Loe raamatut: «Суженый-ряженый»

Глава 1

– Нет, бабушка, и не уговаривай.

– Вот ведь вредная какая, – ведьма стояла у котелка, под которым весело прыгало рыжее пламя, и энергично помешивала деревянной ложкой колдовское варево. – И чего тебе в лесу не живется? Свобода, красота, свежий воздух опять–таки.

Румяное лицо совсем не старой женщины подтверждало слова, что лес дарит здоровье. Но вот свободу?

– Ну ба, сколько уже говорено–переговорено.

– Эх, девка, не понимаешь ты, – бабушка постучала ложкой о край котелка, стряхивая налипшую зеленоватую жижу. – В городе тебе жениха не сыскать. Нам, нечисти, за людей замуж выходить нельзя.

– Почему это?

– Я сама как–то попробовала. Зачах мой суженый–ряженый. И года не прошло. Хотим мы того или не хотим, но силу из живого человека тянем. И чем сильнее человек влюбится, тем быстрее на погост отправится.

– Выходит, смертью сила любви измеряется?

– Выходит так.  Ну–ка, помоги мне, склянку ближе подвинь.

На выскобленной добела столешнице поблескивали чистыми боками несколько разномастных бутылок. Я растерянно замерла, не зная какую из них взять.

– Ту, что с широким горлом, – подсказала бабушка, в стеганых рукавицах поднося к столу снятый с огня котелок. Варево густым потоком устремилось вниз, до краев заполняя бутылку.

– Что это?

– Ты совсем забыла, как пахнет отворотное зелье?

– Так это «Выпил–очнулся»? Работу конкурентки исправляешь?

Бабушка поставила пустой котелок в мойку и налила в него кипятка. Ополоснув руки, вытерла их вафельным полотенцем с яркими петухами по кайме.

– Разве ж я допущу кого близко в свои владения? Сама обмишурилась. Неделю назад из Медведково молодуха прибежала, приворотное зелье заказала. А вчера зареванная Стрижиха пришла, говорит, муж на свою секретаршу заглядывается.

– Ой, ба, как же ты так? Семья у председателя вроде крепкая была…

– Говорю же, обмишурилась. Не выспросила, кого подлюка приворожить хочет.

Заткнув зев пузатой бутылки пробкой, бабушка навесила на нее бумажку, где каллиграфическим почерком было выведено «Стрижи». На полке, куда бабушка поставила склянку, стояли и другие, и на каждой торчал ярлык с фамилией заказчицы.

– Я смотрю, Тишкины опять ребеночка хотят?

Бабушка быстро задернула цветастую занавеску.

– Нечего подглядывать. Вот вернешься, все тайны твои будут.

– Не вернусь. Мне в городе нравится.

– Ох, смотри, влюбишься в человека, потом локти на могиле кусать будешь. А свой – он всегда рядом.

– Бабуля, – застонала я. – Опять ты старую песню затянула? Мне никто из наших не нравится.

– Чем тебе лесовик плох? Ростом под два метра, силища в руках немереная – столетнюю сосну будто спичку ломает, и собою парень хоть куда.

– Смерти моей хочешь? Он «нет» не понимает. Летом как отказала ему, так три дня по лесу плутала – любая стежка–дорожка к его терему приводила, насилу вырвалась. А если бы такой же холод как сейчас стоял? Весной только обнаружили бы меня где–нибудь под елкой.

– Ах, я ему! – бабушка погрозилась кулаком, и за моей спиной, за окном кто–то смущенно кашлянул и заскрипел снегом. – Почему раньше не рассказала? Я бы лиходею давно мозги вправила.

– Ага. А заодно домовому из Скрябушек, водяному из Сирень–озера, шишку из дубовой рощи…

– Погоди–погоди, ты так сейчас всех холостяков перечислишь.

– То–то и оно. Каждый из них пытался меня к себе заманить. Спрятать, запереть, насильно замуж взять.

– Василиса, так ты потому в город и сбежала?

Я кивнула и опустила глаза. Зачем бабушке знать, что бегство от навязчивых женихов не главная причина? С недавних пор мое сердце замирало от любви. Но стыдно признаться, видела я своего суженого–ряженого лишь во сне. И сны эти не имели четкости, будто смотрела я их через запыленное стекло. Ни лица разглядеть, ни фигуры. Одни впечатления. Любовное томление, легкие прикосновения, ощущение счастья. Просыпаясь утром, я пыталась вспомнить детали, но они безвозвратно уплывали, оставляя лишь убеждение, что виделись мы вовсе не в лесу. Машины, высокие здания, огни рекламы. И что еще более странно, тянуло меня в город с необъяснимой силой, словно кто–то неведомый привязал к себе, и стоило отъехать чуть дальше, узлы больно врезались в тело, заставляя вернуться.

– Вот иногда я думаю, лучше бы ты простушкой уродилась. Нашла бы себе мужа без выверта, ребеночка подарила бы ему, ворожила бы помаленьку.

Бабушка сняла с головы платок, и я загляделась на нее: гладко расчесанные волосы без единого намека на седину скручены на затылке в тугой узел, серьги с белыми жемчугами оттеняют гладкую кожу, глаза с едва заметными лучиками морщин светятся любовью и затаенным беспокойством. Она совсем не изменилась с тех пор, как родители семнадцать лет назад отправили меня к ней.

– Варварушка! – в дверь постучали. – Ты дома?

– Заходи, милая.

Дверь открылась, впуская клубы морозного воздуха. Стрижиха, а это была она, потопала в сенях ногами, сбивая с валенок снег, стянула с головы пуховый платок и, распахнув добротную шубу, ввалилась в комнату. Объемная грудь, широкие бедра и немаленький рост, делали ее очень уж большой, но лицо с живыми глазами, курносым носом и россыпью золотых веснушек было таким милым, что все люди, даже знающие Анюту давно, любовались ею. Вот и я стояла, глупо улыбаясь в ответ на радушную улыбку ее по–детски пухлых губ, приоткрывших ровный ряд зубов с щербинкой посередине. Как такую душку можно променять на секретаршу, будь она хоть писаной красавицей? Видно у бабушки привороты отменного качества.

– Ой, Вася приехала! – Анюта обняла меня так крепко, что я чуть не задохнулась, уткнувшись носом в пахнущую сдобой кофту. Печь в доме Стрижихи, наверное, никогда не остывала. Ее ватрушки и кулебяки любили все. Вот и сейчас она принесла вкуснятину в качестве оплаты. Распаковав тщательно укутанную корзинку, я вытащила теплый кусок пирога с зайчатиной и принялась уминать, пока женщины о чем–то шептались.

– Сегодня не пришел ночевать. Утром плакал, говорил – черт попутал, просил прощения.

– А ты прости, – щеки у бабушки загорелись от досады на саму себя, но Анюта, ничего не подозревая, продолжала делиться.

– А вдруг из дома совсем уйдет?

– Даже в голову не бери. Вот хлебнет чай с моим «лекарством», вмиг в себя придет. С вареньем пахучим смешай, лучше с малиновым.

Бабушка сунула в руки Анюте бутылку, а сама долгим взглядом посмотрела на меня. Я вздохнула. Не люблю я этого делать, но Стрижиху было жалко, да и бабулину оплошность следовало исправить.

– Давайте попрощаемся, тетя Нюра. Я в город надолго, может весной только увидимся, – я потянулась к ней и поцеловала в мягкую щеку.

Стрижиха, обняв меня, счастливо засмеялась.

– До чего же ты, Василиса, хорошая девушка. С тобой рядом легко и все проблемы кажутся пустяшными.

Я едва дождалась ее ухода.

А после стояла, наклонившись над ведром, жалея, что наелась пирога, иначе меня не рвало бы так долго и так мучительно. Забирать людскую боль противоестественно для ведьмовской натуры. Но зато Анюта легко простит измену мужа, а вскоре и вовсе перестанет мучиться. Ни ревности, ни упреков. Эти двое не виноваты. Это бабушка продала приворот, не выведав, что его хотят применить к женатому. Не знаю, как другие, но мы, Себяжские ведьмы, блюдем кодекс чести.

– Давай я расчешу тебя, – бабушка подошла ко мне с гребнем.

После колдовского отката банька – самое то. Легкая телом, вкусно пахнущая летними травами, сидела я на табуретке, укрывшись лишь простыней, а ласковые руки заплетали длинную косу, которую я растила с самого детства.

– До сих пор простить не могу, что твоя мама постриглась. Сама себя уничтожила. Сил колдовских, что с детства копятся, разом лишилась.

Бабушка впервые заговорила со мной о маме. Прежде тема родителей была под запретом. Я знала лишь, что расстались они.

– Ба, а почему она решилась косу отрезать?

– Глупость несусветная. О тебе совсем не думала. Как ребенка научить колдовству, если сама им не владеешь? Нашу премудрость на пальцах не объяснишь.

– Потому она меня к тебе отправила?

– Я сама забрала. И запретила к тебе приближаться. Чтобы глупостью не заразить.

– И я никогда ее не увижу?

– Вот когда войдешь в ведьмовской возраст, это по людскому измерению двадцать годочков, сама решишь. До тех пор ни–ни.

Когда я оказалась в Себяжском лесу, мне было всего три года. Я совсем не помнила маму. Лишь какой–то расплывчатый образ светловолосой женщины в красном платье – рукав фонарик, летящая юбка солнце–клеш. И все.

– Я похожа на нее?

– И да и нет. У тебя волосы светлые, а у нее словно в пшеничное зерно добавили гречихи, и глаза у нее карие, а у тебя как небо в хмурый день. Да и росточком ты повыше будешь, смотри, уже меня на голову переросла.

– Она красивая?

Бабушка вздохнула.

– Эта красота и сгубила. И за тебя я переживаю. Когда ты в городе, места себе не нахожу. Если уж наши лесные охламоны этакое сумасбродство учудили, городские, наверное, вовсе прохода не дают?

– Ба, не переживай. Я в городе морок на себя накидываю. Мне здешних уроков хватило.

– Ну–ка, покажись.

Я закрыла лицо ладонями, потом медленно опустила их вниз, перекрещивая руки, прошлась по плечам, оглаживая себя до самых кистей, и напоследок крепко сцепила пальцы в замок.

– Молодец, хорошо придумала, – бабушка придирчиво оглядела коротко стриженные темные волосы, нос картошкой, тонкие губы, ставшую плоской грудь. – Жаль, что морок только на людей действует. Кабы наши твою истинную красоту под ним не видели, глядишь, и в лесу осталась бы.

Я только улыбнулась в ответ.

– Пора мне, бабушка. Теперь недели через две приеду.

– Как? На Рождество не явишься покуролесить? По деревням прошлись бы, как бывало, поколядовали.

– Нет, сессия на носу. Надо бы позаниматься, – прокряхтела я, заправляя джинсы в высокие сапоги. Снега в лесу полно, того и гляди провалишься в сугроб.

– Сессия! Далась тебе эта учеба. Кем бы ты ни стала, все равно в лесу окажешься. Здесь твое место, – бабушка подняла воротник моего полушубка и, как в детстве, крепко подвязала шарфом.

– Зато буду травки–муравки со знанием дела собирать, – я обняла ее на прощание.

Город встретил слякотью подтаявшего снега, шумом сплошного транспортного потока, перемигиванием светофоров. Как только автобус пересек городскую черту, болезненный узел, что скручивал мое нутро, тут же ослаб.