История России в лицах. Книга первая

Навзрыд рыдал у постели умирающей князь Овчина-Телепнев, горько плакал малолетний государь Иван. Но Елена уже никого не узнавала, почти все время была в забытье, только иногда приходила в сознание и просила клюквенного киселя. А потом и вовсе по-литовски бормотать стала, точно русскую речь забыла.

И действительно, виделся ей отцовский замок в Ливонии, слышались звуки музыки, по каменным плитам большой залы скользили в танце нарядные пары… Скакала она на аргамаке по окрестностям, дышала полной грудью, мечтала о счастливой любви, о свадьбе с заморским принцем… Все ушло, как вода в песок, точно и не было.

– Сына позовите, – вдруг внятно промолвила государыня. – Увидеть его хочу… в последний раз.

И тут взгляд ее застыл окончательно.

Московскую государыню похоронили на Благовещение. С самого утра вдруг повалил густой снег, засыпав все вокруг и накрыв белым саваном уже пробившуюся траву и первоцветы. Однако московиты проводили свою государыню в последний путь чуть ли не всем городом, пусть и «литовка», она давно стала для них своей, мудрой и милостивой правительницей, надевшей узду на алчных и своевольных бояр и давшей простому люду свободно вздохнуть.

Снег лежал восемь дней, точно природа скорбела вместе с людьми. А на девятый день на двор к князю Ивану Овчине-Оболенскому всем миром ввалились бояре в сопровождении вооруженных дружинников. Первым шел Василий Шуйский.

– Стало быть, на девятый день пришли? – встретил их на крыльце хозяин.

– Нешто ты, Ванька, думал, что я стану сорочин дожидаться? – усмехнулся Шуйский. – Полюбовницу твою, гадюку литовскую, зарыли… Собирайся и ты теперь.

– На погост, что ли? – усмехнулся в ответ князь Иван.

– В гости. Любил ты со своей зазнобой людишек в подземелье саживать, вот теперь и сам там посидишь… охолонешься.

«…И посадиша его в палате за дворцом у конюшни, и умориша его гладом и тягостию железною», – пишет летопись.

Через полгода, по случаю своей свадьбы, князь Василий Шуйский приказал накормить и напоить всех узников «от его стола». Ивану Овчине-Телепневу принесли сдобный калач и огромный кубок с вином. Но на сей раз Шуйский не прибег к яду: задремавшего после необычной сытной и хмельной трапезы князя Ивана удавили железной цепью…

Через пятнадцать лет царь Иван Васильевич Грозный отомстит боярам и за смерть матери, и за гибель своего любимца. Страшно отомстит: зальет кровью всю землю русскую.

А началось-то все с прекрасных синих очей юной литвинки, волею судьбы попавшей в Московию.

Любимые жертвы

– Ну, что стала, как пень лесной? Сказано тебе: пошла вон. Завтра в Углич отъедешь и будешь там жить, пока чего другого не повелю. Ступай!

Царица Мария Федоровна, в девичестве – Мария Нагая, считавшаяся первой красавицей на Руси, отвесила супругу поясной поклон и повернулась к двери. Лебедушкой выплыла из царевой опочивальни, сама не понимая, грустить или радоваться внезапной опале. Была она седьмой супругой государя Всея Руси Ивана Васильевича Грозного и ведала, что ни одна из ее предшественниц своей смертью не умерла.

Так, может, оно и к лучшему – в Углич-то? Подальше от немилого грозного супруга, от страшных палат кремлевских, от боярских хитроумных интриг. Не в монастырь, чай, постригают: отсылают, да не одну, а с сыночком любимым. В Угличе-то говорят – красота, тишина, благолепие…

Она только успела добраться до места своей почетной ссылки, как ее нагнала весть: скончался Иван Васильевич, преставился в одночасье. Но овдовевшая царица в Москву так и не вернулась.

Ивану было семнадцать лет, когда родственники да ближние бояре решили его оженить. Хотели устроить традиционный смотр невест и уже огласили приказ: всем боярским дочерям быть в Москве в особом дворце, а кто посмеет девку утаить, тот казнен будет. Повезли бояре красавиц в Первопрестольную, да только зря: царь уже выбрал себе супругу, свою ровесницу, Анастасию Романовну Захарьину-Кошкину.

Наверное, это была та самая любовь с первого взгляда, о которой так много говорят и пишут и в которую мало кто верит. Может быть, сама Анастасия полюбила Ивана только тогда, когда он уже стал ее мужем. Не могла не полюбить, боярышня была воспитана в строгих правилах. Но Иван-то Васильевич как свою «голубку» узрел, так после никакой другой женщины и видеть не желал.

После пышной свадьбы царская чета пешком отправилась на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Молодая царица была набожна и благочестива, а влюбленный супруг, казалось, только и думал о том, как бы угодить своей «голубке». Но когда вернулись в Москву, Анастасия поняла: сказка закончилась, а ее мужем стал непонятный, загадочный человек, который то осыпал жену подарками, то зло подшучивал над ней.

Мог зазвать в царскую опочивальню кого-нибудь из ближних бояр и от души веселиться, глядя, как боярин боится голову от земли поднять, да ненароком на царицу взглянуть, а царица под одеялом укрывается, да от стыда плачет. Один раз посмела сказать:

– Ой, негоже, государь Иванушка, чтобы мужчина заходил к царице в спальню…

– К кому? – зло прищурился царь. – К царице? Это ты, что ли – царица? Да я мигну – тебя тут же в монастырь запрут. Была ты Настькой Захарьиной, ею и осталась. Смотри, разгневаюсь…

Повернулся на каблуках и выбежал – вон. Потом ближние боярыни сказали: на охоту государь отправился, потешить себя играми молодецкими. А когда вернется, то никому неведомо.

Весь день Анастасия проплакала в своей горнице. А к вечеру супруг богоданный вернулся, да такой нежный, такой ласковый, что слезы у молодой царицы враз просохли. Неделю государь не выходил из покоев царицы, нежил да голубил свою ненаглядную, надарил дорогих подарков, наговорил слов всяких… Ну, как на такого сердиться? Горяч, молод, норовист…

Впрочем, свой норов царь Иван Васильевич вскоре стал сдерживать. Анастасия понесла дитя чуть ли не с первой ночи, носила тяжело, мучилась тошнотой, да дурнотой. А тут еще на Москве великий пожар случился, долго горел город, едва не дотла выгорел. Анастасия тогда так испугалась (не за себя, а за чадо еще нерожденное), что сердце болеть начало.

Дочка Анна родилась на две недели раньше срока. Едва успели окрестить – прибрал Бог невинную душеньку. Анастасия так убивалась, что смотреть было жалко. Только муж, хотя и печалился о смерти младенца, сказал, что это им – наказание от Господа за грехи их. Что новый царский любимец и духовник Сильвестр прямо сказал: в блуде дитя было зачато, потому и не зажилось на свете. Мол, по воскресеньям, во все праздники, да по средам и пятницам от плотского греха воздерживаться надо.

Анастасия-то воздержалась бы, но сам государь никакого воздержания не признавал, хотя потом земные поклоны клал, молился, да каялся. А что толку: еще двух дочерей – Марию и Евдокию – родила царица за три года, да обе вскоре за своей сестрицей старшей ушли. Не благословил Бог царскую чету потомством. Анастасия не роптала, только все чаще удалялась в свою светелку – отлеживаться, так сердце болело.

А царь Иван Васильевич Казань воевать решил. Дважды выступал в поход и дважды с бесславием отступал, а по его следу осмелевшие казанцы разоряли и грабили русскую землю. Лишь третий поход увенчался успехом. Может быть, потому, что перед ним царь дал обет поставить в Муроме каменный собор в честь святых Петра и Февронии. И Казань пала. На обратном же пути царь получил известие, что царица в день святого Дмитрия Солунского благополучно разрешилась от бремени сыном, которого и нарекли Дмитрием.

Жить бы, да радоваться, только через год пронеслась по Москве и по всей Руси весть: государь при смерти. Анастасию к мужу почему-то не допускали, она истово молилась в своих покоях. Но царю становилось все хуже и он повелел собрать у своего одра самых именитых бояр, дабы присягнули те на кресте малолетнему царевичу Дмитрию.

Кто-то из бояр, не мешкая, поспешил к присяге, но князь Владимир Старицкий и его матушка, вдовая княгиня Ефросинья, родная тетка царя Ивана, целовать крест Дмитрию отказались наотрез, смутив тем самым многих присутствующих.

– Тебе, государь, и сыну твоему всегда служить рады, а Захарьиным нам не служивать. Сам ведаешь: сын твой еще в пеленках, а мы и прежде от тех бояр беды многие видели, зачем нам новые жернова?

Поднялся шум и гвалт, бояре люто спорили друг с другом о том, кто знатнее, да кто больше для державы сделал. Совсем забыли, для чего были званы. И тут послышался твердый голос царя Ивана Васильевича:

– Значит, не желаете сыну моему присягать? Смерти моей дожидаетесь, мечтаете нового государя на трон возвести? А вот я возьму, да и не помру! Ступайте все вон отсюда, смрадно от вас…

Только тут Анастасия поняла, что болезнь мужа была притворной, что решил он так испытать верность своих бояр. Сердце прихватило так, что царица побелела, охнула и сползла по стеночке на ковер царской опочивальни. Хорошо, что рядом немецкий лекарь Линзей рядом оказался, помог царице в себя прийти и приказал с великим бережением отнести ее в светлицу. Следом за ней стремительными шагами бросился чудесно выздоровевший царь.

А бояре смирнехонько разъехались по своим домам да вотчинам, чувствуя неминуемую беду: не выдержали они испытания, устроенного им хитроумным царем.

Анастасия отдышалась и заснула уже глубоким и спокойным сном. Эту ночь Иван Васильевич, как и всегда, провел в опочивальне супруги, только не ложился, сидел в высоком кресле и берег сон своей голубки. Что бы там ни болтали злые языки по Москве, царь по-настоящему любил свою царицу и других женщин не замечал. Ну, разве девка какая теремная глянется, так то дело обычное, на то в теремах пригожих девок и держат.

Чуть оправилась царица от припадка, Иван Васильевич повелел всем отправляться вместе с ним, его супругой и малолетним царевичем в паломничество в Кириллов монастырь, что на Белом озере. Такой обет дал он еще под стенами Казани, когда молился о победе над врагами. Царский поезд растянулся на несколько верст: родня царевича Дмитрия со стороны матери, бояре Романовы сопровождали Грозного и в дни путешествия бдительно следили за неукоснительным соблюдением церемониала, подчеркивавшего их высокое положение при дворе.

Где бы ни появлялась нянька с царевичем на руках, ее неизменно поддерживали под руки двое бояр Романовых. Царская семья продолжила путешествие по реке на стругах. Боярам случилось однажды вступить вместе с кормилицей на шаткие сходни, те не выдержали – все оказались в воде. Для взрослых купание в реке не причинило вреда. Младенец же Дмитрий захлебнулся и откачать его так и не удалось. Тут и настиг царицу новый сердечный припадок, едва до монастыря довезли, уж и не чаяли, что выживет.

Анастасия так никогда и не оправилась от гибели сына. Ни родившийся через год после этого Иван, ни появившийся еще год спустя Федор не могли заполнить образовавшейся в ее сердце страшной пустоты. И не смогли излечить надорванное сердце царицы ни народные средства, ни иноземные врачи. Только ненавидевшие ее бояре все никак не могли дождаться, когда же государыня изволит преставиться.

Почему – ненавидевшие? Да потому, что слишком уж крепкой была любовь к ней царя, а потому слишком сильной – та власть, которую она над ним имела. И вот однажды – дождались. Пополз по Москве слух, что царица Анастасия, ангел во плоти, заступница всех сирых и убогих занемогла сильно. Что ни пить, ни есть уже не может и с ложа не поднимается. Что иноземного лекаря Линзея, который признался в своем бессилии, государь Иван Васильевич собственноручно острым посохом пригвоздил к стене. Что привозили царице целебную воду откуда-то из – под Вологды, но и та вода не помогла. Что жить государыне осталось – всего ничего.

Последняя надежда оставалась на недавно появившегося в Москве немецкого лекаря Элоизиуса Бомелиуса, который, по слухам, чуть ли не с того света людей вытаскивал. Иван Васильевич повелел сего лекаря немедля во дворец доставить и принял его почти приветливо. Но только и «доктор Елисей», как прозвали немца русские, оказался бессилен. Сказал только государю, что жить царице осталось – считанные дни. И что болезнь ее – от злых людей, а не от Бога.

– Порчу навели? – побелел и сжал губы Иван Васильевич.

– Отравили, – просто ответил врач.

Он достаточно много странствовал по Европе, чтобы с первого взгляда обнаружить странные зеленоватые тени на щеках и шее царицы. Такие же он видел на жертвах интриг французской королевы Екатерины Медичи. Яд, от которого не было спасения. И который мог дать царице лишь очень близкий к ней человек.

Впрочем, зачем – дать? Можно было подарить пропитанный отравой платок, вымоченные в нем украшения, банку с ароматическими притираниями. Яд убивал медленно, но верно, и распознать его можно было только по этим зеленоватым теням.

Царица тихо скончалась в Коломенском дворце – Москва опять горела. Перед тем, как закрыли крышку гроба, царь вдруг бросился вперед с криком:

– Куда ты от меня? Как обойму отныне?

Его унесли почти беспамятного… А когда Иван Васильевич очнулся – это был уже другой человек. Он сам часто говорил, что Анастасия была его ангелом-хранителем. Она сдерживала его звериную натуру и пыталась сгладить внутренние противоречия. Она была ему и матерью, и женой, и любовницей, и другом, и советником. Смерть Анастасии ожесточила его. Первая и последняя любовь царя стала первой жертвой жестокой войны между ним и мятежными боярами. Только враги царицы просчитались.

Сразу после ее смерти был распущена Избранная Рада, долгие годы служившая верой и правдой царю. За годы ее деятельности были приняты реформы, направленные на укрепление самодержавия. Иван, теперь уже Грозный, решил, что теперь он способен справиться со всем в одиночку.

Отстояв заупокойную на девятый день, он следующим же утром явил миру совсем иной лик – жестокого и подозрительного насильника, чуждого какой-либо привязанности. Анастасия умерла в августе 1560 года, после тринадцати лет счастливого, в общем-то, брака, а две недели спустя «безутешный вдовец»… объявил, что женится снова. На сестре польского короля Сигизмунда II Августа принцессе Екатерине Ягеллонке, дабы не просто вторую супругу взять, но и политические выгоды получить.

Сигизмунд отказал ему: добра от союза с Московией он не чаял, а отдавать сестру за «полоумного еретика» – боялся. Вместо родственных отношений возникла взаимная ненависть, да такая, что несколько десятилетий спустя привела к войне с поляками и страшной смуте на Руси. Но это случилось уже после смерти Ивана Грозного.

Тем временем в Москве объявился черкасский князь Темрюк с дочерью «неписанной красоты». Князь сам искал дружбы с русским царем, а в залог предлагал руку своей единственной дочери. Увидев ее, Иван Грозный на время забыл все на свете. Княжна и впрямь была необыкновенно хороша собой, хотя была полной противоположностью русоволосой и светлоглазой Анастасии: тонкая, смуглая, с копной густых, черных, как смоль, волос и с огромными черными глазами. Иван Васильевич впервые увидел такую женщину – и ровно год спустя после смерти своей первой жены женился на прекрасной черкешенке, получившей при крещении имя Мария.

Этот брак продлился восемь лет. Царица родила сына, но мальчик прожил всего пять недель. После смерти младенца проявился во всей красе бешеный нрав молодой царицы, охочей не только до чисто мужских развлечений (верховой езды, пиров, соколиной охоты), но и до кровавых зрелищ.

Мария с удовольствием присутствовала на медвежьих травлях и наблюдала с кремлевских стен за публичными казнями, хотя в те времена женщины на казни не допускались. Заикнувшийся о том, что неприлично царице смотреть на жестокие расправы, боярин Адашев был сослан, а вся его родня – брат и 12-летний племянник, тесть, три брата жены, племянник с двумя детьми и племянница с пятью – были казнены на Красной площади.

Бояре царицу откровенно ненавидели, а та, получив поначалу огромное влияние на мужа, в долгу не оставалась и не упускала случая настроить царя против бояр. Она придумывала бесконечные «заговоры» против своего державного супруга и так его этим напугала, что царь беспрестанно учинял жестокие пытки и расправы, а затем и вовсе удалился из Москвы и поселился в Александровской слободе под охраной тысячи избранных им так называемых «опричников».

Царский дворец в Александровской слободе превратился в жуткую пародию на монастырь. Ночью царь звонил в колокол. В церковь съезжались опричники в рясах. Потом во время двух-трехчасовой службы царь беспрерывно клал земные поклоны. После службы царь читал жития святых, а во время обедни опять бился лбом о каменный пол. Но уже за обедом все были без ряс, вино лилось рекой, появлялись женщины. А глубокой ночью оргия опять сменялась молитвой.

Мария не меньше своего супруга любила плотские утехи, причем зачастую искала их на стороне, о чем царю очень скоро стало доподлинно известно. Но он уже охладел к Марии, завел целый «гаремный дворец» в Александровской слободе и пропадал там неделями.

Злые языки в Москве поговаривали, что супруги, случалось, и дерутся. То, что государь тяжел на руку и скор на расправу, было не новостью: он и Анастасию Романовну, голубку свою нежную, случалось, и за косу таскивал, и посохом охаживал. Но если кроткая Анастасия смиренно сносила мужнины побои, то злющая и вспыльчивая Мария бросалась на супруга с кулаками, норовя в кровь расцарапать лицо. Однажды в пылу ссоры царь хватил свою супругу об стену так, что та полегла замертво, выкинула неживого младенца и более уже детей не имела.

Об этом она, правда, не шибко печалилась. Со временем поползли слухи о том, что в Кремль заманивают молодых, пригожих мужчин, после чего они бесследно исчезают, Иван Васильевич поручил своему новому любимцу, Малюте Скуратову «провести дознание». Скуратов очень быстро выяснил, что это – дело рук царицы, которая меняла любовников едва ли не еженощно, после чего приказывала их убить или… убивала сама, а трупы потом тайно вывозили из Кремля и зарывали в глухом лесу. Обо всем этом он доложил государю, который равнодушно обронил:

– Узнаю царицу. Пусть веселится. А мы за нее Господу помолимся.

Молился государь, видно, усердно. Через какое-то время царица стала чахнуть, потом слегла – и больше не поднялась. Ее отравили менее изощренно, нежели Анастасию, потому и мучилась Мария недолго. И царь-государь недолго страдал от одиночества, тем паче, что почти все время проводил в обществе лихих молодцев-разбойничков. Дня не проходило без диких набегов на города и села, усадьбы и деревни… Грабежи, убийства, насилия и пожары повсюду сопровождали царя и его опричников на их страшном пути.

Но страшнее всего было видеть самого царя. Иван Васильевич стал уже полусумасшедшим. Он приходил в необузданную ярость по малейшему поводу, а то и без всякой причины. Он бился в падучей, на губах у него выступала пена, глаза закатывались. Он хрипел, потом загнанно дышал и в конце концов затихал, впадая в тяжелый сон. Жениться он не желал, да и нужды не было: десятки наложниц вились вокруг него, носили его от стола в баню, а из бани в опочивальню. Век этих «прелестниц» был недолог, самые «везучие» становились наложницами верховных опричников.

Но бывало и куда хуже. Как-то один боярин не согласился отдать свою шестнадцатилетнюю дочь в царский гарем. За это его повесили вверх ногами, облили голову кипятком, а потом главный царский страж и палач Малюта Скуратов отрезал ему уши и нос. После того другие опричники—палачи медленно отрезали боярину обе руки. И только когда они достаточно «насладились» зрелищем окровавленного страдальца, его перерубили пополам. А затем до смерти замучили жену и надругались над дочерью строптивого боярина.

Сколько таких случаев еще было – никому неведомо, только Москва, да и вся Русь жила в великом страхе. Никто не знал, суждено ему увидеть новый день, или государю придет в голову оборвать его жизнь немедля. И хорошо еще, ежели без мучений…

Ведь была у Ивана Васильевича и еще одна забава, которая называлась «выбором жены». Он с опричниками делал набеги на вотчины своих подданных. Его встречали по-царски, но, придравшись к мелочи, венчанный гость приказывал опричникам «пощупать ребра» у гостеприимных хозяев. Начинались страшных избиения, которым не подвергались только молодые красивые женщины и девушки. Царь выбирал одну из них, остальные доставались опричникам. Иногда бесчинства «гостей» продолжались два-три дня.

Наконец, в голову Ивана, неизвестно почему, пришла мысль сыграть еще одну свадьбу. Может быть, он все еще мечтал найти вторую «голубку», еще одну Анастасию? Кто знает…

На сей раз он повелел устроить традиционные смотрины – свезти красавиц со всей Руси, дабы избрать из них наилучшую… И вот уже не по годам согбенный, облысевший, опирающийся на посох, Иван обходил ряды невест – молодых, стройных, пышущих здоровьем – и, точно коршун, выискивал себе добычу. Наконец царь остановился перед юной белокурой красавицы.

– Как звать тебя? – спросил он девушку.

– Марфой, государь, – чуть слышно ответила та.

Иван Грозный стукнул посохом об пол и повелел объявить, что царицею Московской называет он боярышню Марфу Васильевну Собакину, оказавшуюся волею случая дальней родственницей Малюты Скуратова. Боярышню с великим бережением отвезли в Кремль, нарекли «государыней-царевной» и стали спешно готовиться к свадьбе. Недели не прошло, как состоялось пышное венчание, но…

Марфа занемогла прямо на свадебном пиру, из-за стола новобрачную увели не в опочивальню, а в отдельную светелку. Вместо брачной ночи началась ночь «розыска», длившегося несколько недель. Третья жена Ивана Грозного, фактически так и оставшаяся только его невестой, скончалась спустя полмесяца после свадьбы, а на плаху по обвинению в «сведении со света» царской избранницы угодило двадцать человек. Главным виновником был объявлен брат покойной царицы Марии, князь Михаил Темрюк, якобы угостивший «государыню – царевну» отравленными засахаренными фруктами. Его без затей посадили на кол.

В гневе и неистовстве, государь повелел созвать церковный собор, и послушные ему иерархи признали брак с Марфой недействительным. Законными считались только три брака, так что решение церковников давало царю возможность жениться еще раз. Правда, от государя потребовали покаяния и наложили на него легкую епитимью – совершать каждый день сто поклонов перед иконами в течение одного года. Но это был последний раз, когда отцы церкви смогли что-то потребовать от Ивана Васильевича.

Через год после смерти Марфы царь снова решил вступить в брак и выбрал Анну Колтовскую, красивую и умную девушку, чем-то напоминавшую Анастасию. Анна по понятиям того времени была уже «перестарком», ей исполнилось восемнадцать лет, но бояре быстро смекнули, что новая царица – «настоящая». Она сумела подчинить Ивана Васильевича своему влиянию. Массовые пытки и казни прекратились, а в покоях царицы Анны всегда было достаточно красивых женщин, чтобы супруг проводил там все свое время. Молодая царица искусно повела борьбу против опричнины. Она ненавидела их, замучивших ее любимого, князя Воротынского. Благодаря ее влиянию на царя, за год были казнены или сосланы почти все главари опричнины. Оставшиеся опричники люто ненавидели Анну.

И им удалось отомстить царице, оклеветав и опорочив ее в глазах супруга. Основным обвинением, правда, было то, что царица «неплодна». В апреле 1572 года ее привезли в Тихвинский монастырь. Там царицу насильно постригли под именем Дарии; церемонией пострижения руководил Малюта Скуратов-Бельский. В удел ей, отныне «старице царице и великой княгине Дарье» назначался город Ростов «с волостми и с пустми, и с селы и со всеми пошлинами», а также 14 сел «с деревнями и со всеми угодьями». Несчастная женщина прожила в монастырском заточении более полувека.

Прошел год после удаления Анны. Бояре прятали из Москвы и округи своих молодых жен и дочерей, царю приходилось рыскать по окрестностям для удовлетворения своих страстей. Тогда он снова решил жениться, причем обошелся без разрешения церкви, просто в ноябре 1573 года обвенчался с княжной Марьей Долгоруковой, признанной на Москве «первой красавицей». Свадебный пир был очень веселым и на улицы Москвы были выставлены столы, заполненные хлебом, мясом и рыбой, а также десятки бочек пива и браги.

Но на следующее утро после пышной свадьбы царь был хмур и неразговорчив. В тот же день он увез царицу в Александровскую слободу, где приказал вырубить на своем пруду огромную полынью. У края полыньи поставили высокое кресло. Из дворца на коне выехал царь, за ним следовали сани, в которых лежала в одной ночной сорочке связанная и обеспамятевшая царица Мария.

Царь сел в кресло, а сопровождавший его дьяк громогласно объявил:

– Православные! Ныне узрите, как карает великий государь измену. Князья Долгорукие обманным воровским обычаем повенчали государя с девкой, коя до венца слюбилась с неким злодеем и пришла во храм в скверне блудодеяния, о чем государь не ведал. И за то злое, изменное дело повелел великий государь девку Марийку в пруду утопить.

Скуратов ткнул ножом лошадь, запряженную в сани, и испуганное животное метнулось в полынью, где и утонуло. Когда вода успокоилась, Грозный поднялся со своего кресла, снял шапку, перекрестился и сказал:

– Воля Господня свершилась.

Брата Марии, Петра Долгорукова, подвергли жестокой пытке «за введение царя в обман и попустительство разврату сестры» и убили.

Тело несчастной княжны-царицы так и осталось в пруду Александровской слободы, бывшим, на самом деле, самым настоящим кладбищем. В нем топили врагов престола, «хоронили» казненных, сами тонули по пьянке. Иностранные послы сообщали своим суверенам, что в сем пруду развелись крупнейшие и жирнейшие карпы да караси. На пирах и дипломатических приемах эти подводные стервятники были самым лакомым блюдом.

После этого события царь опять «пресыщался» в гареме дворца слободы. А однажды заехал к князю Петру Васильчикову и увидел его 17—летнюю дочь—красавицу Анну. Неизвестно, кто их венчал, но царицей Анну Васильчикову никто не признавал. Царь прожил с ней три месяца, и молодая непризнанная царица как-то таинственно скончалась, вроде бы от «грудной болезни». Осталась только запись в книге Иосифа Волоцкого монастыря, что царь пожертвовал «по Анне Васильчиковой дачи за упокой государские 100 рублёв». Тенью мелькнула несчастная юная жертва царского сластолюбия, неизвестно даже, как она выглядела.

Несколько лет прошло относительно спокойно, государь тешился разными девицами, да женами, не пытаясь заключить новый брак. Он даже стал милосерднее: если приглянувшаяся ему красавица не противилась, была кротка и покорна, то наутро она могла спокойно покинуть царскую опочивальню и дворец, иногда даже с каким-нибудь подарком: перстнем или серьгами. Но если жертва сопротивлялась… Удовлетворив свои желания, Иван Васильевич приказывал бросить несчастную на растерзание собакам, утопить, повесить, живьем зарыть в землю. Фантазия у царя была богатая.

Так продолжалось до той поры, пока на глаза царю не попалась супруга его стремянного Никиты Мелентьева. Василиса действительно была красавицей, знала об этом и вела себя так, что в ее присутствии любого мужчину бросало то в жар, то в холод. Не стал исключением и сам Грозный. Верный слуга Малюта Скуратов и тут не оплошал: угостил доброй чаркой вина Никиту, а тот возьми после этого, да и отдай богу душу. Чтобы вдова не убивалась по супругу, Скуратов перевез ее в царский дворец – прямо в опочивальню, где Иван Васильевич ее и узрел. Да так изумился этакому чуду, что сам не заметил, как согрешил, и не единожды. Прекрасная Василиса оказалась достойной парой царю и успокоилась только к рассвету. Да и то, как выяснилось – ненадолго.

Хотя известно, что Иван Васильевич с Василисой обвенчался, неизвестно, было ли то подлинным венчанием или государь устроил очередное представление. Так или иначе, царицей Василису считала только она сама, прочие же ее никогда так не величали. И все же на два года она смогла полностью завладеть царем: во всяком случае, после объятий Василисы у Ивана Васильевича сил оставалось только на то, чтобы помолиться, да и то – не всегда.

В Москве почти прекратились казни, а во дворце – разнузданные оргии. Но однажды, во время беседы со шведским послом, Иван Грозный внезапно прервал разговор и направился в покои Василисы. Та казалась смущенной. Вызванный царем Скуратов, обыскав терем, нашел спрятавшегося за пологом кровати царского сокольничего Ивана Колычева, которого разгневанный государь тут же проткнул острым концом посоха. На следующий день в могилу опустили два гроба: в одном был убитый Колычев, в другом – живая, но связанная и с кляпом во рту Василиса Мелентьева. Все родственники Колычева отправились на плаху. Потоки крови лились несколько месяцев.

А потом царь снова принялся за… поиски невесты. Он выбрал Наталью Коростову, но встретил неожиданное препятствие: дядя Натальи, новгородский архиепископ Леонид, приехал в Москву и заявил царю, что он скорее убьет свою племянницу сам, чем отдаст ее на поруганию царю. Эти смелые слова архиепископ произнес открыто, на приеме. Все ждали, что государь, как обычно, придет в ярость, но, к общему изумлению, Иван Васильевич сохранил спокойствие и даже обласкал Леонида.

В тот же день на дворцовой площадке состоялась оригинальная потеха. С заднего крыльца дворца, вынесли какой-то тюк, зашитый в медвежью шкуру. Этот тюк положили среди площадки. Затем псари привели около десятка огромных злых псов и натравили их на тюк. Псы в несколько мгновений разорвали медвежью шкуру, а потом разорвали и зашитого в ней человека. Это был архиепископ Леонид. После приема его пригласили в стольную палату, накормили, а затем…

Наталья Коростова, несмотря на ее сопротивление, должна была поселится во дворце. Она стала добычей царя, но не получила звания царицы. Дядя невольно оказал ей плохую услугу. Наталья пользовалась расположением царя всего несколько месяцев. Затем она бесследно исчезла. Неизвестно даже, сколько лет было очередной «царской невесте». Возможно, ее скелет скрыт в стенах кремлевских подземелий, где Грозный любил заживо хоронить людей, которых почему-либо неудобно было казнить публично.

Исчезновение Натальи совпало с появлением в Москве боярина Федора Нагого. Боярин много лет прожил в ссылке и, неожиданно для него самого, вдруг получил от Грозного приказ немедленно вернуться в столицу. Нагой не мог объяснить себе, благодаря чему царь снял с него опалу. Между тем, дело обстояло очень просто.