Loe raamatut: «Я ищу тебя, радость моя»

Книга вторая

«Я ищу тебя, Радость моя»

(1997- 2002 гг.)

Мой стойкий солдатик. 1997

В марте 1997 я рассталась со всеми своими мужчинами, кроме одного, которого я бы не бросила ни при каких обстоятельствах. Моего сына Кирилла. Мальчик рос ранимым и был эмоционально травмирован постоянным отсутствием обоих родителей в его жизни. Это вызывало невроз. Да и физически он был слабым, худым до костей. Обучение в начальной школе давалось тяжело. Кирюша отставал от большинства, но благодаря и терпению учительницы, и безусловной любви единственной бабушки, которая полностью взвалила на себя воспитание внука, медленно-медленно выправлялся.

Я, как могла, компенсировала сыну недостаток материнского внимания. Старалась любую свободную минуту проводить рядом с ним. Разрывалась на части, ведь вынуждена была часто отсутствовать. По-прежнему нужно было зарабатывать, чтобы содержать нас обоих.

И, хотя деньги никогда не давались мне легко, на отпуске не экономила. Потому что и море, и солнце дарили силы. А главное, это время мы с сыном проводили вдвоем. Везде с Кирюшей были вместе.

Ни разу я не сдавала его в мини-клуб в отелях. Кирюша ненавидел сад, потом школу, не вписывался в детские компании, и я привозила его на отдых, чтобы полностью посвятить всё время сыну. Мы играли в песочек, строили замки, заполняли рвы водой, потом прыгали через волны, захлебываясь и солёными брызгами, и счастливым смехом. Я научила Кирилла плавать и гонять на велосипеде. Мы ныряли с высокого мола и купались в шторм. Я показывала, как преодолевать страх, и что значит быть мужчиной, вынуждено исполняя функции не только матери, но и отца. Мой свекор, Александр Афанасьевич, который раньше помогал в этом, был уже не так бодр, а со вторым дедом мы виделись редко, поэтому мне ничего не оставалось, как взвалить на себя и эту роль.

При общении с Кирюшей я невольно копировала папу. Удивительно, что в поисках идеального поведения мысленно обращалась именно к мужскому образу. Да нет, что ж тут удивляться, к сожалению, перед собой была честна: я только внешне имела привлекательный образ «слабого пола», но внутри давно уже превратилась в рыцаря в стальных доспехах и с копьем.

Поэтому, наверное, и в отношениях с сыном не пыталась воплотить ласку и доброту своей мамы, при воспоминаниях о которой до сих пор подступали слезы. Меня-то никак нельзя было назвать нежной матерью. Я хотела научить сына быть сильным и пыталась скрывать собственные слабости. К сожалению, часто перегибала палку и срывалась на ребенке.

Папа оставался для меня важным человеком. Мне хотелось, чтобы рядом с моим сыном присутствовал такой светлый человек. Но это место пустовало. Потому что он, к сожалению, не имел возможности воспитывать внука. Сначала жил далеко, в покинутом мною городе, куда возвращаться совсем не хотелось, а приглашать папу к себе до появления собственного угла было просто некуда. Овдовев, папа дважды попытался построить личную жизнь. Сначала рядом с ним появилась Галина Михайловна, с которой они были вместе два года. Но затем Галина Михайловна уехала на Кубань помогать дочери с ее детьми, и союз распался.

Несколько лет назад папа сообщил, что переехал в Москву и собрался жениться еще раз. Я обрадовалась, что будем встречаться гораздо чаще. Однако этого не случилось. Я была заинтересована в расширении родственных отношений, но его новая супруга Лариса Христофоровна не допускала тесного сближения. У нее была дочь Арина, чуть старше меня, и внук Стасик, ровесник Кирилла.

Мы изредка ездили к ним в гости, но теплой связи между моим сыном и его родным дедом, на котором, как обезьянка, постоянно висел активный Стасик, не образовалось. Скованный Кирюша стеснялся и за краткие визиты не успевал даже рта раскрыть. Более развитый и говорливый Стасик оттеснял его и с легкостью перетягивал всеобщее внимание на себя, ясно давая понять, чей это дед и кто тут главный внук. Я, конечно, расстраивалась. Зато дома передавала Кириллу те мужские навыки и умения, которые освоила вместе с папой в собственном детстве. И паять научила, и с дрелью, и с шуруповертом свободно обращаться. Мы пилили, строгали, мастерили и даже собрали гирлянду по схеме, и она заработала!

Кирюше уже исполнилось девять, он оставался нервным и дерганым. При этом в нем проявилось колоссальное чувство юмора. Он шутил с серьезным лицом, а я хохотала, думая, что он случайно оговорился. Но, чем старше сын становился, тем более тонкими оказывались его замечания. Например, когда я ему купила книгу Волкова «Волшебник страны Оз», Кирюша взял ее в руки, внимательно глянул на меня и прочитал:

– Волшебник страны ноль три.

Я рассмеялась, решив, что он ошибся, и стала объяснять ему, что ОЗ – это две буквы, а не две цифры. Но Кирюша помотал головой и лукаво повторил:

– Нет, тут написано волшебник страны ноль три.

Это было так неожиданно и так смешно, что я не могла поверить, что он это придумал, но потом дошло, что сын остроумнее меня. И более чуткий, как к окружающей действительности, так и ко мне, его вечно занятой, издерганной матери. И, несмотря на постоянные слезы, которые Кирюша лил по любому поводу всё детство, я начала чувствовать твердую поддержку с его стороны.

Мы часто выглядели как брат и сестра, оба сироты. Когда в прошлом году на море сын неудачно нырнул, разодрав ногу о край мола, пришлось накладывать швы в больнице. Я, с еще влажными волосами, в мини-сарафанчике, стояла рядом с восьмилетним Кириллом, а врач строго говорил мне:

– Передай маме, что нужно купить вот эти лекарства.

– А какой маме? – удивленно переспросила я.

– Ну вашей маме, конечно.

Несмотря на стресс, я рассмеялась и сказала, что мама мальчика – я.

У нас оставалась еще неделя, а купаться было запрещено. Под пластырем рана скоро загноилась, но на перевязках не разрешали его снять. Сын мучился, но не давал дотронуться до ноги. Меня такое «лечение» не устраивало, и вечером, силой прижав Кирилла к кровати, я оторвала наклейку.

– Ты хочешь моей смерти?! – зарыдал он.

Но я отказалась лепить новый пластырь. Удивительно, за ночь рана подсохла, запретные купания в морской воде промыли гной, а солнце завершило выздоровление. Швы я тоже сняла сама, пинцетом для бровей, прямо на пляже. Провести последний день в офисе доктора мне не хотелось.

Подрастая, сын продолжал тихо ненавидеть школу. Он всё так же неважно учился, мало разговаривал и часто плакал. Поводом для плача мог стать любой пустяк. Например, я радостно сообщала, что заказала путевки в Испанию. Сын в ответ горевал, потому что не хотел ехать. Однако сам отдых протекал прекрасно, Кирилл пребывал в восторге, но в день отъезда опять рыдал, потому что не хотел уезжать. Я покупала новые джинсы – он плакал, потому что не хотел менять старые. Приносила шоколадного медведя – плакал, потому что было жалко откусить ему голову. И так каждый день. Слезы утром перед школой, слезы над уроками, притом, что никто не требовал от Кирилла высоких оценок. Слезы перед сном. Слезы, что его ударили, а он не мог дать сдачи. Никого не мог никогда ударить. Даже в ответ.

– Ему же будет больно! – говорил сын и плакал.

Я бесилась. Я старалась скрывать свои неудачи и если плакала, то так, чтобы никто не видел.

– Ну сколько можно рыдать? – раздражалась я.

Но не понимала, что мой сын был в стрессе, и источником которого во многом была я сама. Плохая мать. Ехидна. Меня постоянно где-то носило, внимания и заботы Кирюше не хватало. Я была бойцом на войне, и то, что сын выжил и стал человеком, мужчиной, скорее удивительно для меня.

Но тогда, в конце девяностых, он был мой стойкий солдатик, надежный партнер и верный попутчик. Я могла наорать на него, и он прощал. Мы вместе открывали удивительный мир, и Кирилл был рядом. Молча, со слезами на глазах, подставлял плечо, а я неосознанно искала в нем защитника.

Но несмотря на всю мою силу и поддержку моего малыша, мне так нужен был взрослый мужчина рядом. Я была счастлива, что у меня есть сын, но так устала быть одна… И не теряла надежду встретить свою Любовь. Свою Радость.

Работа на износ. Март – октябрь 1997

На удивление, работу я нашла быстро. В конце марта 1997 года меня приняли в иностранную компанию, крупного производителя кофе, шоколада и детского питания, в отдел обслуживания клиентов, тех самых дистрибьюторов, в числе которых недавно была сама. Поэтому основные условия «игры» я хорошо знала. Но так как теперь оказалась на другой стороне баррикады, то возникли тонкости, и их предстояло изучить. Добавляла проблем и коммуникация внутри компании. Хотя весь сервис для клиентов происходил на русском языке, но документация, отчеты, а также инструкции и общение с руководством в офисе – только на английском.

Зарплату, как показалось мне, предложили космическую, и, привыкнув жить скромно, я тратила не более четверти, а основную часть откладывала в наличной валюте. Нарядов себе не покупала, так как гардероб ломился от стильной дорогой одежды, доставшейся от спонсора, и размер ее не менялся. Только изредка баловала себя красивым бельем, которое было моей слабостью.

К сожалению, деньги были единственным плюсом на новой работе, потому что сразу со всех фронтов навалился стресс. И обязанности оказались сложные, нельзя было ошибиться ни в одной цифре, нужно было оставаться предельно внимательной и правильно оформлять множество документов. Но самое трудное заключалось в том, что ежедневно возникали конфликты с агрессивными покупателями, часто предвзятые ситуации по типу «клиент всегда прав», даже если он неправ, а по-хамски решил сорвать раздражение. Например, дистрибутор орал и истерил, что я не разместила вовремя заказ, а потом оказывалось, что он сам забыл отправить мне заявку. Но жалоба начальству уже поступила. И так каждый день. Было обидно, что, тщательно исполняя свои обязанности, я постоянно и несправедливо получала злобные разносы и сверху, и снизу, постепенно превращаясь в «девочку для битья».

Да и персонал в офисе подобрался мерзкий. Никто не хотел никому помогать, даже если это и тормозило завершение проекта. Стиль был принят «подставь другого, топчи, пока тебя не затоптали». Я была к этому не готова. В небольшом коллективе на прежней работе тоже были страсти и интриги, но я всегда стояла особняком, и меня не трогали. А тут вонзали зубы со всех сторон, только уворачивайся. «Откуда столько яда, – поражалась я. – Что я им сделала?» Я не только не конкурировала ни с кем, наоборот, участвовала в общем проекте, успех которого зависел от усилий всей команды.

Но склоки и подставы коллег не были пределом мучений. Скоро я выяснила, что задает этот тон в нашем отделе руководительница Нелли, незамужняя дама лет под сорок. Всю злобу нереализованной женственности она вымещала на подчиненных, выбирая жертву и с задором добивая ее. Я с ужасом наблюдала, как Нелли расправляется с умелой и порядочной сотрудницей, безответной девушкой, беспричинно унижая ее. Я еще не знала, что следующей в очереди на растерзание руководительница выберет меня.

Я зашивалась. Хотя мне и была знакома изнанка дистрибьюторской работы, но пришлось заново и быстро изучить множество сложных тем, которые бегло объясняли по-английски, особенно не разжевывая. Но и мой, вроде бы неплохой, язык подвел. Я довольно уверенно разговаривала на бытовые темы, но специализированную бизнес-лексику знала плохо, от этого стеснялась и чувствовала себя малограмотной. Еще у меня присутствовал ужасный акцент, русско-греческий, который звучал покруче нижегородского. Кроме того, иногда я допускала и грамматические ошибки, которые коллеги желчно высмеивали, и от этого совершала еще больше ляпов.

Я стала плохо спать. С работы уходила после восьми вечера, домой приползала почти в десять, а в семь пятнадцать утра уже выбегала, торопясь на электричку, чтобы не опоздать. За короткий период сна не успевала восстановиться и чувствовала, что хуже соображаю и медленнее работаю, а это удлиняло трудный день.

Утром втискивалась в набитый поезд и полчаса мучилась в тесноте в тамбуре. Затем ныряла в метро. Дорога в оба конца занимала более трех часов, и я выдыхалась. Вечером дома валилась в постель. Снова практически не видела Кирюшу, у меня не было ни времени, ни сил ни на что, кроме работы.

Тем не менее жилье в Москве я решила пока не снимать. Оно забирало бы львиную долю доходов и еще сильнее отдаляло от сына. Выдергивать его из школы, где учительница была чудесным человеком, не хотела. И одного оставлять у бабушки тоже. Да и свекровь, Анна Ефимовна, снова меня поддерживала. Уверяла, что никто нас не гонит несмотря на то, что Склянкин после нашего развода сразу подал заявление на вступление в брак. Мы обе лелеяли надежду, что возведение дома, на который я подписала договор долевого участия, закончится в срок. Анна Ефимовна радовалась, что любимый внук будет жить неподалеку.

Однако стресс на работе стал непосильным даже для меня, привыкшей к нагрузкам. Через пару месяцев я почувствовала, что превратилась в какой-то придаток к компьютеру. Перестала улыбаться, похудела до полупрозрачности и делала всё механически, существовала на автомате. Я расстраивалась. Из моей жизни полностью исчезли радость и счастье. Я написала заявление на отпуск и надеялась, что море и солнце улучшат положение. В последние дни мая мы с сыном улетели на Средиземное море, в отель системы «Клаб Мед»¹. Это были чудесные две недели, и я приободрилась. Но после возвращения в первый же день меня так жестко и несправедливо отметелили за чужие ошибки, что я долго, навзрыд, плакала в туалете. С горечью осознавая, что раздавлена полностью, отдыха словно и не бывало.

Дело в шоколаде. Ноябрь 1997

Пролетело безрадостное лето, близилась к концу грустная осень. Каждый день был похож на предыдущий и приносил только страдания. Я ощущала, что платила слишком высокую цену за свою службу. Вкладывала здоровье и молодость, а что взамен? Не было личной жизни, сына тоже забросила, не получала ни удовольствий, ни возможности расслабиться. Но выбора не было, я залипла, как муха в паутине, связанная по рукам и ногам грустным знанием: никто не поможет, никто не защитит. Могла рассчитывать только на себя.

У меня давно не было мужчины. Да и либидо почти исчезло. Мне казалось, я потеряла свою привлекательность, глаза потухли, я была измождена. Держалась из последних сил.

Добивала мысль, что многолетнее скитание по чужим углам продолжалось, а мечта о собственном доме так и оставалась несбыточной. Я с нетерпением ждала своей мытищинской квартиры, но здание даже не начали возводить. Ездила туда несколько раз. Уже прошли сроки, указанные в договоре, но в котловане так и плескался мутный пруд, а рядом скрипел на ветру ржавый подъемный кран. От этой картины хотелось повеситься тут же, прямо на стреле. Тогда, в конце октября, достав свою волшебную бумагу «О долевом участии…», я поехала выяснить ситуацию к застройщику.

Серым тусклым днем, сама серая от усталости, я брела по жидкому месиву к серому мрачному зданию, расположенному в центре промзоны, разрухой и унылостью пейзажа больше напоминающей декорации пост-апокалипсиса. Я так долго тащилась вдоль нескончаемого ограждения, собранного из кривых полуразрушенных бетонных плит, вполне в стиле остального загаженного экстерьера, что этот бесконечный забор поверг меня в уныние и вызвал депрессивные ассоциации. «Вот и моя жизнь такая же, – подавленно думала я, – тяжелая, серая и тоскливая». Промчавшаяся мимо машина обдала с ног до головы мерзкой водой из лужи, продуктом техногенной катастрофы. Мои светлые брюки и куртку украсили пятна, подванивающие бензином. Мутные потоки смешались со слезами. Я шмыгнула носом. «Ну что нюни распустила? – тут же одернула себя, – хватит ныть, соберись! Не скулить, а радоваться надо. Договор есть, сейчас станет понятно, когда дом построят. А там и новоселье пора придет отмечать». Так, уговаривая себя, я немного повеселела. Тем более, за поворотом показалась проходная.

Но при входе я споткнулась о высокий порожек и упала коленями на склизкий каменный пол. Не зашла, а просто ввалилась в большой холл, где было многолюдно. Стало так больно и обидно, что снова заплакала. Но не смогла вытереть слезы, так как ладони были измазаны. Я вскочила и направилась к зеркальной стене напротив, громко всхлипывая. На меня даже обратили внимание несколько посетителей маленького кафе. Его пластиковые столики приткнулись тут же, в углу холла. Увидев свое отражение, я не поверила глазам. Кто эта несчастная горемыка с красным носом? Измазанная обувь, мокрая заляпанная одежда, слипшиеся волосы. Сирота казанская…

«И это я? Я? Хороша, нечего сказать. Нечего себя жалеть. Именно жалость и ломает людей, превращает в таких вот сопливых неудачников. Стоит только начать, и скатишься на дно. А моя дорога – вверх. Упала – встань и иди дальше. И не давай даже шанса ни раскиснуть, ни окружающим догадаться, что тебе паршиво. Итак, подбородок вздернуть, хвост держать пистолетом! Подумаешь, обрызгали! Известно, что нужно делать: “Обкатили – обтекай!”, это горе не горе. Итак, надо срочно привести себя в порядок».

Я зашла в туалет, умылась, оттерла куртку и почистила сапожки. И даже слегка подсушила волосы под феном для рук. Припудрила нос и подкрасила губы. Снова внимательно осмотрела себя в большом зеркале. Оценила, не стоит ли застирать пятна на коленках. Но решила, что торчать перед рукомойниками в трусиках, пусть даже и прекрасных, под взорами входящих посетителей не готова. «Ну да ладно, ерунда!» Вот теперь можно было и в бой. И с гордо поднятой головой, с совершенно другим настроем, направилась к двери.

Выйдя из лифта на третьем этаже, заглянула в ближайший кабинет, прикрывая испачканные коленки сумкой. Оказалось, попала в бухгалтерию. Спросила, как найти указанную в договоре сотрудницу, и услышала, что ее сегодня не будет. Слезы снова навернулись на глазах. А мне было так сложно отпроситься на работе! Другого шанса не будет.

Одна из бухгалтерш заметила мое отчаяние и сделала жест подойти поближе.

– Вы по поводу замороженной стройки? – спросила она. – Хотите переместить средства на готовый проект? Но это только Нина Петровна может подписать, а ее тоже нет.

Я сделала стойку. Вот это новость! Можно куда-то переместить средства из моего котлована? Оказывается, имеются и другие варианты, да получше. Надо только выяснить, где и что. И есть всесильная Нина Петровна, которая может достать деньги из засосавшего их болота и превратить их в квартиру. Вот это да!

Расстройство как рукой сняло, и я взбодрилась. «Так, так, нужно получить больше данных, чтобы условие этой задачи стало полным. Ну а если условие будет понятно, найдем и решение».

– А вы не против попить кофе? – спросила я говорливую женщину.

Она была за, и мы спустились в холл. Уже в лифте слила мне информацию, что скоро сдается еще один объект в Мытищах, улучшенной серии.

– Элитно-монолитный, – с придыханием сообщила она. – И планировки лучше, и район ближе к станции.

Я страшно возбудилась, мы сели за столик, я заказала нам кофе и по кусочку шоколадного торта.

– А как бы и мне переоформить договор с несчастного недостроя на такую роскошь? И… не могли бы вы замолвить словечко перед Ниной Петровной? – тем временем спросила я и придвинула к ней свою визитку, из-под которой торчал уголок крупной купюры.

– Я позвоню вам, – прошелестела бухгалтерша, и обе бумажки перекочевали в ее карман.

Довольные друг другом, мы съели тортик и расстались. «Не хуже, чем у Анны Ефимовны», – с удовольствием проглотив последний кусочек, подумала я. Потрясающие новости, шоколад и надежда так зарядили, что на обратном пути я и не заметила депрессивного забора, бодро проскакав мимо него, как породистый рысак. Держа хвост пистолетом.

Уже через пару дней я была приглашена на разговор к всемогущей Нине Петровне. Отпроситься у Нелли оказалось неожиданно легко. Я таким тоном произнесла просьбу об отсутствии, что она даже о причине не спросила и кивнула. И я рванула в Мытищи.

Проводила до кабинета своей руководительницы та самая говорливая бухгалтерша. И, прежде чем удалиться, снова с придыханием, несколько удивившим меня, произнесла:

– Она единственная, кто сможет вам помочь.

Я еще больше поразилась. Прямо волшебник Гудвин, исполняющий заветные желания.

Оставшись в одиночестве перед дверью, я не торопилась, а прикрыла глаза и сконцентрировала всю свою энергию и волю, нацелившись на достижение результата. Выдохнула и постучала. Услышав приглашение, зашла в кабинет, вежливо представилась. И заулыбалась во весь рот – в ушах Нины Петровны, которая царственно кивнула мне, качались два крупных изумруда. Я сочла это хорошим знаком. Волшебница небрежно взяла договор. Полистала его, пощелкала на калькуляторе пальцами с ярким маникюром и сказала, что свободных квартир уже не осталось. Но я подготовилась к судьбоносному разговору заранее и с собой захватила коробку конфет с откидной крышкой, под прозрачной пленкой которой виднелась пачка долларов.

– Вы любите шоколадные конфеты с такой начинкой? – тоже с придыханием, поскольку горло сжалось от волнения, спросила я и слегка приподняла крышку.

Острый глаз Нины Петровны сверкнул, как и бриллиант на ее пальце, она взяла коробку и сказала, что шоколад – лучший подарок, а начинка – ее любимая. Она посмотрит, что можно сделать, и думает, что найдет для меня вариант, а также посчитает, сколько надо будет дополнительно внести в кассу.

В полуобморочном состоянии я выползла из кабинета. У меня был богатый опыт переговоров, но сейчас, видимо из-за того, что на кону стоял мой дом, моя безопасность, я перенервничала, ослабла и держалась из последних сил. Спустившись в кафе, я, немного поколебавшись между тортом и алкоголем, выбрала коньяк. И хлопнула его сразу почти залпом. Приятное тепло прокатилось по горлу. Затем выпила еще одну рюмку и заказала-таки кусок шоколадного десерта, но не съела его, а завернула в салфетку и поспешила домой, к Кирюше. Мне так хотелось порадовать своего сына хотя бы вот таким маленьким подарком, чтобы и он разделил со мной переполнявшую меня радость. Я почувствовала, что дело сдвинулось. И всё будет в шоколаде.