Я не хотел этого! Я не хотел! – Ян упал на колени в жидкую холодную грязь, закрывая голову руками. Протяжный, скулящий крик обжёг его глотку, словно кислотой. – Не хотел!!»

– Ты не хотел, – услышал он вдруг спокойный глуховатый голос совсем рядом с собой.

И сразу же открыл глаза в своей спальне.

На стареньком коричневом кресле рядом с балконной дверью – том самом, в котором в бесконечно далёкой прошлой жизни Агнешка любила устраиваться с книжкой или с игровым планшетом по вечерам, – сидел одетый в странную тёмную хламиду человек с чёрными волосами, заплетёнными в стянутую высоко на затылке косу. В падающем из окна свете полной луны были хорошо видны жёсткие складки около его губ и узкие чёрные глаза на желтовато-бледном, словно вылепленном из свечного воска лице. И пахло в комнате тоже почему-то – воском.

– В мире смертных не существует равновесия, Янек, – задумчиво сказал этот человек, и Ян вздрогнул, потому что в целом мире он только Агнешке, одной только своей Агнешке раньше позволял называть себя вот так. – Одни ненавидят свою жизнь и бегут от неё, а другие лишаются жизни по нелепому стечению обстоятельств, вовсе того не желая. Странно, верно?

– Я не хотел… – беспомощно прошептал Ян, всё ещё чувствуя, как чьи-то вытянутые костлявые пальцы цепляются за его судорожно комкающие простынку руки.

– Я знаю, – мужчина качнул головой. – Но это никогда не искупит твоей вины. Ты совершил большую ошибку, Янек… а за ошибкой всегда следует наказание.

Кровать под Яном словно бы растворилась, и он завис над наполненной красноватыми огнями пропастью, растянутый в невидимых призрачных петлях. Какие-то смутные, распространяющие запах гнили фигуры, похожие на человеческие, но с обмотанными то ли паутиной, то ли грязными окровавленными тряпками культями вместо голов, медленно раскачиваясь, обступили его со всех сторон; пространство вокруг наполнилось низким рокочущим гулом.

– Что со мной? Что со мной происходит? – Ян задёргался в незримой паутине, не понимая уже, бодрствует ли он сейчас или всё ещё продолжает видеть сон.

Или просто все эти сны сделались теперь его новой реальностью…

– …ты же знаешь, что на самом деле лишь твоя гордыня убила её. Погибели всегда предшествует гордыня, а падению – надменность, и наказание нечестивому – огонь и червь, так ведь говорится в той книге, которую ты почитаешь, верно?

Голос мужчины то замедлялся, делаясь всё глуше, плыл и терялся, словно Ян вовсе больше не мог понимать польский… то начинал звучать в мыслях уже его собственным голосом, то вдруг снова становился громче, резал слух, причиняя почти физическую боль:

– Знаешь, как люди говорят, Янек: что посеял, собирай. За грехи приходит расплата. Их судят не человеческим судом…

– Кто ты?

Из разверзшейся под Яном пропасти потянуло нарастающим жаром, словно из печного очага, и комната стала медленно заполняться тяжёлым, жгучим, отвратительно смердящим дымом. Сквозь клубы этого дыма Ян отчётливо разглядел, как все фигуры, окружившие его, одновременно вытянули вперёд зубчатые, блестящие, как лезвия ножей, тараканьи лапы.

– Твоя вина, смертный, – снова прозвучало где-то внутри его головы. – Ты можешь остаться здесь навсегда… Тебя будут жрать заживо очень, очень долго, – в голосе послышалась усмешка. – А может быть, вечно.

Одно из лезвий пропороло кожу на его шее, а другие уже приближались к лицу, к глазам, и Ян отчаянно закричал в беспредельном, всепоглощающем, первобытном ужасе, но отчего-то не смог даже расслышать собственного крика.

Нечёткие очертания комнаты вдруг медленно вновь проступили вокруг: массивные подвески отбрасывающей уродливую перекрученную тень золочёной люстры на потолке, белые раздвижные дверцы шкафа рядом с окном, мертвенно-бледное пятно полной луны за балконной дверью. Человек с длинной чёрной косой на затылке стоял рядом с кроватью и внимательно смотрел на Яна сверху вниз. Смуглая жилистая ладонь лежала на левой стороне его груди, распространяя ровное, успокаивающее тепло:

– У тебя сильное сердце, Янек. Я мог бы помочь тебе…

И Ян схватился за эту ладонь, сжал её в своих, чтобы только удержаться, чтобы только не рухнуть снова в тот жуткий, маячащий совсем рядом мир, из которого на этот раз – он чувствовал это так же точно, как и то, что пока что ещё может дышать, – возврата больше не будет никогда.

– Помоги мне, пожалуйста, помоги, – лихорадочно забормотал он, чувствуя, как слёзы ручьями текут по давно не бритым щекам и как удары сердца оглушительно отдаются в ушах. – Не отпускай меня туда… не отпускай, умоляю…

Чёрные глаза над ним ярко блеснули в лунном свете.

– Что было, не вернётся… и я не искуплю за тебя твоей вины, – человек медленно наклонил голову. – Но я мог бы забрать воспоминания, которые причиняют тебе боль…

– Нет… Я не хочу забывать Агнешку…

– А ты не глуп, – усмехнулся черноглазый. – Обещаю, что оставлю тебе разум и память, и ту земную жизнь, к которой ты привык. Никто из тех, кому ты сейчас предназначен, не посмеет тронуть тебя, если я им не прикажу. Ты будешь свободен от человеческих законов и будешь являться только на мой зов… Это достойная сделка, – мужчина пристально посмотрел ему в глаза. – Ты готов пойти под моё покровительство, смертный?

– Да…

– Согласен укреплять мои силы и подчиняться моему слову?

Яну показалось, что несколько тонких незримых щупалец обвилось вокруг его лодыжек и вот-вот потащит вниз, в пропасть.

– Я согласен, – хрипло выдохнул он.

Черноволосый скрестил на груди руки, и Ян заметил, как на запястьях того внезапно затлели тонкие алые линии.

– Тогда я должен услышать это ещё один раз…

«Это ведь всего лишь сон, это всё не может быть не сном, – бессвязно подумал Янек. – Какая разница, что я отвечу ему во сне?..»

«Знаешь, как люди говорят, Янек: обещания – игрушки. Утопающий ухватится и за бритву».

Если бы он только знал тогда, на что соглашается… если бы он только знал…

Часть первая
Пёс полуночи

Глава 1

– Что с тобой творится, Верочка? – голос Пули звучал озабоченно. – Ты как будто стала вообще бояться нападать…

Воздух в полупустом зале кафетерия был пропитан таким резким запахом кофе, что у сидящей на потёртом плюшевом диванчике Верены неудержимо свербило от него в носу. Низко свисающий над лакированным полупрозрачным столиком плетёный абажур напоминал круглую соломенную шляпу, которую Веренин папа неизменно на себя нацеплял, отправляясь летом с семьёй на пляж куда-нибудь в Штайнвердер. Где-то на самой границе слышимости тихонько тренькала музыка – какая-то электронно-навязчивая, без начала и конца, и настолько бессмысленная, что почти наверняка была сгенерирована бесплатным компилятором из числа бесконечных приложений «филинг-фри».

Верена рассеянно поболтала ложкой в тарелке с жирно блестящим томатным супом, автоматически останавливая взгляд на изображении толстого усатого диктора на приклеенном к противоположной стене кафетерия телемониторе. По нижнему краю монитора беззвучно бежала пёстрая трёхэтажная новостная строка: «Облачно, временами осадки, ночью ожидаются заморозки… текущий курс филинг-койна к рублю на международном рынке… дальнейшая эскалация конфликта в самопровозглашённом государстве недопустима, подчеркнул министр иностранных…» Автопереводчик трансляции выдавал фразу за фразой сразу на английском: видимо, здесь, в центре города, хозяева ресторанов ориентировались в основном не на жителей Петербурга, а на туристов из ближайших отелей.

– Даже не знаю. Мне просто показалось, что я не справлюсь на этот раз, – безразлично произнесла Верена после паузы.

Подогреваемая серебристая столешница не давала глубокой, словно перевёрнутая каска, фарфоровой тарелке перед ней остыть, но аппетита у девушки не было никакого. Если бы не Полинино вечное «после морфопространства тебе обязательно надо поесть, чтобы восстановить уровень сахара в крови», она бы, наверное, и вовсе ничего не заказывала, но Верена давно уже поняла, что, когда Пуля пыталась её чем-то накормить, с той проще было не спорить.

Это был уже третий подряд тренинг, который она проваливала с оглушительным треском, и девушка с тревогой начинала понимать, что провалы эти постепенно превращаются в систему, а на чудо надежды остаётся всё меньше. Паралич в морфопространстве, кажется, наступал теперь даже раньше, чем Верена вообще успевала материализовать хоть какое-нибудь оружие – от одного лишь взгляда на приближающихся к ней противников, от одного… просто от одного ожидания схватки.

А ведь тули-па в тот раз нападали на неё даже не вдвоём. «Честный поединок», ну да. Что только было бы сейчас с родителями, если бы её тогда…

– Ты знаешь, Верочка, страх – это ведь совсем даже не стыдно, – заметила Пуля, постукивая каблуком высокого кожаного сапога по серому паркетному полу. – Это, в конце концов, просто наш инструмент общения с окружающим миром, не хуже любого другого. Даже сильным воинам время от времени бывает страшно.

– Да? И вам с Алексом тоже? – Верена недоверчиво подняла на женщину взгляд.

– Конечно. Главное, уметь правильно с этим работать.

– А правильно – это как? Преодолевать панику и всё такое?

– Панику можно преодолеть лишь тогда, когда ты чётко знаешь её причины. Попробуй определиться, о чём тебе пытается рассказать твой страх.

«О том, что я тогда полезла на рожон, как полнейшая дура, – подумала Верена. – О том, что я безнадёжная, самонадеянная неудачница, которую любой тули-па способен парализовать одним движением когтя…»

Вот только как объяснить всё это Пуле, не провоцируя лишних вопросов?

– Наверное, о том, что со мной может случиться что-нибудь непоправимое, – сказала Верена наконец.

– Уже лучше, – Пуля подлила себе чая из керамического, раскрашенного под хохлому заварочного чайничка. – Но «что-нибудь» – это всё ещё не слишком удачный подход для бойца, Верочка. Он эмоционален, а эмоциям, знаешь ли, в битве не место. Спрашивай себя, что конкретно может произойти и каким именно образом? Как ты поступишь в этом случае, как должна подстраховаться? На что тебе стоит обратить внимание, чтобы этого избежать?

Верена рассеянно накрутила на палец прядь светлых волос и честно попыталась задуматься. Разобраться в путанице уже поблёкших воспоминаний было неожиданно трудно, словно кто-то внутри неё неизменно пытался нажать на кнопку «стоп», как только в памяти начинали всплывать картинки того боя. Как же оно всё произошло тогда, а? Она и напасть-то успела толком всего один раз, а потом…

– Ну вот если я начну атаковать, – неуверенно начала наконец Верена. – И… потом не сумею вовремя поставить защиты, когда мой противник…

«…применит какой-нибудь приём, которого я не знаю, а потом я вдруг окажусь на земле и даже пошевелиться не смогу, когда меня соберутся прирезать, как курицу…»

– Это значит, тебе сейчас не хватает концентрации, чтобы координировать между собой нападение и оборону… и ты боишься, что это приведёт тебя к поражению, верно? – заключила женщина.

– В общем, да, – пробормотала девушка. Она не уставала поражаться, как Пуле вечно удаётся формулировать всё настолько… конструктивно.

Верена вздохнула и стала смотреть на улицу. Из арочного окна стоящего прямо на пляже около Петропавловской крепости крытого павильона было видно, как ветер треплет разноцветные флаги на корме проплывающего мимо теплохода и как идёт частыми морщинами, отражая угрюмое серое небо, серебристо-стальная вода в Неве. Вездесущие крикливые чайки ковыляли по мокрому слежавшемуся песку; верхушки шпиля Адмиралтейства и купола Исаакиевского собора на противоположном берегу терялись в пелене низких хмурых облаков.

«Вот и опять наступила осень», – подумалось Верене. Уже целый год и ещё сколько-то там дней миновало с тех пор, как ей в руки попали браслеты-активаторы. Как она впервые услышала от человека, которого много лет считала лишь хорошим другом своей семьи: «Мир един, и враг един». А потом узнала о существовании расы тули-па, стремящейся установить среди людей свои кровавые законы – и о нишуур, их вечных противниках, тех из тули-па, что поклялись ценой своих жизней сохранять гармонию на земле. Научилась тому, что переноситься за пару минут с одного континента на другой для таких, как она, – вовсе не сложно и даже почти нестрашно.

Год прошёл с тех пор, как Верена впервые попала из Германии сюда, в этот город. Познакомилась с Полиной…

А несколько месяцев назад – приняла свой первый бой, чуть было не ставший для неё сразу и последним. Потому что как боец она как была год назад пустым местом, так им по сию пору и оставалась… и так, наверное, останется и впредь.

– Твоё тело теперь – это энергетическая структура, Верочка, – коротко стриженая седоволосая женщина напротив неё сделала неопределённое движение рукой. – Тебе просто надо осознать потоки энергии, которыми ты управляешь, как часть себя… не как какое-то внешнее оружие. Тогда и защитные техники не будут оттягивать у тебя столько сил. Силы не надо ниоткуда специально извлекать, понимаешь? Ими, знаешь ли, пронизан наш мир. Надо только их почувствовать…

Снаружи внезапно бухнул гулкий пушечный залп, и Пуля тут же посмотрела на висящие над барной стойкой старинные часы, отворачиваясь от Верены, которая в очередной раз чуть было не подпрыгнула от неожиданности. Никогда ей не привыкнуть к здешним полуденным традициям…

– Знаешь, Полина, на словах это всё всегда звучит очень просто… – девушка вытянула из глиняной салфетницы в виде ухмыляющейся тыквы (очевидно, сдержанный, как и обычно в России, реверанс в сторону грядущего Хэллоуина) ярко-розовую салфетку с вышитым на ней силуэтом разведённого моста и начала медленно комкать её в руках. – Только вот как?

– Все делают это по-разному. Я вот в своё время много занималась восточными единоборствами, так что для меня энергетические техники практически неотделимы от обычных боевых приёмов. Полагаю, у большинства тули-па дела обстоят схожим образом… но это совсем необязательно, понимаешь?

Пуля коснулась впаянного в стол тёмно-малинового прямоугольничка платёжного терминала широкой лентой серебристых наручных часов, чуть поморщившись от пронзительного писка, который прозвучал словно бы из недр вспыхнувшего над терминалом голографического смайлика, и вполголоса продолжила:

– Диана, например, однажды говорила мне, что представляет себе энергетические техники как игру на фортепьяно, где каждой технике соответствует отдельный аккорд. В древности, когда больше людей верило в сакральность всяческих заклинаний, многие из нас не могли обойтись без произнесённого вслух слова… Для тебя было бы, наверное, проще представить себе, что ты танцуешь… или рисуешь. Ты ведь не задумываешься о каждом отдельном движении кисти по бумаге? Есть просто твоя воля, создающая рисунок, вот и всё.

– Я попробую, – промямлила Верена без особенного воодушевления. В горле у неё вдруг застрял комок. – Знаешь, видимо, я просто не в форме сегодня, Полина. Мне скоро работу по психологии презентовать, а я совсем забросила учёбу со всеми этими… приключениями. И вообще…

Пуля внимательно посмотрела на неё и неожиданно кивнула:

– Знаешь, Верочка, ты права. Может быть, тебе необходимо сделать паузу на какое-то время, – покачала головой она. – К тренингам всегда можно вернуться, но никогда не стоит себя перегружать. Отвлекись немного. Мы с Дианой сегодня вечерком собирались прыгнуть куда-нибудь, где вокруг нет сырой промозглой осени и можно искупаться… хочешь с нами?

* * *

«Десять тысяч лет назад… я-мы начинали бой более открыто… тогда смертных было совсем немного на этой земле».

Стоящая на коленях Милис всё крепче зажмуривает глаза и на мгновение запрокидывает голову, против воли делая глубокий, жадный вдох. Слова Владетеля текут в оглушительно пульсирующем пространстве Обители, словно струйки густой горячей смолы, тугими лентами обвиваясь вокруг её подставленного горла. Волны энергии обжигают кожу, невидимая раскалённая плазма чужого сознания плывёт в разряженном воздухе; вдох за вдохом – жизнь вокруг Милис выжжена дотла, и вот уже не остаётся совсем ничего, кроме сгустков этой энергии, сладких, как капли крови самого злого врага, который распластан у ног твоих и молит о пощаде, а ты – Сила, Власть, Могущество… власть твоего покровителя над тобой и над всеми подобными тебе, и когда вас будет много, вы станете способны на всё…

«Пятьсот лет назад я-мы ещё использовали бактерии. Климатические удары. Травлю посевов…»

Льдисто-колючие слова-импульсы отдаются лёгкой болью в висках, заползают под закрытые веки, звенят напряжёнными струнами за грудиной, подчиняя себе ритм дыхания и всё медленнее бьющегося сердца. Вытаскивают из небытия ещё неродившиеся мысли, выворачивают их наизнанку, растягивая над рвущимся вверх кинжально-холодным огнём…

«У вирусов есть ещё гигантский потенциал, Владетель», – беззвучно шепчет Милис. Тёмно-зелёная линия её слов змейкой тянется сквозь дрожащую перед внутренним взором розоватую взвесь.

Всё ещё коленопреклонённая, женщина низко опускает голову к сомкнутым перед грудью ладоням, касаясь их подбородком; острые, будто лакированные, концы её многочисленных чёрных кос рассыпаются по каменному полу. Изумруды в тяжёлых перстнях отбрасывают тревожные блики на бледное, словно обескровленное лицо с закрытыми глазами:

«…а у создателей оружия в этот век всегда найдётся масса интересного…»

«Это так, – голос Сегуна оплетает её сознание множеством тонких фиолетовых нитей, и женщина чувствует, как, отзываясь на мысли кобэсими, жарко вспыхивают невидимые кольца вокруг её рук. – У смертных есть много самообучающихся биологических программ, которые ещё никогда не применялись всерьёз…»

Милис кажется, что по её телу, которое только что словно бы кусал огонь, с шорохом струится поток колючего морозного воздуха.

«Несвоевременно… – ответ вновь окутывает обоих Правителей мгновенным жаром, и сразу за ним следует новая волна ледяного ветра, и Милис начинает ощущать, как, звеня, завихряется вокруг неё пространство. – Сто лет назад стало ясно… земля переполнена. Будут уничтожать друг друга сами. Только подтолкнуть…»

Клокочущий жар снова подбирается ближе и опять отступает, даёт передышку, когда Милис уже перестаёт её ждать, и вновь на миг лишает её дыхания, стоит только лишь вынырнуть на поверхность из этой дурманисто-душной – то алой, как кровь, то чёрной, как смоль, – пучины, в которой собственный рассудок становится способен лишь отражать мысли Владетеля, подобно кривому расколотому зеркалу…

«Думайте, воины».

Вокруг разом наступает тьма, а затем Милис чувствует рядом с собой ровное серебристо-лиловое свечение разума кобэсими, распространяющее могильный, космический холод. Холод привычно оплетает ей запястья тонкими незримыми цепями, и эти цепи тянут тяжелеющие кисти рук вниз, тянут и жмут, и вдруг – растворяются, будто сдутые порывом тёплого бриза. Не открывая глаз, Милис знает, что Сегун сейчас низко склоняется к полу и прижимает к нему ладони, не поднимаясь с колен, а потом, как всегда, на некоторое время замирает с опущенной головой:

«Я знаю, с чего нам стоит начать, шезин-сама…»

* * *

«На случай, если вдруг произошло чудо, и ты всё же вернулся чуть раньше, как когда-то собирался: я уехала к родителям на все выходные. Можешь составить мне компанию в Ницце, а можешь насладиться покоем после перелёта и постараться покрепче по мне соскучиться. Горничную с кухаркой я отпустила до понедельника, но в холодильнике есть лобстеры с полынью, которые ты любишь, и ещё много всего вкусного. Увидимся послезавтра, mon colonel! Целую. Твоя пташка».

Записка была написана от руки на листке линованной писчей бумаги и остро пахла знакомыми сладкими духами. Как старомодно. Седой грузный мужчина с аккуратной остроконечной бородкой и смуглым от намертво въевшегося загара лицом положил листок обратно на дубовый придверный столик и усмехнулся. Mon colonel… Мужчина любил, когда Вивьен звала его так – кличкой, неизвестно как прилипшей к нему ещё во времена обучения в Сорбонне и сопровождавшей потом всю его сознательную жизнь… пускай в Новой Африке её и сочли бы, пожалуй, недостаточно патриотичной.

Оставалось надеяться, что Вивьен была не слишком обижена на него за то, что он бросил её здесь одну так надолго. В конце концов, за большие деньги женщины многое прощают мужчинам, и хотя Вивьен, конечно, всегда утверждала, что деньги для неё вовсе не главное, в этом отношении Колонель, как и всякий человек его возраста и статуса, никогда не питал особенных иллюзий.

Впрочем, послание было написано по-французски, и это значило, что уезжала она в хорошем настроении. Когда Вивьен на него за что-нибудь сердилась, она демонстративно переходила в общении на английский, хотя прекрасно знала, что Колонель понимает французский намного лучше английского – пусть пташка иногда и подтрунивала над его «варварским» акцентом.

Просторную гостиную заливал бледно-розовый предзакатный свет, отражающийся от зеркальных кафельных плиток, которыми была отделана сонно гудящая панель вентиляции под потолком, и отбрасывающий неожиданно яркие рыжие отсветы на обшитые светлыми буковыми панелями стены. Колонель взял с нижней полки похожего на искорёженный жестяной котёл барного столика (Вивьен, само собой, утверждала, что такая мебель сейчас «самый писк», как и напоминающий огромного медного паука уродливый светильник под потолком авторства какого-то именитого дизайнера) початую бутылку коньяка, плеснул немного на донышко пузатого, с золотистым ободком бокала и устало опустился в просторное кожаное с гнутыми бронзовыми ножками кресло посреди комнаты, потирая виски. Потом он рассеянно провёл ладонью по встроенной в подлокотник кресла серебристой панели.

На противоположной стене тут же вспыхнула плёнка гигантского прозрачного телемонитора, наклеенная прямо на покрытую замысловатой, словно картинка в калейдоскопе, мозаикой центральную стену. Секундой позже на мониторе появилась какая-то отвратительная харя, похожая на бегемота и богомола одновременно, которая мерзким скрипучим голосом произнесла:

– Только послезавтра и только у нас-с-с! Жуткая атмосфера, которая заставит вас вздрогнуть! В канун Хэллоуина посланники с той стороны хлынут на улицы и заглянут в ваши окна… Приходите к нам послезавтра в своих самых жутких нарядах, и ваш столик сможет выиграть бутылку шампанского!

С монитора в комнату потянулись, заставив Колонеля невольно вздрогнуть, длинные перепончатые лапы. Проклятые голографические эффекты… И почему это люди так любят монстров, интересно? Хорошо, что в Новой Африке давно уже изжили себя эти богомерзкие традиции… Скривившись, мужчина опять дотронулся пальцем до панели, и монстра сменила бойко тараторящая молоденькая девочка в надвинутой на глаза прозрачной маске виртуального информатора. Колонель вновь поморщился – он терпеть не мог эту моду, пришедшую в Европу из Японии пару лет назад. Вид у девочки был точь-в-точь как у какого-нибудь биотехнолога в цеху или хирурга во время операции…

– …ситуация вокруг непризнанного государства эскалировалась после выступления полномочного представителя Альянса Независимых Сил на Межконтинентальном саммите, в котором он заявил, что не потерпит подобного впредь, и что весь цивилизованный мир должен наконец осознать: подавление агрессивных…

«Когда же им надоест, наконец, это жевать», – раздражённо подумал Колонель, выключая звук, и, подхватив бокал, вышел сквозь распахнутую стеклянную дверь на облицованную мрамором террасу, уставленную декоративными каменными скульптурами – коллекционирование подобного хлама было, насколько помнил Колонель, одним из последних увлечений Вивьен. Напоённый запахами лаванды и розмарина ветерок, залетевший из сада, сразу начал трепать тяжёлые чёрные жаккардовые шторы с золотым узором, висящие в простенках по сторонам широкого панорамного окна.

Отсюда открывался поистине завораживающий вид на Лигурийское море – бескрайнее, беспокойное, похожее на гигантскую лазурную чашу. Колонеля этот вид почему-то всегда успокаивал. Наверное, оттого, что он время от времени напоминал мужчине о том, что есть вещи, которые, несмотря ни на что, остаются неизменными в этом нестабильном до безумия человеческом мире…

Сегодня на море слегка штормило – видно было, как по воде бегут сверкающие белые барашки далёких бурунов. Оливковые деревья по краям террасы тоже шумно раскачивались от ветра, и вода в огромном подсвеченном бассейне под ногами Колонеля шла мелкими волнами – но воздух всё ещё оставался тёплым и ласковым. Дома было сейчас, конечно, гораздо, гораздо жарче. Говорят же, что жаркий климат располагает к революциям…

Колонель рассеянно покрутил в бокале остатки коньяка. Что ж, может быть, это и к лучшему, что он может пару вечеров провести здесь без Вивьен и немного отвлечься. Вырваться сюда, в глянцево-прилизанное и насквозь благополучное Монако, даже ненадолго, в последнее время не удавалось почти совсем. Сепаратисты, беженцы, мафия, то и дело разжигающая в стране расовые конфликты, истеричные паникёры из парламента и мямля-премьер, миротворцы-мародёры, щёлкающие зубами у самых границ, оппозиция… да ещё эта сбежавшая прямо из-под ареста бритоголовая стерва, естественно, на следующий же день получившая политическое убежище у бывших союзников…