Loe raamatut: «Год лягушки»

Font:

Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».
Русская народная сказка

It’s the last battle, baby,
It’s the battle for your heart.
Песня группы Marx+Engels

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

1

Зайдя в подъезд, она поежилась и тяжело вздохнула. Ни одна лампа не горела. Это означало – девять лестничных пролетов в темноте.

Вдыхая привычный запах подвальной сырости и жареного лука, она сделала несколько шагов и правой рукой нашарила перила.

На площадках между этажами еще можно было что-то разглядеть – из окон пробивался свет от фонарей во дворе – но на этажах стояла кромешная темнота. Главное – не задеть какой-нибудь из выставленных соседями на лестницу предметов. Когда в подъезде в прошлый раз не было света, она зацепилась о чьи-то детские санки – и ногу поцарапала, и колготки порвала.

Поэтому каждый этож она пересекала, присев чуть ли не на корточки – медленно, маленькими шажками, шаря перед собой вытянутой рукой. Это помогло ей избежать встречи с грудой макулатуры и каким-то ведром – очень грязным на ощупь. Санки тоже были на прежнем месте, и она порадовалась своей осторожности – на сей раз колготки уцелели.

Наконец, дойдя до пятого – последнего – этажа, она выпрямилась, облегченно вздохнула и уверенным шагом направилась к своей двери.

И чуть не упала, споткнувшись обо что-то мягкое.

Безобразие! Черт знает что такое! Так и шею не долго сломать! Мешки с мусором они теперь бросают прямо возле дверей что ли?

Она вслепую порылась в сумке, с трудом нашла ключи, на ощупь вставила их в замочную скважину. И, включив свет в коридоре, обернулась назад, чтобы посмотреть, чем на этот раз порадовали ее соседи.

И захлебнулась криком.

Посреди лестничной площадки в луже крови лежало неподвижное человеческое тело…

Перечитав текст на экране, я тяжело и злобно вздохнула и, взявшись за мышь, перевела стрелку курсора вверх, к правому краю экрана. Щелкнула по крестику.

«Сохранить изменения в документе „ДЕТЕКТИВ 3“? – невозмутимо осведомилась программа. – Да? Нет? Отмена?». В ответ я перевела курсор на прямоугольник с надписью «Нет» и надавила указательным пальцем на правую кнопку мыши с такой силой, что мышь хрустнула. Ничего, переживет. В прошлый раз я вообще запустила ею в стену.

Я снова вздохнула. Посидела немного, бессмысленно уставившись в экран. Иконки программ и файлов были выложены поверх кустодиевского «Морозного дня». Другие, то есть нормальные люди вывешивают на рабочий стол пальмы и приветливый морской пляж, а у меня на мониторе был такой же зимний холод, как и за окном.

Я смотрела на пейзаж, и горечь переполняла меня. Другие, то есть нормальные люди наслаждаются солнечными зимними деньками, – а солнце такая редкость в декабре! – прогуливаются среди сугробов, катаются на коньках, а то и на лыжах, а после, разрумянившиеся от мороза, хохочущие, заходят в кафе, заказывают глинтвейн и блинчики с малиновым сиропом… А я словно, вампир в гробу, заточена в проклятой редакции – выползаю из дома в темноте, возвращаюсь в темноте… Но мало того, что я не показываюсь на улице! Даже дома нет мне счастья! Вместо того, чтобы упасть на диван и читать взятую полгода назад у Катьки книжку «Бегущая с волками» (необходимую каждой женщине, озабоченной самопознанием) или хотя бы смотреть по телевизору что-нибудь приятно отупляющее, я сижу, скрючившись в три погибели и луплю по клавиатуре, как проклятая. И хоть бы от этого был какой-то прок! Сколько я написала за полмесяца? А сколько из этого осталось в виртуальной папке с незатейливым названием «Детектив 3»? Пара куцых файлов: в одном – строчки три, в другом от силы десять. Одна радость, прогресс позволяет обходиться без бумаги, а то страшно подумать, сколько деревьев погибло бы зря!

Я нашарила на столе пачку «Парламента» и, неприятно пораженная ее легкостью, заглянула внутрь. В пачке сиротливо перекатывались две сигареты. Как такое могло произойти? Я же открыла новую, прежде чем сесть за компьютер… Не веря в очевидное, я перевела взгляд на пепельницу, и обнаружила, что та до краев полна мятыми окурками. Итак, у меня осталось только две сигареты. Жизнь становится все более удивительной. Но, к сожалению, все менее прекрасной.

Жадно затянувшись предпоследней сигаретой, я подняла глаза вверх, на висящую над столом пробковую доску. На доске, утыканной кнопками всех цветов и калибров, болталось немало ценной дряни. Несколько фотографий: мама на верблюде, разрумянившаяся Катька, тянущая рюмку к объективу, я в обнимку с обнаженным мраморным мужчиной представительной наружности… Визитные карточки, рекламные листовки, огрызки бумаги с неизвестно чьими телефонами… А в самом центре доски на четырех золоченых круглых кнопках – изготовленный на домашнем принтере транспарант формата А4. Надпись суровым крупным шрифтом – таким в годы революции набирались заголовки большевистских газет: «НИКОГДА! НЕ ЖДАТЬ! ТЕЛЕФОННЫХ! ЗВОНКОВ!». Да, призыв уже устарел. Телефонных звонков я ни от кого больше не жду. Негромко хмыкнув, я завела новый файл, постучала по клавишам, пощелкала мышью и отправила результат в печать. Принтер замигал зелеными огоньками и, попыхтев немного, выложил в лоток лист бумаги.

Я взяла лист за уголок и помахала им в воздухе, чтобы дать чернилам высохнуть. Отколола старый лист с пробковой доски и заменила его свежим.

Новый лозунг гласил: «КУРИТЬ – ЗДОРОВЬЮ ВРЕДИТЬ!».

Сделав последнюю затяжку – огонь дошел почти до самого фильтра, – я смяла окурок о дно пепельницы, закрыла ноутбук и, старательно отгоняя образы глинтвейна и блинчиков с малиновым сиропом, настойчиво маячившие перед моим мысленным взором, поплелась на кухню – нанести неофициальный дружественный визит холодильнику.

Но не успела я сделать и двух шагов, как дверной звонок издал душераздирающую трель. Человек неопытный решил бы, что в доме начался пожар или в милицию поступил сигнал о заложенной бомбе, но я даже не подпрыгнула, только с невозмутимым видом сменила направление движения и вместо кухни направилась в коридор.

За дверью, как и следовало ожидать, стояла Катька, запорошенная снегом, словно Дед Мороз. Сходство с милым дедушкой довершали два туго набитых пакета с логотипами универсама «Перепутье».

– Ты хоть знаешь, сколько времени? – спросила я вместо приветствия.

– Главное, ты знаешь! – заверила меня Катька, тоже не обременяя себя следованием этикету, и, не дожидаясь моего приглашения, вперлась в коридор, задевая пакетами стены и дверь. Один из пакетов отозвался на удар подозрительно знакомым позвякиванием. – Я просто шла мимо, гляжу, у тебя в окошке свет горит. Дай, думаю, зайду!

– Какое у тебя хорошее зрение, – восхитилась я. – Ты увидела свет от самого «Перепутья», и это при том, что у меня окна на другую сторону!

Ничуть не пристыженная, Катька самодовольно хрюкнула.

– Ну, я не виновата, что гора не идет к Магомету! – она сунула пакеты мне в руки, а сама стряхнула с плеч дубленку и, размотав с шеи шарф, полезла за тапками. – Мы с тобой уже сколько не виделись? Месяц?

– Какой еще месяц? Я на прошлой неделе к тебе заходила! В понедельник что ли, – прокряхтела я. Пакеты оказались тяжеленные.

– Что ты с ними обнялась, как с родными! Неси на кухню! А то уронишь еще по своей любимой привычке… «Заходила» она! Забежала, взяла двести рублей до получки и смоталась! Даже чаю не попила!

– Знаю я твои чаи! Ты их сначала полчаса кипятишь, потом полчаса наливаешь, потом полчаса подливаешь!

– Не нравится – не дружи!

– Да как с тобой не дружить, если ты на дом являешься!

– Являются только черти и призраки! Я прихожу!

– А время, кстати, как раз для призраков. Двенадцатый час, между прочим! А мне завтра на работу!

– У меня, можно подумать, выходной! – пожала плечами Катька, выкладывая на стол содержимое пакетов – нарезанные тоненько колбасы и сыры, пачку масла, хлеб, маринованные огурцы, оливки, двухлитровый пакет сока, две бутылки «Либфраумильха» и, конечно же, полукилограммовый пакет пастилы.

Я проглотила переполнившую рот слюну. В холодильнике моем, который я так и не успела проинспектировать, не было ничего, кроме антикварной банки морской капусты, купленной, кажется, еще бабушкой в эпоху тотального продуктового дефицита начала девяностых. А заглянуть туда я собиралась из чисто научного любопытства – втайне надеясь найти там повесившуюся от полной безысходности мышь.

Скомкав пакеты и отправив их в шкафчик под раковину, Катька покрутила носом и решительно направилась в комнату, где первым делом кинулась к балконной двери и, оглушительно кашляя, распахнула ее настежь.

– Надо ж так надымить! Кстати, отличный лозунг – как раз по теме! Как ты можешь тут находится, я не понимаю? Не комната, а газовая камера какая-то!

– Это что, – с гордостью ответила я. – Когда я, дописав свою вторую книжку, открыла окно, оттуда повалил такой дым, что соседи вызвали пожарных… Кстати, а сигарет ты, случайно, не купила?

Катька, не снизойдя до ответа, помотала головой и покрутила пальцем у виска. Потом с интересом осмотрела комнату.

– Извини за бардак, – торопливо сказала я. – Я не знала, что ты придешь, поэтому, сама понимаешь, не убралась.

– Как будто ты к моему приходу убираешься.

Я запрыгала на месте потирая ладонями плечи.

– Убираюсь. Пепельницу вытряхиваю. Слушай, закрой дверь, а? На улице не май, между прочим!

Не обращая внимания на мои телодвижения, Катька сказала:

– Я смотрю, любовная лодка окончательно разбилась о быт…

Я перестала подпрыгивать и спросила:

– Ты о чем?

– О чем, о чем… Тебе никто не звонил? – на слове «никто» Катька сделала ударение. Даже тупица поняла бы, что на самом деле имелся в виду кто-то – причем кто-то вполне конкретный. Я надменно подняла брови:

– А кто мне должен был звонить?

– Наверное, королева Елизавета Вторая! Не надо прикидываться дурой, ладно? Можно подумать, я и так не поняла, что не звонил.

– Ты что, погадала на меня, прежде чем придти? – хмуро поинтересовалась я.

– Зачем мне гадать. Мне вон этого достаточно.

И Катька кивнула в сторону дивана, над которым висела в простенькой деревянной рамочке фотография молодого человека неземной красоты. Молодому человеку – немного больше двадцати, а фотографии – чуть-чуть поменьше. От времени она выцвела и побурела, но красота времени неподвластна. А красоты больше, чем может вынести романтическая девица – особенно, если девице недавно исполнилось двенадцать лет. Мне, конечно, уже давно не двенадцать, но и сейчас сердце мое иногда сладко замирает… Впрочем, бог с ним, с сердцем… А фотографию эту все, конечно, помнят, даже те, у кого при виде молодого человека вместо тахикардии начинались рвотные спазмы. Кто не помнит, тому я подскажу.

Кудри по плечам, на плечах кожаная куртка с погончиками, вся в заклепках, молниях и бахроме, а под курткой – кружевная рубашка, ворот расстегнут и широко распахнут, что позволяет влюбленным глазам многие годы замирать на самых красивых в мире мужских ключицах (фантазия между тем заходит гораздо дальше). Губы прекрасного юноши тронуты легкой усмешкой и сиреневатым перламутром, разноцветные глаза, глядящие в самую душу, подведены черным. Руки скрещены на груди, на безымянном пальце правой – о, горе! о, тоска! – обручальное кольцо. Вообще, надо сказать, для восьмидесятых годов прошлого века все очень скромненько – ни тебе черного лака на ногтях, ни золотых блесток в волосах, ни крестов и английских булавок в ушах, ни бриллиантов в зубах.

– Ну и что, – я пожала плечами. – Эта фотография тут всю жизнь висит. С тех пор, как ты мне ее на день рождения подарила… И не рассказывай мне, пожалуйста, что она стоила пять рублей и что ты ради меня оторвала от сердца сбережения, которые складывала в копилку с первого класса. Я это помню, и моя благодарность до сих пор не знает границ.

– Между прочим, под ней даже пятно на обоях осталось светлое, и кое-кто, когда в первый раз пришел к тебе в гости и увидел это пятно, сказал, что здесь пора делать ремонт, и даже пообещал тебе в этом посодействовать, – и Катька выжидающе посмотрела на меня.

Я выдержала ее взгляд, не дрогнув, но к горлу подкатил комок. Ох, тошно мне стало!

Не дождавшись от меня реплики, Катька сказала:

– Я так понимаю, ремонта не будет. Раз фото Зигфрида вернулось на старое место.

Я подошла к балконной двери и вдохнула полной грудью ледяной воздух. Повернулась к Катьке и ответила:

– Не будет.

Закрыла дверь и пошла на кухню. Катька поскакала за мной:

– Вот урод! Козел! Так я и знала. Поэтому я и пришла!

– Ты настоящий друг, – грустно сказала я. – Давай поедим. Может, мне немного полегче станет.

– Мы поедим, выпьем, а еще тут у меня есть… такое, такое!

Если бы это была не Катька, а кто-нибудь другой, я бы подозрительно спросила: «Надеюсь, не фаллоимитатор?». Но это была Катька, поэтому мой вопрос прозвучал совсем по-другому:

– Ты составила новый рецепт приворотного зелья?

– Лучше! – с громадной убежденностью заверила меня Катька.

Не знаю почему, но мне вдруг страшно захотелось поверить, что на сей раз какое-то чудо наконец случится.

2

К полуночи, когда первая бутылка «Либфраумильха», опустев, отправилась под стол, а окружающие предметы слегка потеряли четкость контуров, Катька, размотав длинную цепь лирических отступлений, досказала невероятную историю своей институтской приятельницы Мишкиной, широко известной в узких кругах под именем Мыжж.

Мыжж никак не могла найти свое счастье и устроить личную жизнь. Сперва она сделала аборт от парня с соседнего потока, потом прогремела на весь институт тайным романом с профессором. Не успело роман всплыть на поверхность, как неутомимая Мыжж оставила профессора с его женой, двумя детьми и тремя внуками, ради доцента – разведенного, но, как впоследствии выяснилось, сильно пьющего. Впрочем, вскоре порвала и с доцентом – разрыв по мощности равнялся полутора тоннам в тротиловом эквиваленте – и тут же намертво завязла в пылких, но странных отношениях со знаменитым на всю страну психологом. Отношения были так сложны, что Катька, собравшись по ходу повествования посвятить меня в детали, быстро сбилась, замахала руками и бросила это бесполезное занятие. Короче говоря, все в жизни Мыжжи шло наперекосяк, пока она не открыла для себя древнюю науку под названием фэн-шуй.

– Тьфу-у-у! – я разочарованно махнула рукой. Чудес не свете не бывает, конечно. Отчего мне вдруг примерещилось, что Катька вдруг достанет из рукава волшебную палочку вместо своих обычных шарлатанских штучек?

– Ничего не «тьфу»! Ты слушай!

Мыжж досконально изучила литературу и рьяно принялась за дело – всю квартиру перекроила в соответствии с мудрым китайским учением. Несмотря на жалобы родителей и угрозы младшего брата навсегда уйти из дома, переклеила обои, передвинула мебель, переставила цветы, перевесила картины и зеркала, в своей комнате устроила даже маленькую перепланировку…

– Правда, я тебе скажу честно, там и раньше был филиал Кащенко, а теперь вообще находиться невозможно. У нее теперь потолок такого ярко-розового цвета! А стены – оранжевые. И она срезала все углы.

– Это как?

– Как! Поставила из гипсокартона перегородки диагональные. Так что теперь комната стала малек поменьше, но зато у нее не четыре угла, а восемь.

Я содрогнулась.

Однако скорбные труды Мыжжи не пропали даром. Вернувшись глухой ночью от возлюбленного-психолога, она кралась к себе в комнату по темному коридору, совершенно забыв о собственноручно проведенной перестановке, споткнулась о горшок с пальмой, упала и сломала ногу.

– Вот это я называю: удача повернулась лицом!

– Да подожди ты!

В больнице Мыжж познакомилась с симпатичным, молодым, холостым, бездетным и непьющим хирургом, и они собираются подать заявление в загс, как только она научится ходить на костылях. Они даже уже отпраздновали помолвку, и он подарил ей новую стиральную машину и кольцо с горным хрусталем.

– Лучше бы он подарил ей кольцо с бриллиантом, – скептически заметила я.

– Вместо того, чтобы придираться, достала бы лучше бутылку из холодильника! И вообще, чем делать такую кислую рожу, взяла бы ручку с бумажкой и записала бы! Классный сюжет для романа, причем я дарю его тебе совершенно безвозмездно. Мыжж, я думаю, тоже возражать не станет.

– Кажется, ты забыла, что я пишу не дамские романы, а детективы, – сказала я, ставя на стол вторую бутылку и старательно протирая ее влажной тряпкой.

– Подумаешь! Всякая любовная история, если над ней хорошенько подумать… э-э-э… может превратиться в детективную. Представь себе, что Мыжж сломала не ногу, а шею. Не дай Бог, конечно, она хоть и дура клиническая, но я ее все-таки люблю… Чем не детектив?

– Несчастный случай, как и самоубийство, – прокряхтела я, закручивая штопор в пробку, – не может быть сюжетом детективного романа. Вот если бы не Мыжж, а какой-нибудь родственник… Или еще лучше психолог… сломал себе шею… и если бы это падение было подстроено, тогда – другое дело.

– Ну вот же! Сюжет и готов! И название можно дать красивое: «Убийство в стиле фен-шуй»!

– Очень красивое название. Главное – оригинальное.

Катька недовольно покачала головой:

– На тебя не угодишь.

– Очень даже угодишь. Только не надо рассказывать мне всякую чушь про Мыжж и фэн-шуй! – выдернув пробку из бутылки, пробурчала я.

Катька надулась:

– Отлично. Про меня ты слушать тоже не желаешь?

– Про тебя как раз очень даже желаю. Но ты же меня уже час своей Мишкиной изводишь!

– Потерпи немного, сейчас и до меня, а потом и до тебя дойдем!

Я свинтила пробку со штопора и, швырнув ее в мусорное ведро, удивленно спросила:

– А я-то тут при чем?

– Всему свое время! – таинственно сказала Катька.

Итак, на прошлой неделе Катька навестила болящую Мыжж, насладилась видом восьмиугольной комнаты с оранжевыми стенами и узнала о счастливых переменах в мыжжиной судьбе. Катьке же похвастаться было совершенно нечем. И обои у нее в комнате были какого-то скучного песочного цвета, и личная жизнь завязла на месте, словно муха на липкой ленте, и сдвигов никаких не предвиделось. Катькин любимый мужчина всем был хорош – и умен, и мускулист, и тремя годами ее моложе, хотя и на три сантиметра ниже, и превосходно зарабатывал честным трудом сразу в нескольких ветеринарных клиниках, и души в ней не чаял, и даже дарил цветы не только на день рождения и Восьмое марта… Но последние два месяца они совсем перестали видеться. Звонил он ей, правда, каждый день, и каждый день, услышав в трубке его усталый голос, она с ужасом ждала, что именно сегодня узнает страшную правду: он ее больше не любит… он встретил другую… он пережил духовный кризис и решил уйти в монастырь… он нашел свое счастье с другим ветеринаром, причем мужчиной… Иногда ей хотелось самой предложить ему на выбор все эти варианты и спросить, что, черт побери, происходит, но она слишком боялась услышать в ответ: «милая, я уже месяц, как женат, и все не решаюсь тебе сообщить».

И тогда Мыжж, словно какая-то фея-крестная, вручила Катьке волшебную вещь.

– Какую? – спросила я, наклоняясь за упавшим с вилки куском сыра.

– Увидишь!

Таинственную вещь сама Мыжж положила в какой-то сектор Супружества – как раз перед судьбоносным падением в коридоре, – и приписывала ей невероятную магическую силу. Терять Катьке было решительно нечего, не считая почти потерянного ветеринара, так что вещь она взяла, посвятила целый день поиску сектора Супружества в своей квартире, и вещь туда положила. Настроение у нее при этом было самое отвратительное, и, чтобы хоть как-то заглушить грусть-тоску, она бесперебойно поглощала чипсы, печенье, семечки и шоколадные батончики с орехами. Неизвестно, что подвело Катьку – качество продуктов или их количество, но только к вечеру ей стало плохо. Приступы жесточайшей рвоты сменялись не менее жестоким поносом, а температура взлетела до небес.

– Выползаю я из тубзика, ползу по стеночке и думаю: ну, все, помираю…

– Господи, что ж ты мне не позвонила!

– Да я позвонила, у тебя никто не отвечал.

– А мобильник на что?

– Ну, я подумала, раз тебя дома нет, вдруг у тебя личная жизнь наладилась, а я со своими болячками все испорчу…

– Вот дура! Какая, к черту, личная жизнь! Я от безысходности в книжный магазин к метро пошла, чтобы от черных мыслей отвлечься! Только деньги зря потратила…

– Вечно ты так! Одна поперлась, меня с собой позвать даже в голову не пришло!

– Так я подумала – выходные, у тебя мама в Суздале, к тебе, наверное, Марат приехал, у вас любовь и счастье, а тут я влезу, со своей ипохондрией и книжным магазином…

– И кто из нас дура, я не знаю! Таким дурам, как мы с тобой, думать просто противопоказано. Когда мы не думаем, все происходит как-то само собой, а как задумаемся, все начинаем делать через задницу. Ну, не важно… Короче, проблевалась я в очередной раз, а тут телефон звонит. Я пока до него доползла, чуть коньки не отбросила. Беру трубку – Маратик звонит! А у меня голосок – два дня до смерти, три до похорон. Он перепугался до смерти, говорит: жди, еду! А я легла и думаю: давно мне надо было отравиться… Реву и шепчу: «ну вот, хоть повидаю его перед смертью!». Не надо на меня так смотреть! У меня температура под сорок была и полное обезвоживание организма. Откуда только слезы брались, не понимаю.

Марат примчался с такой скоростью, будто на метле прилетел. И тут открылось невероятное. Оказывается, он купил квартиру и ремонтировал ее в бешеном темпе, встретить там с Катькой Новый Год и сделать ей предложение!

– А так как я собиралась вот-вот отбросить коньки и рыдала в три ручья от счастья, что он не женился на другой бабе, он с перепугу сделал мне предложение, не отходя от кассы, и кольцо немедля подарил, а сегодня мы с ним заявление в загс подали, так что можешь меня прекрасным образом поздравить!

Я взвизгнула и полезла к ней с объятьями и поцелуями, попутно смахнув на пол тарелку.

Когда мы собрали с пола пельмени и осколки, и, в меру своих скромных способностей, протерли линолеум, Катька сунула мне под нос правую руку:

– У меня-то колечко с бриллиантом, не то, что у Мыжжи! А ты – курица! Весь вечер размахиваю им у тебя перед носом, а ты даже не заметила!

Бриллиант сверкал и переливался. Я завистливо вздохнула:

– Красотища…

– А все фэн-шуй!

Может, мне тоже надо найти этот сектор Супружества и что-нибудь в него положить? Фэн-шуй, конечно, полная ерунда, и всерьез верить в него так же разумно, как искать цветок папоротника. Но с другой стороны, какая разница? Мне терять уж совсем нечего, у меня нет даже жениха-ветеринара. И вообще, никакой личной жизни, только печальные воспоминания и два опубликованных детективных романа. И еще третий, начатый, но ненаписанный, упорно не продвигающийся дальше десятой страницы.

– Ну, и что это за штука такая волшебная?

– Ага! – торжествующе сказала Катька.

Сорвалась с места и ускакала в коридор, откуда вернулась помахивая сумкой. Открыла молнию и извлекла на свет божий нечто невообразимое – маленькую ярко-красную подушечку в форме сердца с золотой петелькой и белой вышивкой «I ♥ YOU».

– Это вот то самое, да? Вот та чудодейственная вещь? – на всякий случай уточнила я.

– Да!

– Все-таки тебя крепко сглазили на той тусовке с участием Верховного Шамана Камчатки, – сказала я. – А Мыжж твою, похоже, вообще в детстве уронили с крылечка.

Катька свирепо сверкнула глазами.

– Говори что угодно! Если ты сама не можешь устроить свое счастье, я сделаю это за тебя, даже если мне придется тебя отлупить и связать по рукам и ногам!

Я захихикала, а Катька снова полезла в сумку и выложила на угол стола какую-то штуку, формой и видом напоминающую то ли хоккейную шайбу, то ли баночку из-под советского черного гуталина – из тех, которые мы в детстве с удобством использовали для игры в классики, наравне с круглыми жестяными коробочками из-под зубного порошка «Особый».

– Что это? – недоуменно спросила я.

– Щас!

Еще немного порывшись в сумке, Катя достала потрепанную книжицу в мягкой обложке, сплошь покрытой какими-то значками и иероглифами. Среди иероглифов затерялась и кириллица. «Краткое пособие по фэн-шуй», прочитала я.

Катька отставила недопитый бокал с вином и ринулась из кухни в комнату. Я свое вино почему-то допила залпом и последовала за ней.

Откинулась крышечка, и то, что выглядело как банка из-под гуталина, оказалось компасом («геомантический китайский компас ло-пань», пояснила Катя). Крошечная намагниченная стрелка находилась в центре большой круглой таблицы с черточками и иероглифами – красными и черными. Основные четыре стороны света были помечены иероглифами, а промежуточные – латиницей. У меня возникло подозрение, что только латинские буквицы и делали компас пригодным к употреблению. При всем моем высоком мнении о Катькиных способностях, я что-то сомневаюсь, что она успела за несколько дней даже очень интенсивных занятий выучить китайский.

Передвигаясь по комнате с нестерпимо серьезным видом, подруга бормотала себе под нос что-то про инь и янь (я обрадовалась знакомым словам) и про энергию ци (я не рискнула спрашивать, что это такое, опасаясь появления на сцене новых китайских терминов).

– Так, ну теперь все мне ясно. Вообще-то, довольно погано, что у тебя в квартире только одна комната. С точки зрения фен-шуй исключительно вредно, что одно и то же помещение в доме используется и как гостиная, и как спальня, и как кабинет, – наконец высказалась Катька.

– Знаешь, мне тоже хотелось бы больше. Может быть, фэн-шуй решит мою проблему, и каким-нибудь образом прибавит мне пару-тройку комнат?

– Фен-шуй – это наука, а не колдовство! – сурово ответила Катька.

Я благоразумно воздержалась от комментариев.

– Но, в нашем конкретном случае, то, что у тебя только одна комната, может быть, и неплохо. Мы быстро определим, что где находится… Так… Сектор Взаимоотношений, он же Сектор Супружества, с которым мы и собираемся работать – вот!

И Катька театральным жестом указала на мое рабочее место – однотумбовый письменный стол, на котором с трудом помещались ноутбук, принтер, лампа на гибкой ноге, стеклянная пепельница размером с добрую тарелку (вся, как уже было сказано, загаженная окурками) и три высоченных стопки книг и бумаг, одна из которых угрожающе накренилась набок, ни дать ни взять Пизанская башня, готовая вот-вот обрушиться. Справа к письменному столу был придвинут раскладной журнальный столик, на котором стоял массивный черный телефон пятидесятых годов прошлого столетия и пишущая машинка «Оптима» – ненамного моложе телефона. И машинка, и телефон были моими трофеями, добытыми лет десять назад в библиотеке редакции «Социалистического правосудия», где они пылились много лет, вместе со старыми номерами журнала, которые я по долгу службы должна была разобрать, рассортировать, занести в каталог и кое-что отдать переплести. Хищению социалистической собственности никто не препятствовал – она была давно уже списана в утиль, и оставалась в стенах редакции только оттого, что ни у кого не нашлось ни времени, ни желания дотащить тяжеленную рухлядь до помойки. У меня нашлось, и рухлядь, подвергнутая несложному ремонту, оказалась отлично действующей. Жаль вот только, что бюст Сталина, переходящее красное знамя и либретто корейской оперы «Молодые сады» кто-то свистнул из библиотеки прямо перед моим носом. Телефон, конечно, служил только для красоты, а машинкой я иногда пользовалась, чтобы надписать почтовые конверты, открытки или наклейки на видеокассеты.

– Примерно что-то похожее я и ожидала увидеть! – произнесла Катя торжествующе.

Ничего еще толком не понимая, я все-таки сообразила – что-то в Секторе Супружества и Взаимоотношений создает прямую и явную угрозу для Взаимоотношений, не говоря уж о Супружестве, и мое недомыслие чревато всевозможными ужасами.

– Что, все так плохо?

– Ты ведь Дерево, как и я, – объявила Катя.

С тем же успехом, она могла выйти во двор и обратиться с этим сообщением к любому тополю или клену. Вглядевшись в мое одеревеневшее от непонимания лицо, она перевела свои слова на человеческий язык.

– Мы с тобой одногодки. Год деревянного Тигра, понятно?

– А… Ну да, – обрадовалась я.

Катя в очередной раз перелистала свою книжицу и вскрикнула:

– Вот! Вот о чем я и говорю! Слушай: «Старайтесь избегать выраженного присутствия Металла в вашей спальне, поскольку этот элемент противоположен Дереву и может привести вас к убеждению, что в дружеских или интимных отношениях нет никакой ценности». А у тебя металл – целая куча металла! – прямо-таки в самом Секторе Взаимоотношений! Мало того, ты все время работаешь здесь, то есть металл производит чертову прорву деструктивной энергии! Этой, как ее… – она опять зашуршала страницами: – …Ша ци! Какая может быть личная жизнь, когда ты все гробишь работой!

– И что теперь делать? – почти испуганно спросила я.

– Как что?! Переставить пишущую машинку! – и Катя с изумлением посмотрела на меня. – Что я сказала такого смешного?

Я села на пол, повизгивая и подвывая от избытка чувств. Смеяться и стоять одновременно не было сил, учитывая полбутылки вина, стремительно разносимой потоком крови по моему и без того ослабленному напряженной работой организму.

– Т-ты… – наконец произнесла я, – ты сначала попробуй ее поднять! Мы когда с Артемом сперли ее из «Социалистического правосудия», он чуть не надорвался, пока ее тащил! А ведь он чемпион Москвы по пауэрлифтингу в тяжелом весе среди юниоров! И потом, допустим, ты стала чемпионом России по пауэрлифтингу в супертяжелом весе, и вообще, ты дочь Шварценеггера! Оглянись вокруг! Куда ты ее поставишь? Мне на голову?

Катька оглянулась по сторонам. Могла бы поверить мне на слово. Пузатый платяной шкаф и стеллажи с книгами съедали большую часть комнаты. Тумба с аудиосистемой, двухместный раскладной диван и кресло-кровать занимали остальную часть. А еще стоял горшок с пальмой, которую мне подарил Артем на позапрошлый день рождения, масляный радиатор, на котором в настоящий момент сушились две пары трусов, и лестница-табурет – карабкаться к полкам под потолком.

– На пол можно! – в конце концов выдала Катька.

– Извини пожалуйста, я не Мыжж! Я не готова ломать ногу, даже ради знакомства с симпатичным хирургом!

– Вот! Вот!!! Потом не говори, что нет счастья в личной жизни! Потому что счастье в личной жизни приходит только к тем, кто ради него готов на все!

– Послушай, в прошлый раз, когда ты учила меня жизни, ты велела мне носить юбку и каблуки. Я ношу! У меня мерзнет задница! Я поскользнулась и разбила колени в гололедицу! Но я ношу! И ресницы крашу каждый день! А машинку переставлять и ноги ломать – не стану!