Loe raamatut: «Сказззки»

Иван-Бедован

Далеко-далеко, у дремучего леса, на самой окраине мира, жил-поживал, но ничего не наживал Иван-Бедован. Жил-то он не один, да вроде как никому не был особо нужен: матушка умерла после родов, любви и ласки её парень совсем не приметил, отец до пяточка годов растил и воспитывал малого, да потерял своё охотничье счастье: лесной владыка задрал его.

Остался Иван один. Ну, как один – с брательниками. Два старших брата, Андрей да Гордей, охотнички, как и отец, заботились о нём.

– Эй, Ванька! В избе прибрал?

– Прибрал, брат.

– Скотину накормил?

– Накормил, брат.

– Ужин сготовил?

– Да, брат.

– Собирай на стол, да пошевеливайся, а то леща схлопочешь!

Накроет Иван на стол, сядут братья снедать, а малой в уголке из плошки доедает, что ему старшаки оставят.

Здоровые были Андрей да Гордей, настоящие богатыри: румянец во всю щёку, косая сажень в плечах, ладонями подковы гнуть могли, и частенько пудовыми кулачищами учили младшего брата: не то сделал, не то слово молвил, не так посмотрел. Сказать, что парни были злыми – нельзя: котёнка ли, щенёнка приблудного всегда погладят, пожалеют. Зверьё в лесу били, как положено разумным охотникам, отец научил этой премудрости, всё показал-рассказал: и когда гусака от гусыни отличить нельзя, и когда тетерева-глухари по весне токуют и в угаре глухими становятся, и когда вся живность лесная семьёй обзаводится и детёнышей растит. Кроме того, привёл старшеньких в места заповедные и подробно объяснил, почему тут зверя бить не дозволено – грех большой будет. Всё отец ребятам рассказал, только вот не вразумил их, бестолковых, что кровь родную обижать нельзя и братика младшего надо любить и оберегать, – не успел… Провинился чем-то перед лесным царём, тот и забрал его в свои угодья.

А Гордей с Андреем в силу возраста неразумного – пятнадцать да четырнадцать им было – озлобились на Ивана, решили, что вина на нём лежит и за смерть матушки, и за погибель отца, – и взъелись на дитя невинное. С пяти лет мальчонка не видел ничего, кроме тычков и подзатыльников, всю работу чёрную братовья на него свалили: еду сготовь, в избе прибери, одёжу постирай, за скотиной ходи, за огородом следи, шкурки выделывай, да ещё лесных грибов и ягод набери – они-то ведь добытчики! Им не по чину с лукошками бегать! На базар ходи за припасами, которых в избе нет, да посмей только лишнюю копейку потратить – прибьют. Ладно, добычу свою они сами торговали, Ивану не доверяли: считали его за скудоумного. А то бы…

Ваня с судьбой своей свыкся, не роптал, на братьев не обижался, потому как тоже считал себя повинным в смерти родителей и думал, что ничего-то лучшего он не заслуживает, поделом ему.

– Поделом тебе! – говорили братья после очередной оплеухи. – Будешь знать!

Он и знал. Братьям не перечил, приказы их выполнял, всю работу делал исправно, к ночи с ног валился от усталости. На заре вставал доить белую коровушку-кормилицу Звёздочку (у неё во лбу была отметина рыжая, как звезда), и вот тут, бывало, на него накатывала грусть-тоска по своей беспросветной жизни. Доставал Ваня дудочку, которую сам вырезал из ракиты, уходил подальше, чтоб братьев не разбудить, и наигрывал печальные песни, так что сердце рваться из груди начинало и слеза непрошеная глаз жгла. Однажды так заигрался, что и не заметил, как Андрей с Гордеем к нему подкрались.

– Ты что это тут делаешь? – рявкнул Андрей и выхватил из рук Вани дудочку.

– Глянь-ка, Андрюха, да он слезу пустил! – хохотнул Гордей.

– Эй, слезомойка, ты работу сделал? – грозно спросил Андрей.

– Брат, я сейчас… я лишь на минуточку… Там молоко парное, испейте пока, а я на стол соберу…– забормотал Иван. – Дудочку отдайте… – он протянул руку.

Гордей с презрением смотрел на него:

– И это наш брат?

Андрей повертел дудочку в могучих пальцах, сдавил, она жалобно треснула, охнула и рассыпалась.

– Иди, скоморох, на стол собирай! – кинул щепки в лицо Ване. – Да поворачивайся, я жрать хочу!

Старшаки повернулись и ушли. Ваня всхлипнул, отёр глаза, собрал остатки дудочки в узелок и побежал исполнять братний приказ.

Так Иван дожил до шестнадцати лет. Братьям о ту пору стукнуло двадцать шесть и двадцать пять лет, они были в расцвете сил и пока ещё не перестарки – самое время жениться.

– Надо бы жён в дом привести, надоело твою убогую стряпню есть, – как-то сказал Андрей, глядя, как Иван убирает остатки трапезы.

– Одно и то же, ничего нового придумать не можешь, – поддакнул ему Гордей. – Да и одёжа у нас пообтрепалась. Сил нет.

Сказано – сделано. Запаслись парни приданым богатым, благо соболя и лисы набили довольно, и отправились искать себе жён. Слава об их семье шла хорошая, отца все в округе знали: он был отменным охотником, да и сами братья известность себе немалую добыли как промысловики. Даже то, что они сироты, девицам было любо: а кому ж не понравится сразу быть полноправной хозяйкой в семье, не подчиняясь злобной свекрови-старухе? Так что долго братьям искать не пришлось: за Андрея с радостью согласилась пойти Марфа, дочь Никиты-кожевенника, статная, полнотелая, полнолицая девица, а Гордей нашёл себе счастье в семье мельника Ждана. Невысокая худенькая Настя очень уж приглянулась ему за бойкий нрав и карие глаза-омуты. Обе невесты были красавицами, на свадьбе Иван таращился на них, открыв рот, пока не словил оплеуху от Андрея.

Застолье было богатым: тут постарались и братья, и сватья, которые гордились своими чадушками. Иван с ног сбился, стараясь угодить молодым и гостям, мухой летал, выполняя пожелания будущих родственников. Его же и за стол никто не приглашал, не усаживал, и не догадывался, кто он. Так, бегает тут мальчишка какой-то, прислужник дармовой. Свободной минутки не было присесть и маковой росинки в рот положить. Но Ваня не жаловался: грешным делом надеялся, что невестки хоть малую долю забот с его плеч снимут, о большем и мечтать не смел. К вечеру отрок ног под собой не чуял, уморился, присел в хлеву на солому и задремал. Долго ли, коротко ли спал – не понял, проснулся от громового окрика старшего брата:

– Ванька, ты где?? Подь сюда!

Вышел, отряхивая солому с одежды:

– Вот я, брат, чего изволите?

Такой он был потешный, всклокоченный, с соломой в волосах, что Настя, младшая сноха, прыснула в ладошку. За ней засмеялись остальные гости. Ваня понял, что смеются над ним, покраснел, как маков цвет, стал озираться, куда бы сбежать.

– А ну, стой! – сказал Андрей. – Вот это наш младшенький: ни пришей ни пристегни, ни к какому делу не сроден, не пойми кем уродился.

– Одни беды да несчастья от него в нашей семье пошли: матушка умерла, царствие ей небесное, отец сами знаете как погиб, – вздохнул Гордей. – Маета с ним.

Ваня переминался с ноги на ногу, исподлобья поглядывая на гостей. Марфа смотрела на него, брезгливо поджав губы, Настя, старше его годка на два, – с любопытством.

– Что, бабушка Аграфена, и ему хочешь погадать? Нашему злосчастью? – спросил Андрей.

Оказывается, когда Ваня заснул, началось самое интересное: бабка Насти Аграфена славилась своими предсказаниями. Молодые да холостые и незамужние уже погадали, но Аграфена сказала, что в доме есть ещё один отрок и нельзя обойти его вниманием. Вот и призвали Ваньку пред светлые очи гостей и родственников.

– Чай он тоже молодой, – не сказала, а пропела Аграфена. – Пойдём, соколик, со мной, я ладошку погляжу, всё, что будет, расскажу, – с этими словами взяла Ваньку за руку и утянула за собой в горницу.

– Садись, милок, – указала ему на низенькую лавочку у своих ног, – и дай мне десницу свою.

Ванька протянул ей правую ладонь, шершавую и мозолистую от ежедневных трудов.

– Рука-то у тебя не слабенькая, гляжу! – с одобрением сказала гадалка. – Всякую работу знаешь? И мужску, и женскую?

– Да, бабушка.

– Это хорошо. – Аграфена внимательно рассматривала его ладонь, потом вздохнула и пристально взглянула отроку в глаза.

– Что, бабушка? – несмело спросил он.

– Ты, соколик мой, и вправду Бедован, ты с Бедой за плечами родился, уж не знаю, чем твои родители её накликали, но плотно она на твоём горбу сидит.

Ваня даже оглянулся, потом понурился:

– Я знаю, бабушка, всем я несчастье принёс, никому-то от меня ни добра, ни пользы нет…

– А знаешь, Ванюша, ты можешь от своей Беды отвязаться, – таинственно сказала гадалка.

– Как, бабушка?! – парень радостно вскинул на неё глаза.

– Тебе, соколик мой ясный, всего лишь надо пойти на базар, да продать какую-то свою вещь, сказав при этом: «Бери мою вещь, и мою Беду в придачу!» – Аграфена внимательно уставилась на Ивана.

Он опустил голову, потом покачал ей:

– Нет, бабушка, так я не смогу. Чтоб чужому, ни в чём не повинному человеку свою судьбу злосчастную передать? Чтоб он все мои беды на себя принял, а я бы по земле ходил и радовался? Это, бабушка, не для меня. Верно говорят: каждому даётся по силам его. Выдюжу, но несчастье своё никому отдавать не буду, – твёрдо заключил Иван.

– Вижу, милок, ты не только Беду на плечах носишь, там ещё и Добро сидит, – одобрительно сказала бабка. – Не хочешь просто-запросто от горя своего избавиться. Тогда слушай: найди то, что потерял, пойди туда, куда никто не ходил, найди верных друзей и измени судьбу. Белая змея тебе поможет.

После этих слов Аграфена улыбнулась, так что от уголков её глаз побежали тонкие лучики морщинок, и…пропала! Ваня вскочил, оглянулся и увидел, что он по-прежнему в хлеву, в волосах у него солома.

– Приснилось, что ли? – пробормотал, ничего не понимая.

Но видение было таким живым и ясным, что никак не походило на сон.

– Ванька, ты где?? – услышал окрик Андрея.

– Иду, брат! – вышел к гостям, отряхивая солому.

– Вот это наш младший, Иван-Бедован, – сказал Андрей.

Ванька вздрогнул, услышав прозвище.

– Одни беды да несчастья от него в нашей семье пошли: матушка умерла, царствие ей небесное, отец сами знаете как погиб, – добавил Гордей. – Маета с ним.

– Муж мой милый, – подала голос Настя, – а что ж он у вас заморыш какой?! Иль не кормите его? Садись-ка за стол, деверь дорогой, да поешь! Наливочки сладкой выпей!

– Жена, не разбаловался бы, – проворчал Гордей.

– Ничего, сейчас свадьба у нас, голодных да несчастных быть не должно, так ли я говорю, сестрица? – обратилась девушка к Марфе.

– Да-да, – с неодобрением, поджав губы, отозвалась старшая невестка.

– А где бабушка Аграфена? – невпопад спросил Ваня.

– Бабушка Аграфена уж год как умерла, – с недоумением посмотрела на него Настя. – Ты садись, Ванюша, на тебе лица нет. Умаялся, поди?

– Нет, сестра, не переживай из-за меня, всё хорошо! – под пристальным взором невестки Ваня сел за стол и поднёс к губам кубок с медовухой

Если и надеялся Иван, что благодаря невесткам его жизнь станет чуточку полегче, то очень недолго. Старшая, Марфа, уже на другой день показала свой нрав: была она под стать своему мужу, вздорная и крикливая. Стала поручениями награждать Ваню, то подай, это принеси, другое сделай, хлопот у него прибавилось. А попробуй не выполни или замешкайся – сразу кричать начинает и руками размахивать почём зря, ладно, пока хоть без затрещин. А потом придумала, что не хочет она спать в доме, где замухрышка отирается. Так и сказала: замухрышка и носом повела, сморщившись, как будто пахнет от него чем. И Андрей, чтоб угодить молодой жене, приказал младшему брату переселиться в сарай рядом с хлевом и спать там. Ваня, не говоря ни слова, собрал свою постель немудрящую и обустроился в сарае. Тут ему, пожалуй, и лучше было: за стеной Звёздочка сено жуёт, во дворе Буян побрехивает, хозяйское добро стережёт, под боком Мурка песенку поёт, куры возятся по-домашнему, петух Петя шпоры точит. Благодать! Ещё бы на дудочке поиграть, да нет её, брат старший сломал, чтоб не баловался. Вздохнул Ваня и подумал, что надо новую вырезать, как минутка свободная будет. Да будет ли она когда?..

Вторая сноха, Настя, ласковая и добрая с Ваней была, куски послаще ему подсовывала тайком: сразу поняла, что старшие братья его недолюбливают и надо быть поосторожней, иначе тоже в немилость у них попадёшь. Кое-какие заботы взяла на себя, конечно, стряпала вкусно, прясть умела, вязать, шить – словом, всю бабью работу сполняла, но от неё другая беда пришла: Настя сама ещё была дитя дитём, скучно ей было, поиграть хотелось. Вот и придумала она к Ивану приставать: то водой его обольёт, то крапивой по спине хлопнет, когда он рубаху сымет, то поленницу развалит – а ему опять собирать! В детские забавы просилась поиграть, когда мужа дома не было. Волчки они крутили, верёвочку вязали, даже в ножички играли, во как! Но особенно любила Настя играть в хлопалки: игра на быстроту и ловкость, зазеваешься – и получить от соперника крепко можно. Вот на ладушках они и погорели. Подглядела Марфа, чем это они занимаются, и нажаловалась Андрею, тот Гордею рассказал. Гордей сначала Настю за косу схватил:

– Признавайся!

А она и не понимает:

– В чём?! – вырвалась от него, отбежала, глазами сверкает – только тронь!

– Ты с Ванькой шуры-муры в сарае устроила?! – гневно спросил муж.

– Какие-такие шуры-муры?! Мы в ладушки играли!

– В ладушки, значит, – с угрозой сказал Гордей. – Сейчас он у меня узнает, как в игры играть! – и выбежал из горницы.

– Не тронь его, он ни в чём не виноват! – сорвалась с места Настя.

– А ты сиди тут и носа не кажи! – рявкнул Гордей. – А то ему же хуже будет!

Настя закусила губы и упала на край кровати:

– Поиграли… Ванечка, что же я наделала…

Задали старшие братья младшему хорошую трёпку, всыпали по первое число, так что кровью умылся. Всё объяснили: и про игры, и про своих жён, и про то, что он у них из милости живёт, и чтоб помнил это всегда.

– Запомнил ли нашу науку? – грозно спросил Андрей.

– Запомнил, братья, – утёр рукавом кровь, встал, шатаясь.

– Ну, то-то же! – подобревшим голосом сказал Гордей. – Смотри у меня!

И пошли к жёнушкам под бок, время-то позднее. А Ваня, охая, поплёлся к лохани с водой, умылся как смог и улёгся на свою постель. Спать не мог: бока болели, которые ему братья намяли.

– Ванюша, ты не спишь? – раздался шёпот.

Ванька от неожиданности аж подпрыгнул:

– Кто тут??

– Я это, Ванюша, Настя!

– Настя?! Ты зачем пришла?! Мне и так из-за тебя досталось сегодня! Уходи!

– Это тебе уходить надо, Ванечка, сгинешь ты здесь, я же вижу! Надо искать тебе лучшей доли, а здесь ты как таракан запечный, света белого не видишь!

– Куда же я пойду? – растерялся Иван.

– Куда угодно! Ты рукастый, Ваня, не пропадёшь, а здесь тебе нельзя! Ты хуже слуги в родном доме! – сдвинула бровки Настя. – Собирай вещи, вот сума охотничья, я у мужа взяла, еды тебе припасла, на первое время хватит!

– Сейчас… уходить? – с недоумением спросил парень.

– А когда же?? Когда тебя до смерти забьют?! Сейчас иди. Вся ночь впереди. Вот нож, я у мужа взяла.

– Настя, ты что, разве можно красть?! – возмутился Иван. – Суму возьму, а нож – нет, он Гордею отцом даденный. Нет! – твёрдо сказал, как отрезал. – У меня свой есть, мне отец тоже дарил, – и показал Насте маленький ножичек, которым они играли. – Какой ни есть, а мой.

– Собирайся! – настаивала Настя. – Уходи!

– Что ж, верно, и правда, надо уходить, и бабушка Аграфена так наказывала, – пробормотал Ваня. – Ладно, Настя, ступай в избу, а я пойду!

– Иди, Ванечка! У тебя всё будет хорошо! И счастье своё ты найдёшь! Только при случае весточку мне передай. Мы ведь с тобой друзья теперь, на века? – серьёзно спросила Настя.

– Друзья, Настенька, спасибо тебе! – улыбнулся Ваня. – Ну, ступай в дом.

Невестка ушла, а парень подумал, что одного друга он уже нашёл, причём там, где не ждал.

– Теперь надо пойти туда, где никто не ходил, – призадумался он. – Пойду в лес, авось, тропинка куда и выведет!

Собрал пожитки, вышел за ворота, поклонился низко дому родному, в котором прожил шестнадцать лет, и пошёл по тропинке прямо в лес, тёмный и загадочный при лунном свете. Внезапно услышал тявканье, обернулся.

– Буянка, нет, иди домой!

Черно-белый пёс смотрел на него внимательно, склонив голову набок.

– Иди домой, пёсик!

Буян опять негромко тявкнул и всем видом показал желание идти следом за Иваном.

– Ну, зачем ты за мной собрался? – устало спросил собаку парень. – Что тебе-то дома не сидится? Там еда, конура, а со мной что? Иду незнамо куда, буду жив ли, нет ли – сам не ведаю. Уйди! – прикрикнул.

Пёс и не подумал послушаться, только нетерпеливо переступил с лапы на лапу. Ваня двинулся вперёд – Буян тоже шагнул следом. Парень остановился – пёс застыл в ожидании. Так повторилось несколько раз. Иван понял, что отделаться от верного пса не удастся, и махнул рукой:

– Ну, что с тобой сделаешь? Пойдём вместе.

Буян обрадованно затрусил, маша хвостом, рядом с хозяином. Только что песню от радости не запел, собачью какую-нибудь.

Так вошли они в тёмный лес и пошли по тропинке. Медленно пришлось двигаться, ничего не видно было. Потом под ногами стали попадаться шишки да буераки, Иван нагнулся и ощупал землю – утоптанной дорожки нет как нет.

– Вот и сбились, – сказал он Буяну. – На ночлег устраиваться будем.

Ночь была тёплая, звёздная, Ваня растянулся на пушистой травке, подложил суму под голову и стал смотреть в бесконечное небо. Мохнатый Буян улёгся рядом, прижимаясь тёплым боком.

– Смотри, Буянка, – мечтательно сказал Ваня, – звёзды. Далёкие и свободные…А эта белая полоска, как молоко нашей Звёздочки, Млечный путь называется. Красиво, да?

Пёс вздохнул и завозился, устраиваясь поудобнее, ничего не ответил хозяину.

– Ладно, спи, утро вечера мудренее, – Иван тоже вздохнул и закрыл глаза.

Леса он не боялся. Днём ли ночью – сколько в нем было хожено-перехожено, сколько грибов и ягод собрано, сколько растений чудных он видел, за зверьём и птицей наблюдал – лес не таил в себе угрозу. Намного хуже было с родными людьми: в любой момент от братьев могли прилететь брань да колотушки, непонятно за что. Иван снова вздохнул:

– Эх, матушка, зачем ты меня родила, такого бесполезного? Одни несчастья я всем приношу, – из-под зажмуренных век выползла слеза.

Пёс почуял перемену настроения хозяина и ткнулся ему влажным носом в ухо, засопел, словно успокаивая: дескать, спи, человек, сам сказал: утро вечера мудренее. Спи, говорю тебе!

– Иванушка! – посреди ночи услышал ласковый голос, сердце бухнуло в грудь и замерло.

Вгляделся в темноту и увидел белый силуэт, словно из тумана сотканный.

– Кто ты? – за ножичек схватился.

– Не бойся, Иванушка, я твоя мама, – прошелестел силуэт.

– Матушка? – пробормотал, придерживая сердце рукой, чтоб из груди не выскочило. – Матушка…

– Сыночек мой маленький, – вздохнуло облачко. – Сколько ты уже вытерпел за шестнадцать-то годков… Но не отчаивайся, сынок, всему свой срок положен, у всего есть предназначение. Скоро всё узнаешь. Лес волшебный, он поможет тебе, ты только с верной тропинки не сворачивай и помни: не всё то, чем кажется. Помни… – облачко вздохнуло и растаяло.

– Матушка, постой, погоди! – воскликнул Ваня и… проснулся. Лежал по-прежнему на травке-муравке, в освещённых кронах деревьев распевал птичий хор, Буян стоял рядом и пристально смотрел в лицо. Увидев, что хозяин проснулся, радостно тявкнул и влажным языком прошёлся по щекам, дескать, вставай, соня, день на дворе.

– Что ж за сны мне снятся…– пробормотал Иван, сел, провёл руками по встрёпанным волосам. – Вот бы озерко найти или бочажок какой, умыться маленько… Ну, давай поглядим, что там Настя припасла?

Буян облизнулся, клацнув зубами. В суме оказался каравай, приличный кусок копчёного мяса, репка и яблоко. Полкуска мяса Ваня отдал псу, себе небольшой ломоть хлеба взял.

– Попить бы, брат, да? Поищем-ка воду.

Буян не возражал. Ваня огляделся и направился в ту сторону, где зелень показалась ему сочнее и гуще и земля как будто шла под уклон.

– Ага! – присел на корточки, всмотрелся. – Это звериная тропа, Буянка! Звери на водопой по ней ходят, значит, мы на верном пути! Может, про эту тропу говорила матушка, а? – он потрепал пса по мохнатому загривку.

Буян одобрительно тявкнул и припустил по густой, чуть примятой траве. Долго ли, коротко ли они шли, как услышали лёгкий постоянный шум и будто кваканье лягушек.

– Вот и вода! – обрадовался Ваня. – Побегли, Буян? Кто первей! – и во весь дух припустил по тропке.

Пес никогда не отказывался поиграть и с удовольствием помчался впереди Вани, далеко обогнав его. Когда парень, запыхавшись, выбежал к источнику шума и остановился, тяжело дыша, Буян уже был там, стоял у самого края воды и смотрел вниз, переминаясь с лапы на лапу и потявкивая.

– Диво-то какое! Ирий-сад! – выдохнул Иван.

Место, действительно, было необыкновенно красивым: небольшое озерцо, словно нарочно обложенное большими камнями-катышами, сверкало серебристыми тихими водами. Растительность по его берегам была густой и богатой, Ваня присмотрелся и увидел знакомые бело-розовые звёздочки трилистника, пурпурные колоски плакун-травы, большие жёлтые цветы касатика, водяное перо с целыми гроздьями белых соцветий, голубые глазки незабудочника, луговой чай, ползущий по камням, цветы, похожие на колокольчики, но не колокольчики; на глянцевой поверхности в изобилии покачивались водяные розы; вода в озерцо втекала по небольшому склону, извиваясь среди обросших изумрудным мхом камней, и выливалась тонкой журчащей струйкой. Прохлада, тишина, благоденствие, казалось, царили здесь, изредка нарушаемые ублаготворённым поквакиванием лягушек.

Ваня сбросил рубаху и направился к плоскому камню, нависшему над самой водой.

– Ты что не купаешься, Буян? Поплавай, лягушек полови, вперёд! – но пёс не двинулся с места. – Ну, дело твоё.

Парень опустился на колени и потянулся ладонями к воде, чтоб наконец порадовать пересохшее горло, но почувствовал, как его крепко прихватили зубами за зад.

– Ой, Буян, ты что?? – оглянулся он.

Пёс вцепился в порты и, упираясь всеми лапами, тянул хозяина от воды.

– Отпусти, порвёшь! – Ваня схватил его за ошейник. – Фу! Сидеть!

Буян выпустил парня, но всем своим видом выказывал беспокойство.

– Да что с тобой, дурачок! – Ваня потрепал его по мохнатым ушам. – Я не собираюсь топиться, только умоюсь и водицы хлебну!

Под тревожное повизгивание пса снова опустился на колени и зачерпнул пригоршней воды. Только он потревожил прикосновением озёрную гладь, как из глубины, вздымая сотни серебряных брызг, взметнулись две прозрачные белые руки, обвились вокруг его шеи и с непреодолимой силой потянули вниз. Иван от неожиданности потерял равновесие, но от падения в озеро его удержал верный Буян, опять вцепившийся в порты, попутно прихватив и плоть. Иван вскрикнул от боли, ухватил под водой нечто, напоминавшее зелёные водоросли и рывком вытащил на берег извивающееся чудо озёрное – девицу невиданной красы с длиннющими зелёными волосами. Она визжала, брыкалась, извивалась, как змея, но Иван не отпускал её, намотав пряди на кулак. Выволок девицу подальше от суши, и вот тут она угомонилась, укуталась в волосы и уставилась на него огромными синими глазами. Буян гавкал не переставая, бегая по берегу и виляя хвостом.

– Буян, фу! Тихо! – крикнул Иван. – Гляди-ка, мавка!

– Не мавка я, водяница! Не смотри! – чудо плотнее прикрылось волосами.

– Да что я, голых девок не видел, что ли! – небрежно сказал Ваня.

– Не видел, где тебе!

– Не больно-то и хотелось! – отвёл глаза парень.

– И хотелось бы, да хотелка не выросла! – тут же ответила бойкая на язычок водяница.

– Ишь ты, какая! – удивился Ваня. – А вот сейчас я тебя перекрещу! – сложил пальцы и поднял руку.

– Перекрести, добрый молодец! – неожиданно тихим голоском сказала прозрачная девица. – А ещё лучше – крест на меня надень… – взгляд стал умоляющим.

– Зачем мавке крест православный?? – не понял парень.

– Говорю же: не мавка я, водяница! – рассердилась она.

– Не понимаю: волос зелёный, тело прозрачное, на парней накидываешься почём зря, – и не русалка!

– Я не утопленница, – грустно сказала девица. – Меня мачеха погубила…

– Почему?!

– Посмотри на меня, молодец, да скажи, красива ли я? – она взглянула парню прямо в глаза огромными синими очами.

– Очень! – честно сказал он.

– А когда я по земле ходила, волосы мои были не зелёные, а золотые, как солнечный свет, так тятя говорил, – голос её дрогнул. – Матушка умерла, когда я ещё маленькая была, тятя долго не женился, но когда я подросла и вошла в пору девичества, выбрал себе жену.

– А она? – Ваня опустился рядом с водяницей и слушал, как страшную сказку, Буян возле прилёг.

– Она возревновала к моей красоте. Пошли мы ягоду-землянику собирать, остановились у озерца отдохнуть, мачеха и позвала меня купаться, остыть в прохладной водице…– девушка замолчала.

– И? – поторопил её Ваня.

– Набросилась на меня и утопила. Держала под водой, пока я не захлебнулась. Вот с тех пор я тут и живу. Видишь, красоту какую навела? – она повела рукой.

– Это всё ты?! Очень красиво! – с восхищением сказал Иван.

– От скуки всё. Не заходит сюда никто. За три года ты первый… – махнула на него длинными зелёными ресницами.

– А зачем меня утопить хотела? – парень сдвинул брови.

– Не утопить, крест сорвать…

– Для чего?

– Понимаешь, добрый молодец… как тебя звать-величать-то?

– Ваня. А тебя?

– Марьюшкой звали… – опять вздохнула водяница. – Понимаешь, Ваня, я ещё могу человеком стать.

– Это как же?!

– Если крещёный человек наденет мне крест на шею. Тогда я смогу вернуться к людям…домой пойти, тятю увидеть, с мачехой поквитаться! – синие очи зло блеснули. – Только сегодня истекает срок. Ровно три года прошло с моей погибели. Завтра я уже навсегда останусь девой озёрной…

Иван, не раздумывая, вскочил на ноги и стянул с шеи крестик.

– Я помогу тебе, Марьюшка, только ты обещай: ничего мачехе не делай, не мсти ей! Не бери грех на свою бессмертную душу! Обещаешь?

Водяница уставилась на него бездонными синими омутами:

– Какой ты добрый Ваня! Пожалел меня, шутовку зелёную…За доброту твою обещаю: ничего мачехе не сделаю и батюшке про её злодеяние не скажу. Пусть сама мучается.

– Слово твоё верное? – переспросил парень. – Не обманешь?

– Верное, Ваня!

Иван надел Марьюшке на шею свой крест, и она, вспыхнув, обратилась в прелестную девушку: синеглазую и золотоволосую, с кожей белее водяной лилии, но не прозрачной. Вскрикнув, осмотрела себя, завизжала от радости, кинулась Ивану на грудь и поцеловала прямо в губы. Теперь он стал, как маков цвет:

– А сколько годков-то тебе?

– Пятнадцать! Ваня, отведи меня домой, отведи! Я покажу, куда идти! – схватила его за руку и потянула за собой.

– Подожди! – парень не двинулся с места. – Так тебе идти нельзя!

– Верно, – спохватилась она. – Что же делать?

Порывшись в суме, он вытащил запасную рубаху и порты:

– Надень, не побрезгуй, больше нет ничего. Лапти мои тебе не в пору будут, ножка-то у тебя крохотная! Ты одевайся пока, а я лапотки тебе сплету.

И когда это он ножку-то её успел рассмотреть, скромник наш?

Пока Марьюшка причёсывалась, одевалась да прилаживала на себе одёжу не по росту, Ваня надрал лыка и смастерил небольшие лапти.

– Ну вот, какие уж получились, торопился! – намотал онучи, перевязал верёвочками. – До дома дотопаешь, а там уж в своё!

– А ты знатный плетухан! – Марьюшка притопнула ногой. – Ладно сели! Пойдём?

– Да. Только ты… – замялся Иван, – крестик побереги! Память это от матери моей, умерла она.

– Хорошо, Ванечка, поберегу!

Повела его Марьюшка к себе в деревню, по пути всё-то у него выспросила: кто он таков, откуда и куда идёт. Всё Иван ей выложил как на духу, всю свою жизнь немудрящую, долю свою нелёгкую. Может, простак он был, а может, девица-красавица глянулась. Это уж ему одному ведомо. Расстроилась от его рассказа Марьюшка, слезу утёрла:

– Ваня, если хочешь, я с тобой пойду! Долг платежом красен! Помогу тебе судьбу твою поменять!

– Что ж я за мужик-то буду, ежели девицу с собой потащу неизвестно куда? – засмеялся Иван. – Тебе сейчас дома надо будет заново обживаться, с тятей и мачехой! Вот и деревня твоя, гляди-ко!

Впереди показалась деревушка в кудрявых купах берёз, Марьюшка взвизгнула и помчалась во всю прыть. Ваня – за ней. Буян радостно тявкнул и, легко обогнав своих спутников, зарысил впереди, изредка оглядываясь и проверяя: туда ли бежим?

– Вот он, мой дом, – девушка перевела дух, перекрестилась и поклонилась родимому крову в пояс.

Тронула калитку, она, заскрипев, открылась. Марья ступила на широкий двор, Ваня и Буян – следом.

– Что-то тихо как, – пробормотала она. – И не прибрано…

Какое-то запустение царило вокруг: расхлябанные ворота хозяйственных построек, поросший бурьяном огород, куры, роющие землю где ни попадя, сор повсюду, тут и там в беспорядке валявшийся инвентарь – всё было бесхозным и брошенным.

– Тятя! – дрожащим голосом позвала она. – Тятенька! Ты здесь?

– Кто зовёт меня? – послышался голос, и на крыльцо вышел высокий худой старик, седой как лунь.

– Тятя, это я, твоя дочь… – робко сказала девушка. – Узнаёшь ли меня?

– Марьюшка? – выдохнул старик. – Доченька? Ты же погибла, утопла в озере! – он схватился за грудь и медленно осел на ступеньки.

Марья подбежала к нему, опустилась перед ним на колени, взяла за руки:

– Да, тятенька, я три года была водяницей, но Иванушка меня вызволил, крест на шею надел, видишь? – она вытянула из-за ворота рубахи гайтан с крестиком. – Теперь я снова дочь твоя, настоящая!