Чумной доктор

Впрочем, некая последовательность все же имелась. Убитых находили почти каждый день, будь то утром или среди ночи. Как правило, случайными участниками драмы становились соседи, не вовремя покинувшие свое убежище. Довольно странно видеть распахнутую настежь дверь соседней квартиры, при этом погруженную в тишину. Словно все ушли и бросили дверь открытой.

– Здесь есть кто-нибудь? – обычно спрашивали соседи, желая узнать, что же произошло. Иногда окликали хозяев по имени, если знали их лично. Потом заходили в квартиру, уже предчувствуя нечто дурное. И видели труп.

Чумной доктор отличался определенной брезгливостью и не оставлял после себя рек крови с истерзанными телами. Мирная смерть, реже от удавки, чаще от удара ножом, но без лишней жестокости. Во всем чистота. Тихая квартира. Никакого беспорядка.

Вторая последовательность.

Но все это казалось сущими пустяками, когда приходило понимание, что жертвы никак не связаны, и ничего общего у них нет – ни в их общественном статусе, ни во внешности, ни даже в убранстве квартиры. Это ставило следствие в тупик, и послужило причиной попросить помощь Яна – человека, хорошо разбирающегося в серийных убийствах.

Мы ничего о нем не знаем, честно и печально сказала ему ночью Алла. У нас нет ни предположений, ни зацепок, ни улик. НИ-ЧЕ-ГО.

Пока об убийце ничего неизвестно, шансы поймать его равны нулю.

– Маньяк хочет нам показать свое видение убийства, – продолжил гнуть свою линию Денис, тыча пальцем на кровать.

– Вовсе нет, – прервал его Ян.

В комнате все затихли и посмотрели на бывшего следователя.

– Во-первых, не факт, что он маньяк. Во-вторых, этим расположением тела он ничего не показывает. И дурацкий водопад на ковре чистая случайность.

– Но тогда зачем ублюдок положил ее именно сюда? – недоверчиво спросил Вебер. – Не в коридоре, не в гостиной на диванчик определил, а именно сюда?

– Он ее и убил здесь, скорей всего. Застал врасплох. И ничего показывать он не собирался.

– Застал врасплох в спальне? В собственной то квартире?

– Вы установили точное место убийства?

Вебер неопределенно пожал плечами.

– В квартире нет беспорядка или следов борьбы. Скорей всего, убийство совершенно в коридоре.

– Скорей всего?

Ян недовольно воззрился на собеседника.

– Вы же понимаете, при этой долбаной аскетичной чистоте убийцы определить что-либо сложно, – Вебер принялся копаться в бумагах на планшете, остерегаясь смотреть Листьеву прямо в глаза. Движения следователя становились все более дерганными.

– Квартира что, убрана или вымыт пол?

– Нет, но…

– Хорошо, а как убийца попал в квартиру?

Вновь повисла тишина. Кто-то из оперативников тяжело вздохнул.

– Следов взлома на входной двери не обнаружено. У убийцы либо был ключ, либо она сама открыла ему дверь, что вряд ли.

– В который раз чумной доктор попадает в квартиру просто так?

Этот факт опустила в своем кратком пересказе событий Манжос. На счету чумного доктора было ровно десять убитых. Лежащая перед ними Оксана Васильева в отчетах теперь будет числиться как одиннадцатая жертва. О способах проникновения в квартиру Алла не сказала ничего, даже когда Ян аккуратно переспросил ее, она явно отмахнулась от его вопроса на том конце линии, ответив «точно не установлено».

Но она знала. И эта сторона дела была самой загадочной, как теперь понял Ян.

– Как и в случаях с десятью другими жертвами следов взлома в квартиру не обнаружено, – повторно доложил безымянный оперативник. – Личные вещи не пропали, беспорядка не наблюдается. На месте прошлых убийствах иногда были перевернуты стулья, разбита посуда. Жертвы защищались, а тут тишь да гладь.

– Жертвы всегда находились в квартире по одиночке, и наша новая одиннадцатая не исключение, – добавил Денис. – Больше никого рядом не было. При этом у многих есть родственники, у кого-то в отъезде, у кого-то на работе, ну и у двоих в больнице сами знаете с чем. В красной зоне, в общем.

Еще одна закономерность деяний чумного доктора – убивать одинокого, в настоящий временной момент, человека, но опять же ровным счетом не сообщало ничего о личности убийцы. Разве только то, что он явно выслеживал жертвы перед убийством и дожидался момента, когда окажется с ними один на один, и им никто не помешает. Не мог же он входить наугад?

Или мог?

Главный вопрос, как он попадал в квартиры? Ему открывали сами жертвы, и Оксана Васильева в том числе?

– Она ему могла открыть, но не открыла, – ответил на свой вопрос Ян. – Потому как он открыл дверь сам. И нашел жертву в спальне. Расслабленную и ничего плохого не ожидающую.

– Сам? – недоверчиво переспросил Вебер, прекратив делать неровными каракулями пометки в бумагах.

– Незапертая дверь, – для пущей ясности пояснил Листьев. – Многие забывают закрыть дверь на ночь. Это первое. Но маловероятно. Второе – отмычкой, но опять же вы бы нашли следы отмычки, или попросту ключами.

– Откуда у него ключи? – не поверил Павел.

– Пока как вариант, он мог украсть их или сделать дубликат, – сказал Ян. – Ее задушили, так?

– Задушили, – согласно кивнул Вебер. – Как и четверых прошлых. Первых трех ударили чем-то тяжелым по голове. Других полоснули ножом. Так, все-таки с ключами….

– Шесть женщин и пять мужчин, – продолжил рассуждать Ян, словно не обращая внимания на новый вопрос. Разрозненная картинка из сбивчивого рассказа Аллы постепенно приобретала четкие очертания. – Ему ведь без разницы кого убивать. Мужчины, женщины, молодые и не очень – все равно. Что имеется? Сначала убито двое женщин, затем мужчина, потом две женщины, еще трое мужчин, одна женщина, один мужчина, и одна женщина, так? Что это может быть? Мнимая последовательность? Числа? Два, один, два, три, один, один и один.

– Какой-то код? – задумчиво проговорил эксперт. – Вряд ли.

– Номер его телефона, – усмехнулся Денис.

Ян еще раз оглядел убитую. Полное спокойствие. Даже умиротворенность, лишь легкая тревога видна в изогнутом рте. Больше ничего. Не за что зацепиться. Нет связи. Словно тебе бросили в лицо разобранную и основательно перепутанную головоломку. На, собирай. И побыстрей.

Ничего, ответил про себя Ян. Ничего не понятно. Ничего нет.

Теперь ты понимаешь, почему я обратилась к тебе, услышал Ян в своей голове голос Аллы, потому что мы не понимаем, с чем мы столкнулись.

– Я же говорю, – вновь вернулся к своей позиции Денис. – Он нам что-то хочет показать. Так Хабенский в сериале «Метод» всегда говорил.

– Жизнь – это не сериал, – покачал головой Листьев. – И реальные маньяки думают по-другому. Если это вообще маньяк.

– Если не маньяк, то кто? – воззрился на бывшего следователя Вебер.

– Убийца. Психопат, точнее. Который преследует какую-то цель. Мы его не поймаем так скоро.

Вебер взвился, едва не выронив планшет.

– Что? Вы так спокойно нам говорите об этом?! Блин, да вас сюда прислали затем, чтобы вы разгадали его план, и мы быстренько взяли этого ушлепка. А вы тут стоите и спокойно отвечаете – долго будем работать. Пусть людей и дальше убивают! Здорово!

– Быстренько – это как раз в сериалах, – Ян даже не посмотрел на него.

В коридоре началось какое-то копошение и чей-то бас крикнул оттуда:

– Тело когда уносить?

– Уносите, – раздраженно прокричал Вебер и вылетел из комнаты.

– Разозлился, – констатировал факт бегства Денис, и комната вновь наполнилась неприятной тишиной.

Через десять минут все пятеро вновь стояли на лестничной площадке. Царило молчание. Кто-то опять курил, кто-то от нечего делать рассматривал узорчатые трещины на стенах. Ян не знал, что ему делать дальше и пока чувствовал свою беспомощность.

– Вы с нами в СК поедете? – наконец обратился к нему успокоившийся Александр Андреевич. – Пропуск то оформили?

Галя строго наказала ему не ездить в комитет. Только на место преступления и обратно домой.

Меньше контактов, Ян, меньше контактов! Они ведь все могут быть зараженными!

– Наверное, домой. Буду думать, что делать с этим доктором дальше. Пока ничего толкового нет. Перед нами головоломка, которую надо собрать.

– Может быть ничего и не должно быть? – вопросительно сказал Денис. – Он просто убивает. Кого получится, когда получится. Просто дикая жажда убийств.

– Нет тут никакой жажды, ты посмотри – аскетичная обстановка, не изуродованные тела, – возразил ему Ян. – Никакой жестокости. Часто такое можно увидеть? Цель есть всегда, иначе бы наш убийца сидел дома смирно. Я лишь пока не могу понять, какую именно цель он преследует. Пока не могу.

Не попрощавшись, он вышел на лестницу и стал медленно спускаться вниз. Беспомощность накатывала все новыми волнами, подгоняя его быстрее покинуть этот дом.

В подъезде, глухом от тишины, теперь всюду тошнотворно пахло сосисками.

Когда Ян вышел на улицу, по-прежнему тонувшую в утренней прохладе ноября, уже забрезжил рассвет, и город постепенно оживал своими привычными для буднего дня звуками. Где-то до сих пор играла веселая музыка, которая никак не отражала настроение дня, начавшегося с убийства. Перед глазами Яна живыми образами предстали одиннадцать жертв, все как один не понимающие, почему их убили. Или, наоборот, хорошо понимающие за что?

Что же ты такое, чумной доктор, обратился Ян к молчаливым небесам и пошел в сторону выхода из двора. Ему хотелось пройтись по улицам и хорошенько подумать.

И когда он покинул двор, одна мысль стрелой пронзила его сознание:

Господи, да я ведь снова на работе! Я работаю. Я расследую новое дело!

От этого на мгновение посветлело на душе, куда уже долгие годы не проникал солнечный свет, встречая на своем пути стойкое сопротивление.

4

Георгий

Каждую ночь уснуть становится все труднее. По типу людей я сова – вставать и ложиться рано неимоверно тяжело. Оптимальный вариант – лечь поздно, когда многие уже видят десятый, если не тринадцатый сон, и встать в районе полудня. Это могло бы быть идеальным решением, но подобное неосуществимо. И вряд ли поможет.

Дело не в совах и жаворонках. Не в постоянно меняющейся погоде, завывающем ветре, перепадах температуры.

Дело в этой долбанной пандемии. Она сводит с ума. Она выбивает из привычного ритма.

Она не дает мне спать.

Порой ты стоишь возле темного окна, глядя на пустую ночную улицу, выискивая случайных прохожих, каким-то несчастьем оказавшихся в столь поздний и холодный час где-то вдали от дома, смотришь, как они бредут куда-то, отчаянно спасаясь от ветра. Если фигуры людей вдруг поднимут голову и увидят тебя в проеме окна, слегка подсвеченного торшером, то посильнее запахнут свое пальто или куртку, затем ускорят шаг, уходя прочь. Спасаясь от холода, ночи. И словно спасаясь от твоих глаз. Мгновение – и тьма города окончательно их поглотит.

Улица вновь станет безмятежной и пустынной, и пребудет такой вплоть до утра.

Потом ты переводишь взгляд на соседние дома, окружающие твой дом бетонным лабиринтом. Второй час ночи, но люди не спят. Горят окна, мелькают отблески телевизора. У кого-то уже искрит новогодней радостью гирлянда. Постепенно окна гаснут, друг за другом. И тогда остается свет одних фонарей – безмолвных ртутных свидетелей ночной жизни города. Вдалеке разрываются сирены скорой помощи, перевозя усталых врачей в защитных комбинезонах от одного адреса к другому. Когда они выходят из машин, люди невольно вздрагивают, видя их облачение. Это по-прежнему напоминает сюжет какого-то фантастического фильма. Нечто из другой реальности, параллельной вселенной. Но никак не нынешней жизни.

Никто не ждал, что фантастика однажды постучится к нам в двери и, не дожидаясь приглашения, войдет и станет частью нового бытия. Все начиналось слишком просто. Сначала – помню, это было в первых числах января – короткие и пока не слишком тревожные сообщения о какой-то неизвестной болезни в Азии. В первый ли раз? Эти сумасшедшие жрут все подряд, словно вечно недоедают. Что не вирус, то оттуда. Антисанитария. Перенаселение. Дикий в своей простоте народ. Хорошо помню, как испугался первым сообщениям о непонятном заболевании. Как врач, я понимал, что эта болезнь неслучайна и, скорей всего, даст о себе знать всему миру. Если болезнь серьезная, то буквально за месяц ее с легкостью разнесут по планете. Но реальную угрозу оценили только спустя несколько недель.

А потом…

Карантин. Изоляция. Переполненные больницы. Опустевшие города. Закрытые торговые центры, театры, парки и рестораны. Страх за близких, страх за себя – или наоборот, в зависимости от размеров своего эгоизма. Как-то быстро исчез привычный мир, а земной шар чудным образом превратился в площадку для съемок фантастического фильма на тему приближающегося апокалипсиса. Но самое ужасное было в том, что большинство людей продолжали жить так, как хотели. Им было плевать не только на других, но, что самое удивительное, и на себя. Я никогда не видел такого обилия новоявленных вирусологов, «врачей», которые с упорством идиотов убеждали, в первую очередь себя, что нет никакого вируса, что все это происки тайного правительства или фармацевтических компаний. Это было смешно и грустно одновременно. Потому что после своих пасквилей в социальных сетях, эти люди выходили на улицу, шли в магазины, на работу, всюду без средств защиты, и, будучи уже зараженными или только лишь бессимптомными носителями, заражали и убивали других. Глупо и безжалостно.

Иногда мне хотелось их ударить. Видя в супермаркете, как кашляющий и шмыгающий носом мужчина, без маски, подтирая текущие из ноздрей сопли, пытается расплатиться картой, я никогда в жизни не испытывал большего желания подойти и вмазать ему прямо по сопливому носу. Сломать, чтобы он упал и валялся на полу, утирая руками хлещущую кровь. Ему больно? Безусловно, но ему ведь наплевать на других. Он заслужил.

Это все звучит грубо, даже чересчур жестоко, но кто, если не я, имею право говорить все это? Я – врач. И своими руками вытаскивал людей с того света. Знаю и видел, как умирают люди, в каких мучениях, видел боль и страдания их родных, которые не могли даже проститься с больным, умирающем в красной зоне.

Я прислоняюсь лбом к ледяной поверхности пластикового окна и продолжаю смотреть на улицу.

Вспоминаю свои будни работы в красной зоне.

Самое сложное – входить в реанимационное отделение, переполненное страдающими людьми. Переполненное отчаянием и болью. Видеть больных, замечать угасающий свет в их глазах. Тяжело подменять кого-то из медсестер на посту, когда в отведенное время туда звонят родственники больных. У них есть два шанса в день – утром и вечером, чтобы справиться о здоровье близких. В остальное время телефон реанимации молчит, хоть и не переставая звонит, но никто из персонала трубку не снимает. Это неписаный принцип нашей работы.

Тяжело сообщать родным, что их член семьи переведен в палату интенсивной терапии. Люди не сразу понимают, осторожно переспрашивая: «это ведь реанимация, да?»

И когда ты согласно отвечаешь, произнесенные тобой короткие фразы похожи на приговор.

В начале октября я оставил свою врачебную практику в больнице и ушел в частную клинику. Многие ушли со мной. Все те, кто не справился с рутиной пандемии. Теперь я фактически доктор по вызову, при этом могу безопасно работать на дому, не сидя весь день в стенах медицинского учреждения, рискуя жизнью и здоровьем. У меня своя клиентура, к которой я выезжаю по первому же звонку, после чего клинике улетает крупная сумма за приезд доктора. Риск остался. Но он несоизмеримо ниже, в сравнении с работой в реанимации. Там, где царствует вирус. Там, где это биологическое создание иногда открыто смеется над усилиями врачей. Смеется над человечеством.

Я устало смотрю на засыпающий квартал. Свет в квартире выключен, поэтому меня не видно с улицы. Так можно спокойно рассматривать все, что происходит под моими окнами, оставаясь невидимым для других. С высоты четвертого этажа видно все как на ладони. Не далеко и не так близко. Идеально. Не люблю, когда прохожие, проходя мимо меня, поднимают взгляд и видят мой силуэт в окне. В их глазах я чувствую себя каким-то соглядатаем, подсматривающим за людьми.

Маньяком, если можно так сказать.

Нормальный человек не будет так долго смотреть в окно на людей.

Нормальному человеку это неинтересно.

Нормальный, скорей, ляжет спать или посмотрит телевизор.

Где сейчас грани нормальности? И кто вообще устанавливает нормы?

Иногда я приезжаю на полупустую крытую парковку одного из торговых центров. Занимаю свободное парковочное место, как правило, недалеко от входа и наблюдаю. Раздвижные двери приветливо приглашают покупателей, мгновенно попадающих в ярко подсвеченную галогенно-праздничную атмосферу центра, где на некоторое мгновение можно забыть о тех ужасах, которые творятся за светлыми мигающими фасадами развлечения. Но только на мгновение. Одно, короткое. Стоит покинуть приветливый торговый мир, и ты вновь возвращаешься обратно. В хмурую реальность.

Смотрю на вход, не решаясь войти, с какой-то теплой тоской вспоминая те дни, когда можно было всюду ходить беспрепятственно, не боясь ничего. В конце концов, даже если ты и схватишь насморк – это такая ерунда. Но сейчас все по-другому.

Мир поменялся.

Быстро. И навсегда.

Наконец звонит телефон, мигом разрушая тишину сумрака пустой квартиры. Яркий дисплей освещает комнату. Никакого света не надо. Уже издали я вижу, кто звонит. В такое время звонить может только она.

– Привет, ты дома?

– Да, дома.

– Странно, тебя почти не слышно.

Зато мне слышно ее. Как она ходит по квартире из кухни в комнату, из комнаты в ванную, где на короткое мгновение слышится шипенье льющейся воды. Для этого мне даже не надо прислоняться к холодной стенке и прислушиваться.

Слава современной звукоизоляции новостроек! Вернее, ее полному отсутствию.

– Я слышал, как ты топаешь, – отвечаю я, глядя на стену соседней квартиры.

Мысленно я представляю ее сидящей на диване перед широким экраном включенного телевизора. Она теребит свои длинные волосы и улыбается. Улыбается, слыша мой голос.

– Топаю? Я что – медведь? – смеется она своим заливистым смехом.

Нет, она легкая как пушинка. У нее фантастическое тело.

– Скорее, медвежонок. А где… твой?

Как же я могу забыть о нем. О том, кто стоит между нами.

– Я его отправила в магазин. У нас закончились продукты. В это время там мало людей. Меньше шансов все-таки…

Меньше шансов, что он подхватит болезнь. Что заразит ее. Он ведь спит с ней, бок о бок, каждую ночь. И я слышу их. Слышу даже как они поворачиваются во сне. Вновь слава современным застройщикам, которые знать не знают, что такое звукоизоляция и как ее сделать. Мы живем в тонких домах, тонких как стекло, словно сошедших со страниц романа Замятина. Знаем о наших соседях все. Слышим все.

И я слышу.

Слышу, как они разговаривает, и иногда с точностью улавливаю отдельные фразы. Слышу, как они ругаются. Как она кричит на него, когда он выводит ее из себя.

Слышу, как он трахает ее раз в две недели. Как она стонет, изредка постукивая рукой от возбуждения по стенке, словно призывая меня на помощь. Просит спасти от него. От его члена, грубых рук, запаха, летящих во все стороны капель кислого пота. Просит спасти от этих пяти минут полового акта, ведь на большее он не способен.

Мне больно слышать это отчаянное хныканье под его телом. Я закрываю глаза, мотаю головой, надеясь на время стать глухим, но все равно до меня доносятся звуки, колкими ранящими иголками врезаясь в кору моего головного мозга. Заставляют страдать.

Она имитирует оргазм, успокаиваю себя я. Она просто имитирует. Ей не может быть хорошо с ним.

Иногда мне хочется ворваться к ним в квартиру и забрать ее. Прекратить это пошлое действо секса и страсти.

– Ты слышал о новом маньяке? – вдруг говорит она мне, вырывая меня из моих мыслей и воспоминаний.

Приходится отвлечься и поддержать разговор. Отвечаю, что почти не слышал. Так, короткие сообщения. Не более. Конечно же, я вру.

– Мне страшно, – рассказывает она. – Он опасный человек и может убить любого.

По-прежнему стою перед стеной и представляю, как она сейчас выглядит. Что на ней надето? Распущены ли волосы? Всего лишь стоит протянуть руку, пройти сквозь бетонный блок, и я смогу дотронуться до нее. Почувствовать ее запах.

– Кто же он?

– Чумной доктор. Так его назвали в социальных сетях.

– Кого же он лечит?

Мне на мгновение становится смешно, а она грустно вздыхает. Томно.

– Никого он не лечит. Он убивает.

Я не пытаюсь объяснить ей, что так он, возможно, избавляет людей от страданий нынешнего времени. Особенно если это пожилые люди. Для них новый вирус буквально смертный приговор. Но молчу. Не хочу говорить о грустном.

Истошно хлопают двери лифта на нашем этаже. Слышатся тяжелые шаги по коридору, потом в замке соседней квартиры поворачивается ключ.

– Прости, он вернулся.

И она сбрасывает звонок. Я стою с телефоном, у которого через полминуты гаснет экран, и слышу голоса соседей. Не вижу, но чувствую, как она целует его, слегка приобняв за шею. Просит обязательно помыть руки, ведь там мог остаться вирус. Он улыбается ей в ответ.

Я прикасаюсь к холодной стене. Если бы сейчас она, по ту сторону, дотронулась бы хоть на мгновение своей рукой до этого же места – я бы почувствовал тепло. Обязательно.

Моя соседка.

Моя любовь.

Открываю новостной сайт и начинаю читать все, что написано про чумного доктора.

Мне интересно, очень интересно, что о нем пишут.

Где-то за стенкой, в глубине ее квартиры, она радостно смеется над его шуткой, очевидно не настолько смешной, чтобы так заливисто хохотать.

Я ненавижу этого хохочущего мудака еще больше, чем мудака, который без маски и с температурой едет в транспорте или приходит в магазин. Им обоим не место в этом мире.

Однозначно.

5

BigBOOK

Знаете, почему я стал именно чтецом книг, а не их творцом-писателем?

Ответ лежит на поверхности, как вы, наверное, уже догадались.

Из меня получился великолепный чтец, если верить поклонникам в интернете, которые, согласитесь, вряд ли будут лукавить, и совершенно безобразный писатель, если верить рецензентам из издательств и толстых литературных журналов, имевших несчастье познакомиться с моими графоманскими трудами. Думаю, они лукавить не будут тоже.

В приступах творческой эйфории я садился за слегка помятые листы бумаги, где медленно, с каким-то непревзойденным духовным экстазом мне удавалось ваять строку за строкой. В моей лысой голове красочными слайдами возникали новые миры, рождались великие исторические личности, расцветали пестрыми цветами далекие страны. Герои влюблялись, убивали друг друга, спасали, вновь влюблялись и падали в небытие. Едва дыша, рожденные слова я переносил в электронное пространство тарахтевшего компьютера, там же правил, чуть любовался, перечитывал, что-то удалял, снова правил и затем отсылал получившийся текст в какое-нибудь крупное издательство, обязательно базирующееся в Москве, или, на худой конец, в Петербурге (почему в нашей стране все крупные издательства сосредоточены именно в этих городах?). Иногда относил распечатанную стопку в редакции журналов. После наступали томительные дни ожидания звонка на указанный в контактах номер телефона, или ответного письма по почте, но все заканчивалось молчанием.

Вам удаются крупные формы, но все они в итоге оказываются бессюжетными. Простое перечисление событий, пусть и написанное весьма недурственным языком, которому могут позавидовать некоторые популярные беллетристы.

Примерно так отвечали мне редакторы. Как правило, не отвечали вообще. Те, от кого я получал скудные ответы, наверное, были чересчур воспитанными и не желали оставлять мои труды безответными. А возможно, просто жалели отчаянные потуги моего творчества.

Что ж, рожденный ползать – летать не может, рожденный чтецом, писателем не станет.

Нельзя сказать, что я оставил желание творить из-за постоянных отказов. Я по-прежнему садился за стопку бумаги, воображая себя новым Стивеном Кингом или Рэем Брэдбери, и вновь создавал новые литературные миры, которые так и оставались в этой неровной стопке, большей частью недописанными.

Согласитесь, сейчас у меня как раз кинговское состояние – я один в старом доме, хоть и брошенном посреди шумного мегаполиса, снаружи бушует пандемия нового вируса, и весь бренный мир на грани апокалипсиса, а в дверь стучится какая-то старушенция. Что ж, благо на киллера она не была похожа, опасности для меня не представляла, поэтому я спокойно отпер все замки.

Стоило только немного приоткрыть дверь, как в дом ворвались порывы ветра, несущие в теплоту старой избы осенний холод. На крыльце, опершись на клюку и держа в правой руке потрепанную годами клетчатую сумку, сгорбившись, стояла старуха. На вид ей было лет девяносто, если судить по многочисленным морщинам на лице, глаза глубоко впали в череп и в сумраке улицы почти не были видны. Казалось, вместо глаз зияли две бездонные пропасти темноты. Из одежды на ней была тонкая юбка, наполовину прикрывающая худые костлявые ноги, в чулках в гармошку и синтепоновая куртка, тоже довольно легкая для наступившей холодины, да старые нелепые башмаки, явно непредназначенные для такого времени года. Гостью холод не особо заботил. Глаза ее были устремлены прямо на меня.

– Вы кого-то ищите или потерялись? – осведомился я, посмотрев на нее поверх своих очков.

На ведьму, готовую проклинать меня по какой-то неведомой причине, она не была похожа и это вселяло оптимизм.

– Он пришел! – гаркнула старуха скрипучим, действительно как в мистической истории, голосом. Клюка слегка ударила по дощатому полу крыльца.

– Кто он? – переспросил я, желая уточнения. В моем случае под такое определение мог попадать неудачливый киллер, а этого ой, как не хотелось.

– Тот, кто изменит людей, – проскрипела старуха и снова постучала клюкой по полу, будто продолжая отбивать некий ритм.

– Людей?

– И город.

– Город?

Мне даже стало интересно, хотя я понимал, что адекватность и эта старушонка на крыльце моего дома – несколько разные полюса нынешнего бытия.

– Город, – подтвердила она и потерла рукой нос.

– Вы напрасно трогаете лицо руками, на них могут оказаться следы вируса, и вы заразитесь, – учтиво сказал я. – Вам точно ничего не нужно? Может, вы заблудились?

Моя тетушка говорила, что болезнь Альцгеймера – страшная вещь для пожилых людей, и зачастую старики, забыв кто они и где находится их дом, терялись на улицах городов, замерзали и умирали, ведь им никто не помогал. В больших городах редко помогают молодым, что уж говорить о стариках? Иногда ты можешь упасть на улице, потеряв сознание, и хорошо если через полчаса к тебе кто-нибудь подойдет справиться о самочувствии. Большая часть населения примет тебя за подвыпившего и пройдет мимо. Упал, не очнулся, замерз, умер. Равнодушие двадцать первого века пострашнее любых биологических вирусов на этой грешной земле.

– Я не терялась, это жизнь теряется, – ответила пожилая женщина, повернулась и стала спускаться с крыльца. – Он пришел, пришел чтобы изменить и разрушить все.

Честно говоря, на человека, забывшего местонахождение родного дома, она не была похожа. Другой вопрос, был ли вообще у нее дом?

– Вы может хотите чего-нибудь поесть? – любезно предложил я.

Она замерла на последней ступени, подумала о чем-то своем, вновь повернулась ко мне, оценивающе оглядела.

– Конфета есть?

– Конфета? – я слегка оторопел.

– Конфета, – проскрипела опять старуха. – «Красная шапочка», «Маска», «Куротные» есть?

– Не могу сказать с определенной точностью…

– «Красный Октябрь» делает. Вкусные конфеты! Сладкие-сладкие!

Для меня любые конфеты являлись сладкими, но возражать не хотелось. Я не помнил, есть ли у меня в сумке немного захваченных из брошенной квартиры конфет. Обычно, я всегда беру с собой сладкое, будь то шоколад или карамельки. Сахар в разумных количествах хорошо помогает думать. А в наше время он единственный может сделать жизнь сладкой. В моем случае особенно.

– Секунду, я посмотрю.

Я зашел в прихожую, открыл дорожную сумку и исследовал содержимое. В самом углу мирно покоился кулек с тремя конфетам. Достав их на свет Божий, я хотел вернуться на крыльцо, но, повернувшись, с удивлением обнаружил стоявшую в прихожей старуху. Как она тихо и быстро прошла расстояние, я знать не знал.

– Вот, держите. Это не «Красный октябрь», но…

Я не обратил внимание на название шоколадного изделия, ведь вдруг там конфета с названием «Лесной соблазн», весьма сомнительного кондитерского качества и статуса, явно уступающего знаменитой фабрике, однако старой женщине было все равно. Она ловким движением выхватила у меня лакомство, развернула обертку, бесшумно и плавно спикировавшую на пол, и отправила сладость себе в беззубый рот. Почавкала и причмокнула губами от удовольствия.

– Вкусная конфетка!

С этими словами одобрения покинула дом, спустившись в темноту квартала и исчезнув в темноте. В прихожей витал слабый аромат съеденного шоколада.

На мгновение я даже забыл, что собирался сделать до пришествия в мое скромное жилище незваной гостьи. Я вновь вернулся к компьютеру, просмотрел начитанный за последний час текст, отрегулировал громкость звука и сохранил файл. Выкладывать его на видеохостинг было пока рано, поэтому мне вспомнилось, что ваш покорный слуга собирался посетить соседнюю гастрономию. Я улыбнулся своей творческой забывчивости и стал собираться на улицу.

Одиннадцать вечера – самое лучшее время для неспешных прогулок. Правда, одно дело гулять по ярко освещенным улицам центра или даже своего густонаселенного спального района, и совсем другое дело выходить в темень неизвестного и, возможно, не очень дружелюбного и благополучного района городских трущоб. В памяти тут же всплыли бразильские фавелы, в которые, если мне не изменяла память, бояться заезжать даже полицейские. Однако окружающие дома не внушали страх, а утром, когда я шел сюда, мне встретились играющие дети, поэтому самое неприятное, что я мог встретить, так это стаю бездомных собак. Судя по периодически возникающему за окном лаю, их тут было предостаточно.

Впрочем, до магазина я добрался без приключений – по пути не повстречалось ни души. Кирилл не обманывал и большинство домов уже были проданы, ожидая скорого сноса, а их владельцы оказались не настолько хитры, насколько был расчетлив хозяин моего дома.

Супермаркет приветствовал меня приятной людской пустотой, а продукты, оставшиеся после светового дня на полках, радовали изобилием и свежестью. На кассе две скучающие кассирши разговаривали о странной волне убийств, прокатившихся по городу.

– Это так страшно, – говорила своей коллеге женщина, вяло пробивая мой товар. – Полиция, как всегда, ничего не может предпринять, толком не рассказывает общественности о случившемся. Мне кажется, градус напряжения от неизвестности только растет. Итак пандемия, вон сколько смертей за сутки, а тут еще этот убийца.