Осень Окаяна

Глава 2

Милый друг, ушедший дальше, чем за море!

М. Цветаева

Белые гребни волн перекатывались где-то далеко внизу. Исе не было это странно. Она смотрела на мир круглыми птичьими глазами.

Пронзительный крик чайки летел над морем. И, словно услышав призыв, поднимался среди волн длинный корабль, нос которого был украшен рогатой головой быка. «Урс» Ольгейра эрла.

Иса опустилась на нос драккара совсем близко от резной головы. Немного отыщется на свете женщин, достойных занять почетное место. И еще меньше найдется драккаров, на носу которых эти женщины стоят.

Заскрипели доски палубы. Исе не надо было оборачиваться. Она и без того знала, кто идет к ней. Помнила. Но все же посмотрела.

Ольгейр был прежним. Та же богатырская стать, та же усмешка, прячущаяся в бороде, где своевольно смешались золотистые и седые пряди, усмешка, от которой весело становилось друзьям и жутко – врагам. Те же глаза безумной северной синевы. И секира на поясе. И синий полинявший в походах плащ, знак доблести нордров. Взгляд Исы схватился за капли брызг на бороде Ольгейра, перескочил на прореху в рукаве простой полотняной рубахи – так и не успела зашить!

Иса подвинулась, освобождая место вождю. Ольгейр встал рядом с ней, положил руки на фальшборт. На безымянный палец левой надето погнутое кольцо, им эрл почему-то очень дорожил. На костяшках пальцев правой содрана кожа.

Слово в слово помнила Иса все, что скажет ей Ольгейр.

– Моей дочери нужна мать.

– Славное дело. Но я не могу указать тебе хорошую девушку. Ни в церковь, ни на праздники я не хожу, сам знаешь, а на ратном дворе…

– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Иса.

Ой, эрл, не первый подошел ты к красавице смоленке! И молодые пригожие к ней сватались, и бывалые, мудростью славные, и богатеи, чьи дома от добра чуть не лопаются, и герои, чьи имена даже за двумя морями с почтением произносят. А чего только не сулили отважной воительнице! И уборы дорогие красоты редкой, и оружие такое, что самим богам взять не зазорно, и власть, и почет, а уж любовь до самой смерти и дальше, это уж каждый обещал. И что же? Ласковую да приветливую Исой – Льдом не назовут. Что ей Ольгейр эрл? Да она такими пол мести может, в веник их связав. Прежде слово ласковое сказать жадился, а теперь сватается!

– Я согласна.

Ольгейр спокойно кивнул.

– Моей дочери нужна мать.

И тает, уходит в туман, туманом становится Ольгейр эрл, а с ним и драккар, и море студеное. Крикнуть, удержать… Поздно.

Иса проснулась. К чему такой сон? Опасности рядом не было, и повелительница нордров позволила себе полежать с закрытыми глазами, прислушиваясь к подступающей в сердце тревоге. Это было похоже на игру, когда, запустив руку в мешок, пытаешься на ощупь определить, что в нем лежит. Откуда придет беда?

Мягкий мех брошенных на пол шкур приятно обнял ступни. Иса шагнула к двери. Дома в Аскхейме не то, что на Смолене – ни высоких крылечек, ни теплых сеней. Шагнул – и сразу на землю ступаешь.

Аскхейм спал чутким сном воина. Дозорный неторопливо прохаживался по крепостной стене. Приостановился, заметив внизу человека, но узнал вождя и молча пошел дальше. Иса подумала, что, если б из дома ночью выскочила простая девчонка, хирдманн точно б уж заставил ее гореть калиной, громко спросив, кого спешит она осчастливить нынешней ночью. Исе такого не скажут. Да и кто осмелится, эрлу-то. Эрлу! Иса замерла, словно ступила на край пропасти. Да ее же небось и за женщину уже не считают! Почему иначе после того, как Ольгейр сгинул, эрлом крикнули? Почему к пригожей вдове никто свататься не пытался?

Женщина-вождь вскинула голову, беспощадно давя глупые мысли. Не сватались, потому что сама всех женихов прежде отвадила. А что Ольгейровы хирдманны назвали ее эрлом… Пусть только найдется тот, кто скажет, что она не достойна!

Иса не заметила, как дошла до места, где любопытные волны без спросу лезли на двор Аскхейма. Обычно песок здесь был гладкий, словно хороший клинок, но сейчас к самой линии прилива тянулась цепочка человеческих следов.

Иса давно не верила в чудеса. Может быть, когда-то, в начале времен, когда боги не чурались ходить в гости к смертным, Морской дед и мог потехи ради отпустить домой уловленного морехода. Но сейчас Светлые, обиженные невниманием людей, прочно засели в своих небесных чертогах и в дела земные не вмешиваются. Только Марена-Смерть прилежна по-старому.

Да, чудес не бывает. Почему же снова вспыхнула в сердце давняя полузабытая надежда? Вспыхнула и тут же погасла, золой рассыпалась. Слишком легки и невелики были следы, да и вели они не от моря, а наоборот – к мелким волнам. Доходили до воды и обрывались.

Тот, кто еще сохраняет верность древним богам, взглянув на эти следы, подумал бы о морских девах, выбегающих по ночам порезвиться на берегу. Тот, кто успел забыть веру предков, помчался бы к служителям Распятого, рассказать, что еще одну душеньку, не по-умному расставшуюся с телом, заграбастал нечистый. Иса просто огляделась. Волны быстро зализывают следы, которые остаются, когда расхаживаешь по самой кромке прилива.

Девушка стояла шагах в двадцати. Со спины да еще в сумерках, но Иса ее узнала. Сигню, дочь Транда. Сигню-Которая-Ждет. Еще одна женщина Аскхейма, с которой никогда не станет шутить дозорный.

– Здравствуй, Сигню.

Девушка обернулась, улыбкой отвечая на приветствие, и Исе, бесстрашной и мудрой Исе, эрлу нордров, захотелось заслониться, как от восходящего солнца, от великой красоты дочери Транда. Раз в тысячу лет лепят боги такую игрушку и крепко думают, отдавать ли ее на землю, потому что не для смертных такая красота. Рядом с такой красотой немеют мужчины и горестно склоняются женщины. Много радости, но и много горя может принести она в мир. Как могли нордры забыть свою Фрейю², если среди них живет Сигню, дочь Транда?

– Что ты делаешь здесь, Сигню?

– Жду Улава.

Да, что еще могла она ответить? Улав Веселый, жених Сигню, ушел восемь лет назад на «Урсе» в поход, из которого не вернулся никто. В первый поход, куда Ольгейр не взял Ису. Отслужены заупокойные службы Распятому, прибавилось имен в древней нордрской Вальгалле, отголосили вдовы и нашли себе других мужей, новые герои садятся на пиру на места ушедших, а Сигню ждет. Кто-то называет ее безумной, отец Мартин – святой.

– Они не вернутся, Сигню, – сказала Иса, в душе кляня себя за жестокость. – Они никогда не вернутся.

– Я не видела Улава мертвым. Он вернется. Он уже в пути. Это долгий и трудный путь, но Улав придет. Ведь я жду его.

Что тут скажешь? Да и зачем? Иса сняла плотный плащ вождя и хотела укутать им зябкие плечи Сигню.

– Не надо, Иса. Улав может не узнать меня.

Больше стоять незачем. И десять эрлов не смогут помешать Сигню простудиться насмерть или же, следуя неслышному зову, уйти за белоснежные барашки холодных волн. А может быть, дочь Транда тоже летает по ночам чайкой и ведает то, что другим знать не дано?

Иса все же сказала:

– Иди домой, Сигню.

– Я еще подожду.

Иса перекинула снятый плащ через плечо. Кажется, он стал тяжелее? Или вправду чувства могут наваливаться на плечи, словно непосильная ноша? Особенно это – не то вина, не то обида, возникающее всякий раз после встречи с Сигню. Почему? Уж не хотят ли боги пристыдить за то, что быстро смирилась с гибелью Ольгейра? Значит, и не любила? Но попробовала бы та же Сигню променять свое нарядное плате на посеченную в битвах кольчугу, тонкую иглу – на боевую секиру, уют дома – на ярость морских ветров. Смогла бы отринуть все женское, словно мертвеца за борт, швырнуть прошлую жизнь затем лишь, чтобы всегда быть рядом с любимым, помогать ему, оберегать от бед и наконец вместо слов заветных услышать: «Моей дочери нужна мать»? Кто вправе измерить и сравнить силу любви и верности Сигню-Которая-Ждет и Исы хирдманна, Исы эрла?

Аскхейм пробуждался. На пороге дома, почесываясь и позевывая на восходящее солнце, стоял Торфинн Кнутсон, ближайший друг и советчик Ольгейра, ныне – верный помощник Исы. Его восемь лет назад вождь нордров тоже не взял на «Урса».

– Когда люди проснутся, пошли кого-нибудь в Хофенштадт, – проходя мимо, велела Иса.

– Хорошо, эрл.

При жизни Ольгейра Торфинн всегда называл ее по имени.

Глава 3

А наутро ты встанешь под озером сна

И узнаешь, что в городе снова война…

С. Науменко

До утра просидели на берегу. Вольга и Сер быстро отыскали среди дюн место, где ни с берега, ни с моря нельзя было их заметить и, натаскав каких-то способных гореть обломков и обрывков, развели костер. Такая расторопность выдавала в спутниках Берканы людей бывалых и к странствиям привычных.

Костер горел, будто какой-то безумный танец плясал. Он то припадал к земле, то вдруг выбрасывал вверх длинный рыжий язык, всякий раз метя лишить глаза неосторожно склонившегося человека. Да и дымил, проклятый, словно решил, что путники кому-то сигнал подать хотят. Кашляя и отмахиваясь от густого едкого дыма, Беркана и Вольга бегали вокруг костра. Серу же все было нипочем. Преспокойно сидел он в самом центре голубоватого облака и, ворочая угли наполовину обгоревшей палкой, рассуждал о том, что дым почему-то всегда тянется на самых красивых, умных и не обделенных талантами.

Странный он вообще был, этот Сер. В конце лета вырядился в меховую одежду шерстью наружу. Даже сапоги топорщатся жестким серебристым ворсом. Время неспокойное, а этот оружия не носит. Не то чтоб меча или секиры, ножа засапожного, без которого ни один самый захудалый подмастерье из города не выйдет, у Сера не было. То, что Беркана приняла за нож, оказалось отточенным до тонкой остроты обломком камня-кремня. Даже гордость всякого свободного мужчины, ременный пояс с увесистой кованой пряжкой, пояс, в умелых руках превращающийся в грозное оружие, Сер не жаловал. Подпоясывался какой-то веревкой, словно раб.

Беркану так и подмывало спросить, откуда он родом. Что не нордр, это ясно. Северная порода и через десять поколений проявляется, гордо заявляет о себе безудержной синевой глаз потомков мореходов из-за Сумеречного моря. У Сера глаза желтые. На герума, спесивого завоевателя, он совсем непохож. А чтобы понять, что не смолен, и Вольгу рядом ставить не надо. Но почему же тогда висит на груди у Сера выточенное из кости кольцо, в которое заключен странный крест, концы которого расщепляются на две части, разворачиваются наподобие распускающейся почки, Дажьбогово Колесо, языческий знак солнца, точно такой, как носит мачеха Иса, смоленка?

Перед лицом Берканы вдруг оказался кусок хлеба. Рука, его держащая, принадлежала улыбающемуся Вольге. Словами предложить не мог? А на берегу… Но там она разговаривала по-нордрски, к тому же с Сером. Пресвятая Дева, если этот варвар знает еще и все бытующие на острове языки…

– Благодарствую, – ответила Беркана, как учила ее мачеха Иса.

Вольга и Сер переглянулись. Кажется, варвары подозревали в невежестве дочь эрла.

– Глаза синее неба над проливом Бергельмир, – Вольга смотрел прищурившись. – Ловкость рыси, смелые речи. Что делать девушке из племени нордров в городе герумов?

– А нынче можно попасть в Лорейн, минуя Хофенштадт?

– Ну я же говорил! – протянул Вольга, обращаясь к Серу.

Ох, как захотелось Беркане стукнуть кулаком по глупому лбу, но постеснялась. Да и лоб-то в чем виноват? Все язык, вечно вперед разума бегущий! Говорили же и Иса, и отец Мартин, предупреждали: «Не называйся чужим!» «Но я же не сказала им имени!» – слабо пискнула попытка оправдаться. Не сказала. А часто у девушек нордров бывают черные волосы? Часто являются они в герумские порты, собираясь отплыть в Лорейн, да еще тогда, когда все побережье обсасывает новость, что эрл нордров выдает падчерицу замуж за герцога Дитриха? Да, Беркана, дочь Ольгейра, ты не назвала своего имени двум бродягам. Просто они теперь знают его.

– Лорейн, – протянул Вольга, разглядывая бледнеющие звезды. – Нерушимая цитадель герумов на севере. Нордры простили ошейник Хакона конунга?

Словно черный песок с головой засыпал Беркану, лишил зрения и слуха, превратил вдыхаемый воздух в орудие пытки. Ошейник Хакона конунга. Триста лет не стерли позора. Железные когорты герумов, неудержимые в своем движении на запад, раздавившие мимоходом вольность нордров. Черные пепелища, разжиревшие от мертвечины стервятники. И Хакон конунг, добрый конунг Хакон, искавший для своего народа свободную землю, преданный собственным братом, добрый конунг Хакон в невольничьем ошейнике. В саге вису³ не пропустишь. Пусть триста зим бросили снега на поля сражений, пусть власть над нордрами на Окаяне принадлежит эрлу, который не особенно считается с наместником императора, пусть давно не осталось в живых даже правнуков тех, кто помнил прежнюю вольность, но как можно простить ошейник Хакона конунга?!

– Вольга! – донесся из-за черной завесы рык Сера. – Она не была там!

Не была, не успела родиться. Не защитила свою землю, не спасла конунга от плена. Покорно, как овца за пастухом, идет она в дом того, чей предок, возможно, тянул на цепи Хакона конунга. Отец никогда не допустил бы такого. Иса, мачеха Иса, что же ты наделала?

Черный песок бесшумно осыпался. Так бывает, когда тебя сильно ударит тот, от кого не ждешь подвоха. Боль, обида и… пустота.

Вольга прикусил губу.

– Прости, дочь эрла.

Он смолен. Когда-то его предки без боя отдали нордрам все побережье. Где ему понять, что значит утраченная свобода.

– Когда-нибудь мальчишку лишат языка, – буркнул Сер. – Головы тоже. Правильно сделают. Прости, красавица.

Странно, но обида таяла.

– Ко всякому лаю прислушиваться – оглохнуть можно, – поделилась мудростью Беркана. – Меня в Хофенштадте ждут.

– Идем.

У ближайшей дюны Вольга и Сер приотстали. Когда они наконец появились из-за песчаного холма, молодой смолен мрачно потирал затылок.

– Поскользнулся, – объяснил он. – А там как раз Чернобог камень припас.

– Камень! – взор Берканы невинней ангельского. – А какой? Не Сером звать?

– Что ты, березка! – ужаснулся желтоглазый. – Где это видано, чтобы у камней бывали имена?

В Хофенштадт Вольга и Сер войти отказались.

– Стража там больно усердная, – пояснил желтоглазый. – Да и твои небось уже город на трубы ставят. На взгляд – ребята горячие. Пока растолкуешь что к чему, мы с Вольгой на корм беззубой кошке годиться будем, – и улыбнулся, разом став похожим на хищного зверя.

Беркана ничего не ответила. Каждый шаг к городу словно добавлял груза на плечи. Но какого беса надо ей в Хофенштадте? Придет корабль из Лорейна, отвезет ее за пролив Бергельмир, сиди потом в замке безвылазно, вышивай орифламму⁴ да рожай герцогу Дитриху в год по наследнику. И станешь ты, Беркана, дочь Ольгейра эрла, к двадцати пяти годам сонной расплывшейся бабищей, а к пятидесяти – трупом в фамильном герцогском склепе. Очень хочется? Не лучше ли уйти с Вольгой и Сером в лабиринты густых лесов? То-то звону будет потом! «А дочка Ольгейра эрла-то чего вытворила! Ну да, та самая, которую мачеха за Дитриха Лорейнского замуж выдать хотела. К разбойникам ушла!» А что, если эти двое только засланные на Окаян лазутчики, и где-нибудь в укромной бухте их ждет боевая ладья, с мачты которой никогда не снимают красный щит? А что, в воинском облачении, с секирой в руках, стоящей на носу идущего в бой драккара, прекрасной и беспощадной – вот какой должны запомнить люди дочь Ольгейра эрла.

– Ты что, солдат там не видел, такую песню затянул? – сказал совсем рядом Сер. – Какого рожна? Тебя чуть не убили, гусли сломали. Как теперь петь будешь? Мне тебе подвывать? Опять бороться придется, а плясать я больше не стану.

Мечты Берканы затрепетали, как осенние листья на ветру. Те, кому она уже отвела место на своем драккаре и в саге о Беркане Ольгейрдоттир, лениво говорили о вещи столь низменной, как плата за сегодняшний обед!

Дочь эрла остановилась. Гусли, пляски… Не лихие разбойники Вольга и Сер, не отважные мореходы. Жонглеры. Нищие бродяги. Нет, хуже нищих. Те хоть царствие небесное наследуют, а жонглеры не удостаиваются даже приличного погребения.

…Драконьим хвостом растянулась стена, огораживающая Хофенштадт. Дошли.

Три человека стоят на дороге. Суток не прошло с того, как свела их судьба. Двое прощаются с одной. Навсегда. Беркана молчит. Не пристало дочери эрла говорить «спасибо» жонглерам, даже если те спасли ее. Денег бы дать. Так у самой нет.

Молчание рушит Вольга.

– Ну, удачи тебе, дочь Ольгейра. Не поминай лихом. А встретится тебе вдруг Несмеян-Жги-Лодьи, поклон ему передай.

Несмеян-Жги-Лодьи? Молчаливый наемник смолен, ушедший с отцом на «Урсе». Трудновато будет передать ему поклон на этом свете. Сказать Вольге? Но зачем?

А бывшие попутчики вроде и шага не сделали, а уже далече стоят. И словно вдогонку им крикнула Беркана:

– Вы в Аскхейм идите! В Аскхейм!

Стражники у городских ворот Беркане обрадовались. Попытались всей толпой проводить до трактира, бросив ворота и город на поживу внешнему врагу. Беркана от свиты отказалась, взяла с собой только долговязого прыщавого отрока, у которого по дороге выпытала причину почтения стражи. Оглядываясь и похихикивая, парень поведал, что утром к воротам примчалась толпа нордров, предводительствуемая рыжим верзилой («Эйрик Гуннбьернсон по прозвищу Мьёлльнир», – усмехнулась про себя Беркана) и, потрясая оружием со знаками эрла, потребовала немедленно рассказать о тех, кто ночью покинул город. Когда же начальник стражи разинул пасть, дабы высказать свои догадки о происхождении нордров и месте их в Божьем мире, рыжий заявил, что похищена падчерица Исы эрла, и коли до полудня не отыщется, то он самолично поотрубает стражникам блудливые жадные до мзды руки, а достойному предводителю еще и то, что дает надежду на продолжение рода. Берканин провожатый ночью в дозоре не был, вины перед нордрами не имел и теперь предвкушал дивное зрелище, когда северные варвары и герумы начнут колошматить друг друга. Дальше Беркана не слушала. Почему герумы столь ненавидят свои города, что поручают беречь их покой самым ленивым, жадным и глупым мужикам?

Наконец-то трактир. Берканин провожатый шкодливо улыбнулся и протянул раскрытую ладонь. Едва сдержавшись, чтобы не плюнуть мздоимцу в лапу, дочь эрла сделала жест, которым богатые герумы отпускают слуг, и хлопнула дверью трактира.

Трактирщик только что узлом не завязался, стремясь угодить знатной гостье. Из его всполошенного бормотания Беркана поняла, что, не дождавшись ее вчера и почуяв неладное, нордры устроили «Содом и Гоморру». Клятвы разнести город по камешку, хватание за грудки, потрясание оружием…

Голос трактирщика дрожал. Беркане вдруг стало жалко этого маленького испуганного человечка.

– Они ничего вам не сделают. Ничего плохого.

Кажется, раньше лестница не была такой крутой и длинной. Или сегодня один из дней, когда все словно сговорились строить мелкие козни и изводить Беркану, дочь Ольгейра эрла?

Заперев дверь, Беркана принялась стягивать с себя нарядное платье. Что-то порвалось, что-то упало и покатилось по полу. Пусть. Разве сможет она когда-нибудь заставить себя еще раз влезть в этот куль с вышивками? Туфли жабами полетели в угол. Если бы можно было также отбросить память о минувшей ночи! Дочь эрла в мешок! Отбилась бы, когда б не дурацкие уборы. Беркана воинственно огляделась. Из висящего на стене блестящего медного таза таращилась какая-то замарашка. Румяна потекли и размазались, одна бровь казалась значительно шире другой, ажурный гребень, по герумской моде поддерживающий волосы, соседствовал с какими-то перьями, по виду куриными. Таз с грохотом полетел на скамью.

Чтобы согреть воды, надо спуститься вниз или же позвать кого-нибудь. Обойдемся холодной. Но одного кувшина будет мало. Шлепая босыми ногами, Беркана пробежала в комнату отца Мартина. Одеваться она не стала. Увидит кто-нибудь – ему же хуже.

Дверь в комнату священника оказалась не заперта, кувшин с водой нашелся сразу. Вернувшись к себе, Беркана склонилась над тазом. Ожесточенно терла лицо, теребила пальцами волосы. Пол в комнате был залит водой. Дурные эти герумы, нет чтобы построить себе бани на манер той, что завела в Аскхейме Иса.

Когда воды осталось полкувшина, Беркана стащила таз на пол и, встав в него ногами, облилась. Грязную воду благородная дочь эрла по обычаю больших городов выплеснула в окно, даже не удосужившись посмотреть, чьи вопли и проклятия свидетельствуют о том, что деяние ее не осталось незамеченным.

Хотелось есть. Возможно, по герумским канонам, девица, чудом спасшаяся из лап разбойников, должна возблагодарить Господа молитвой, постом и чем-нибудь более осязаемым, передав благодарность через ближайший монастырь. Но сундук с нарядными женскими платьями вряд ли обрадует Христа, а другого имущества у Берканы нет. Что до молитвы, то, верно, уши Господни заняты сейчас великолепными речами отца Мартина, и отвлекать Всевышнего – верх непочтительности. Остается пост. Но что он без молитвы?

Со дна сундука Беркана извлекла любимое платье. Сама вышивала! Ноги в мягкие сапожки. Волосы стянуть налобной повязкой и хватит мудрить. Так уж славно, так удобно! Быть может, хофенштадтским модницам такой наряд покажется слишком скромным или даже бедным, но для девушки из племени нордров нет ничего лучше. Особенно если девушка так хороша, как дочь Ольгейра эрла.

Показалось, или раньше ступенек было больше?

– Эй, хозяин! Еды! Любой, но чтобы действительно можно было наесться! И пива!

Трактирщик молча поклонился. Ему уже ничего не было удивительно.

Беркана примостилась в уголке. Отсюда она могла видеть всех входящих в трактир и находящихся в зале, на нее же мало кто будет обращать внимание.

Но все же девушку заметили.

– Вот стыдобища-то! – прошептал справа язвительный женский голос.

Закрывшись кружкой с пивом, Беркана покосилась в сторону говорившей. В дверях кухни стоят кухарка и жена трактирщика. Руки почтенных матрон сложены на животах, губы поджаты. Неодобрительно смотрят они на Беркану. Да как эти старые курицы смеют обсуждать дочь эрла?! Но в скромном платье она выглядит как дочь или сестра небогатого нордрского торговца, встретить которого в Хофенштадте не самое трудное дело. Краску смыла – и лицо другое. А ведь эти клуши говорят так, чтобы она их слышала. Подойти? Но вчера попытка поставить на место мальчишку смолена привела к потере ужина и бессонной ночи, не говоря уже о прочих «удовольствиях». Ладно, пусть кудахчут, а мы пока что поедим. Тем более что действительно вкусно.

– Совсем совести нет! – с наслаждением проговорила кухарка. – Девица в трактире одна!

– Нордры – племя беззаконное! – закивала головой хозяйка. – Вот моего старика давеча чуть жизни не лишили, а почему? Падчерица вождя ихнего сбежала! Эта дрянь, значит, с кем-то миловаться будет, а честным людям беспокойство! А все оттого, что нордры править собой женщине позволяют! А та и рада! Вместо того, чтобы падчерицу в чистоте и благочестии воспитывать… Тьфу!

– А она ж, люди говорят, язычница!

– А сами-то нордры кто? Христиане? Врут, кума Зельц, врут, нехристи! До сих пор богам своим мерзким молятся – Одину, Тору да Фрейе-блуднице!

– Ох, и не говорите, госпожа Гумбальда! А священников, что слово Божье несут, в жертву приносят. Беззаконное племя, беззаконное. Благодарите Бога, госпожа Гумбальда, что император о честных людях заботится. На погибель язычникам шлет к нам самого Великого Магистра Братства Ревнителей Истинной Веры!

– О!

– Да, госпожа Гумбальда, я сегодня на радостях даже в церковь сходила, две свечки поставила, по гольдену штука. Во здравие императора и Магистра. Муж сей, говорят, к язычникам беспощаден, в любом виде дьявольское отродье распознает. Не успел в город въехать, а уже по его приказу злого колдуна схватили.

– Кто таков?

– И не поверите, госпожа Гумбальда, кузнец Якоб. Помните, у него перед кузней молот висел? Так то неспроста, молот-то – знак Тора поганого!

– Спаси нас Пресвятая Дева!

– Да, кузнеца в его же кузне спалили. Теперь-то Магистр в городе порядок наведет!

– И на острове, кума Зельц, и на острове! А то ведь развелось дряни языческой, на улицу выйти страшно. Вот смотришь и не знаешь, то ли честный человек перед тобой, то ли слуга диаволов.

– Ох, госпожа Гумбальда, а мы ж с вами сами давеча колдуна видели!

– ?!

– Да, помните, вчера мальчишка смолен здесь сидел? Так смолен тот утром на площади песни пел, а потом с волком дрался. Здоровый волчище, матерый, а парень его безо всякого оружия усмирял. Разве человеку такое под силу?

– А и то, кума! А смолены-то эти от самого сатаны на свет народились.

– А того-то парня сам дьявол отметил! Молодой совсем, красивый, а волосы седые!

Кружка со стуком опустилась на стол. Мальчишка с седыми волосами. Вольга. Вольга и Сер. Нищие жонглеры, случайно спасшие дочь эрла. Простолюдины должны защищать господ. Пришли и ушли, как облака перед солнцем. Что за дело до них Беркане? Почему же так хочется стукнуть кулаком по столу, крикнуть этим дурам, что никакой Вольга не колдун, а потом бежать, скакать куда-то, предупредить, спасти…

– Берхен!

Лицо Берканы уткнулось в рыжую бороду Эйрика Мьёлльнира.

«Червень⁵ катится под горку». Хорошие слова, верные. А славно было бы сравнить уходящее лето со спелым яблочком, что ловко вывернулось из рук. И дальше про осень. Нет, про лес осенью. Но не так, как в прошлой песне. В старых нордрских сагах людям часто дают имена деревьев. Клен доспехов, ель злата. А если наоборот? Клен – воин в багряном плаще, береза – девушка в золотых подвесках. Гибкий стан, белое платье. Береза, Беркана…

– Сложу песню, которую и через сто лет весь Окаян петь будет. Вот придем в Аскхейм…

– Мы не пойдем в Аскхейм.

Вольга удивленно уставился на спутника.

– Почему?

У людей только одна сущность, и потому они не умеют думать сразу о многом. Песня, которая будет спета в Аскхейме, занимает сейчас Вольгу гораздо больше собственной жизни. Свистит, как скворушка.

– В Хофенштадте пахнет дымом. В город приехал Великий Магистр.

Вольга захлебнулся свистом.

– Ты думаешь, опять? Как тогда?

В ту пору Вольге едва минула дюжина зим по человеческому счету. Много это или мало? Достаточно, чтобы запомнить. И начать искать встречи. Рано еще, волчонок. Слишком рано.

– Уйдем в Воеславль к князю Вадиму. Братство наловчилось орудовать в лесу, но под мечи дружины лезть побоится.

– «Эти поганые язычники не достойны не только крещения, но и очистительного огня, – вспомнил Вольга, – пусть погибают в мерзости». Но почему они не боятся штурмовать Аскхейм?

Сер глухо зарычал.

– Никто не будет штурмовать Аскхейм. Ревнители просто выманят Ису за стены, а потом явятся вразумлять тех, кто еще не принял Распятого. И смолены погибнут первыми. Тебя потащат на костер, даже если ты будешь стоять посреди храма и распевать псалмы. Братья ошиблись? Что ж, казненный принял мученическую смерть, на небесах ему это зачтется. Раз уж своих священников не щадят…

– А куда после смерти отправляются сами Братья? – недобро спросил Вольга, поглаживая рукоять меча. И, не дождавшись ответа: – Сер, на хутор Мёрк зайти надо, предупредить. Они ж там до сих пор старым нордрским богам молятся.

– Хорошо.

Двое молча шагают по дороге. Приостановились, разом оглянулись. Хофенштадт издали похож на гнилой развалившийся пень. И видит Сер, как колышутся над горизонтом, утягиваются в небеса три тончайшие черные ниточки дыма.

Посетитель низко надвинул шляпу на лоб и закрыл лицо плащом. За приворотным зельем небось явился! Или наследства дожидаться устал, отраву добыть надеется. Хотя человек, по всему видно, состоятельный. Одежда хоть и черная, простая на вид, а из такой ткани пошита, что матушка Грета и названия ей не знает. Только вот почему от него дымом так несет?

– Госпожа Грета Барге?

– Да, – гадалка раздулась от гордости. Не каждый день госпожой называют! Может, этот трубочист и заплатит, как госпоже? Человек-то, по всему видно, состоятельный!

Черный уже проник в дом, оттеснив матушку Грету от двери. Глаза из-под полей шляпы сверкают, как угли.

– Мне сказали, что вы мудрая женщина. Вам многое подвластно.

Да что он, углежог, что ли, чего дымом-то так несет? И разговаривает так, словно матушка Грета у него из-под носа гуся на рынке перекупила. Другие-то подольститься пытались. Ну, бывало, презирали матушку Грету, боялись, бывало. Но чтоб ненавидеть… Ишь, глядит, как сатана, да пропади ты пропадом!

– Ничего не знаю, ничего не ведаю, – запричитала матушка Грета. – Вдова я! Вот, сударь, пряники пеку…

– Не притворяйтесь, госпожа Барге! – черный сделал еще один шаг, и гадалке пришлось отступить в комнату. – Мне о вас рассказала Маргарита фон Штессер!

Госпожа фон Штессер – дама богатая, знатная, с самим императором Урбаном знакомство водит. Что ее друзьям на всякую чернь ласково глядеть? Вот только глаза у господина больно страшные…

– Мне нужно найти моего сына. Вы ведь можете узнать, где он. Знаете средство, – черный кивнул на стоящий на полке ничем не примечательный горшок. – Я щедро заплачу. – Перед глазами гадалки закачался плотно набитый мешочек.

– Ну коли госпожа фон Штессер сказала, тогда конечно! – расплылась в улыбке матушка Грета. – Отчего не помочь хорошему-то человеку!

Незнакомец молча следил, как гадалка разжигает огонь под треножником, ставит горшок, сыпет в закипающую воду ароматные травы. Ишь ты, сына он ищет! Ну точно, семья богатая, парень загулял, а папаше неприлично самому сынка по кабакам и борделям разыскивать. Хорошо бы с семейкой этой поближе спознаться! Да только черный лицо плотно закрывает, не заглянешь.

– Что-нибудь из сыночка вещей есть?

Самодельная деревянная лошадка. Игрушка из тех, что в ходу у варваров из Дудочного леса. Как пить дать любовная история! Проследить за этим красавцем, как домой пойдет. Э, а господин про сыночка уже узнавал, дерево потрескалось.

– Близко он, ох и близко! – забормотала гадалка, вглядываясь в клубы пара, плывущие над горшком. – К хутору Мёрк идет… Волосы седые, плащ серый… Не один он! Рядом другой! Не зверь и не человек! Вижу! Один человек, две души!

– Довольно!

Заманчивый мешочек упал на стол перед гадалкой. Она не услышала звона монет, только какой-то глухой стук. Шнурок развязался, и на колени перепуганной женщине посыпался мелкий черный пепел. Выпал обломок обугленной кости.

Горячие пальцы незнакомца сомкнулись на руке матушки Греты. Близко-близко увидела она лицо посетителя. Лицо дьявола, принявшего человеческий облик.

– Я обещал щедро наградить тебя. Я сдержу слово. Я подарю тебе встречу с твоим господином. В аду!

Черный повернулся к входящим солдатам.

– Именем Бога и императора! Взять ведьму!