Loe raamatut: «В плену времени – 2. Повести», lehekülg 4
Стоявшие вокруг мужчины – половина из них – заговорщики, – подзадоривали мальчика и невольно бросали на Главка злорадные взгляды, предвкушающие завтрашнюю расправу с ним. Он видел их взгляды, но довольный сегодняшним днем и предстоящим пиром не замечал в них ничего особенного.
Наутро в тронной комнате по условленному знаку Орантеса заговорщики вмиг вытащили мечи и обрушили удары на Главка, стражу и его приближенных – часть их сразу убита. Несколько мечей воткнулись Главку, вскочившему с трона, в спину, несколько – спереди в шею, грудь и живот. Внезапно лишаясь жизни, коринфский царек схватился руками за грудь и прохрипел что-то – его слов или ругательств никто не разобрал, – и, закатив глаза, повалился на спину. Напоследок он треснулся затылком об край каменного сиденья и замертво свалился на пол с расставленными ногами под длинным царским хитоном; голова его уперлась в подножие кресла, шея согнулась, и подбородок тесно уперся в грудь, так что тускнеющими глазами он смотрел прямо перед собой.
Был царь Главк, и нет больше царя Главка.
Заговорщики быстро заперли ворота двора и начали расправляться с оставшимися еще в живых сторонниками Главка. Другие приближенные и стража сразу перешли на их сторону.
Сын Главка – увешанный оружием и доспехами – только что пришел из своей комнаты в тронный зал и тут же увидел, как убивают его отца и родственников. Мальчик убежал в трапезную, залез под стол и с визгом ползал под ним и под скамейками, пытаясь спрятаться. Заговорщиков насмешила ловля сына Главка! Они тыкали мечами, сразу с нескольких сторон доставая мальчика, затем, всхлипывающего и стонущего, вытащили за ногу из-под скамьи, сорвали с него доспехи и распростерли на спине. Фаонт и Лой начали доканчивать царевича ударами мечей – острия, проходя сквозь его тело, даже тыкались в камень пола, но мальчик по-прежнему судорожно всхлипывал. Он лежал на спине, раскинув руки и ноги, с широко раскрытыми глазами.
Солнце светило в прямоугольные широкие окна, и стены, потолок и пол ярко озарены светом.
– Живучий ублюдок, – бормотал Фаонт, – папаша его быстренько копыта откинул, а этот гаденыш, смотри, всё живет…
В это время в окно со двора Лою крикнули, что его друг ранен в стычке у ворот. Лой выбежал из комнаты. Фаонт один остался приканчивать живучее отродье Главка. Невольная гримаса отвращения кривила его свежие розовые губы. Он продолжал острием кинжала нащупывать сердце царского сына. «Вот ведь мерзкий гаденыш! И когда ты подохнешь?!» Фаонт бил кинжалом в левую сторону груди мальчика и даже не подозревал, что его сердце бьется в правой стороне! – такая уж аномалия была у «гаденыша». Фаонту даже надоело мучиться. Он вытер пот со лба, поднялся с колен и повелительным кивком подозвал воина, стоявшего у двери. Указал кровавым острием кинжала на мальчика.
– Срежь ему голову!
Упершись коленями в пол, воин принялся мечом резать горло хрипящему наследнику Главка. Алая кровь полилась сильнее на пол, омывая-пачкая бронзовое лезвие и струйками покидая вздрагивающее тело и голову с широко открытыми, еще живыми, мучительно страдающими глазами. Пальцы рук мальчика шевелились, и вздрагивали ноги. Светлолицый, синеглазый Фаонт стоял над ним, подперев бока руками, и наблюдал, с каким трудом меч воина кромсает шейные позвонки.
– У тебя что меч тупой?! – Воскликнул Фаонт, взглянув на воина, в удивлении подняв светлые брови.
– Ничего подобного! – Ответил воин и, оскорбленный, напряг свои усилия, и, наконец, перерезав искромсанную шею, отделил голову от тельца, стал вытирать меч об нарядную одежду царевича.
Да, мальчик был в некотором роде необыкновенный, но вот несколько минут агонии, и мальчика нет, словно и не было на свете.
В трапезную вошел Тесей и встал возле столба, делившего входной проем на две части. После ночных похождений по дворцовым служанкам Тесей только что проснулся и вышел из своей комнаты.
Воин сделал свое кровавое дело и вышел. Фаонт наклонился и внимательно смотрел на окровавленное тело мальчика, и, наконец-то, уверившись, что сын Главка теперь наверняка отправлен в мир мертвых, распрямился и, от трупа подняв большие, чистейшего голубого цвета, глаза, устремил их на Тесея.
– Ты, что стоишь руки в боки? Тебе было поручено разыскать племянника Главка, ты убил его?
Тесей в легкой усмешке отвел в сторону окон и солнца свои огневые глаза.
– Я не умею резать шеи детям.
– Потому что ты еще дурак ничему не наученный! Не убей мы этого недоноска сейчас, он нас запомнит и, выросши, будет мстить!
– Всех врагов не перебьешь.
– А ты постарайся.
Вместе они не раз стояли плечом к плечу в бою и на охоте, но сейчас глядели друг на друга как незнакомцы, без всякого удовольствия. Только сейчас они разглядели, какие разные у них глаза – небо и огонь.
Фаонт всунул широкий кинжал в ножны и шагнул в раскрытые двухстворчатые двери, спеша идти доложить Орантесу, что о наследнике Главка больше незачем беспокоиться.
Тесей еще поглядел на убитого мальчика, потом походил по комнатам дворца, смотря, что где что делается, затем вышел на двор – там собрались все заговорщики и выясняли: всех ли своих врагов перебили, или остался еще кто в живых?
Убиты несколько родственников Главка, и даже его сестра и племянница, хотя вообще-то женщин заговорщики не сговаривались убивать.
Тело Главка протащили по комнатам и сбросили с крыльца на двор. Схваченных в доме людей, почти всех – кто не связан с царской семьей – на радостях отпустили целенькими. На вечер и ночь победители затеялись устроить большой пир, и им невероятно радостна была предстоящая дележка власти, добра и женщин! Наскоро устроили благодарственную жертву Посейдону и супруге его Деметре.
Тесей не рассчитывал, что теперь, после стычки с Фаонтом, ему что-нибудь перепадет, но вечером пришел на пир, любопытствуя посмотреть, что получат другие. Пир был, как пир: все обжирались жареным мясом, а еще больше пили вина. Шумели и громко говорили.
– Из-за дурака Главка боги наслали на нашу землю недород, теперь мы это исправим, – хвастались соратники по заговору. – Теперь под нашим правлением все пойдет по-иному!
Орантес, не в силах скрыть радости победителя, объявил, что возьмет в жены юную вдову Главка. Но седобородый Аянт строил планы женить его на своей дочке и отговаривал от свежеиспеченной, пусть и красивенькой, вдовы.
– Моя дочь знатного рода, а такого приданого, как у нее, ни у кого нет в Коринфе!
Орантес не соглашался на эту замену, но потом вдруг его осенило.
– Я возьму твою дочь в жены, а Галатею в наложницы!
Аянт полностью одобрил его.
– Так и сделай, чем больше женщин у мужчины, тем ему лучше! – и спьяну прихвастнул: – Сам я ни разу не опозорился в любовном бою! Держа женщину в объятьях, ни разу не оставил ее нетронутой!
Орантес велел слугам:
– Эй, приведите сюда Галатею!
Его приказ поспешил исполнить Бисант – он был очень довольный тем, что уцелел при утренней расправе: ему удалось вовремя сбежать из дворца. Теперь он спешил во всем угодить новому царю. Тут же пошел в женские покои и привел красавицу.
Утром в начале убийств Галатея так испугалась, что убежала в винный погреб и спряталась в пустую бочку. И, сейчас у нее, приведенной на пир, был испуганный вид, но вскоре она поняла, что положение ее не опасное, и приободрилась. С трепетным волнением взглядывала на Тесея, сидевшего напротив нее. Она нежилась под его горячим взглядом, словно под солнцем. Чем дальше продолжался пир, тем чаще Галатея и Тесей смотрели друг на друга. Светло-серые и янтарно-карие глаза соединяли свой блеск то на миг, то на долгую безмолвную паузу. Улучив момент, Тесей шепнул Галатее, что после пира навестит ее.
Подбоченившись и сжимая ладонями бока, Тесей смотрел на то и дело вспыхивающую розовым румянцем Галатею, и глубоко дыша, сверкая глазами, белозубо улыбался. Он уже заранее предчувствовал, как вскоре горячо они будут обниматься и целоваться. Тесея совершенно не тревожило, что Фоантес может узнать об этом. Если понадобится, Тесей схватит в обнимку свою новую возлюбленную и умчит ее на коне из Коринфа. При этом Тесей совершенно не заботился, где и на что они будут жить вдвоем. Весь мир, открывающийся его смелому и жадному взгляду, он считал СВОЕЙ вотчиной, подаренной ему на день рождения и по первому его требованию готовому предоставить ему всю ВЛАСТЬ и ЛЮБОВЬ. Он ничуть не сомневался, что через несколько дней или декад он один, или с помощью друзей и приятелей сковырнет с трона своего папашу – вечно пьяного и страдающего приступами бешеной ярости, – и сам воцарится над Трезеной.
На исходе ночи в сильной радости всех чувств Тесей вышел из пиршественной залы. Сильная радость жизни переполняла его, делала легкой походку и крылатыми все движения. Проходя через передние комнаты, увидел Ясона – одиноко сидел в полутьме, набросив на голову край плаща. Позавчера он собрал останки своих сыновей, всю ночь сидел возле них, вчера утром похоронил. Тесей гораздо моложе Ясона, и чувствует себя очень уверенно перед лицом Богини Жизни. Сев рядом с Ясоном, он сказал, что жалеет о гибели его детей, и стал расспрашивать, что тот будет делать дальше. Удрученному Ясону не нужны чужие утешения и жалость, но все же он был тронут участьем трезенского царевича. Пока они сидели и говорили, в окна и раскрытые двери проник розовый свет зари. Ясон встал, чтобы уйти из Коринфа. Тесей провожал его. Когда вышли за городские ворота он спросил:
– Куда ты пойдешь?
– В Микены.
– Медею будешь искать?
– Не знаю.
Ясон зашагал по дороге на юг, а юноша остался стоять, смотря вслед путнику и на утреннюю панораму гор и холмов.
Еще до полудня прохожие из Коринфа разнесли по окрестностям весть об убийстве царя Главка. Рабыни сказали об этом Медее, и она, в ожидании находившаяся возле ручья, разрушила нарисованный круг – стерла ногой его очертания. Осторожно за кончик рукоятки вытянула нож из песка и сразу опустила его в ручей острием против течения, чтобы вода очистила его. На мелком дне кинжал был виден отчетливо, и кто-нибудь, набредя, присвоит его себе, уже ставший безвредным.
Медея обвела глазами лесистые склоны гор, зеленые заросли, пронизанные светом солнца, льющимся с голубого горячего неба.
Повернувшись, пошла вверх по склону горы. Она не смотрела в сторону Коринфа – цепи семьи, детей, обстоятельств, попытавшиеся связать ее, были навсегда разорваны ею. «Теперь я понимаю, насколько безразличной я была к Ясону, ведь если бы я любила его или ненавидела, я давно бы его убила!» Прошлое отпало с нее, как развязавшийся вьюк сбрасывается с плеч.
Разбудила рабынь, спавших в тени кустарниковых дубков. Втроем перешли на северную сторону горы и, спускаясь вниз, вышли на Мегарскую дорогу, по ней прошли самую узкую часть Истмийского перешейка. Вокруг – скалы, поросшие фисташкой и елями, внизу – голубое море, а по обеим берегам залива – волнистые изгибы гор. Женщины шли весь день, а к ночи поднялись в Геранские горы заночевать.
Когда рабыни заснули, Медея (она не чувствовала ни малейшей усталости, хотя за последние два дня ни на миг не сомкнула глаз) встала с земли и пошла вперед, окутанная непроглядной ночной чернотой и безмолвием. Знакомые запахи трав и деревьев неслись к ней со всех сторон. Такая тьма, что не видны очертания даже ближних деревьев и кустов, лишь слева, далеко внизу – видимо у подножия горы – ярко краснела точка пастушеского костра. Медея долго шла, босыми ногами нащупывая путь среди камней и трав, иногда она протягивала перед собой руки и отводила ветви кустов. Вдруг под ее ступнями оказались одни камни, а лицо и обнаженные руки разом ощутили открывшееся впереди пространство. По сильно повеявшему на просторе, насыщенному соленой влагой воздуху стало ощутимо близкое присутствие моря. Свободный простор чувствовался впереди, и сразу глубже – не то, что в теснинах гор – задышала грудь, взволнованно забилось сердце.
Между скал и густых кустов Медея стала спускаться вниз по склону. Родной шум моря, словно любимый с детства голос матери, звал ее.
Все ближе шум бьющихся о берег волн, и вскоре Медея вышла на край голого уступа – у его подножия плескалось море. Во тьме порой мелькали белопенные верхушки волн – они неустанно накатывали на берег, Медея села перед ними и словно в забытьи долго слушала их голоса, говорившие с ней о многом, потом легла на камень, за солнечный день накопивший жар и теперь щедро источающий его. Она свернулась сильным телом в клубок, вдохнула свой теплый, пахнущий пшеницей, запах, успокаиваясь, забывая все прошлое, погружаясь в сон.
3
Утром проснулась под плеск волн, играющих на просторе в свежем ветерке и в солнечных лучах, и вновь долго смотрела на море и слушала его. Затем поднялась на гору, окликнула искавших ее рабынь. Они спустились на дорогу и вдоль моря, мимо Мегар, дошли до Элевсина. Знойный день царил над землей, жаркий ветер овевал-гладил спеющие колосья ячменя на полях.
Медея не собиралась заходить в город, а намеревалась идти дальше на север – по Беотии и Тессалии. Навстречу ей от ворот Элевсина торжественная процессия горожан двигалась к святилищу Деметры – великой критской богини, покровительницы земледелия. С пеньем и весельем женщины и дети с подношениями и колосьями в руках шли освятить первины урожая.
Возле дороги Медея в старой бордово-малиновой шерстяной тунике стояла статно, в мощном спокойствии. Золотым огнем полны ее глаза. Всем видно: это дочь Солнца и Земли, избранница Богини. И одна из участниц священного шествия подошла к ней и назвала по имени. Медея пристально посмотрела на женщину с жреческой повязкой на голове и узнала в ней Глеонику.
– Медея, идем с нами, – сказала элевсинская жрица.
Шествие направилось к маленькому древнему храму.
После свершения обрядов Глеоника рассказала Медее, что уже шесть лет как она живет в Элевсине, ее сын сейчас на службе у мегарского царя Ниса, а двух своих дочек она сбыла с рук, выдав замуж.
– И теперь я живу одна на свободе, а ты?
– Я свободна.
– А где Ясон?
– Мы расстались.
– А дети? Они живы?
– Нет. Их убили три дня назад, – Медея произнесла эти слова столь спокойно, словно это событие произошло не три дня, а три года назад. Она коротко рассказала о том, что случилось в Коринфе, и добавила: – Я ухожу из Эллады.
– Куда?
– Возвращаюсь домой.
– Пешком?
– Да.
Глеоника помолчала, думая, чем помочь подруге. Сказала:
– Через три дня будет полнолуние – праздник Богини. Проведи его с нами, и я верю: Богиня пошлет тебе силы и помощь на предстоящий путь.
Два дня и две ночи Медея провела наедине с собой – обнаженная и распростертая в кромешной тьме священной пещеры. Когда час настал, и женщины вывели ее наружу, глазам ее открылась необыкновенная, ярко лунная ночь. Здесь в окружении гор и лесов под высокой луной женщины собрались на ночное тайное служение Богине.
Голые, с распущенными волосами они окружили глиняный чан, поставленный перед деревянным изображением Деметры; маленькими золотыми ковшиками они черпали напиток из вина, настоянного на душистых травах и, поднося к губам, впивали в себя пахучую влагу. При свете факелов женщины порой взглядывали друг на друга, но не произносили ни слова. Каждую пригнали сюда скованность повседневной жизни, невозможность осуществления мечты, мания освобождения. Они жевали листья плюща и украшали душистыми венками головы.
Медея стояла неподвижно, почти грозно, и отражения факелов, точно сполохи огня, мелькали в ее больших глазах.
Менады встряхивали волосами, раздували ноздри, словно кобылицы в предвкушении звонко-стремительной вольной скачки. Их дыхание и движение учащались; то у одной, то у другой вырывались бешеные крики. Под удары бубнов нарастало биение сердец, и священное безумие, выпрастывая крылья, кидало тела в исступленный танец.
Восторг экстаза пронизывал их: всё тело – наслаждение и боль! Запрокидывая головы, женщины тянули руки к небу и словно падали в разверзающуюся перед ними бездну.
Им казалось, что чей-то пронзительно голубой взгляд, испепеляющий и неотступный, вбирает в себя каждое их движение; что нечто пронзительно-острое, входит в них, разрезая плоть и раздирая душу, и женщины мучительно и неистово сверху донизу раскрывали себя перед миром. Будто немая и слепая тварь, цепляясь острыми когтями, судорожно пыталась выкарабкаться из тьмы на свет звезд.
Мучение тем мучительнее, что знаешь, что ему будет конец.
Заливая жажду, Медея глотала дурманное, горькое питье. Она ощущала, что душа ее наконец-то вновь вырывается на свободу. Священное безумие, точно ласка Богини, после долгого перерыва коснулось ее и охватывало всё сильнее. Ослепляя и стирая разум в ничто, начали проноситься видения невероятной, немыслимой силы и красоты.
Ослепление. Уничтожение себя. Безжалостное кромсание себя, чтобы заново создаться перед Богиней, растворяясь в ее вечных подобиях. Чередовались тьма уничтожения и палящий вихрь обновления. Огненные звезды проливали свой свет и, ослепляя, давали иное зрение.
Всюду разверзалась бездна, дышащая красным мраком, и Медея без колебаний устремилась в нее. И бездна принимала Медею в себя, как мать свою дочь. Огонь в огне.
Утром пришла в себя – лежала в густых травах на берегу ручья. В жарком ветре сквозили на фоне неба высокие, цветущие стебли кустов. Нежная голубая дымка окутывала долину и горные дали, а с моря все время разносился ласковый, неумолчный плеск волн.
На следующий день провожая Медею в путь, жрицы дали ей черный плащ, почти новые крепкие сандалии и золотой браслет – плату на плавание на корабле в Хеттию. Рабыни умоляли ее взять их с собой, а не оставлять храму Деметры.
– Разве не хочешь ты вернуться на родину? – спросила она уроженку Трои.
– О нет! Я стала другая, и там все другое! Я разделю твой путь, госпожа!
А вторая рабыня даже не знала, где родилась, и своей жизнью считала постоянное присутствие возле хозяйки.
В малиновом хитоне, темном плаще Медея прошла по городку, будто не видя его. Она больше никогда не опустит солнечное золото глаз на людей и их жалкое существование.
Она встала перед морем, измеряя взглядом даль предстоящего пути от всего остающегося на берегу. «Мне все равно, что я потеряла здесь всё, а взамен ничего не получила. Я не жалею. Ведь Богиня дала мне благословение потерь».
Медея отвернулась от гор и долин Эллады и смотрела только на могучий лик моря, в сиянии солнечных отблесков переливающегося всеми оттенками синего, голубого и зеленого. Теперь осталось лишь одно: переплыть море и добраться до Родины. «Я возвращаюсь домой Свободной – без всего!»
Она подошла к небольшому кораблю, готовому отплыть в Смирну. Рядом, у причала без дела торчал бородатый крепкий элевсинец – кормчий, он же капитан суденышка «Мощь Посейдона».
– Ты перевезешь меня через море за этот браслет?
Он посмотрел на браслет и на Медею. Солнечный огонь горел в ее глазах, устремленных поверх него в морскую даль.
– Пожалуй. Кто ты?
– Я служу Богине.
Она с трудом могла говорить, ей больше были не нужны человеческие слова.
– Что? Какой Богине? Нашей Деметре?
– Нет.
– Ты что – жрица хеттской Кибелы, о власти которой всем вокруг известно?
Медея не ответила.
– Ладно, – проворчал капитан, – раз ты жрица, я возьму тебя на корабль.
Вскоре отплыли. За островом Эгиной, при выходе в открытое море Медея вдруг сорвала с шеи шнурок с деревянной статуэткой и швырнула ее в бегущие за бортом голубые волны, словно амулет поведал ей, что ему не нужно возвращение домой. Пусть его примут глубины моря, или вынесет волна на берег.
К вечеру задул сильный ветер, погнал на восток серые пенные валы, высоко вздымающиеся под потемневшим небом.
Медея стояла на корме, рабыни прижались к ее ногам. Буря ее ни капли не беспокоила, она упорно смотрела вперед в сторону Хеттии. Кормчий тоже спокоен, моряки же метались взад-вперед, как муравьи на конце горящей ветки. Поссорившись, они начали драться. Затем они стали указывать на Медею и переговариваться, и, наконец, закричали ей:
– Это ты принесла с собою бурю! Чем ты прогневила своих богов?!
Толпой с угрозами двинулись к ней. Ее не испугали ни их крики, ни их гневные лица. Ее несокрушимость теперь ничто не могло поколебать. Медея лишь презрительно коротко взглянула на них. Внезапный душевный порыв охватил ее, она вскинула руки, как птица взмахивающая крыльями, и морякам показалось, что перед ними появилась огромная черная птица в развеваемых ветром перьях громадно раскинутых крыльев! Сквозь перья просвечивали по совиному огромные, горящие глаза, и хищно разевался загнутый клюв. В смертельном ужасе они попятились к мачте, но тут же от порыва ветра, накренившего корабль, стремительно покатились к левому борту, где их захлестнула волна, хищно похитила двоих из них и бесследно утащила в бушующую водяную бездну. Гнев и ненависть моряков сменились страхом и почтением.
Взмахнув руками, Медея в своем сознании стала птицей – возникло ощущение стремглавного полета среди бурного ветра и облаков… С трудом она вернула себя на корму плывущего корабля…
Молча наблюдавший за всем этим, кормчий увидел, что бунт закончен, и тогда пригрозил зачинщику:
– Эй, Кривоглаз, мегарское отродье, еще раз начнешь панику, я тебя выброшу за борт, пусть тебя там рыбы съедят!
И вновь начал озирать бушующее море. Он сохранял спокойствие, ведь ветер – попутный: быстро гонит кораблик к берегам Хеттии.
Волны бушевали до полуночи. Затем буря стихла. Между уносимыми ветром облаками, из прозрачной черноты неба проглянули острые точки сверкающих звезд.
С рассветом показались горы Хиоса, затем приблизился берег Ахаявы – западной части бывшего Хеттского царства.
Моряки все время поглядывали на Медею. Ее неустрашимость перед бурей и их злобой дивила их, а теперь они даже стали бояться ее, будто в ее образе на корабле присутствует сама Богиня. Они смутно, но сильно ощущали обаяние чужой могучей силы и жаждали излить ей свое поклонение.
Один из моряков подполз на коленях к Медее и, сняв с шеи свой золотой амулет, благоговейно выложил его к ее ногам – будто перед божеством. Медея не взглянула ни на дарителя, ни на дар. Втянув голову в плечи, моряк отполз в сторону, и больше никто не смел подойти к Медее, или взглянуть на нее без почтения. Так что в полдень, когда корабль, обогнув полуостров, причалил в порту Смирны, кормчий при расставании сказал Медее, кивнув на своих матросов, потащивших на берег тяжелые корзины и кувшины.
– Ты могла бы командовать ими не хуже меня.
Не обращая внимания на его слова, Медея ступила на доски сходен и неторопливо пошла на пристань. Кормчий смотрел вслед, и досада на ее невнимание к нему стерла улыбку с его лица и начала донимать его обидой. Ведь как-никак он единственный раз в своей жизни выказал уважение женщине! Правда давно, еще в начале своей семейной жизни, он побаивался своей молоденькой жены – таким загадочным казалось ему это существо, каждодневно держащее его в плену мыслей и в объятьях своих тоненьких ручек. Но с течением лет жена народила пятерых детей, растолстела, стала крайне болтливой, со своими приятельницами целые дни проводя за прялкой и готовкой еды.
У него искренне вырвалась похвала Медее, и, вот, она даже не соизволила заметить этого… Он смотрел, как она в сопровождении рабынь, удаляется по набережной. «Интересно, откуда в ней эти спокойствие и сила? Я-то не страшусь смерти, потому что мне все обрыдло в этой паршивой жизни – дела людей на берегу, жена, дети; только и делаю, что спасаюсь от земли в море… Эх! Что растравлять себя!» Он сплюнул за борт на доски пристани и решительно прошел по опустевшему кораблю в кормовую каюту и там, усевшись поудобнее, взялся за кувшин вина с намерением влить его в себя сколько влезет.
Медея, как и несколько других одиноких путников, присоединилась к большому каравану богатого торговца из Сирии. Несколько дней торговец набирал попутчиков и нанимал стражу, а затем с утра караван в семьдесят человек и рабов, не считая двадцати воинов, выступил в дорогу, тянувшуюся по зеленой равнине между горами Сипил и Тмол. Путь поведет на запад через Сарды, мимо Пессинунта – священной горы Матери Богов, затем через Гордий и реку Сангарий, а там уже близко будет Хаттуса, бывшая столица хеттского царства.
На второй день караван раскинул привал возле реки Герм. Медея пошла по берегу реки, смотрела на гладь речных вод и рощи, ярко зеленеющие под синим солнечным небом. Сорванной веткой волчеягодника провела по песку знак-черту, долго смотрела на него.
Справа низко над водой пролетела птица. Повернув голову, Медея проводила ее взглядом, и в больших глазах ее на мгновение словно пронесся золотой огонь.
Вновь опустила взгляд на знак. Думала о прошлом… Четырнадцать лет прошло, как она покинула родину. Она посмотрела на свои руки. Четырнадцать лет, а руки – пусты! Носком ступни она стерла линию и пошла дальше, по приречному песку оставляя следы босых ног.
На третий день после выхода из Сарды на заднюю часть каравана, где шла Медея, с двух сторон напал большой отряд разбойников.
Отрезанные от основного отряда люди кинулись бежать врассыпную. Конные и пешие разбойники догоняли бегущих, убивали или хватали в плен. В этом бегстве рабыня из Трои потерялась сразу, а вторая держалась за Медею, схватившись за край ее плаща. Спасаясь, они взбежали на вершину холма и по крутому склону покатились вниз, цепляясь за траву и мелкие колючие кусты. У подножия холма спрятались в приречном ущелье, а затем ушли в лес.
Забравшись в густую чащу, они переночевали под могучим орешником, а утром пошли искать дорогу, чтобы по ней догнать караван, но до полудня так и не набрели на большую дорогу и остановились в густых зарослях молодых ив: напиться в ручье и отдохнуть. Затем Медея встала, полная решимости идти дальше. Она знала направление домой и знала, что дойдет туда. Вначале нужно идти по течению Герма, потом – вдоль притока большой реки Сангарий дойти до города Гордия, и далее на север через горы выйти к морю и, вдоль него двигаясь на восток, она обязательно придет на родину. Дней пятнадцать пути.
Шли вдвоем два дня, держась подальше от мелких поселений – люди в них хуже диких зверей и крайне опасны для двух одиноких женщин. На второй день после полудня шли в лесу. Рабыня спешила впереди, беспрестанно оглядываясь во все стороны. Медея двигалась за ней, ее сильному широкому телу не очень легко проходить среди стволов деревьев и густых зарослей. Это удивительно помогло ей. Когда рабыня выскочила на опушку, двое мужчин, неожиданно появившиеся из-за выступа скалы, схватили ее и, с торжествующими криками показывая свою добычу другим людям, выскочившим из засады, потащили вдоль леса к подножию холма – туда спускалась к речке утоптанная тропа, и сквозь заросли были видны хижины небольшого села. Сквозь завесу зеленых ветвей Медея проводила толпу взглядом и свернула в противоположную от села сторону. Не выходя из леса, обошла поселение стороной и вновь направилась на восток.
На следующий день с раннего утра – она опять в пути. Ее сандалии ступали по нехоженой земле между полынью и астрагалами. Края хитона и плаща задевали ветви ладанника, фисташки, волчеягодника и высокого вереска.
Земля, по которой ступала Медея, – земля великого царства. Ныне завоеванное дикими, хлынувшими с востока, племенами, хеттское царство распалось на отдельные части и перестало существовать. И везде по всем окрестным землям настали запустение и вражда. Разрушены Хеттия и Митанни, ослаблен Египет. Всеобщий упадок царит везде. Моря выплескивали гигантские волны на берега, землю потрясали подземные толчки, уничтожалась вся прежняя власть. Тьма небытия надвигалась на разваливающиеся царства, смыкалась над ними, покрывая мраком нового зарождения.
Но имена гор, рек, ручьев, данные уходящими в небытие народами, продолжали жить в шелесте листвы, журчании и блеске воды, голубизне озер, в изгибах скал, в волнистых линиях гор.
И Медея знала их и, словно наяву, видела происходившие здесь издавна события.
Однажды Медея заблудилась. Сколько ни шла вперед среди зарослей и скал, но снова и снова выходила к ущелью большой горы. Наконец, она одолела скалистый гребень горы и спустилась к широкой реке, волнистой линией обмывавшей подножия красных скал.
В приречной долине устроившись на ночлег, Медея утолила голод ягодами, но ела неохотно. Ночью все ее тело горело, и кружилась голова. Утром, проходя по лугу, она почти машинально вырыла из земли укрепляющий и поддерживающий силы корень, сорвала несколько трав и на ходу жевала их.
Слегка кружилась голова. Спотыкались ноги. Что-то стало неладное с ее большим телом. Она чувствовала в себе болезнь. Душа будто вынималась Матерью из тела, как большой меч из ножен. «Я устала от всего; как же мне умереть, чтобы жить заново?»
Бредя наяву, продолжала идти днями и ночами; устав, ложилась в травы, а потом вновь шла, словно охваченная исступленным порывом. Шла, пока не начинала шататься от слабости, тогда снова припадала к всегда приветливой, спокойной силе земли.
Однажды всю ночь лежала на спине, в глубоком забвении смотрела в небо. В нее вливалась сила звезд и земли. Утром поднялась совсем выздоровевшая и не удивилась этому. Ведь она постоянно чувствовала связь между собой и миром – ликом Великой Матери.
Она с новой силой двигалась вперед, проходила по городам и избегала сел. Ясность сознания, данная Богиней, позволяла ей все слышать, все видеть, во время обходить опасности, и она только издали видела людей, а они ее – нет. Она не могла больше жить с ними. Она шла, словно по полностью безлюдному миру.
Видения все чаще посещали ее.
…Сняв сандалии, босыми ногами она ступала по цветущей поляне. Вокруг – разноцветные горы и скалы. С ладони напилась воды из речки, омыла лицо и руки, посмотрела в светло-голубые струи, на колышущуюся завесу молодых ветвей и на лавр, поодаль на пригорке стерегущий вход в южное ущелье, на жаркое синее небо и голубые горы, покрытые знойной дымкой… На священном, прекрасном лике земли и неба все казалось неизменным, но Медея ясно увидела тени прошлого или будущего, проскользнувшие по всему окружающему миру.
…Ночью открыла глаза – все небо пронизано пронзительным сиянием, покрыто скоплениями огромных голубых и белых сфер; затем небо стало морем для невиданных, гигантских животных, а земля внизу растянулась плоско-зеркальным и темным отражением.
День за днем, неторопливо-уверенно ступая, Медея несла свое статное широкое тело по древней земле, и наконец, как грозовые тучи, засинели впереди родные горы. По лесистым склонам она спустилась к большому городу Синопе, и перед ней раскинулась прекрасная голубая даль моря. Вдоль берега она шла еще пять дней до своих родных мест.
