Страсти по Фаусту. Роман

© Светослов, 2019

ISBN 978-5-4483-2238-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Однажды чудесным ранним утром в прекраснейшем небесном саду, озарённом лучами рассвета, в этой идиллии, овеянной волшебством лёгкой дымки, среди пышных трав и цветов под деревом с налитыми плодами сидели, беззаботно откинувшись в шезлонгах, двое – Фауст и Маргарита, облачённые в ослепительно белые одежды. Волосы Фауста были благородно убраны в косу, взгляд его проницательный улавливал всё, что входило в его обзор; весь он был овеян волной вдохновенья. Маргарита одухотворённо смотрела на Фауста; её локоны дивных волос светились бликами раннего безмятежного утра, мягко ложась на изящные плечи, и жемчуг филигранного ожерелья возвышал её грациозность, отсверкивая лучами зари. Оба они пребывали в состоянии всеутоляющего блаженства, коим напоено светоносное пространство небожителей.

Маргарита, окинув ясным взором пространство Сада, трепетно обратилась к Фаусту:

– Мой милый Фауст, как прекрасно! Какие кроны и цветы!.. Какое небо! И дыханье туманных трав, что под росою так веселят свободу взгляда… И светел милостью простор. Как птицы чувствуют его! Повсюду – свет и совершенство. И всё – в любви неутолимой. Свобода нам являет чудо…

Фауст, взглянув на Маргариту, так же поэтически ей ответил:

– Да, Маргарита, мир спокоен; душа светла и воздух чист. Любовью жизнь напоена. Нам явлен дар, и мы, внимая живому Свету, его храним в своей душе, дыша Бессмертия единством. Но…

Он сделал паузу, что-то обдумывая.

Чуткая Маргарита тут же спросила:

– Любимый, что тебя тревожит? Какие думы дух печалят?

И Фауст ей ответил:

– О нет, любимая. Печаль – не мой удел. Я просто вник нагим дыханьем в пространство прозы… И эта проза наполняет гудящий мир людей, что суетою одержимы, там – на Земле. Да-да. Я чувствую его. И вот, что думаю: мы как-то можем им помочь…

Маргарита слегка напряглась:

– Но ведь для этого нам нужно вжиться в прозу…

Фауст же невозмутимо произнёс:

– Несомненно. И мы попробуем… Я помню – есть страна необычайная, – Россия, так её зовут. И в той России – удивительный народ; там люди очень интересные живут, – они горят столпом идей. Но гасят ту стихию другие люди – неинтересные и скучные… Да. И вот, что мне пришло на ум: а не внедрить ли в эту драму земной суровой суеты живую искру вдохновенья, что так чудна и животворна?.. И может даже посетить тот грозовой и несравненный дивный край…

– Но я – с тобой, – тут же молвила Маргарита.

– Да-да, конечно. Но это – позже… А пока – не помешало бы подкинуть им пару свеженьких идей… Ничто так дух не облегчает, как естество импровизаций; и дум полёт свободе ближе, чем блажь тоски в пылу апломба. Душе – любовь, она с мечтою заодно; идея – воля!

Фауст оживлённо посмотрел на Маргариту, глаза его озарились вдохновением.

Маргарита решительно провозгласила:

– Как дух тебе велит, – так пусть и будет!

И Фауст ответил:

– Ну, тогда – за дело, дух! Идеи будут смелы и внезапны.

И тут вдруг ему на голову упало яблоко.

Фауст весь озарился, поднял этот стихийный плод Провидения, и возбуждённо воскликнул:

– Да будет так!..

И он ловко подбросил яблоко вперёд. Оно, описав дугу в воздухе, исчезло в туманных травах…

И в этот момент что-то произошло в пространстве, и всепроникающая музыка заполнила стихию этого дивного мира…

И всепоглощающий туман мистически окутал всё, и неизвестно, сколько времени длилось это притягательно-пьянящее действо, но когда это волшебное марево растворилось в пространстве непуганой свободы, изменился и вид окружающий, а затем новые образы обнажились в реальности вечной и непредсказуемой, многотональной и обескураживающей…

1. Секретное совещание

Ранним утром в одном из южных городов необъятной России, в небольшой провинциальной резиденции его, за офисным столом с оргтехникой сидел серьёзный человек в штатском, – главный сотрудник секретного управления, можно сказать – лидер особой структуры, имеющей доступ ко многому… Ну а поскольку структура эта была секретной, то и фамилию сего лидера мы озвучивать не можем; ясно лишь одно: человек этот являл собой воплощение натуры несгибаемой и хваткой, умевшей ловить суть и держать её крепко. Он, этот солидный муж в строгом костюме озабоченно смотрел на своих подопечных, сидевших напротив в ожидании дальнейших указаний… Лидер собрался с мыслями и по-деловому изложил:

– Значит, так; я собрал вас всех в столь ранний час для того, чтобы сообщить вам наиважнейшую информацию, побуждающую к экстренным действиям. Ситуация непредвиденная, можно сказать – неадекватная. Только что я получил сведения о появлении в нашем городе необычного объекта, очень напоминающего НЛО… Но! Есть версия, что это вовсе не НЛО…

– А что? – тут же спросил один из подчинённых – озабоченный интеллигент со взглядом ботаника.

Главный смерил взглядом любознательного клерка и скрупулёзно ответил:

– Есть предположение, что этот необычный объект, именуемый как НЛО, является объектом разведки… И этот объект сканирует наше родное пространство, выявляя все наши сильные и слабые стороны; а мы тут, понимаешь, ворон считаем. А может даже это ноу-хау террористов. Нынче техника – на грани фантастики…

– А что же делать? – вмешался другой подчинённый, – худощавый мужчина зрелых лет в больших очках, которые он то и дело поправлял.

Главный вздохнул и выложил:

– Что делать, что делать; в первую очередь – быть предельно внимательными ко всему. Все наши защитные установки переведены в усиленный режим. В общем, так: в связи с вышеизложенным неадекватным событием принято решение о переименовании нашего города…

Сказав это, лидер слегка нервно мотанул головой, – как бы сам не врубаясь во всё, что он изложил, и от этого на мгновенье смутившись; но тут же взял себя в руки и сделал серьёзный вид, побуждающий к экстренным действиям.

Тут клерк-очкарик совершенно изменился в лице и растерянно вымолвил:

– И как же наш город будет теперь называться?..

Главный мудро глянул куда-то в пространство, затем чутко посмотрел на клерка в очках и с наслаждением произнёс:

– Наш город теперь будет называться Обломов… Быть может, это будет носить временный характер. Всё зависит от дальнейших событий. М-дас…

Возникла вполне резонная пауза. И эта пауза, несомненно, могла бы затянуться и вылиться в некие фантастические грёзы с последствиями подсознательной хандры, если б не опыт и мудрый нрав предводителя.

– Вопросы есть? – спросил главный.

Тут опять в разговор вступил тот самый дотошный клерк в больших очках:

– А как же быть с пропиской? Ведь все наши люди прописаны не в Обломове…

Главный разулыбился и ответил:

– Умён ты, Ершов. Но мы не тупее. Уже всё продумано. Все, прописанные в нашем городе автоматически считаются обломовцами, или обломовчанами, – кому как по душе. И все инстанции будут это учитывать.

Тут раздался резонный вопрос другого подчинённого:

– А какая всё-таки цель в переименовании города?

Главный и здесь не растерялся:

– Цель одна: не дать проникнуть в наш истинный город всяким лазутчикам и охмурителям. Кумекаешь, Синицын? Это тебе не на джипе выруливать. Они, допустим, захотят навредить нам, проникнут в наш город, – да и заплутают как лохи, потому как окажутся в Обломове. Ты знаешь, почему великие люди себе псевдонимы придумывали? Для того, чтобы их настоящих не раскумекали и не прихлопнули втихаря. Стратегия!

– Я, кажется, понимаю, – произнёс подопечный Синицын, постепенно озаряясь изнутри тем светом, что делает взгляд проницательным и глубинно-загадочным. – Это нечто вроде невидимой трансформации с целью неуязвимости… На этом основана часть магических древних обрядов…

– Молодец, Синицын! Весомо кумекаешь! – похвалил главный. Он окинул взором подопечных и решил больше не травмировать свою душу и мозг дотошными расспросами озабоченных клерков. Он лаконично и назидательно резанул:

– Ну что, больше вопросов нет? Тогда все свободны. Всем быть на связи и ждать моих дальнейших инструкций.

По кабинету прокатился вздох облегчения. Главный сделал жест, и все люди покинули этот секретный кабинет.

Предводитель, оставшись один, тут же набрал номер телефона. Услышав ответ, он произнёс.

– Грозовой? С добрым утром. Ты уже в курсе?..

– А, Степаныч! Приветствую! Ты насчёт Объекта?

– Да. Насчёт его, окаянного.

– Мне уже всё сообщили, – ответил на том конце Грозовой.

– Это хорошо. А ты в курсе, что наш город теперь Обломов?

– Естественно. Разведка не дрыхнет.

– Окей. Будь на связи. Тут ожидается ещё кое-что…

– Что-то серьёзное? Что именно? – напрягся на том конце Грозовой.

И Степаныч детализировал это «именно»:

– В наших краях под личиной корреспондента действует опасный контрабандный челнок; подпольная кличка – «Журналист». Он неуязвим, так как его в лицо абсолютно никто не знает. И ты, как профессиональный агент по борьбе с теневизмом, обязан его раскумекать и опечатать. И быть может, он замешан во всей этой петрушке с таинственным объектом-разведчиком…

Изложив всё это, главный вздохнул и отпил воды из стакана, что был под рукой.

– Корреспондент говоришь? Так-так, «Журналист»… Попробуем его вычислить, – рассудительно ответил Грозовой.

– Ну давай, готовься. Но пока об этом своим не сообщай; присмотрись, – чтобы не спугнуть и дров не наломать. Мне в ближайшее время должны сообщить его приметы, я тут же тебе позвоню. И тогда пришпоришь коня.

– Понятно дело.

– Ну давай, до связи!

Закончив разговор, предводитель Степаныч положил трубку и с облегчением опустился в кресло… Он вдруг задумался: «Всё ли правильно я сделал? Вроде лишнего не сболтнул… Да, странно всё это, и спешка какая-то оголтелая… будто новый Клондайк обнаружили… Если это реально крутой проект, значит, нужно держать всех на дистанции. Всех! И никаких поблажек. Иначе никак, – а то начнут мозг выносить по извилинам… Нынче народ-то без тормоза, да и жизнь теперь недешёвая… Ладно. Разберёмся. Надо бы ещё раз с Центром связаться, гладко так, чтоб ненавязчиво и лаконично. Они любят краткость. И много не говорят. Да, уточниться надо…»

Предводитель отвлёкся от своих нелёгких секретных дум и уставился в ноутбук. Он открыл один из файлов и принялся изучать его содержимое, беззвучно шевеля губами…

2. Лукоморьев. Информация свыше

В этот ранний час в одной из патриархальных московских квартир спал на диване прямо в одежде человек богемной внешности, это был режиссёр столичного Театра импровизаций Иван Лукоморьев. Внезапный бой стенных часов заставил спящего вздрогнуть, и тут же ему на голову с книжной полки свалилась книга И. В. Гёте «Фауст»… Он охнул и резко проснулся; тут же взял в руки эту книгу, упавшую на него откуда-то сверху, и прочитал название. Лукоморьев глянул на книжную полку, что над диваном, и задумался, глядя куда-то в пространство… «Это неспроста…» – обожгла его мысль. Внезапно он весь преобразился, полностью придя в себя, словно постиг нечто великое; в глазах его вспыхнуло вдохновение… Несомненно его осенила идея, – та, что ускоряет мысль, даря сердцу горячий приток новых сил. Он быстро встал, окончательно сбросив с себя дремоту, и подошёл к столу с компьютером, кипой листов и чайником. Окинув взором комнату с творческим беспорядком, Лукоморьев задержал внимание на крупном лозунге, что красовался над его рабочим столом на стене:

Режиссёр, твой подвиг – в сердце народа!

И тут он философски произнёс:

– Кто я – режиссер или мытарь страждущих? Ну, конечно же, – режиссер!.. Так. За дело!

Лукоморьев сел за стол и начал заядло вбивать текст на компьютере, периодически прикладываясь к чайнику с водой… Он закурил, что-то одержимо обдумывая… Внезапно компьютер выдал сигнал электронной почты. Режиссёр слегка нервозно открыл электронную почту и прочитал свежее сообщение:

«– Бога ради, подайте на похмел инвалиду искусства. В ближайшее время отработаю. Моя авоська – за Вашим окном…»

– Это ещё что за хрень? – произнёс Лукоморьев, изменившись в лице.

Он тут же обратил взор к окну и увидел полиэтиленовый пакет, привязанный за верёвочку – сверху… Режиссер озабоченно пошарил по карманам, посмотрел по сторонам, что-то обдумывая… Затем он встал и достал с книжной полки солидный фолиант – К. Маркс «Капитал». Лукоморьев прикинул «Капитал» на вес, держа его на ладони, затем открыл окно и наспех положил эту книгу в пакет на верёвке. Он высунулся в окно и крикнул:

– Эй, наверху, – вира!

Пакет с книгой резко ушёл вверх… Режиссёр закрыл окно, ёжась от утренней прохлады, облегчённо вздохнул и опять сел за комп.

Он посмотрел в монитор и вдруг напрягся:

– Стоп. А как же он мой адрес узнал? Странно… Ладно, потом разберусь.

Лукоморьев закрыл электронную почту и вновь принялся за работу…

И всё же вновь он отвлёкся и призадумался:

«А с какого это перепугу я должен вдруг дарить непонятно кому свои фолианты? Вот доброта безразборная… И что за тип этот с авоськой пакетной? Откуда он знает мой адрес? И кто он вообще? Видать, пропился, приболел так, что колотит всего, вот и пустился в тяжкие, лишь бы кровь оживить…»

И тут же внутренний голос ему ответил:

«Да не парься ты, Ваня, смотри проще на это, – с кем не бывает; ты вон тоже неделю назад так набрался на даче, что бокалы тряслись и деревья дрожали, – не от холоду ж ведь! За тебя горемыку – искусника драм и комедий испугались не в шутку, – всерьёз, чтоб куда не попал сгоряча по запарке в дремучем веселье. А с тебя спрос иной: кто ещё нам идей накропает и жизнь освежит новой ролью? То-то! Сбрось кручину и всякие думы пустые, у тебя вон – идея, да такая, что всех прошибёт до икоты и плакать заставит от радости жизни…»

Лукоморьев вздохнул и взбудораженно произнёс:

– Да, точно. И что я мозг сам себе выношу этой хренью? Ну приболел мужик. С кем не случается? А у меня тут свои приключения… Да. Нужно ускорить действие…

Режиссёр встал и начал прохаживаться по комнате, намысливая дальнейшие действия своей непредсказуемой пьесы… Он вдруг остановился и замер, точно пойманный чьим-то всезорким магическим взглядом… И в этом абсолютном безмолвии ему вдруг почудилось какое-то странное дыхание, это было похоже на южный поток ветра, возникшего неизвестно откуда, на прилив той тёплой игривой неги, что манит к себе, веселя и лелея своей всеохватывающей и неуловимой энергией… Лукоморьев выдохнул и решительно прошёл к столу. Он произнёс:

– Да, именно так! За дело!

И он, сев за стол, вновь принялся остервенело забивать свой нетленный проект в компьютер…

А между тем, Лукоморьев был режиссёром не робкого десятка, – он умел добиваться своего, и не только… И если в его мозг влетала идея, то она, эта идея уже никак не выпускала из своей чуткой хватки неугомонного режиссёра, и он, всецело это понимая, дарил ей свою сногсшибательную любовь и безотчётную преданность, забывая при этом о друзьях и соратниках, просто коллегах, и даже о женщинах… Насчёт последних нужно сказать особенное: наш герой Лукоморьев ценил прекрасный пол, но не совсем отвечал ему в критериях флирта и независимости, что объяснялось загадочным свойством его неоднозначной натуры; он не мог абсолютно отвлечься и положиться на женщину, – ну не в смысле преданности, нет, в другом. Он не мог рассчитывать полностью на себя по причине его оголтелого погружения в сферу многострадального и разнокалиберного искусства, от которого у него частенько срывало крышу в сторону тотального уединения и гипнотической эйфории, и если в этот умопомрачительный момент на его пути возникала прекрасная дама, то она тут же была соотнесена нашим героем к персонам второго значения по причине его нереального – гиперактивно-психоэпического состояния… Дамам это не совсем было понятно, а объяснять было некому. Он же, наш режиссёр, по возвращению в реальность начинал искать ту, что одарила его своим обаятельным целомудрием совсем недавно… Но её уже рядом не было. И он мучился от всей этой загадки жизни: «Ну почему, когда я работаю – тут же соблазны, а когда на свободе – никого не видать рядом? Вот есть же персоны, флиртуют по-разному. И подарки ценные преподносят, и на «Мерсах» катают»… Да, флирт должен быть филигранным, манящим и завораживающим, убийственно-притягательным, и за ним открываются тайные дверцы душ человеческих… Женщине важен спектр понимания… и внимания. А я что могу дать? Ожидание…» Но сила творчества брала своё, она брала верх над всеми соблазнами и страданиями, и герой наш вновь погружался в лавину своих фантастических грёз и страстей…

Вот и теперь, не отвлекаясь ни на что, он сидел и вбивал с немыслимой скоростью текст, становящийся реальностью нашего времени… Вот ведь застолбил же идею! Принял информацию! Но не будем его отвлекать, пусть кропает нетленку, создаёт свой шедевр. А мы глянем пока, что у нас этажом выше…

3. Бодун Никанорыча

В это самое время в другой московской квартире того же дома, не менее патриархальной, но значительно более скромной, в комнате с повыцветшими обоями и скромной мебелью возле распахнутого окна стоял худощавый мужик забомжелого вида – тот самый, что просил «на похмел инвалиду искусства»; именно он только что выудил за веревку «Капитал» в пакете, что ему презентовал на опохмел режиссёр, живущий этажом ниже, и теперь пребывал он в блаженном оцепенении от внезапной удачи в виде уникального фолианта. Это был Лев Никанорович Башковитов, бывший хакер и несостоявшийся живописец, любитель грёз и портвейна, а попросту – Лёва, или Никанорыч. И теперь Лёва Башковитов обезумевшим взглядом изучал этот солидный букинистический экземпляр, ниспосланный ему свыше, приходя в изумление от самого названия фолианта…

– Ну ни хрена себе, «Капитал»… Это знак…

Его напряг женский голос, доносившийся из спальни:

– Лёва! Ты что – окно открыл?! Ты совсем обалдел? Холод собачий! Что ты там делаешь опять?!

– Да щас, щас… – возбуждённо бросил Лёва, поняв, что создал сквозняк в открытой комнате. – Как дверь-то открылась? Вот же мистика, ё-моё…

Он быстро закрыл окно и суматошно сунул «Капитал» в тумбочку.

Затем он быстро сел за компьютер и закрыл электронную почту.

Тут в комнату вошла супруга Лёвы – Люба, женщина зрелых лет со следами былого очарования. Одета она была в простенький халат с объёмными карманами, на ногах были обычные домашние тапки.

Люба смерила взглядом супруга и с тоном дисциплинарного ментора произнесла:

– Ты что, опять за своё?

– Ничего страшного. Важное сообщение отправил, – быстро ответил Лёва.

– Кому это ты сообщения отправляешь с утра пораньше?

– Одному хорошему человеку… Да не волнуйся, никаких взломов, – уклончиво ответил Лёва и бросил невинный взгляд на жену.

– Смотри; а то будешь опять следы заметать… – с лёгким намёком ответила Люба.

– Мои следы – в невидимости; как это говорится – «not detected»… Недаром у меня фамилия Башковитов.

Лёва самодовольно потёр руки и приступил к отключению компа.

Люба вздохнула, скептически глядя на мужа.

Лёва выключил компьютер, встал и декларативно произнёс:

– Когда б я жил без домогательств, – я б с шансонетками дружил…

– Они бы от тебя весь голос потеряли, – иронично ответила супруга.

– А я бы им свой отдал.

И он издал грубовато-азартный возглас с хрипом. Люба тут же заткнула уши.

– Так-то оно лучше, – бросил Лёва и направился к выходу.

Но Люба его остановила:

– Ты не забыл, что сегодня нужно сделать?

– Помню всё, что знаю.

Лёва невинно посмотрел на свою опекунью, поняв, что сейчас всё начнётся…

Люба, мягко толкнув его на диван, отчеканила:

– Сядь, расслабься и подумай…

Лёва, откинувшись на диване, закатил глаза…

А в это время на улице, – во дворе этого мощнопанельного патриархального дома происходила интересная утренняя разминка в духе моржевания под музыку, а именно – по утреннему снегу бегал мужик в одних трусах, охая от холода; периодически он останавливался, обтирался снегом и тут же делал физзарядку. Рядом стоял магнитофон, и звучала всем известная песня:

– Если вы в своей квартире, —

Лягте на пол, три – четыре…

В квартире Башковитовых произошло оживление, вызванное этим необычным действием. В окно смотрела супруга Лёвы – Люба. Она поёживалась в домашнем халате, глядя на резвого мужика – физкультурника в трусах.

– Надо же… И не боится, – слетело с её уст.

– А чего ему бояться? Его хаты лишили. Поневоле заморжуешь, раздался сзади голос мужа.

– Что?..

– То! Васька «Бизон» это. Он с частным кредитом связался, а потом взял, да и прогорел. Пришлось квартирой пожертвовать… Говорил я ему – не крути с кидаловом, возьми реальный прихват. Нет же; всё ему на своей шкуре надо испытать…

Сказав всё это, всезнающий Лёва отошёл от окна и зевнул.

– Кошмар… – сокрушённо выдохнула Люба.

Лёва взглянул на жену и сказал:

– Ну что, Любушка? Чем потчевать будешь?

– Пойдём чаю попьём.

– Что? Опять чай?

– Звиняйте, – «Наполеону» нэмае, – с иронией ответила супруга.

– Як шо – так Лёва! А утренний допинг, значит, чаем называется! Сколько можно?!

– Да ладно, пошли уже. Ты себе по любому найдёшь то, что нужно. Да, Лёвчик?

Люба игриво глянула на Лёвчика; тот потёр нос и ответил:

– Надо будет – найду. Нюх имеем…

И они пошли на кухню. Люба поставила самовар, достала чашки…

Никанорыча, однако, уже начинало трясти, и он, чтоб хоть как-то отвлечься от этого подлого синдрома решил почитать газету. Он сел за стол и принялся штудировать эту самую вчерашнюю газету. Лёва иронично зачитывал объявления и делал свои тяжеловесные комментарии:

– Та-ак… Объявления, стало быть… Ну-ну… Да-а… Сплошная фантастика. «Меняю благоустроенную квартиру в центре Москвы на пентхауз в любом районе Сибири…» Нашёл дурней. «Пропал щенок породы бультерьер. Нашедшего просим вернуть за вознаграждение». Ха. Да я за вознаграждение сам бультерьером стану. Что там дальше… Однако. «Профессиональные экстрасенсы: очистим вашу квартиру в кратчайшие сроки…» Да, в этом я не сомневаюсь, вы её так обчистите, что и следов потом не отыщешь… Что там дальше… «Приглашаем на курсы шокотерапии…» Это уже круто… Что там ещё… А, вот. «Купим идеи…» Ага. Сначала вы их своруете, а потом – ищи ветра в бане… Бред. Чтоб им пусто было. И что за гоблины эти объявы пишут?

– Да перестань ты ворчать, как старый дед. Как хотят, так и живут люди, – упрекнула его Любя, нарезая хлеб.

– Да помолчи ты. Заступница нашлась…

И он принялся читать дальше:

– О! «Независимое общество „Медиум“ приглашает клиентов посетить иные миры…» Ха! Не хочешь?

И он глумливо взглянул на супругу.

– Чего-о?

– В иные миры слетать… Засиделась дома-то, – ответил повеселевший Лёва.

Люба положила нож, бросила на Лёву надменный взгляд и высказалась:

– Я тебе такие миры покажу – юлой будешь виться – вращаться!

– Ты того… не очень-то. Шибко вольная, гляжу, стала. Враз спесь сшибу!

– Один такой сшиб, – теперь в Сочи в валенках ходит, – парировала Люба с озорной иронией. – Ты лучше за собой смотри, да по ночам одеколон не лакай, а то смрад по всей квартире, стыдно людям открыть.

– Да я, может, от горя пью!

– Чего? – изобразила недоумение Люба.

– Да, да, – от горя, – ретиво продолжил Лёва, поняв, что зацепил-таки нужную тему. – Я, может, в душе – художник, я мог бы вторым Сальвадором Дали стать… или, на худой конец, программистом нехилым… А мог бы ваять!

Люба, набрав воздуху, провозгласила:

– Так что ж вам помешало, мой Маэстро? А?.. Молчишь? Нечего пенять на судьбу, коли опилки во лбу!

Но у Лёвы на это нашлось что сказать:

– У меня во лбу копилки, а не опилки. Чуешь? А вот тебе не мешало бы провентилировать свои извилины. Может тогда научилась бы жизнь любить…

– Да ты, рвань подзаборная, и жизни-то не видел; только кичишься всё.

– Ты на что это намекаешь? – вопросил Лёва, приоткрыв рот и тупо уставившись на свою благоверную.

– На то и намекаю, что ты дальше стакана да монитора ничего не видишь.

Она с сочувствием глянула на Лёву и ностальгически продолжила:

– Эх, помню, когда в «Каскаде» работала, – сколько возможностей было выйти замуж!.. Какие кавалеры были… Один пилот был, помню, международного класса… Носила бы сейчас ему кофе в кабину. Венеция, Рим, Токио, Нью-Йорк, Лондон, Париж!.. Э-эх-х!..

И она артистично закатила глаза.

Лёва, всё это выслушав, соответственно слегка охренел; его взгляд наполнился странной горечью, замешенной на собственной внутренней ярости от невозможности что-либо изменить, и он с наигранной усмешкой произнёс:

– Я смотрю – ты размечталась шибко. Мечты-то и урезать можно.

Поняв, что скромная семейная месть удалась, Люба достойно парировала:

– Урезать можно зарплату, а мечты – никогда. Ты знаешь, чем отличается умный от дурака? Тем, что дурак кричит, а умный торчит…

– Ну, ты у нас – Софья Ковалевская, или эта… Блаватская. Философию развела, – начал отбрыкиваться Лёва. И он тут же привёл неоспоримые доводы:

– Если ты такая умная, то скажи: почему все великие люди – поэты, художники, писатели, скульпторы, философы, режиссеры, композиторы – были мужчинами?.. А? Я просто не представляют себе, чтобы, к примеру, «Рождение нового человека» или «Распятие» живописала бы женщина; или «Войну и мир» накропала бы какая-нибудь светская дама. Молчишь? То-то!

Любу же это не убедило, она достойно отстаивала свою позицию:

– Да что б вы делали без женщин? Где бы вас искать было? Кто вдохновлял Пушкина? Кто озарял Дали?! Да они без женщин ничего не свершили бы! Женщина – это вдохновение! И ты, Диоген доморощенный, лучше молчи!

И тут, наконец, Лёва поймал то, к чему стремился всё это утро, – зацепку, необходимую для «отвязки», – бодун дошёл до точки невозврата. И Никанорыч с удовлетворением произнёс:

– Насчёт Диогена – после разберёмся; а вот, коли я прозябаю здесь, как хлыщ неприкаянный, – так, стало быть, ты меня вдохновляешь плохо. Не чувствую я вдохновения. Одни вдохи да выдохи. А толку никакого. Одни кривотолки да ругань с утра. Эх, сил моих больше нет. Пойду в лавку, освежусь…

Лёва свернул газету и встал.

– Вот есть же на свете счастливые люди… Стихи пишут, играют на лютне, любят друг друга, – задумчиво промолвила Люба, глядя в пространство.

– Дак правильно; меньше орать надо. А то раскудахталась. А после – играй ей на лютне, – ответил Лёва и усмехнулся.

– Да ты уж петух, каких в окрýге не сыщешь. Всё кукарекал бы да водку с портвейном жрал. Никакого проку. Чего стоишь, как истукан? Думаешь, если утро, так и дел никаких?

– Нет у меня отдыха. Вся жизнь – работа. В идеях я весь…

И Лёва отвёл глаза.

– Знаю я твои идеи, – со вздохом сказала супруга. – Сначала пивка для рывка, потом – портвешка для стишка, а потóм…

– А потóм – пляски с ментом и тоска с котелком! – перебил её Лёва. – Много ты понимаешь. Не знаешь ничего… Эх, сил моих больше нету. Пойду – освежусь, авось полегчает.

Он подошёл к окну и подумал:

«Однако прохладно на дворе. Надо бы потеплее чо-нить…»

И он быстро начал собираться.

Глядя на него, Люба зафиналила утренний кипиш:

– Смотри, недолго там; а то на ночь двери запру, – будешь порог околачивать.

– Нэ-нэ… н-не боись. Нэ-нэ-нэ… надо бэ-бэ-будет – в окошко вэ-вэ-вэ-влечу. Ну, бэ-бэ-бывай.

И с появлением этого паскудного заикания Никанорыч понял: синдром бодуна вошёл в активную фазу… Медлить было нельзя. И он стал мобильным. Он шустро оделся, незаметно прихватил с собой «Капитал» в пакете, паспорт, и суматошно покинул квартиру…

– Так чаю и не попили, – промолвила Люба, отрешённо глядя в пространство.