Сказочница

Глава 3. Маэстро

Глухо лязгнул тяжелый сейфовый замок.

Маэстро с усилием повернул колесо и открыл дверцу. Из сейфа пахнуло затхлостью. Нижний отсек давно пора разобрать – вытащить на белый свет все это конструкторское барахло, чертежи гидравлических установок, приводов, электродов, датчиков и прочих неудавшихся экспериментов. Механика – великая штука, но кое-что ей не по зубам. Для этого даже можно привлечь Василича – пусть заработает немного сверхурочных, ему не повредит.

Не удержавшись, Маэстро вытащил из стопки первый попавшийся чертеж и поморщился. Эскизы не требовали точного соблюдения стандартов оформления. Взгляд притягивала единственная строчка в основной надписи, напротив графы «Проверил».

Руничев.

Маэстро не считал злопамятность недостатком, а потому не собирался ни забывать, ни прощать того унижения, которое испытал после ухода Игоря Руничева десять лет назад. Он брезгливо сунул чертеж обратно в нижний отсек. Его переиграли на его же поле – а такого Маэстро с рук никому не спускал. Ни до, ни после. За прошедшие годы Институт превратился в его крепость, в неприступный бастион, куда врагам ход был заказан.

Наверху, рядом с секретным ящичком, лежала тоненькая стопка бумаг. Прошения, письма, замаскированные угрозы. Маэстро много их понаписал, а вода между тем камень точит. Он аккуратно сложил листок, который держал в левой руке, и набрал секретную комбинацию на заветном ящичке. Глупо, конечно, писать такое – но береженого, как известно…

В последнее время из Москвы доносилось лишь сдержанное ворчание; старые патенты уже никого не устраивали, гранты раздавали кому попало, а деньги на длительные контракты отсчитывали скупо. Такими темпами скоро начнут сами придумывать темы для исследований – придется либо кланяться в ножки, либо драться до победного.

Ладно, философствования – это вечером, за чашечкой мокко. Крякнув от внезапной боли в пояснице, Маэстро обернулся и с удивлением обнаружил, что за окном стемнело. Вторник пролетел слишком быстро – совещания, комиссия из пожарного надзора, очередной ворох служебных записок с производства… и вот уже восьмой час, а он даже не подходил к кульману!

При мысли о том, что совсем скоро его детище будет полностью готово к испытаниям, началась тахикардия. Волноваться вредно. Окошко бы открыть, но на дворе середина мая, отопление давно выключили; продует – как пить дать. Маэстро тяжело опустился в кресло и открыл портсигар.

– Василич, огоньку!

Секретарь тенью проскользнул в кабинет – ишь, как вышколил-то! – и поднес начальнику импортную зажигалку. Хороша штучка, блестящая, гладкая – но Маэстро не признавал побрякушек. Зависимость от вещей еще хуже, чем зависимость от людей. Он кивнул, давая понять секретарю, что тот может быть свободен.

Василич бесшумно исчез за дверью, ведущей в приемную. Молодой еще, но смышленый. Потому и звал его Маэстро по отчеству – выказывал особое доверие. Из него хороший зам получится, исполнительный. Не для Маэстро, конечно – тому замы ни к чему – а в другой отдел очень подойдет. Но это еще годков через пять, не раньше.

Маэстро потушил сигару и поднялся. Годы брали свое – он уже не чувствовал той неуемной энергии, которая переполняла его в тридцать и бурлила в сорок. На шестом десятке приходилось следить за питанием, за режимом дня и даже за количеством курева. Он не становился моложе – а враги так и оставались недосягаемы. Они были осторожны – но Маэстро был терпелив. Ему бы поймать одного – и больше ни один из проклятых колдунов никогда не будет чувствовать себя в безопасности.

Проигрывают только те, у кого личного дела нет. Кому нечем считаться и не за что мстить. Но Маэстро не из таких – у него найдется, за какое место прищучить эту падаль. Он им многое расскажет и еще больше покажет – за себя и, главное – за Коленьку.

Эх, Коля, Коленька.

Маэстро откинулся в кресле и прикрыл глаза. Прошло уже почти три месяца, а вестей так и не было. Ни плохих, что уже давно не утешало, ни хороших, ни от полиции, ни от… других источников, которыми он пользовался в особых случаях.

– Доброго денька, Шеф Шефович. Как настроение, как чашечка кофе? Портсигар при вас? – просунув голову в дверь, Коля сверкал улыбкой и, не дожидаясь приглашения, садился на любимый стул, у самого окна. Из окна, правда, кроме задницы Кирова и не видать ничего – но Коля не жаловался. Никогда не жаловался.

Соня он был, Коленька – до самого конца был соня. Никогда раньше двенадцати в кабинет не приходил; пушками буди – не добудишься. Звал «Шеф Шефовичем» – Василич только зубами скрежетал, когда слышал. Любил стрельнуть сигару – другую, если тянуло пооткровенничать. Рассказывал про тещу, про соседского барбоса – или просто анекдоты травил без остановки. И откуда он их только помнил в таком количестве? Маэстро улыбался, протягивал портсигар и спрашивал о новостях. Иногда Коля отмалчивался, иногда, возбужденно размахивая руками, доказывал, что разгадка совсем близко, вот-вот сама придет в руки. Он сам взялся вычислить колдовское логово – никто не заставлял. Маэстро одобрительно кивал, подбадривал, заставлял раскрывать подробности.

Вот этого Коленька не любил.

Начинал путаться, рисовал на коленке диаграммы, крестики, снова и снова повторял, что близок к ответу. Маэстро не давил – а стоило бы. Давала себя знать разница поколений, «Отцы и дети», как говаривал классик. Они говорили с мальчиком Коленькой на разных языках – а теперь Маэстро остался один. Подобравшись так близко, Коля исчез – и вместе с ним исчезли все ниточки, догадки и тропинки.

Доверие стоит дорого, а доверчивость – еще дороже.

Иногда она может стоить жизни.

Сисадмин, а вместе с ним и весь отдел программистов безуспешно терзали Колин рабочий компьютер в течение месяца, после чего сдались. Все незапароленное оказалось обычным хламом, а заветная папка с результатами Колиного сыска так и осталась назойливым ярлыком на рабочем столе.

Маэстро вздохнул и вернулся в настоящее. Воспоминания – дело хорошее, но бесполезное. Корить себя за то, что не выудил у Коли пароля, он уже давно перестал. Оборвалась одна ниточка – появится другая, ничто в этом мире не исчезает бесследно.

Так не бывает.

Взгляд скользнул по часам с кукушкой – половина восьмого. Время летит быстро, даже слишком, вот уже и домой пора – а чем он может похвастаться за прошедший день?

Визгливо затрещал телефон, спрятанный на маленьком табурете у стены. Маэстро не ставил его на стол специально – слишком громоздкий. Вещи должны знать свое место.

– Слушаю.

– Москва на проводе, – прошептал Василич и переключил на межгород.

У всех свои тараканы – звонки «сверху» вызывали у бедняги такую робость, что пропадал голос и учащался пульс. Обычно после звонка Василич глотал таблетку валидола – на всякий «пожарный». Вот и еще один пунктик – излишне трепетное отношение к собственному двадцатишестилетнему организму.

– Слушаю, – снова произнес Маэстро.

– Прочел твою записку, профессор, – собеседник не счел нужным поздороваться. – Опять буянишь?

В трубке слышалось тяжелое, сердитое дыхание. Маэстро вспомнил последнюю встречу с заместителем министра – врачи давали тому от силы несколько месяцев. А вишь ты – выкарабкался!

– Ну что вы, Анатолий Павлович. Продолжаю свои исследования, и вместе с ними рассуждения, только и всего. Кто не задумывается о будущем, тем более в нашем с вами возрасте – тот беспечный и недалекий человек.

Вот тебе, министерская крыса. Посмотрим, как теперь запоешь.

В трубке закашлялись. Все-таки победить смерть окончательно не удавалось еще никому.

– Всецело согласен. Но ваш тон не выдерживает никакой критики, профессор. Нельзя же так набрасываться. Вспомните о толерантности.

– Толерастии? – презрительно скривил губы Маэстро.

– Толерантности, – собеседник сделал акцент и помолчал. – Мы не можем ущемлять чьи-то права слишком навязчиво, понимаете? А вы… Вы же говорите о ваших же согражданах, профессор. Все они чьи-то дети, родители, учителя, бабки-дедки и прочие родственники. Поднимется крик о правах и нарушении оных. Вам оно надо, дражайший? Вы до сих пор не предоставили никаких доказательств – только домыслы. Похищениями занимается полиция, ФСБ подключится со дня на день. А вы говорите – колдуны? Я был склонен вам верить в последние годы, но эта вера стоит государству больших денег. Вы меня понимаете? Нельзя вечно прикрываться отчетами и коробками никому не нужных чертежей.

Все та же трусливая песня. Маэстро вытащил из кармана носовой платок и промокнул лоб. Неторопливо сложил платок и вернул на место.

– Совсем скоро я предоставлю вам веские причины увеличить финансирование.

– Действительно? – вежливо удивились в трубке. – На вашем месте я бы поторопился, уважаемый Дмитрий Аристархович.

– Будьте покойны. До свидания.

Маэстро подержал трубку на весу и бросил.

Ничего, скоро вы запоете совсем по-другому. Клубочек все разматывается себе, не стоит на месте. Маэстро натужно усмехнулся.

Его кабинет, бесконечные стеллажи с книгами, книжицами и талмудами были созданы ради этого часа. До прихода Маэстро Институт метафизики загнивал, доживая последние дни мелкими заказами. Конструктора не знали, что им рисовать, программисты раскладывали пасьянсы на допотопных машинах. Пять этажей вверх, два – вниз, лаборатории, охрана, сигнализации на каждом углу. У него самого никогда не было ни компьютера, ни личного ноутбука. Просто так, что ли? Работа велась давно и упорно, ради этой самой работы многое, очень многое было поставлено на карту. Вышколенные сотрудники, тишина в коридорах, высокие оклады и редкие премиальные.

Да что там, сам Институт создавался с одной целью – неужели непонятно? Его работа не синекура какая-то, опасность существовала на самом деле. Беспечный Коленька подобрался слишком близко к змеиному логову – и попался. Ради его памяти и ради всеобщего блага Маэстро должен раз и навсегда уничтожить рассадник заразы.

Он посмотрел на кульман и тяжело поднялся из-за стола. Восемь часов – детское время, еще рано бить баклуши в одинокой, полупустой квартире. Здесь – его крепость, его дом, его линия обороны перед нависшей угрозой, которую никто не хотел признавать.

Но Маэстро знал, как устранить ее раз и навсегда.

Глава 4. Охотничий замок

Набитый хламом аквариум да пара чучел в углу – все, что осталось от Музея живой природы, занимавшего Охотничий замок после революции. На стенах кабинета, соединенного с архивом коротким узким коридором, когда-то висели маски животных, водившихся в окрестных лесах, старинный шкаф красного дерева покосился под тяжестью гербариев и неумелых минералогических коллекций. Когда музей в тридцатых годах закрыли, как идеологически чуждый, в замке ненадолго устроили детский дом, но часть помещений так и стояла закрытой еще очень долго.

Калидас и сам не мог сказать, почему до сих пор не разобрал остатки – аквариум он использовал как мусорную корзину, а чучела… Чучела служили эстетическим целям. В моменты сильного раздражения пальцы непроизвольно складывались в нужную хасту, и полинялая кабанья морда превращалась в лицо наиболее рьяного оппонента из Малого круга. Конечно, иллюзия держалась недолго – как раз хватало, чтобы с наслаждением отхлестать тупицу по щекам свернутой в рулон газетой. В остальное время морды его не беспокоили. Калидас усмехнулся и одним движением смахнул с последнего чучела пыль.

Все никак не хватало времени разобрать бумаги, грудой сваленные на столе. Можно было бы изловчиться и подобрать подходящую хасту – но какую сингулярность прикладывать, с учетом вектора и нестабильной розы ветров, Калидас не знал. Не с его всегдашней неуверенностью испытывать новые заклинания на собственном рабочем месте. Он раскрыл тяжелую створку дореволюционного секретера, за которой скрывалось зеркало, одернул свитер и поправил манжеты рубашки. Запустил пальцы в рано поседевшую шевелюру, приглаживая непослушные космы. Сколько раз он просил составить какую-нибудь микстуру, чтобы не потеть так сильно – но лекарь знай отмахивался. Ему не понять, в его тридцать восемь, что такое волноваться перед свиданием!

Калидас расстегнул верхнюю пуговицу и распахнул окно, жадно вдыхая влажный, остро пахнущий зеленью вечерний воздух. В парк, окружавший замок, почти не долетал ветер с залива, и даже во время штормового предупреждения можно было без опаски гулять, не доходя лишь пару десятков метров до прибрежной полосы. Смешно – каждый раз он так сильно боялся, что она не придет, и при этом ничуть бы этому не удивился. Кому нужен никчемный, ничего толком не добившийся почти старик?!

По паркету застучали острые каблучки, и Калидас поспешно обернулся, загораживая раскрытое окно. Быстрым движением сложил пальцы левой руки в простейшую хасту – свечи с легким шипением погасли. В тени морщины заметны не так сильно.

– Мой сладкий, – Жанна, ворвавшись в кабинет, бросилась прямо к нему.

Нежные ладони обхватили голову архивариуса точным, сильным движением. Она запустила в жидкие с проседью волосы длинные пальцы с алыми ноготками и запечатлела на лбу Калидаса жадный, шумный поцелуй. Потом чуть отпрянула, давая ему возможность разглядеть новую короткую прическу, шаловливые стрелки на глазах и платье с глубоким декольте. Удостоверившись, что архивариус оценил прелести по достоинству, Жанна снова придвинулась к нему вплотную.

– Я скучал, дорогая, – Калидас осторожно обнял девушку за талию, словно этрусскую вазу. – Все ждал, когда же ты придешь.

– В этот салон связи ходят одни мудаки, – обиженно надула губки красотка. – Спокойствие только снится. Пришлось воспользоваться короткой дорогой, чтобы успеть к тебе.

Калидас кивнул, старательно скрывая радость. Конечно, разница в двадцать с лишним лет не могла остаться незамеченной, но ведь Жанна выбрала его, архивариуса, а не кого-то другого из Малого круга. Для этого должна быть причина, так почему бы…

– Почему ты так на меня смотришь? – Жанна, наклонив голову, встретилась с Калидасом взглядом. – Что-то не так?

Архивариус тихонько вздохнул и привлек ее к себе.

– Переживаешь, что я тебя брошу?

Не дожидаясь ответа, Жанна прижалась к нему вплотную и медленно провела указательным пальцем по дряблой, плохо выбритой щеке.

– Мистер Недоверчивость снова в деле, – она чмокнула Калидаса в уголок рта. – Свежая пресса? Что новенького?

Она выскользнула из его объятий и наметанным глазом высмотрела на столе источник головной боли архивариуса. Газета «Желтый угол» была именно тем, на что намекало ее название – рассадником самых нелепых слухов и порнухи. Жанна брезгливо поморщилась, перелистывая плохо отпечатанные страницы.

– Неужели тебя интересует подобная дребедень?

Калидас отвернулся к окну, наплевав на тень и морщины. Больше всего на свете ему хотелось рассказать правду – но это значило сообщить простой ассистентке то, чем он делился только с Глостером и другими членами круга. Его долг заключался в том, чтобы секреты Артели не выходили за ее пределы, и многие годы он не представлял, как могло быть иначе. Но сейчас, спустя несколько месяцев после выборов, к нему попросту не желали прислушиваться. Окончательно списали в утиль, не иначе. Калидас сжал руки в кулаки. Они не желали понимать, что все это неслучайно…

– Ты можешь поделиться со мной, в любое время, – нежные пальцы скользнули по его плечам. – Я всегда поддержу тебя, сладкий. И я не из болтливых, ты же знаешь.

В том, что Жанна умеет держать язык за зубами, архивариус убедился еще полгода назад, когда они начали проводить вместе все больше времени. Он ждал, что не пройдет и недели, как об их связи будет знать даже глухой дворник дядя Семен, но если шепоток и раздавался по углам, источником его была явно не Жанна. Красотка не делала ставку на сплетни, и Калидас не мог не уважать ассистентку за отказ от самого простого и грязного пути.

– Я знаю, дорогая, – Калидас повернулся, снова привлекая ее к себе. – Там, на пятой странице.

Жанна торопливо перелистнула газетку, которую и не думала выпускать из рук.

– «Талисман знахаря Миколы», «Письма травнику Никомеду», «Бальзам «Мужская страсть»… – Жанна хихикнула. – Кто читает эту чушь, сладкий? Обычный бред шарлатанов. А, нашла! «Банда колдунов-мошенников продолжает свою кровавую жатву! Полиция бездействует, и скоро каждый из нас может быть похищен из-под носа у собственной жены или ребенка прямо на улице, чтобы стать жертвой безумных ритуалов новоявленных адептов Тьмы»…

Она нахмурилась, потом перечитала заметку еще раз.

– О чем это он? По телевизору говорят, что похищения расследует ФСБ. Ни о каких адептах… что это вообще за слово такое? Адепты Тьмы!

Жанна скривилась. Калидас прикусил язык – поделиться подозрениями с Жанной прежде, чем он расскажет о них Глостеру, значило больше, чем просто довериться любимой женщине. Любой Мастер, даже самый лояльный, не спустил бы подобного.

– Это уже пятая статья за три месяца, понимаешь? – Калидас попытался перевести тему. – Всегда одного и того же автора. Он каждый раз не стесняется намекнуть, что люди исчезают по нашей вине, их пытают и чуть ли не убивают. И полиция подкуплена, разумеется, тоже нами. Это тщательно спланированный вброс.

Жанна еще раз пробежала статью, задержавшись на подписи.

– А кто этот «Д.Л.»? Ты знаешь его настоящее имя?

– Подозреваю, что Маэстро собственной персоной, – Калидас решил, что настоящее имя закадычного врага Артели Жанне ни к чему. – Его хлебом не корми – дай поглумиться. Я пытался поговорить с Глостером о том, что стоит принять меры, пусть даже напечатать что-нибудь в ответ, но нет! Он от меня только отмахнулся. Но ведь похищения продолжаются!

Тут Калидас сообразил, что сморозил лишнего, но было поздно. Цепкий, неженский взгляд Жанны встретился с его глазами.

– Глостер ведь может ошибаться, не так ли? – осторожно произнесла она. – Ты его старше, ты больше повидал в этой жизни. Да, его выбрали Мастером, но это не значит…

– Значит, – Калидас, отодвинувшись, с трудом отвел глаза. – Если каждый будет делать, что ему кажется нужным, начнется анархия. Этого нельзя допустить, только не сейчас, когда нас осталось так мало.

Леший его побери! Снова ляпнул слишком много. На этот раз Жанна, казалось, пропустила ремарку мимо ушей. Она присела на краешек стола и медленно сворачивала в рулон потрёпанный «Желтый угол».

– Этого «Д.Л.» можно заставить замолчать, – предложила красавица будничным тоном. – Если ты знаешь, как его настоящее имя. Ты ведь знаешь, есть средства…

– Жанна, ты сошла с ума!

На Калидаса словно обрушился ушат ледяной воды, барабанные перепонки заполонил чужеродный гул. Хасту беспамятства не изучали среди базовых манипуляций. Ни один чудотворец за всю историю Артели не составлял ее по доброй воле.

Жанна легким движением поправила густые черные локоны, словно не заметив реакции Калидаса на страшное предложение. На указательном пальце блеснуло единственное украшение – тонкое платиновое кольцо. Архивариус все порывался узнать, откуда оно – но Жанна каждый раз изящно уходила от ответа.

– Ты все равно можешь что-нибудь предпринять, сладкий, – она обвила его шею руками и крепко поцеловала. – Я вовсе не предлагаю нарушать правила, не подумай. Их ведь не просто так придумали, хотя кое-что давно покрылось столетним дустом. Но я тебя знаю, ты все равно будешь переживать, дорогой. Чувство ответственности такая вещь, либо есть – либо нет. Что бы они без тебя делали, сладкий? Что бы я без тебя делала?

Калидас слушал и таял, наслаждаясь горячими поцелуями. Она прильнула к нему, а тонкое шелковое платье не только не скрывало молодого разгоряченного тела, но неведомым образом являло его во всей красе. Не женщина – идеал, и Калидас не собирался терять такое сокровище. Она права, кругом права. Если гора не идет к Магомету…

За окном медленно догорал душный майский вечер, предвещая наступление белых ночей. В распахнутые окна ворвались тревожные трели трясогузок и тут же оборвались от предчувствия скорой грозы. Солнце давно село, и на Охотничий замок, надежно укрытый в заповедных лесах Невской губы, опустилась ночная мгла, неся недолгое успокоение его обитателям.

Глава 5. Профессор Лодин

Встать в восемь утра оказалось намного легче обычного. В школу Лара с трудом выдирала себя из кровати в семь – макияж, прическа, завтрак на скорую руку – и к пятнице пытка достигала кульминации. Но стоило работе отступить на второй план, как она вскочила с кровати за несколько минут до будильника и закружилась по комнате в предвкушении нового дня.

Гороскоп, который Лара проверила, пока накладывала самый легкий макияж из возможных, советовал быть осторожной в мыслях и не поддаваться панике. Отличная рекомендация на любой из трехсот шестидесяти пяти дней в году – лучше и не придумаешь.

Погода, как всегда в Петербурге, оказалась переменчива, и небо затянуло серым полотном прежде, чем она успела продумать гардероб. Что ж, грядущий дождь значительно упрощал выбор – вместо платья Лара натянула джинсы и блузку, проверила зонт в сумочке и выпорхнула из парадной, спровоцировав сияющим видом неодобрительное хмыканье лавочных старушек. Лара могла поклясться, что паучихи ежедневно ведут учет каждому жителю, добавляя при пересказе старых сплетен парочку новых. Рука потянулась за блокнотом, чтобы поскорее записать историю болтливых паучих, которым не повезло стать жертвами шпионской игры, затеянной хитрым стрижом. Словно обжегшись, Лара стиснула пальцы в кулак и плотнее застегнула молнию на сумочке.

На «Нарвской» ее поджидал дождь, пока еще не сильный, но все равно создавший на выходе из метро небольшой затор среди тех, кто мечтал переждать непогоду в вестибюле. Наивные… Лара открыла зонт и торопливо сбежала по ступенькам. Проще слегка намочить рукава сейчас, чем потом тонуть в лужах, когда морось превратится в ливень, что случалось в Питере нередко и всегда внезапно для части горожан и коммунальных служб. Прижав ручку зонта щекой, она вытащила мобильник и сверилась с картой. Прямо по Стачек, арка строго за спиной. Отличный маршрут для топографического кретина вроде нее.

Дождь припустил сильнее, но Лара как раз успела добежать до козырька над почтовым отделением, занимавшим угловой флигель длинного серого здания. Над центральным входом до сих пор темнел огромный герб Союза. Лара предпочла бы видеть на месте серой коробки современный торговый центр или аквапарк, но инвесторы гораздо охотнее застраивали свободные площади, которых в городе на Неве оставалось все меньше. Она стряхнула зонт и в одну короткую перебежку домчалась до центральных дверей.

Тяжелая деревянная створка поддалась с трудом, до последнего не пропуская ее внутрь. Николя ходил сюда каждый день, всегда с интересом и возвращался очень воодушевленный. Почему ей никогда не приходило в голову заехать к нему на работу или проводить? Почему она ничего не знала до вчерашнего вечера про его начальника или коллег? Она плохая жена или просто витала в облаках собственных фантазий? Лара недоуменно оглядела большой холл с широкой лестницей, которая после первого пролета разделялась на две, уходя далеко вверх. Здание, с улицы казавшееся небольшим – да еще этот флигель, который оттяпала Почта России – поразило ее своими размерами, стоило переступить порог.

– Вы к кому?

Исковерканный микрофоном строгий голос доносился из кабинки с темными стеклами рядом с турникетом.

Как неудобно разговаривать, когда не видишь, к кому обращаешься!

– Мне бы… – Лара запнулась, вспоминая фамилию. – К Дмитрию Аристарховичу Лодину, пожалуйста.

– Вам назначено? – в усталом голосе вахтерши звякнуло любопытство. – Из газеты, что ли?

Лара уставилась на темное стекло.

– Нет, я по личному делу. Мне не назначено, – торопливо добавила она. – Меня зовут Лариса Беркутова. Может быть…

– Ждите тогда, – неприязненно бросила вахтерша.

Микрофон треснул, выключаясь. Лара почувствовала себя глупо, явившись без звонка к заместителю директора, который, очевидно, принимал только по предварительной записи. Сейчас ее попросят отсюда и последняя ниточка, которая могла бы привести к Николя, будет потеряна.

– Проходите, – на турникете загорелся зеленый кружок. – Третий этаж, правая лестница, по коридору до конца и там налево. Кабинет триста восемьдесят.

– Спасибо, – Лара кивнула, не веря своему счастью. – Спасибо вам большое.

Вахтерша не ответила. На лестнице эйфория быстро сошла на нет – Лара неторопливо поднималась по широким мраморным ступеням, то и дело представляя под ногами красный ковер. Пока она дошла до третьего этажа ей встретилась лишь пара степенных матрон, которые обсуждали – разумеется! – какую-то третью особу, потому что нет ничего более приятного, чем перемыть косточки коллеге у той за спиной. Лара невольно скривилась – однажды ей не повезло подслушать весьма далекий от истины диалог про нее саму, после чего посиделки за чаем в учительской утратили всякую прелесть.

Третий этаж, как и обещала невидимая вахтерша, начинался коридором – Лара подметила, что левый пролет лестницы заканчивался на другой высоте и вел в противоположную часть здания. По одну сторону тянулся ряд одинаковых деревянных дверей с номерами, кое-где встречались таблички с названием отдела или фамилией. Противоположную стену занимало окно, растянувшееся на всю длину коридора. Выглянув, Лара остолбенела: здание института оказалось огромным, с прямоугольным внутренним двором, над которым нависал матовый стеклянный купол и двумя длинными флигелями. Дождь мешал разглядеть детали. Лара поспешила дальше, опасаясь нерасторопностью разгневать начальника Николя еще сильнее, учитывая, что она явилась без предупреждения.

Кабинет триста восемьдесят отличался от других весьма разительно. Тяжелая, металлическая дверь была распахнута настежь, демонстрируя вторую попроще, на которой тоже значился номер триста восемьдесят и табличка «Заведующий отделами Э и Р, заместитель генерального директора, ведущий инженер, профессор Лодин Дмитрий Аристархович».

При виде таблички Лара немного оробела и топталась на пороге около минуты, прежде чем рискнула постучать. Ей никто не ответил, но за дверью послышались шаги и внезапно перед ней оказался молодой человек с рыжими, коротко стриженными волосами, в костюме с галстуком, и приветливо улыбнулся.

– Лариса Аркадьевна? Проходите, пожалуйста.

Секретарь, догадалась она. Молодой человек посторонился, уступая дорогу – она попала в приемную с небольшим столом в дальнем углу, занятом тремя телефонами, очень старыми и пожелтевшими от времени. На подоконнике стояли два цветочных горшка с фиалками – один куст как раз отцветал. На остальном пространстве кое-как уживались шкафы с непрозрачными створками, замочными скважинами и пронумерованными полками. Лара сделала еще шаг и едва не споткнулась о вешалку, на которой болтался теплый полосатый шарф. Секретарь между тем вел ее дальше:

– Прошу сюда, Дмитрий Аристархович ждет вас.

Лара кивнула и, дождавшись, пока тот приоткроет дверь, шагнула внутрь. Кабинет профессора оказался намного меньше приемной – здесь тоже стояли на окне фиалки, а на столе солидно поблескивал письменный прибор из цельного куска малахита. Кроме него, часть пространства у хозяина кабинета отнимали развернутый к стене кульман и старый, чуть тронутый ржавчиной сейф. Лодин живо вскочил на ноги и кивнул секретарю:

– Спасибо, Василич. Дальше я сам. Позвони в хозблок, не забудь.

Молодой человек кивнул и скрылся за дверью. Лара стояла посреди кабинета, разглядывая профессора, который, в свою очередь, тоже смотрел на нее в упор. Дмитрию Аристарховичу можно было дать пятьдесят или чуть больше, половину его головы занимала лысина, но это вполне компенсировалось очень пышной, хотя и седой, шевелюрой на затылке. Как и секретарь, он носил костюм, совершенно вышедший из моды – без галстука, но с жилеткой, к которой крепилась цепочка карманных часов. «Сумасшедший гений» – первое, что пришло Ларе на ум.

– Прошу, прошу, дорогая. Садитесь вот сюда, – Лодин внезапно засуетился и указал на жесткое, видавшее виды плюшевое кресло у окна. – Дмитрий Аристархович, к вашим услугам. Полагаю, мы не знакомы?

Маленькие проницательные глаза смотрели одновременно с любопытством и восторгом. Лара невольно улыбнулась в ответ и решила слегка приукрасить действительность.

– Муж отзывался о вас очень высоко, Дмитрий Аристархович. Николя… простите, Николай Беркутов, он ведь у вас работал?

Она присела, не сводя с него взгляда. Лодин кивнул и внезапно сжал ее руку снова, словно проверяя, не призрак ли перед ним. Лара ойкнула, он тут же отпустил ее и тяжело опустился на небольшой табурет.

– Коленька говорил, что его жена умница, а вот что красавица утаил. Не иначе, опасался конкуренции.

Лара от неожиданности моргнула, не зная, что отвечать на комплимент, в котором не было ни слова правды. Николя считал ее умной? Если да, то она об этом даже не догадывалась. Ну а про красоту вообще неприлично.

Пора переходить к делу.

– Дмитрий Аристархович, – Лара сглотнула. – Дело в том, что Николя пропал… Вы, конечно, знаете об этом, я подавала заявления в полицию, возможно, они к вам приходили. Я бы не стала… я не думаю, что он просто взял и уехал, но даже если так, даже если я… Я пришла узнать, может быть, он оставил вам записку или звонил? Он исчез, ничего мне не сказав, я обзвонила все больницы и морги – как в воду канул. Потом приходил адвокат с бумагами и вроде бы мы развелись, но я все равно хотела бы знать, почему это произошло. Разбирала дома его вещи и поняла, что не могу продолжать жить без ответа.

Лодин смотрел на нее ничего не выражающим взглядом.

– Вы поэтому пришли ко мне, Лариса… простите, можно я к вам по имени? Тут столько молодежи, привыкаешь, знаете ли. Вы пришли, потому что ищете его?

Лара кивнула. Она и так сказала больше, чем хотела. Предполагалось, что вещи будут лишь удобным предлогом, никаких эмоций, а сама… Она быстро отвернулась, вытаскивая бумажный платок из сумочки. Не хватало только черных разводов под глазами.

– Так жаль, моя дорогая, – только и произнес профессор. – Вещи, значит, разбирали? Представляю, представляю… Память, конфеты, букеты. Все заканчивается, рано или поздно, дорогая моя. Увы и ах.

Последнее он произнес совершенно без тени сожаления. Лара молчала, ожидая продолжения.

– Василич! – внезапно крикнул Лодин. – Чайку завари, а? Мы тут за жисть говорим, такое дело.

Лара не просила чаю. В ней крепла уверенность, что Лодин что-то знает и просто заговаривает ей зубы.

– Если он просил ничего мне не сообщать, вы так и скажите, – резко выпалила она вставая. – Я умолять не буду, если так – значит, так. И бегать по этажам, чтобы найти его, тоже не стану. Только не надо меня чайками заливать, это бесполезно. Я хочу найти его и буду искать, даже если вы мне не поможете.