Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления

Бриллиант в короне

Одержимость Черчилля Индией была чем угодно, но уж точно не иррациональной манией. Ни одной другой империи современности не удалось подмять под себя столько территорий и столько народов в Азии, сколько англичанам. В Индии это создавало определенные проблемы, так как людей было слишком много, что делало трудновыполнимой задачу даже частичного их истребления. Их также нельзя было запереть в резервациях или концентрационных лагерях. Но выгоды от владения Индией намного перевешивали все связанные с этим проблемы.

Черчиллю никогда не нравилась Индия. Первое армейское знакомство с ней не оставило после себя приятных воспоминаний. Он писал, что испытал настоящее потрясение, столкнувшись с субконтинентом, и почувствовал облегчение, когда его перевели служить на афганскую границу. В заметке для The Daily Telegraph от 6 ноября 1897 г. он писал:

Восстание 1897 г. является самой успешной на сегодняшний день попыткой объединить приграничные племена. Эта попытка не будет последней. Одновременный мятеж среди дальних племен свидетельствует о каких-то скрытых от глаз процессах… Цивилизация столкнулась лицом к лицу с воинствующим магометанством. Если мы задумаемся о том, какие моральные и материальные величины противостоят здесь друг другу, у нас не останется опасений по поводу окончательного исхода борьбы. Но чем дольше продолжается политика полумер, тем позже этот исход наступит.

Вмешательство, которое раздражает сильнее, чем полный контроль, робость, проявляемая с большей поспешностью, чем обычное безрассудство, снисходительность, которая своей жестокостью превосходит самую крайнюю суровость, характеризуют наши нынешние отношения с приграничными племенами. Чтобы положить конец этому печальному положению дел, необходимо проводить осознанную и официальную политику вплоть до логического – и неизбежного – финала.

Примерно за месяц до этого он был потрясен видом тридцати шести мертвых тел, наспех похороненных англичанами. Они были обнаружены и изуродованы пуштунами из местного племени. Но эта неприглядная картина была ничем не хуже того насилия, которое регулярно совершалось британской армией. Цивилизация и варварство – сиамские близнецы. На страницах своего дневника Черчилль откровенно записал:

Эти племена – одни из самых жалких и жестоких существ на земле. Их разума хватает только на то, чтобы быть еще более безжалостными, более опасными, более разрушительными, чем дикие звери… Единственно возможным выводом из всего этого, по моему мнению, является то, что все человечество станет счастливее – а мировой прогресс ускорится – ровно настолько, насколько эти долины удастся очистить от заполнивших их вредных паразитов.

Ни слова не было сказано о том, почему англичане подвергаются нападениям. Империя уже терпела поражения в войнах против Афганистана. Первая из них закончилась в январе 1842 г. разгромом крупного отряда Британской индийский армии под командованием генерала Эльфинстоуна. Генерал-губернатор Индии лорд Окленд был настолько потрясен этой новостью, что перенес апоплексический удар, от которого так и не оправился. В апреле того же года генерал Поллок возглавил «отряд возмездия», который разрушил старый кабульский базар XVI в. и ряд других древних построек. Отомстив, англичане покинули Афганистан с твердым намерением больше никогда не предпринимать попыток его захвата.

Однако в 1893 г. империя стала добиваться проведения официальной границы между Афганистаном и Индией, для чего на место был направлен государственный служащий сэр Мортимер Дюранд. По его проекту была проведена линия, ставшая границей протяженностью в 1640 миль, которая разделяла пуштунские племена и на которую местное население часто просто не обращало внимания. Протестуя против этого совершенно произвольного разделения, «дикие звери» вновь взялись за оружие.

Однажды поздней ночью в 1897 г. одно племя пуштунов (с которым, как ошибочно полагали англичане, у них не было никаких разногласий) внезапно напало на лагерь британской армии. Черчилль, пылкий младший офицер двадцати с небольшим лет, находившийся в своей первой командировке на неспокойную северо-западную границу, был вне себя от такого «вероломства». Партизанская атака стоила британо-индийской армии сорока офицеров и солдат, а также множества лошадей и вьючных животных. К восторгу молодого Черчилля, командующий операцией сэр Биндон Блад отдал приказ о немедленном проведении акции возмездия. Новоиспеченный офицер принял участие в карательной экспедиции генерала Джеффриса с целью «наказать свирепых агрессоров». Захватывающее столкновение пуштунских сабель и английских ружей длилось всего один день, как Черчилль позднее напишет в «Моих ранних годах», но больше всего юному Уинстону понравилось методичное осуществление колониальной миссии: «Возмездие должно было проходить в следующей форме: нам предстояло маршем пройти по всей их равнине, которая представляет собой замкнутый со всех сторон тупик, вплоть до самого края, уничтожая все посевы, разрушая резервуары питьевой воды, взрывая все укрепления, насколько на это хватит времени, и стреляя в каждого, кто будет мешать процессу». Кто упрекнет позднейшие поколения афганцев в том, что и во время второго, и во время третьего вторжения в свою страну они были уверены, что видят продолжение того самого первого – только на новый лад? Изменились лишь технологии и риторика: боевые вертолеты и дроны пришли на смену ружьям со штыками, «гуманитарные» оправдания и ложь – на смену черчиллевской откровенности.

Киплинг отразил безжалостную кампанию против пуштунов в поэме «Молодое пополнение» (The Young British Soldier):

 
И ежели в каком бою тебя смертельно ранит вдруг,
Гдe, добивая бедолаг, афганки ползают вокруг,
Тогда ты с духом соберись, приставь к виску винтовку, друг,
И к Богу своему, солдат, –
Марш, марш, марш, солдат,
Марш, марш, марш, солдат,
Марш, марш, марш, солдат,
Солдат самой Королевы!
 

Чуть раньше немецкий поэт Теодор Фонтане, живший в то время в Лондоне, в поэме «Афганская трагедия» (Das Trauerspiel von Afghanistan) взял другую тональность. Полная печали и меланхолии, она точнее отражала масштаб поражения 1842 г., как видно из этого отрывка:

 
Снег белою пылью с небес упал,
Пред Джелалабадом всадник встал.
«Кто там?» – «Я кавалерист британский,
Пришло посольство. С Афганистана».
«Афганистан!» – он шептал без конца,
Полгорода обступило гонца.
Сэр Роберт Сэль, городской комендант,
Помог руками с коня его снять.
И вместе пошел в караулку с ним,
Его усадили там, где был камин.
Огонь согрел его, свет подкрепил.
«Спасибо!» – вздохнул он, заговорил:
«Нас было тринадцать тысяч сперва,
Шел из Кабула наш караван.
Солдат, начальников, баб, детей –
Сдали, сгубили, предали всех…
 

Армия разбита – а что победители? От них не осталось стихов. Лишь истории о героизме и мужестве и о преступлениях, совершенных чужаками, – рассказы, передаваемые из уст в уста, от одного поколения пуштунов к другому; а вторжения меж тем не прекращались. Но представьте себя на месте пуштунского бойца, который попал в руки солдат британо-индийской армии и которого заживо поджаривают на медленном огне в земляной печи. Черчилль описал и такой случай, причем сделал это без каких-либо эмоций или возражений цивилизаторского характера. Имперское господство неизбежно приводит к совершению преступлений против тех, кто ему сопротивляется.

Дележ Африки

В последние десятилетия XIX в., после отмены рабства, белые империалистические державы озаботились поиском чего-то, что смогло бы заменить его. Если захватывать людей теперь было нельзя, безукоризненная имперская логика подсказывала: а почему бы не захватить территорию? Их манила Африка – континент, где зародилось человечество, колыбель древних цивилизаций и, что важнее всего, сокровищница природных богатств: алмазов, минералов, а позднее и нефти. Племенная раздробленность и локальные конфликты ослабляли черную Африку. Страны, обладавшие четкой политической структурой, представляли собой пеструю и разрозненную группу.

Древнейшей из них была Абиссиния (позднее Эфиопия) – регион, некогда входивший в Амхарскую империю. Когда европейские стервятники делили Африку, она оставалась исключением. На ее независимость пока никто не покушался. В 1868 г. англичане спровоцировали конфликт и создали свою базу в городке Зула, находившемся к югу от порта Массауа на побережье Красного моря, откуда предприняли успешное нападение на горную резиденцию правителя в Магдале. Великобритания испытывала новый вид вооружений (в данном случае – однозарядные винтовки Снайдер-Энфилд), изобретенный вскоре после Крымской войны. Одного оружия, возможно, было бы недостаточно, если бы англичанам не удалось переманить на свою сторону фактического правителя провинции Тиграи, у которого были свои счеты с абиссинским королем. Италия также обратила свой взор на регион.

Вторжения европейцев на протяжении XIX в. выделили Африку как континент, созревший для захвата. Его должно было хватить на всех при условии, что белые империи не будут впадать в приступы неконтролируемой жадности и набрасываться друг на друга. Такого мнения придерживалось руководство нового германского государства, и прежде всего его архитектор и первый канцлер Отто фон Бисмарк. Объединенная Германия была страной без колониальных владений. Она стремилась наверстать упущенное в Африке. Вот почему Бисмарк в 1884–1885 гг. созвал в Берлине империалистическую конференцию^[42]. Ее участники заседали три месяца. Если отбросить шелуху, на повестке стоял один вопрос: как лучше всего поделить Африку. Захват, насилие и оккупация, которые за этим последовали, шли под флагом «цивилизации» – старшего брата «гуманитарной интервенции» конца XX и начала XXI в.

Единственной отсутствующей на конференции державой были Соединенные Штаты. Они согласились принять в ней участие, но в последний момент передумали. Все прочие империалистические державы, а также те страны, которые стремились к этому статусу, в Берлине присутствовали. Африка была разделена на пятьдесят отдельных колонизированных областей без учета их этнического состава и особенностей географии – жестокая процедура, оставившая свой отпечаток на теле черной Африки на последующие полтора века. Последствия этого решения чувствуются до сих пор, притом что прочерченные на конференции границы между странами существенным образом не менялись. За то время, пока шли заседания, Франция оккупировала Алжир^[43] и Тунис, а также поделила Марокко с Испанией^[44]. Великобритания утвердила свое господство в Египте и Судане, хотя на территории последнего постоянно вспыхивали восстания. Французы и испанцы сохранили контроль над своими владениями в Магрибе, но никто не стал покушаться на английскую сферу влияния. Фактически к концу заседаний львиная доля официально досталась Великобритании, расширившей свое присутствие на континенте за счет Восточной и Южной Африки, а также Нигерии и Ганы. Франция закрепила за собой бо́льшую часть Западной Африки. Италия получила Сомали и некоторые районы Эфиопии. Португалия сохранила контроль над Анголой и Мозамбиком. Германии в качестве приза достались Юго-Западная Африка (Намибия) и Танганьика (Танзания)^[45].

Бельгийский король Леопольд II получил Конго в личное владение – событие, уникальное в анналах империализма. Это был единственный случай в современной истории, когда территория целой страны была официально на международном уровне признана личной собственностью одного человека. На протяжении четверти столетия Конго сохраняло этот феноменальный статус. Будучи в течение всей своей жизни буквально одержим этой страной и превратив ее в источник своего сказочного богатства, Леопольд так ни разу и не удосужился лично посетить свои владения (он опасался подцепить какую-нибудь «африканскую заразу»), что сделало его самым известным «заочным землевладельцем» в истории современного империализма.

Кошмар, постигший народ Конго, по своему масштабу и по уровню сопровождавшей его садистской жестокости превосходил все, что когда-либо происходило в ходе колонизации Африки. Новым хозяевам Конго – главным образом бельгийцам, хотя были и некоторые другие – были нужны слоновая кость и каучук. Солдатам и управленцам выплачивались бонусы в зависимости от того, сколько слоновой кости и каучука жители местных деревень смогли собрать по их приказу. Если деревня не справлялась с выполнением своей нормы, всех взрослых мужчин – а иногда и женщин с детьми – убивали. Для доказательства того, что они убили необходимое количество людей, не тратя на них пули, солдаты отрубали у еще живых жертв кисти рук. Иногда к ужасным посылкам, отправляемым в Брюссель, добавляли ступни, головы и груди. Чтобы предотвратить разложение, отрубленные руки часто коптили, а головы и груди складывали в емкости со спиртом, чтобы они лучше сохранялись.

Леопольд высказал свое удовлетворение. Подобно прочим колониальным лидерам, он заявлял, что необходимо со всей строгостью пресечь практику захвата африканцев арабскими работорговцами с последующей их продажей на черном рынке. Но когда фотографии с ужасами начали просачиваться в Европу, поднялась волна возмущения, в основном со стороны британских авторов, которые в некоторых случаях успокаивали себя тем, что все эти преступления совершались не Британской, а другой империей.

Половина населения Конго была уничтожена солдатами и поселенцами Леопольда. Точные цифры разнятся, но, по общему мнению, количество убитых составило от восьми до десяти миллионов человек^[46]. По своему объему и масштабу ближе всего к этому преступлению, совершенному одной из европейских держав, стоит массовое истребление евреев Германией и ее квислингами^[47] во время Второй мировой войны. Количество косвенных жертв этого преступления продолжает расти до сих пор каждую неделю в Палестине.

«Сатана! Говорю вам, что этот человек – Сатана!» – заявил Сесил Родс, который и сам не был ангелом, после встречи с Леопольдом II. Американский поэт Вейчел Линдсей написал поэму под названием «Конго» (The Congo):

 
Прислушайся к вою души Леопольда,
Горящей в аду за те толпы людей с искалеченными руками.
Услышь, как довольно смеются и воют черти,
Отрезая ему руки, там, в глубинах ада.
 

В 1904 г. Э. Д. Морель и Роджер Кейсмент учредили Общество по проведению реформ в Конго, чтобы придать огласке преступления Леопольда, – первый в своем роде акт солидарности с народом, ставшим жертвой колонизации. Артур Конан Дойл встретился с членами группы, пришел в негодование от того, что услышал, и начал собственное расследование. Подробно изучив все донесения о зверствах бельгийцев, он сел и за девять дней написал об этом книгу. «Преступления в Конго» (The Crime of the Congo), переполненные холодной яростью, за первые три месяца после выхода распространились более чем полумиллионным тиражом. «Сердце тьмы» Конрада произвело похожее впечатление на читателей, которые вдруг поняли, что описанная им с таким отвращением тьма – это не темнокожие африканцы, а белый угнетатель, которого они прекрасно знали. Как бы их ни описывали, события в Конго никак нельзя было назвать «маленькой веселой войной с варварскими племенами». Мне, однако ж, так и не удалось найти ни одного упоминания о геноциде в Конго ни в одной из книг или статей, вышедших из-под пера Черчилля.

Политики-империалисты вообще не склонны выступать с обвинениями в адрес друг друга, если они не конфликтуют между собой, но замалчивание того, что творилось в Конго, со стороны правительств Европы само по себе неудивительно. Оно с очевидностью демонстрирует ту глубоко и прочно укоренившуюся неприязнь к темнокожим, которая накапливалась в течение столетий. Три мудрые обезьяны – Великобритания, Франция и Германия – просто отводили глаза. Правители «отважной маленькой Бельгии», как эта страна прославится в предстоящих двух мировых войнах, были мастерами в деле массовых убийств (столкнувшись с вооруженным противником одного с ними цвета кожи, они капитулируют без борьбы). Да и впоследствии отважная маленькая Бельгия не потеряла аппетита к совершению убийств. После Второй мировой войны она с удовольствием сотрудничала с США, этим новым империалистическим гегемоном, в деле подрыва конголезской независимости, и кончится это все убийством Патриса Лумумбы в 1961 г. и сменой режима, а в финале – еще и передачей власти марионеточному правительству полковника Мобуто. Покушение на Лумумбу всколыхнуло Черную Африку и весь постколониальный мир. В Москве именем Патриса Лумумбы был назван университет^[48], созданный с целью предоставить бесплатное образование по различным направлениям (включая медицину) студентам из африканских и азиатских стран, которые иначе остались бы без образования. Афроамериканский поэт Лэнгстон Хьюз в 1961 г. написал:

 
Красная кровь
Лумумбы пролита.
В безвестной могиле
Его тело сокрыто.
Могила – на солнце,
В мире звезд, на луне,
Могила – в космической глубине.
Сердце мое
Ее поместило.
Завтра повсюду
Будет эта могила.
 

Шестьдесят лет спустя, когда вместе с очередным подъемом движения Black Lives Matter в США набрала обороты кампания по сносу памятников, одна бельгийская писательница по поводу статуй Леопольда, стоящих в ее собственной стране, вспомнила слова Адриенны Рич из стихотворения «Что это за времена?» (What Kind of Times Are These):

 
…это не где-то там, а здесь,
наша страна идет навстречу собственной правде и страхам,
собственным способом заставить людей исчезнуть.
 

Колонизация Африки проходила не без сопротивления. Довольно часто народы и лидеры континента давали отпор. Европейские варвары реагировали так, как и положено варварам: подкупали, грабили, истребляли.

Вначале Великобритания установила свою власть на западном побережье континента, а затем стала медленно продвигаться вглубь. Она столкнулась с ожесточенным сопротивлением государства Ашанти^[49], власть правителей которого основывалась на контроле над внутренними торговыми путями и военном превосходстве над соседними племенами. Воины Ашанти эффективно вели партизанскую войну в условиях африканского буша и в первой же пробе сил против англичан в 1824 г. нанесли последним поражение, да еще и убили в бою командира сэра Чарльза Маккарти. Прошло более семидесяти лет, прежде чем Великобритании удалось разгромить Ашанти и установить в стране свое господство. Обе стороны нанимали контингенты воинов хауса^[50], но, помимо превосходства в численности войск, у англичан было еще и новейшее оружие.

В 1896 г. королевство хова^[51] на Мадагаскаре после долгого сопротивления пало под ударами французов. За четыре года до этого французы атаковали королевство Дагомею. Короли и королевы Дагомеи стремились постепенно превратить свою страну в этнически смешанное государство-нацию. Писатель-путешественник Ричард Бёртон высмеивал короля Глеле за батальоны, набранные из давших обет безбрачия женщин, которые составляли важную часть его армии (писатель был еще более язвителен в адрес воинов-мужчин, вооружение и подготовка которых – по совершенно независевшим от них причинам – оставляли желать лучшего). Однако именно эта армия в 1892 г. нанесла наступавшей колонне французов серьезное поражение. Хотя и проиграв битву за столицу, мужчины и женщины Дагомеи продолжали партизанскую войну в течение нескольких последующих лет, что весьма раздражало и злило французов. В отместку те устраивали выставки пленных женщин-солдат в Париже в конце 1890-х гг.

На другом конце континента, в Сомали, на рубеже веков британцы столкнулись с жесточайшим сопротивлением на территории, которую они оккупировали в процессе раздела, согласованного европейскими державами на Берлинской конференции. В лице Мохаммеда Абдуллы Хасана им противостоял политико-религиозный лидер и поэт с сильными протонационалистическими взглядами, к тому же обладавший военно-стратегическим талантом^[52]. Он был самым способным боевым командиром на иррегулярной войне, которую Африка вела против европейцев.

Получивший от британских оккупантов прозвище «Безумный мулла» и по большей части именно так и изображавшийся в британской прессе, он стал мишенью для публичной ненависти, как и многие другие до и после него. Черчилль использовал прозвище «Безумный мулла», описывая сражавшихся с Великобританией пуштунов из округа Малаканд. Разве мог кто-либо в здравом уме сопротивляться великодушной и благонамеренной империи? Сегодня Мохаммед Абдулла Хасан считается отцом-основателем сомалийской государственности. Его жена, как и другие женщины, также была среди боевых командиров – факт, который должен был шокировать оккупантов.

Двое британских офицеров из тех, что участвовали в Сомалийской кампании, позднее уже на другой войне служили под началом Черчилля. Одним был Гастингс Исмей, бывший главным консультантом Черчилля по военным вопросам во время Второй мировой войны, а затем рекомендованный на пост первого генерального секретаря НАТО, этого порождения «американской империи». Вначале он был настроен скептически, видя смысл всей затеи в том, чтобы «не допускать СССР в Европу, обеспечивать в ней американское присутствие и сдерживать Германию». Черчилль убедил его согласиться с назначением. Исмей, будучи неизменным представителем высших эшелонов политический и военной бюрократии империи, встал в строй и принял неизбежное. Зоны глобальной «ответственности» Великобритании теперь надлежало передать в руки Вашингтона. Другой формы роспуска империи не существовало.