– Да- а… Войдите… – протянул Леопольд Короткевич, не отрывая глаз от монитора. Он никак не мог решить, прибавить ли к таблице новый столбец или проиллюстрировать дополнительные показатели в виде графика. Между тем время поджимало. Хотелось успеть на автобусную остановку к восьмичасовому рейсу, потому что следующий пришлось бы ждать минут двадцать, если не больше. А горло болело все сильнее.
Прошло несколько минут. Никто не заходил. Отсутствие движения за спиной стало раздражать.
– Кто там? – спросил Короткевич, оглядываясь. – Заходите!
Дверь приоткрылась, и в темном проеме чуть выше металлической ручки обозначилось детское краснощекое лицо с круглыми, как у совенка, глазами.
– Вы к кому? – спросил Леопольд Янович, уже окончательно решив не суетиться, подождать до завтра и закрыть файл.
– Мне это… – сказал малолетний гость детским баском. – Мне охотников…
– А… – сказал Короткевич, вставая со стула и поспешно собирая в папку рукописные листы. – Это в другом крыле. По коридору направо.
И уже не обращая внимания на посетителя, набросил на шею шарф, влез в рукава дубленки, вынул из кармана вязаную шапочку, схватил сумку и, споткнувшись об оставленный рабочими строительный мусор, помчался на выход. Леопольд Янович, несмотря на свой пенсионный возраст, был худощав и подвижен, как юноша.
Малорослый посетитель бочком отодвинулся от двери.
Закрывая комнату на ключ, Короткевич бросил на него мимолетный взгляд и механически повторил: « По коридору направо». После чего натянул шапку до бровей и обрушился по лестнице вниз, застегивая на ходу куртку.
Почти месяц кандидат биологических наук Леопольд Янович Короткевич героически сражался с ОРВИ и его осложнениями, самостоятельно разрабатывая планы самообороны и контрнаступления. Участковый врач Клавдия Семеновна, молодая астеничная женщина, похожая на бледный картофельный проросток, продлевала больничный лист, покорно записывая за Короткевичем новые назначения.
– С ампициллином не получилось, – задумчиво говорил Леопольд Янович, – попробуем макротетралиды… антигистамины оставим…
Уколы он делал себе сам, по- снайперски попадая в ту самую… гм… «верхнюю четверть …», глядя в зеркало.
Два года и три месяца назад такое длительное затворничество казалось бы ему царским подарком судьбы. Леля обвязывала бы его своим душистым пуховым платком, поила на ночь гоголем- моголем, любимым с детства, а он, как всегда, капризничал и развлекался чтением Ильфа и Петрова.
Теперь юная Леля времен их студенчества улыбалась ему только с портрета, «Золотой теленок» пылился на полке и хотелось убежать из дома куда глаза глядят.
В институте Короткевич появился почти через месяц. На второй этаж поехал в лифте, а не поднялся, как обычно, по лестнице, но все равно слегка запыхался. Потянул на себя ручку двери и, дожидаясь пока та распахнется, стал раскручивать вокруг шеи длинный шарф. Переступил порог, да так и застыл с мохеровым удавом в опущенной руке. Показалось, что приехал не на тот этаж. И только минутой позже Леопольд Янович сообразил, что привычные предметы в комнате просто разбежались по чужим углам. На своем месте остался лишь его стол, что выглядело совершенно нелепо. Как будто мебель играла в пионерскую игру, где стульев было меньше, чем бегающих детей, и по команде «стоп», он замешкался и потому остался неприкаянно стоять почти на середине комнаты. На круглой деревянной вертушке у стола сидел некто карликового роста в его, Короткевича, белом халате. Рабочая одежда Леопольда Яновича была им опознана по затейливой россыпи прожженных соляной кислотой дыр на правом плече – памяти о первом рабочем дне практикантки Елизаветы.
– Здравствуйте, – сказал озадаченный Короткевич. – Чем обязан?
Некто на вертушке оглянулся, и Леопольд Янович увидел свежее детское лицо. Гость не ответил, сполз с табуретки и молча уставился на Короткевича большими глазами цвета зеленого бутылочного стекла.
– Ну, так кто же Вы? – не сдавался Леопольд Янович.
– Тонька.
– Вы девочка? – удивился Короткевич, воззрившись на круглую голову с короткой порослью льняных волос и модно прореженной челкой над крутым лбом.
– Нет. Я – мальчик Антон. Антон Королек, – обидчиво ответил незнакомец.
– А- а- а, – протянул Леопольд Янович, понимающе.
Леопольдом его стали звать только здесь в академии. В школе и институте он был для всех Ленькой. И только бабушка Сима из Минска звала его «Полей», как когда- то своего мужа. Господи, как он боялся, что об этом узнают одноклассники!
– Леопольд Янович, наконец- то! – послышался за спиной Короткевича звучный баритон. – С выздоровлением!
В дверном проеме стоял молодой коллега Леопольда Яновича – в плечах косая сажень, ростом с коломенскую версту и копна соломенных волос над голубыми глазами монгольского разреза. Звали его Иван Жуков. Понятно, что и ему нелегко было в школьные годы после первого знакомства учащихся с творчеством Антона Павловича. Прозвище «Жук» на какое- то время потеснилось, уступая место «Дедушке- голубчику» и «Деревне». Не владея приемами восточных единоборств, потомок русских кулачных бойцов и ордынских наездников расквасил добрый десяток носов прямым выпадом левой, поскольку был левша. Но прежнее прозвище возвратил.
Из- за руки Жукова выглядывало треугольное лисье личико студентки Елизаветы Курочкиной, которую Иван Климович за глаза называл «Лиской».
– Здравствуйте, Леопольд Янович! – пропела она, растягивая в улыбке узкий рот и демонстрируя россыпь мелких очень белых зубов.
– Вот! Декорации после ремонта поменяли. Но стол Ваш не трогали. Вам как?
– Здравствуйте, Иван Климович! Как мне? Да, как Папанину на льдине! Ну, и в каком направлении мне дрейфовать прикажете?
– Минуточку! – Жуков выдвинулся на середину комнаты. – Мы предусмотрели…
И стал предлагать варианты передвижений стола, не изменяющих в корне новую конфигурацию расстановки мебели. Через полчаса пришли к консенсусу, и все, включая Елизавету и мальчика «Тоньку», принялись толкать стол в нужном направлении.
Мысленно признав, что Жуков решил задачу весьма успешно, Леопольд Янович, тем не менее, не спешил убирать с лица маску недовольства.
– Света маловато! – заметил он, усаживаясь за стол.
– Лампу на стену повесим! – с готовностью предложил Иван Климович.
– Справочники… – начал было Короткевич.
– Переставим. Будут под рукой, – не дал ему договорить молодой коллега.
– Ну, хорошо, – примирительно сказал Леопольд Янович, но вдруг вскинулся, оглядываясь. – А халат где?
– Вот! – радостно вскрикнул Жуков, вытряхивая из рабочей одежды Короткевича странного ребенка.
– Собственно, нельзя ли узнать, на каких правах мой халат был, так сказать, передан…
– Тонька сам его взял! – вмешалась Елизавета.
– Ладно тебе! – одернул ее Иван Климович. – С халатом неловко получилось, Вы извините. А вообще – это Тонька, большой почитатель Левенгука…
– Он собственный микроб открыть хочет! – опять влезла в разговор Курочкина.
– Елизавета! – прикрикнул на нее Жуков. – С Вашего позволения, Леопольд Янович, я Вам позже все расскажу. В личной беседе.
– Понимаете, совершенно удивительный случай, – начал свое объяснение Иван Климович, когда они сидели за столом в буфете, энергично распиливая одноразовыми ножами кусок жареной свинины, похожий на дубовую кору по виду и твердости.
– На следующий день после того, как Вы заболели, – продолжил он, – приходит этот мальчик и говорит, что он ищет «охотников за микробами». Я ему говорю, дескать, ты пришел по адресу, так что можешь сказать, что тебе от них надо. Думаю, пробирки какие- нибудь для школы будет просить. А он отвечает: «Я хочу стать Левенгуком и открыть свой микроб». Ну, вы же видели его. «Мужичек- с- ноготок». Вырастешь, говорю, приходи учиться, станешь микробиологом, может что- нибудь и откроешь. Он молча сопит, а потом баском таким гудит: «Мне сейчас надо». Я и Лизавета посмеялись и занялись своими делами. Часа через два смотрю, он в уголке сидит на корточках, смотрит. Рядом на полу куртка лежит. И стал так каждый день ходить. Я его несколько раз выпроваживал, а он возвращается. Как- то просочится в комнату и сидит.
Однажды Лиска средУ после стерилизации принесла, а она какая- то мутная. Я ей говорю, ты что- то напутала, а она клянется, что все делала, как обычно. И вдруг «Левенгук» отзывается. Говорит, что Лизавета, раньше из одной банки что- то взвешивала, а вчера – из другой. Я говорю, а ну покажи, из какой. И он показывает на одноосновную соль, а нужна двухосновная. Дальше больше. Стал Курочкиной сахар для среды взвешивать, колбы пробками затыкать. Мало того, в подвал принялся ее сопровождать. Вы же помните, наша красавица туда в одиночку не ходит – привидений боится! До его появления, если спутника не находилось, я каждый раз вынужден был стоять на лестнице и слушать, как она орет «Мамочки! Иван Климович! Не уходИте!»