Loe raamatut: «Подари мне небо»

ГЛАВА 1

В неплотно зашторенное окно бился дождь, струйками отчаяния скатываясь вниз. Ветер завывал в ветвях еще голых деревьев, и если бы не этот стон, в комнате была бы идеальная тишина. Едва слышимые щелчки секундной стрелки на настенных часах не в счет, эти ненавязчивые звуки, как и тихий рокот холодильника, никогда не раздражают. Когда мысли накрывают меня, все звуки перестают существовать, я их просто не слышу, вот как сейчас. Поджав ноги, укрытые клетчатым пледом, я прижалась к спинке дивана.

Сейчас все мои мысли были о мужчине. О, он достоин называться мечтой, и за него можно отдать жизнь. Вот только моя жизнь ему не нужна.

Подсластить горькое разочарование было возможно только мороженым, поэтому оно в избытке находилось в моем доме. Я могла забыть купить продукты, полениться сварить суп или от какого-нибудь расстройства потерять аппетит, но в морозильнике всегда имелась одна-две банки любимого пломбира. Чем печальней мои мысли, тем больше я нуждаюсь в этом лакомстве, а с приходом в фирму нового заместителя директора мороженое стало необходимо каждый вечер.

С первого дня Эл покорил буквально всех. Нет, не так, вернее, не совсем верно. Справедливости ради следует отметить, что он никого не покорял и даже не собирался. Его ленивый взгляд и вальяжная походка давали понять, что он привык, что покорять должны его. Биться за его сердце и даже за внимание, за мимолетный взгляд, а взгляд его стоил борьбы. Кареглазый прищур из-под темных густых ресниц мог свести с ума. И если его внешность я бы назвала чересчур смазливой, решившись покритиковать за слишком надменный вид и беспредельную самоуверенность, то во взгляде сквозили такой ум и понимание ситуации, что мне становилось не по себе каждый раз, когда я случайно или по необходимости попадала в поле зрения этого человека.

Не сказать, что тело била дрожь и по коже бегали мурашки, конечно нет, но что-то с моим бедным организмом все же происходило, и мне это отнюдь не нравилось. Я долго сопротивлялась, отказываясь признать правду, тогда как разум рвался назвать вещи своими именами, но однажды, холодным тоскливым вечером, поедая пломбир, была вынуждена признать, что некое непонятное томление, вызванное пристальным взглядом безупречного красавца, называется желанием.

Это неимоверно разозлило меня. Помню, я отбросила ложку в другой конец комнаты и расшвыряла все диванные подушки, но изменить ничего не могла – я понимала, что хочу его, как и все в нашей фирме.

Не было ни одной женщины, которая могла бы сохранить рассудок в присутствии молодого заместителя директора, и даже дамы предпенсионного возраста густо краснели от его излишне смелых комплиментов и поправляли прически и очки дрожащими руками, тихо млея от наслаждения.

Я ненавидела себя за то же самое. Представляла, как выглядела бы в его глазах, если бы позволила себе так «поплыть» от его дежурных комплиментов или намеренных фраз, призванных лишь подтвердить очевидный факт – все от него без ума. Поэтому тратила неимоверное количество моральных сил на сохранение хорошей мины при плохой игре, натягивая на лицо маску отчужденности, чтобы, проходя мимо и слыша нежное «Добрый день, Валерия» не присесть на подогнувшихся ногах. Что-то бурчала в ответ и торопилась уйти прочь.

На совещаниях было сложнее всего. Сохранять внешнюю непринужденность удавалось до тех пор, пока острое желание поднять глаза на красавца не брало верх, а это происходило всегда. Борьба начиналась с того момента, как я входила в зал заседаний. Так, с некоторых пор стала выбирать дальний край большого стола переговоров и пряталась за чьей-нибудь спиной или хотя бы плечом.

Но стоило роковому заместителю обратиться ко мне, наклонившись над столом, выискивая меня взглядом, приходилось выпрямляться и отвечать на прямо заданный вопрос. Он смотрел с улыбкой, которую можно было бы назвать отеческой, если бы я не знала – он прекрасно понимает, как на него реагируют. Мое видимое безразличие и деловая собранность не могли его обмануть – я хочу его так же, как и все. Вот за это я его и ненавидела, почти также сильно, как хотела. Разве что, чуть слабее, ведь таких красивых мужчин в реальной жизни я не встречала ни разу.

Сейчас, спустя три месяца со дня его приема на работу, я могла гордиться своей злостью на него, как маленькой победой, но если бы только это давало хоть какое-то преимущество! Впрочем, была надежда, что этот самоуверенный павлин не может наверняка знать о моем истинном отношении к нему, и если, что маловероятно, он обо мне иногда думает, то определенно не имеет полной уверенности в том, что я нахожусь под впечатлением от его внешности, как остальные. Это позволяло хоть немного гордиться собой, но не решало главной проблемы – я понятия не имела, сколько еще продлится эта мука и как разрешится непонятная ситуация. Жить как на вулкане и дрожать при мысли, что однажды, проходя мимо него по коридору, я могу подбежать и рухнуть к его ногам, хватаясь за безупречно отглаженную брючину с идеальной стрелкой, было невыносимо, но такая перспектива могла быть реальной, и это пугало.

Желание доказать ему свою холодность вопреки всему стало навязчивой идеей, ни за что не проколоться и не выдать своих истинных чувств – высшим пилотажем. И все же, борьба за моральную свободу и право думать о чем угодно в зависимости от настроения, стоила дорого, и напускное равнодушие, граничащее с неучтивостью и грубостью, думаю, выдавало меня больше, чем откровенный взгляд, переполненный обожанием.

Каждый новый день на рабочем месте начинался с гадания, не выдала ли я себя хоть чем-то, бросив сухое «Доброе», или «Спасибо, хорошо». Я стала реже улыбаться, ведь невозможно шутить и веселиться, когда зубы стиснуты от боли. Я чувствовала себя канатоходцем, который шагал по веревке, конец которой был зажат собственными зубами. Абсурд? Но попробуй, разожми челюсть, и увидишь, куда полетишь.

Я не могла рисковать. Было легче прятаться в своем кабинетике, отказываясь даже выходить на обед. Определенного расписания посещения местной столовой не существовало, и каждый мог прийти в просторный зал в любую минуту с часу дня до трех. Вот уже три месяца зал был переполнен, когда обедал этот чертов заместитель. Дамы пристраивались где только могли, жалуясь на дьявольский аппетит, но ни один мужчина в фирме не сомневался, как называется этот аппетит. И только виновник этого переполоха чувствовал себя великолепно в любое время дня. Было очевидно, что внимание отнюдь ему не мешает, напротив, оно было как флер его одеколона, тягуче-томный, с легким тонким послевкусием, постоянный, естественный и неотъемлемый от его образа.

Приходилось выбирать время, когда толпа схлынет, и только после этого переступать порог столовой, ощущая в воздухе смешение ароматов парфюма и пищи, но его одеколон я всегда узнавала безошибочно. И только в один день, усевшись за стол в почти пустом помещении, я не уловила привычных нот чувственного соблазна. Это могло означать… Он появился на пороге, когда я поднесла ко рту ложку борща, и лишь взглянув на дверь, подавилась так, что слезы брызнули из глаз. Пока он, изобразив на лице встревоженность, направлялся ко мне, юрист Максим оказал мне первую помощь, ощутимо шлепнув пару раз по спине. Это помогло, и к моменту, когда заместитель присел рядом, задав глупый и совершенно формальный вопрос: «Не помешаю?», уже немного пришла в себя.

Есть расхотелось, вернее, стало невозможно что-то проглотить, да и, поднеся ложку ко рту, расплескала бы все, но выдать себя было бы непростительно, поэтому, делая неимоверные усилия, я кое-как домучила суп. Сославшись на плохой аппетит, позволила себе нетронутое второе отнести на кухню, после чего тут же ретировалась из помещения, уже в коридоре вспомнив, что забыла пожелать ему приятного аппетита. Это был явный прокол: теперь он точно знал, какое впечатление на меня производит, и к коту под хвост полетели каждодневные упражнения в безразличии.

С того дня я стала ненавидеть его еще больше и перестала ходить в столовую.

И вот я уплетала последнее мороженое, сожалея, что не купила больше. Просто не ожидала, что прикончу сегодня все свои стратегические запасы.

Надо признать, замдиректора меня сегодня удивил – никакого мороженого не хватит, чтобы привести себя в чувства. И кто бы мог заподозрить его в такой наблюдательности! Я бы поняла, если бы свой вопрос он адресовал нашему секретарю: красивая и уверенная в себе Вероника была бы достойна его внимания. Она обожала таких мужчин: сильных и роковых, опасных и прекрасных, и любила бросать им вызов. Так, однажды она решилась очаровать нашего шефа, но, к всеобщему удивлению, потерпела полное фиаско. Игорь Дмитриевич предпочел яркой брюнетке со смелыми манерами на грани фола спокойную даму почти своего возраста, главного бухгалтера. Жанна Андреевна сорока четырех лет была довольно спокойным человеком нордического типа, без единой эмоции на чистом лице с гладкой кожей, вызывающей зависть женщин любого возраста. Ее нельзя было назвать красавицей, но обаяние у нее было, и, очевидно, его оказалось достаточно, чтобы шеф стал ее любовником, будучи женатым на молодой роскошной красотке Натали.

Кстати, Натали до замужества работала у нас. Десять лет назад она занимала мой кабинет и выполняла обязанности кадровика, которые вот уже два года выполняю я. Головокружительным взлетом она оказалась обязана длинным ногам, пышному бюсту и точеным чертам красивого личика, чего у меня не было и в помине.

Я никогда не считала себя уродиной, но судила о себе довольно скромно. Несколько мужчин на моем жизненном пути дали почувствовать, что я прекрасна, а потом безжалостно разбили мне сердце, но с парочкой из них точно так же поступила и я. Нет, нет, речь идет всего лишь о четырех мужчинах, которых я узнала в период с двадцати двух до тридцати двух лет. И последний из них оставил в моей душе зияющую рану, обидев предательством так, как никто другой. Придя с работы чуть раньше, я застала его с какой-то лахудрой в собственной постели, а он даже не потрудился что-то объяснить. Отругал за то, что я посмела вытащить эту драную кошку за волосы в коридор и вышвырнуть в общий коридор в костюме Евы. Он выставил палец у меня перед носом, намереваясь высказать свои соображения по этому поводу, но я предупредила, что откушу ему руку, если он сейчас же не уберется из моей квартиры. Быстро одевшись и собрав в охапку женские шмотки, он поспешил ретироваться, тем более что деваха колотила в дверь и орала матом, требуя свои тряпки.

Конечно, я оказалась сильнее ее. Я от природы не была худышкой. Нет, меня и пончиком не назовешь, но во мне все на грани. Так сказал один мой бывший. Все на грани: и рост, и фигура, и внешность, и манеры. Еще немного, и я была бы дылдой, пояснил он. Еще чуть-чуть, и оказалась бы толстушкой, немного длиннее, и мой нос был бы причиной моего горя и уродства. И совсем немного отделяло меня от того, чтобы не скатиться в грубость и развязность. И это после того, что я заявила его матушке, что не скрываю своих намерений завладеть ее квартирой. Ведь ее муж такой замечательный хозяин и держит их квартиру в образцовом порядке, тогда как ее сынок не умеет совершенно ничего. Он не сумеет починить подтекающий бачок в туалете, розетку или выключатель, поменять прокладку в кране и даже просто ввернуть лампочку. Однажды, когда возникла такая необходимость, этот лентяй заявил, что нет ничего лучше романтического ужина при свечах и, выпроводив его через пару часов, мне самой пришлось лезть на табуретку и с замиранием сердца вкручивать лампочку, закрыв глаза на дикую боязнь удара током.

Так вот, сегодня днем произошло нечто, что было бесполезно заедать мороженым. Это следовало запить текилой или чем-то еще, но я не разбираюсь в алкоголе – будучи дочкой алкоголика, я с детства возненавидела запах спиртного и поклялась, что ни сама не возьму ни капли в рот, ни мой избранник не будет употреблять это даже по праздникам. Может, отсюда и такое до смешного маленькое количество мужчин в моей жизни – не так-то просто встретить абсолютно непьющего.

– Лера, я могу вас так называть? – обратился ко мне заместитель директора, и запах мяты прошелся легким ветерком по моему лицу.

Как я замечталась и подпустила его так близко? О нем, кстати, и мечтала. Я не видела его три дня, ровно столько, сколько длилась выставка в Столице, на которой он присутствовал от имени шефа. Он подошел неслышно и навис скалой. И если все во мне было на грани, то в нем – чересчур. Чересчур много роста, чересчур много харизмы, чересчур много животного магнетизма, красоты и тестостерона. До одури много секса, и я боялась захлебнуться в этом дьявольском вареве.

Каков же был мой ужас, когда этот котел с сатанинской похлебкой приблизился на опасно близкое расстояние. И опять не так, я все говорю не так. Ко мне приблизился самый красивый мужчина на свете. Высокий, широкоплечий, он всегда двигался неспешно и расковано, будто оттачивал походку на лучших подиумах мира. Гордо посаженная голова, идеальная улыбка, обнажающая искусственные зубы, и главное – неприкрытый блеск торжества в остром проникновенном взгляде. Только глаза и говорили о том, что он прекрасно понимает, что играет чувствами и обстоятельствами.

– Вы можете называть меня как угодно, – буркнула я, кусая губы. Дышать стало тяжело, и я тратила все силы на то, чтобы следить за температурой тела и ничем не выдать своего волнения.

Я не думала, что могу показаться ему глупой или неловкой, не беспокоилась и о том, что некрасива и не могу привлечь его мужского интереса. Меня волновало другое – как бы не выдать свой собственный интерес. Я боялась своей реакции на него. Он-то переживет мой отказ, а вот я его – нет. И увидеть в его глазах приговор не могла, не желала, не хотела. Лучше убегать и прятаться, стать посмешищем в его глазах, но только не позволять откровенно равнодушно отвернуться и пройти мимо, прочтя безумное признание во всем моем теле.

– Отлично, я буду звать вас Лерой. Я только что вернулся с выставки, где провел три дня, – я уже говорила, что его улыбка безупречна? Одни только фарфоровые зубы выдавали обеспеченного человека, пекущегося о своем внешнем виде и умеющего правильно вкладывать деньги в свою внешность.

– А как мне прикажете звать вас? – лучше я буду дерзкой и невоспитанной, чем признаюсь ему в своих чувствах.

– Обращайтесь ко мне, как и все – Эл, – он даже пожал плечами.

До сих пор я никак его не называла, избегая прямого обращения. По документам, предъявленным мне при приеме на работу, он значился Леонидом Ильичом Журавлевым тридцати восьми лет. Кстати, не женат, и ни одного штампа в паспорте. По этому вопросу ко мне не обратилась разве что наша уборщица, потому что в свои шестьдесят она была подслеповата и явно не разглядела, какой самец шастал у нее под носом. Остальные подходили ко мне по очереди и группами, звонили по внутреннему телефону и отправляли вопрос по асе: женат ли наш новый замдиректора?

Вообще-то, я не имела права ничего им сообщать, но ситуация была исключительная, прямо сказать – неординарная, и я прекрасно понимала интерес и волнение каждой женщины в нашей фирме. Только о его свободном положении они от меня и узнали. Ни возраста, ни адреса регистрации и ничего другого им выжать из меня не удалось – я знала свое дело и как никто другой понимала важность сохранения персональных данных.

Эл – первая литера его имени. Вероятно, такому красавчику не нравилось быть Леонидом. И правда, ему гораздо лучше пошло бы имя Эдуард или Роберт, и даже Рудольф звучало бы органичнее, чем простое Леонид. Эл так Эл. Раз шеф так к нему обращался, то и нам не пристало кочевряжиться.

– Отлично, я в курсе, просто подумала, что может, что-то изменилось за время вашего отсутствия, – проговорила я, старательно изучая стену за его плечом.

– В том-то и дело, что ничего, – сообщил небожитель, по неведомой мне причине, сошедший с Олимпа. В его голосе звучали нотки огорчения, и мне пришлось перевести взгляд на его лицо, чтобы понять, что он имеет в виду и о чем говорит.

Смотреть на него было больно. Темные брови вразлет, кошачий разрез глаз с угольными короткими ресницами, создающими эффект черной подводки, прямой немного крупный нос, точеные скулы, и губы, от которых было сложно отвести взгляд. У этого парня была такая артикуляция, что можно было слушать его часами, просто наблюдая за его губами, чем я и занималась на совещаниях, когда ему предоставлялось слово. Он мог нести всякую лабуду, и все равно ему бы внимали не перебивая. Но в добавок ко всему он был еще и умен, знал свое дело и с его приходом в фирму дела пошли веселее, так как благодаря его обаянию шеф получил целых три контракта, которые обеспечивали безбедное существование организации в течение по крайней мере двух лет.

– Уверена, если бы вы дали четкие указания, что подлежит перемене, то…

Он перебил меня, неспешно, не грубо, как делал все, с легким едва уловимым вздохом, а дышал он так, как не умел никто из тех, кого я знала, учитывая, что дышим мы все.

– Лера, что вас так снедает? – он свел брови то ли насмешливо, то ли сочувственно, позволив себе полуулыбку.

– Меня? – захотелось присесть, так как ноги отказывались держать ставшее неподъемным тело. – А при чем тут я? Ну хорошо, я признаюсь. Меня убивает, что у светофора на нашей остановке нет цифрового индикатора, и, выйдя из автобуса, я не могу знать, сколько времени уже горит зеленый свет и стоит ли мне переходить дорогу, или скоро загорится красный? Это очень изводит, знаете ли. Еще…

– Достаточно, спасибо за откровенность, – Эл переступил с ноги на ногу, сунув руки в карманы и тряхнув головой. Его длинные локоны взлетели, чтобы снова лечь на свое место. Всегда подозревала, что это всего лишь подлый финт, призванный сбить собеседника с толку, чем он постоянно и пользовался. – Я не имел в виду внешние проблемы.

– А какие же? Хотите поговорить о более глубоких?

– Хотелось бы.

– Насколько глубоких? На уровне гланд или…

Он снова вздохнул, и снова это выглядело так, будто он снисходителен к моему детскому лепету. Но что ему на самом деле от меня надо? Мне пора было бежать, чтобы сунуть голову под струю холодной воды и остудить свой пыл. Да ладно, я была уже настолько взвинчена, что одной струей не обойдешься – мне требовался холодный душ, ну или…

– Лера, вы постоянно в печали, вы грустите, не улыбаясь даже из вежливости.

Я опешила.

– Вы серьезно?

Он это заметил? Хотя, что с того? Сейчас он признается мне, что его огорчает, что я единственная не выбросила белый флаг и не призналась ему в страстной любви?

– Ну так еще коалы, – пробормотала я, отводя взгляд. Все, я больше не вынесу этой пытки.

– Какие коалы? – он наклонился ко мне.

– Да они же на грани вымирания. Бедные гринписовцы сбились с ног в попытке помочь исчезновению их вида, а люди даже не представляют…

Если смотреть на него было больно, то слушать его смех – подобно смерти. Сердце готово было разорваться от сладости и отчаяния, переполнивших его. Эл слегка запрокинул голову, чуть сморщил нос и обнажил зубы, а звук, который последовал, мог свести с ума своей напевностью. У него невероятно сексуальный тембр голоса, и смех можно было смело относить к оружию обольщения.

– Вы неподражаемы, – проговорил он, весело поглядывая на меня.

Конечно, я этакий забавный зверек, находящийся здесь лишь для того, чтобы развлекать его время от времени. Кто же я еще!

– Стараюсь изо всех сил, – снова буркнула я. В конце концов, это мое личное дело, хмурюсь я, или источаю мед и сахар, как остальные мои коллеги. Главное, что я исправно выполняю свои трудовые обязанности и шеф мной доволен. Недаром он повысил мне оклад в прошлом месяце. Мне есть чем гордиться.

– Лера, я полагал, что повышение зарплаты сделает вас, как бы это сказать, – он даже повел рукой, потирая большим и указательным пальцем в попытке подобрать верное слово, но теперь я его перебила.

– Глубокоуважаемый Игорь Дмитриевич всегда видит мою благодарность. Ему я обязана этой милостью, о чем не забываю никогда, – произнесла я с апломбом, но сдулась уже после следующей фразы этого красавца.

– Полагаю, глубокоуважаемый Игорь Дмитриевич забыл вам сообщить, что обязаны вы должны быть мне, – и улыбнулся, ожидая моей реакции. Если он не знал, что я хочу его, то прекрасно видел, что раздражает меня. Это нисколько не огорчало его, зато забавляло, и сейчас он был не прочь посмотреть на мою реакцию.

Мне следовало сосчитать до десяти, прежде чем открыть рот, но у меня не было ни сил, ни времени, да и все цифры, по крайней мере, их исторический порядок, вылетели из головы, когда я услышала такое.

Я лишь открывала и закрывала рот, во все глаза уставившись на его самодовольное лицо. И что с того? Тоже мне, герой.

– Ну что ж, – проговорила я на пределе слышимости, понимая, что мне грозит смерть от удушья. В продуваемом сквозняком коридоре я могла умереть прямо сейчас из-за нехватки кислорода по причине присутствия этого невероятного человека, который был недоступен для меня как вершина Эльбруса или пустыни Марса. – В таком случае, помимо благодарности в ваш адрес, могу гордиться собой – за такой короткий срок пребывания в должности заместителя директора вы сумели разобраться в делах и даже оценить по достоинству мою работу, что и оценили в пятнадцать процентов прибавки к основному жалованью. Я имею все основания быть довольной собой, – и больше не говоря ни слова, развернулась, и зашагала по коридору, отчаянно соображая, куда иду и главное, зачем.

Вслед мне понесся сексуальный смех, и я шагала, обливаясь потом и еще черт знает чем, ругая себя и проклиная этого человека.

Я всегда ненавидела красивых людей. И дело даже не в зависти к их красоте. Я понимала, что это бессмысленно, впрочем, как и все другие оттенки моего чувства к подобным людям. Но они или наживались на своей внешности, становясь моделями и артистами, или издевались над простыми смертными, дразня их своим совершенством и недоступностью.

Они были как городской фонтан или центральная клумба на площади Ильи Пророка – красивые, помпезные, потрясающе прекрасные. Но ты же не будешь рвать цветы, целуя их и прижимая в груди, как не полезешь в фонтан, подсвеченный разноцветными огнями. Это то, чем следует любоваться на расстоянии. Такая красота пробуждает в душе тягу к прекрасному, побуждая забраться на самый верх книжного шкафа в попытке отыскать томик Блока или перечитать Бальмонта. Может быть, всплакнуть над романтической мелодией, вдруг коснувшейся самого сердца и пробудившей в душе какой-то трогательный сюжет, от которого жизнь кажется интересной и желанной.

Но когда красота заставляет мучиться и страдать, пробуждая в вас всего лишь низменные инстинкты, и вместо стихов и напевных лейтмотивов рисует в голове бесстыдные картинки животного соития, ее невозможно уважать. Мне всегда хотелось бежать от подобного, вот почему я никогда не покупала модные журналы и не смотрела фильмы с голливудскими красавчиками – ничего хорошего мне это не сулило.

А когда один такой красавчик завелся прямо в фирме, которую я вынуждена была посещать каждый день, чтобы иметь средства к существованию, моя жизнь стала походить на пытку. И если это кому-то доставляет извращенное удовольствие и забавляет, таких людей я не уважаю тоже. В конце концов, мир не должен крутиться вокруг ширинки, что я, животное? И именно мысли, подтверждающие это, меня и раздражали больше всего, укрепляя негативное отношение к заместителю директора Леониду Журавлеву.

В общем, так я теперь жила и мучилась. Страдала, идя на работу, в страхе, что могу сегодня не справиться со своими чувствами и выдать себя, а потом вечерами умирала всякий раз, возвращаясь в пустую квартиру, где никто не ждал. Да еще жизнь отравляла ревность, когда ломала голову, с кем мог проводить вечера загадочный Эл. Уверена, одинок он не был, хотя на работе оказаться его спутницей на вечер не светило никому, и хотя бы это немного примиряло меня с тем фактом, что он не скрывал, а наоборот, гордился славой сердцееда и похитителя женского покоя и безмятежности.

И надо было этому похитителю обратить внимание на то, что я ему не улыбаюсь! Какое ему до этого дело! Почему он так открыто выразил свою заинтересованность во мне? К чему он завел этот разговор и какую цель при этом преследовал? Ведь не просто же так? Или просто? Но зачем? Вот и зарплату мне поднял – он думал обо мне, или на самом деле оценил мои профессиональные качества? Вот черт, вечер потерян, впрочем, как и все предыдущие.

Мороженое кончилось, а настроение ничуть не улучшилось. Выйти на улицу поздним вечером было выше моих сил – страх темноты и боязнь нарваться на хулиганов вынудили меня вылизать ведерко из-под мороженого и на этом успокоиться.

После чего я решила, что именно моя видимая холодность заставила его обратить на меня внимание. Если все вокруг пели ему дифирамбы и млели от одного его взгляда, то я не могла не попасть в поле его зрения, выбиваясь из общего ряда. Что ж, хоть чем-то выделилась, раз внешних данных для этого было недостаточно. Только бы разговор не повторился – второй раз я могу этого не выдержать.

Часто мне казалось, что откройся я ему и расскажи о своих чувствах, мне стало бы легче. Даже если он вежливо мне откажет, а других вариантов и быть не могло, я даже не мечтала о другом исходе. Рисуя изгибы его тела и рельефные мышцы, представляя его затуманенные желанием глаза, я все же имела достаточно здравого смысла, чтобы под ним в эту минуту представлять кого угодно, только не себя. Даже в бредовых фантазиях я не мола заставить его образ произнести: «Лера, я от тебя без ума. Я хочу тебя, стань моей прямо сейчас!» Если этого никогда не произойдет, то к чему бесплодные фантазии? Будет только хуже, ведь не вечно ему быть холостым и свободным. Впрочем, современные тенденции таковы, что мужчины могут полжизни прожить с женщиной, так и не сделав ей предложения. И это тоже меня не устраивало. Желание иметь семью было сильнее всякой похоти, которая обуревала меня вот уже три месяца. Да пошел он!