Loe raamatut: «Бабки»
Глава 1
– Марусь, а Марусь!
– Чего тебе?
– Надо бы в поселок сходить да муки прикупить.
– Пускай Танька идет. Я в прошлый раз ходила, мне всю спину заплевали.
– Ягарья Павловна тоже идет. А при ней обижать не станут. Так что не отлынивай и собирайся!
И Маруся стала собираться. Хочешь, не хочешь, а муку приходилось покупать в деревне. Всем остальным девки и сами неплохо себя обеспечивали: какое-никакое, а свое хозяйство имелось, огородец не малый был, колодец старый да глубокий около бани выкопан, а еще, когда больно захочется, девки с сетью на речку ходили, хоть и далековато было. Пускай не себя, так кошек всех своих прокормить хватало. Но мука – дело другое. Ни поля, ни мельницы не было. И приходилось Марусе ходить в поселок. Конечно, рядом с Ягарьей Павловной в спину никто не плюнет, а только так – себе под ноги. Вослед тем, кого называли ведьмами, а в простонародье – бабками.
Вот только бабки вовсе не все бабками были-то. Жили среди них и совсем девчушки, у которых на уме еще только игры да веселье. Были и юные девицы. Самой старой бабе Фене было уже, поди, под сто лет. Никто не знал, сколько точно, она и сама того не помнила уже. Да это и не имело никакого значения. Добрая она была, хотя в поселке и почитали ее злющей ведьмой. А то не злоба, то силушка в руках, какая с годами становилась только крепче. Вот только в деревне силушку эту считали даром от лукавого. Так ли оно или не так, но за всю жизнь бабы Фени втихую многие из деревень и городов ближайших к ней приходили за помощью: кто ребеночка подлечить, кто сглаз свести с себя, а кто мужика от чарки отвадить. И никому она не отказывала, никого не выгоняла, а в оплату брала только крупы, молоко да яйца, или картошки полведёрка: не обирала. И все равно не заслужила славы доброй бабушки, а только бабки, что живет уже, как тот Кощей, целую вечность с ведьмами у самого леса. В ту сторону даже мужики в лес не ходили.
Хоть баба Феня и была самой старой, заправляла всем Ягарья Павловна. Статная, крепкая женщина, годов сорока пяти от роду. По силе мало уступала бабе Фене, а вот умом все же была побогаче. Знала, как с людьми в поселке или из других мест общаться. Может, больше из-за страха, чем из-за уважения перед ней, но в деревне никто против Ягарьи не выступал. Потому Маруся и согласилась с ней идти. Знала, что побоится люд простой на Ягарью руку поднять или слово обидное в спину бросить.
А сама Маруся была девчушка тихая и спокойная, хотя и не совсем девчушка уже. Было Марусе уже двадцать пять годков, да только выглядела она и по лицу, и по уму лет на пятнадцать, не больше того. Таких, как она, в миру не жалуют, а потому и живут они недолго, а в усадьбе Ягарья ее под свое крыло, как птенчика, взяла. Работа ее была несложная: сиди на кухне у печи, чисти картошку, помогай поварихам стряпать суп, пирожки да кашу. Да когда-никогда в поселок за мукой бегай.
«Ведьмина усадьба» – так называли люди в деревне женское поселение, потому что знали: ни одна из тех баб не оказалась там просто так. Все они – ведьмы, которые собрались в одном уж наверняка проклятом месте, и Богу одному известно, как долго они там обитают. Сам поселок Гобики, что в Брянской области, был совсем молодым – и десяти лет не прошло, как его заселили первые жители. Дома строились новые, красивые, из свежих бревен местного леса. Когда стали вырубать лес для строительства станции и поселка, обнаружилось маленькое поселение, где жили одни бабушки, женщины, юные девицы да девчонки малые. И ни одного мужчины. Нигде и никак поселение их не значилось, да и не надо было им, чтобы значилось оно. Тогда еще баба Феня была за главную у них. Но здесь пришлось договариваться, потому Ягарья и переняла управление в свои руки. Нет, нельзя было свести со свету всех, кто пришел в их земли. А она могла, наверное. Как и баба Феня.
Страна росла вглубь, и это было правильным. Ягарья это знала. Она была грамотной и образованной, умела быстро и легко читать и писать, в отличии от бабы Фени и многих других женщин в усадьбе своей. Знала три языка: русский, немецкий и французский.
Поселение их было небольшим: пять бревенчатых жилых домов и один дом для нужд: большая кухня, пристройка с насестом для птицы, а еще отдельно стоящие баня да сарай, где жили две коровы, свинка и несколько козочек. Лес кормил ягодами, но и силки на зайца девицы ставили умело. На огороде росло все, что могло пригодиться в хозяйстве, ни в чем не нуждались женщины, кроме пшеницы и круп. Поэтому с приходом людей и в их местность решился вопрос с мукой. Да и название, что деревенщина им дала, по душе Ягарье пришлось, потому и сами бабки стали дом свой звать Ведьминой усадьбой.
И каждая что-то умела. Такое, что не умеет обычный человек. Потому их ведьмами и называли. И не любили их. Наверное, оттого, что завидовали им или боялись. Но бабки зла людям не желали. Конечно, раньше им жилось спокойнее, зато теперь и обновки чаще стали появляться, да и веселее, что ли, когда знаешь, что рядом соседи живут.
Какими бы ведьмами те женщины не были, без мужика ни одна баба ребеночка не родит, а род их ведьминский все не прерывался. И никогда сыновей не рожали, только девчушки, и все способные, как и их матери.
Не было мужей у них. Бабы сами для себя уклад такой составили: один раз в год та, на кого падет жребий, уезжала жить в район, чтобы там облюбовать себе кого, да чтоб не злой был, любовь с ним закрутить, а после и обрюхатиться от того, кого судьба ей пошлет. Вот только потом девица должна была покинуть своего суженого, как бы больно ей не было, и обратно возвратиться, чтобы родить дочку, которая будет такой же ведуньей. Всегда все плакали, но возвращались, кроме одного раза.
Была одна непокорная, но очень сильная девушка. Росла рядом с Ягарьей, была ей, как сестра. И выпало ей принести приплод и пополнить семью свою новой кровью. Нашла она того, к кому душа ее манила. Но не оставила его, с ним уехала. То был знатный, богатый и молодой купец, разъезжавший по всей России-матушке. И увез он Ольгу-ведунью, не зная о том, кем была она, на самый Урал, в свой богатый дом в Челябинске. Не дождалась Ягарья подругу, чью дочь воспитывала бы, как родную, а сама она никогда не хотела становиться матерью. Знала, возможно, что будет матерью для всего их селения.
А еще Ягарья Павловна знала, что грядет беда. Большая беда. Не такая, когда звери мрут и помочь даже она не может, даже не такая, когда дети плачут днями напролет, а лучше им не становится. Совсем другая беда.
Оттого с тем, как Гобики ширились, ширились и закрома в каждом погребе каждого дома Ведьминой усадьбы. Все, что можно было долго хранить, все откладывалось и пряталось. Иногда к Ягарье приезжали и из района, но люди те были все богатые, и все приезжали тайно, чтобы никто не узнал, что они водятся с ведьмами. Греча, пшеница, масло и другие продукты: вот, что Ягарья и ее девицы брали за свою работу. Реже – деньги и ткани, только от очень зажиточных посетителей.
А беда близилась. Многие догадывались, все страшились, но лишь единицы знали.
Шел 40-й год. Европа постепенно подчинялась фашизму, а русский народ надеялся, что его минует эта участь. Ягарья знала, что не минует. И девицы ее знали. Оттого деток и не рожали вот уже как три года, чтобы уберечь их.
Павловна обучала девочек грамоте да письму, книжки старалась раздобыть новые всякий раз, как в район ездила. Но и к работе девочек своих она приучала с малку: кто козочек пасет, кто их доит, кто яички из-под курочек собирает, а кто и огород копает. Маруся вон сперва только полы мыла, а теперь уж почти поварихой стала.
Весело жилось женщинам в их Ведьминой усадьбе, хоть и не любили их люди из поселка. Весело, да как-то все обыденно. Все детишки здесь уже родились, новых девушек не было… Давненько к ним никто не приходил из других земель русских.
– Скоро придет к нам гостья, – сказала как-то за ужином Ягарья. – Еще не знаю, кто она, но наша дивчина, не чужеродная.
– Хорошая новость, – сказала радостно Шура, дочь Веры Никитичны – правой руки Ягарьи. – А издалека приедет?
– Не знаю, – ответила Павловна, – может кто из вас знает?
Все отрицательно закивали головами. Может, кто-то догадывался о том же, о чем сказала Ягарья, но ничего больше добавить не смогли.
В доме, в котором жила Павловна, жило еще шестеро других, среди них были баба Феня, Никитична с Шурой, другая мамаша с дочкой десятилетней и еще Танька – семнадцатилетняя девчушка, которую Ягарья совсем маленькой подобрала в районе. Девочка скиталась по улицам да хлеба просила, а Павловна только глянула на нее – сразу поняла: целителем она сильным будет. Оттого и сама не померла в мороз, шастаясь по улицам в лаптях, штанах драных да в пальтишке старом латаном.
Приютила ее Ягарья, к себе забрала. Танька только приехала с ней в Ведьмину усадьбу, сразу котеночка увидала с грыжей на животе. Котик долго бы не прожил, а другие на него внимания не обращали. Девочка, сама пяти лет от роду, только на рученьки его взяла, погладила, пошепталась с ним, а потом пальчиком надавила на животик да в лобик поцеловала. Теперь уж коту тому двенадцать лет, Василием зовут, и спит Васька по ночам только у Татьяны в ногах. Правда, когда днем дремота его морит, идет спать в ноги к бабе Фене: Таня-то днем не лежит на кровати, а мурчать кому-то ведь нужно!
Ягарья Павловна специально так расселила всех, чтобы дети жили со старшими, да и девицы юные чтобы учились за детками ухаживать. Девочки с раннего возраста привыкали старость уважать. Сама же она все присматривала себе замену, потому что знала, что век ее не будет таким же долгим, как у Феклы Филипповны, которую все и звали бабой Феней. На Таню надежды были, но кто ж ее поймет, эту молодость? Серьезная девчонка вырастет аль нет? А когда ляльку родит себе? Будет ли ей дело до поселения их?
Шло время сбора урожая. Те девушки, что были помоложе, с самого раннего утра работали в огороде. Еще до полуденного солнца Павловна вышла на крыльцо своего дома, поглядела туда, где девчата картошку копали и крикнула:
– Татьяна!
Девушка обернулась. Длинная коса цвета желтой соломы перелетела через плечо и приземлилась на пышной молодой груди.
– Чего, Павловна? – спросила Таня.
– Бросай работу да иди сюда, разговор есть, – ответила Ягарья и пошла в дом.
Таня поспешила за ней, оставив на огороде других девушек, среди которых были и Шура с Марусей.
– Да, Ягарья Павловна, – сказала она, войдя в дом. Стояла она на пороге, чтобы не топтать грязными ногами по чистому полу, потому что после работы с землей было заведено сперва идти в баню, потом на кухню на обед или на ужин, и лишь потом входить туда, где спишь. Это правило не касалось только старушек, которые никакой работы уже не выполняли.
– Танюша, – сказала ласково Павловна, – у меня к тебе очень важное поручение. Обмойся, приведи себя в порядок и вместе с Галиной Степановной через час отправляйся на станцию. Сегодня после обеда приедет наша гостья.
– Это ты уже точно знаешь, Павловна? – серьезно спросила девушка.
– Да, знаю, – ответила Ягарья. – Я бы Степановну и одну отправила, она баба умная и ответ держит всегда. Но чувствую, что сердце едет к нам молодое. И будет не очень хорошо, что юную дивчину, которая так долго добирается сюда, встретит тетка, что ей в бабушки годится. А тебя одну не пущу, потому что в Гобиках хоть и смирились с тем, что мы тут жили и до них, да тобой рисковать не желаю. Люди бывают жестокими, особенно, если хотят услужить друг перед другом. Так что поезжай со Степановной и, как встретите гостью, вертайтесь.
– Хорошо, Павловна, – покорно сказала Татьяна, – сейчас приготовлюсь. А имя девицы знаешь?
– Ой, Таня, путается оно у меня на языке, а сказать не могу. Словно у нее их два.
– Кого два?
– Имени два. Чувство такое, будто знаю ее. Но откуда знаю – не понимаю пока. Но девица эта долго уже путь свой держит в усадьбу, ищет нас. Значит – наша кровь. И вот еще… Танюша. Давеча Маруся письмецо принесла из поселка. Завтра женщина одна к нам придет вечером, как стемнеет, чтобы не видел ее никто. Помощь ей твоя нужна. Уже два месяца кровь у нее не проходит, чахнет, говорит, на глазах.
– А почему я? – спросила Таня. – Много, кто из наших ей помочь может, да хотя бы Светлана.
– Пускай видят молодых и сильных, – ответила Ягарья. – У нее дочка лет на десять старше тебя. Поди сейчас бы плевала вслед тебе, а так матери ее поможешь – она уважать тебя начнет. Знаю, нам, бабкам, уже ни к чему их почет. Мы можем и страхом брать, – Павловна рассмеялась, – а вам, молодежи, надо заработать уважение. Грядут времена тяжелые…
– Я поняла тебя, Павловна, – ответила девушка, – я сейчас в баньку быстренько да на станцию поеду. Жди нас к вечеру с гостьей.
Татьяна заулыбалась. Ягарье было приятно видеть молодой румянец на белой коже, усыпанной веснушками. Любила она Таньку, как и всех в своей усадьбе, которую люди обходили стороной. Любила, но ни в ком преемницу себе так и не видела.
Грузовой поезд, перевозивший лес, остановился на новой станции, полностью выстроенной из дерева – привез почту в Гобики и девицу, которая уж больно просилась довезти ее именно в эту глубинку Брянской области. Не брали никогда попутчиков машинисты, но перед этой юной особой устоять все же не смогли – никак зачаровала их девка.
А ведь и впрямь зачаровала. Стоило ей в глаза посмотреть кому – все по ее воле делали. Особенно папенька. Только на папеньку чары свои Анастасия не применяла – он и без них был готов на все ради своей единственной дочери. Вот только время сложное наступило, многого отец лишился, многое пришлось отдать. Из кожи вон лез, чтобы дочку любимую, на мать ее так похожую, обеспечить всем. И приданное сохранил ей богатое, невзирая на все обыски и проверки. Оттого Настя и уехала из дома родного, как отца не стало: не уберегли бы от беды даже ее глаза чарующие. Но в дороге помогли они ей, и не мало помогли: добиралась до Гобиков Анастасия пускай и долго, зато благополучно. А что именно в Гобики ехать надобно, так ей папенька сам и сказал. Только он не знал, что поселок такой есть теперь: он дочке своей рассказал, что на Брянщине среди леса есть поселение женщин, таких же, как и матушка Настина была. А уже в районе девушке подсказали, где ведуний отыскать. Другой какой дивчине может и не рассказали бы, но Настюшиным глазкам было невозможно отказать.
Улыбка на Татьянином лице так и тянулась к ушам. Галина Степановна не разделяла юношеской радости девчонки, но, тем не менее, с нетерпением ждала: кто же к ним пожалует.
Состав остановился. Встречали его трое: почтальон, Степановна да Татьяна. Почтальон сторонился их: знал, кто они да откуда.
– Давайте помогу, барышня, – улыбаясь, сказал усатый мужичок, спрыгнувший на платформу. Он подал руку, и черные сапожки на каблучках глухо стукнули о землю. Белые зубы Татьяны заблестели на осеннем солнце в широкой улыбке.
– Ну, здравствуй, – сказала она, – а мы уж встречаем тебя!
Анастасия, одетая в длинное темно-синее платье, каких в Гобиках никто никогда и не видывал, в клетчатом пальто и коричневой шляпке, мило улыбнулась и поблагодарила мужчину, что помог ей спуститься, затем тем же милым взглядом одарила почтальона, который замер, глядя на нее, и только после этого, забрав свои чемодан и сумку, подошла к Степановне и Тане.
– Здравствуйте, – сказала Настасья, и взгляд ее тут же переменился с обольстительного на милый и невинный. – Откуда вы знали, что я приеду?
– Если б ты знала, куда путь держишь, то подобных вопросов не стала бы задавать, – недоверчиво ответила Галина Степановна.
– Полно тебе, Степановна, – сказала ей Таня, – человек с дороги, устала небось, отдохнуть охота. Правда?
– Очень хочется, – улыбнулась Анастасия. – Я – Настя.
– А я – Таня, а это – Галина Степановна. Давай я помогу с вещами?
– Нет, – отрезала Настя, – я сама, благодарю. Не ожидала, что меня кто-то встретит. Далеко до…
– До нашего дома? – спросила Таня.
– Да, до вашего дома.
– Часа за два-три дойдем. Здесь до Гобиков – рукой подать, по деревне немного, а там и до нас недалеко.
– Если болтать сейчас не будем, – добавила Степановна.
– Так чего же мы ждем! – сказала Анастасия.
– Должны предупредить, – Таня спрятала улыбку, – нас в поселке не жалуют, ведьмами обзывают. Будь готова к этому.
– А я всегда готова, – серьезно сказала Настя, – и ведьмой меня тоже называли. Оттого к вам и приехала.
Они шли, а Степановна глаз не сводила с Анастасии. Пристально так смотрела на нее. Настя это замечала, но ничего не говорила. Люди в Гобиках тоже с интересом рассматривали девушку, которая явно приехала из большого города.
– Каблучки-то твои не для здешних дорог, – заметила Степановна.
– Ничего, Галина Степановна, – ответила Настя, – у меня есть и простая обувка.
– А долго ты добиралась к нам? – спросила Татьяна.
– Долго, Танюша, ой как долго… Сапожки-то эти я прикупила уже на пути сюда, в Москве. Я там останавливалась на какое-то время, по столице погулять решила. А из дому выезжала, так еще солнышко грело, в июле. Почти три месяца ушло на дорогу в общей сложности: то на поездах, то в повозке, то даже на автомобиле. А то и пешком, бывало, шла. И вот, дошла, наконец.
– Откуда прознала про нас? – снова с недоверием в голосе спросила Степановна.
– От батюшки, – печально ответила Настя. – А ему мама моя рассказала перед самой смертью. Он, когда понял, что и ему Богу душу отдавать время пришло, все мне и изложил. А дальше я сама. Сердце подсказывало.
Ношу свою Настасья сама несла, спину не горбив при том. Манеры, что ей отец в большом городе с малку прививал, сохраняла. Статная девица была, красивая. «Такой в спину не один не плюнет», – подумала Таня.
Ягарья надела лучшее свое платье, бусы на шею повесила красные, платок расшитый на плечи накинула. Волосы, в которых только-только проседь появляться стала, собрала в красивую прическу: никак барыня времен царских. Маруся уж двух гусей общипала – пир намечался по поводу приезда гостьи. Слишком давно гостей не было в усадьбе у Павловны.
Уже темнеть начало, когда Татьяна с Галиной Степановной привели Анастасию в свое маленькое селение. Чем ближе они подходили, тем шире у Ягарьи, что на крыльце стояла, глаза делались.
– Ольга, – шепотом сказала она.
– Ягарья Павловна, – крикнула Татьяна, – встречай гостью из земель далеких!
– Доставили, – с улыбкой добавила Степановна.
Анастасия, мило улыбаясь всем девушкам и женщинам, что вышли ее встречать, поздоровалась со всеми:
– Рада видеть вас всех, сестры дорогие! Здоровья желаю всем.
Поклонилась Настя, Ягарья в ответ так же сделала.
– Ну проходи в дом, знакомиться будем, – сказала она, хоть и с улыбкой, но голосом достаточно строгим и властным, как и надлежало хозяйке.
– Может ей с дороги в баньку сперва? – спросила Таня.
– Отужинаем вместе, а потом и в баньку, – ответила Ягарья и провела всех в кухню.
Три больших стола были накрыты, а запах от угощений тут же поселился в пустом Настином животе. Села она рядом с Татьяной на длинную скамью, напротив сидели Ягарья и баба Феня.
– Хорошо тут у вас, – сказала, улыбнувшись, девушка. – Меня Анастасией зовут, Першакова Анастасия Петровна.
– Знаю я, кто ты, – ответила Павловна. – Ты – дочка Ольги.
Все вокруг замолчали. Только девочки, которые не поняли слов Ягарьи, продолжали стучать ложками по тарелкам, уминая на редкость вкусную стряпню.
– Вы это почувствовали? – спросила Настя.
– Не надо уметь больше, чем умеет люд простой, чтобы увидеть, как ты на Ольгу похожа, – сказала Ягарья. – Коса, как смоль, даже заплетаешь ее также, как и мать твоя делала. Глаза темные, которыми, я уверена, ты умеешь пользоваться, не так ли, Анастасия Петровна?
– Вы хорошо знали мою маму?
– Слишком хорошо, чтобы долго оплакивать ее предательство и бегство. А потом и смерть. Да, Настасья, я сразу узнала, когда маменька твоя померла. Мы же с ней были, как сестры. Вот только доля нам тут выпадает такая: не выходить замуж, а только род свой продлевать. И видишь, как интересно получилось: она с батькой твоим сбежала, себя не уберегла, а ты все равно к нам вернулась. А не убеги она тогда с Петром тем, мы бы тут не дали ей сгинуть при рождении твоем. Есть среди нас не просто повитухи, а и такие, кто почти с того света больных вытащить может. Вернись она к нам, отца бы ты своего не знала, но мамка рядом была бы и по сегодняшний день.
– Но случилось то, что случилось, – спокойно ответила Настя, однако внутри у нее все кипело от слов Ягарьи.
– Злишься, – тихо сказала Ягарья, – злись. Только послушай меня. Мы с твоей матерью были очень близкими подругами. И любила я ее больше собственной жизни. А она, видишь, отца твоего нам предпочла. Сейчас я ее не осуждаю, ты правильно говоришь: что случилось, то случилось. Много с тех пор воды утекло, двадцать лет уже прошло.
– Двадцать один, – поправила Анастасия.
– Да, двадцать один год. В какой город отец ее увез? Я тогда узнавала в районе, говорили, что он купцом был и часто разъезжал по всей России.
– Да, купцом. Жили мы в Челябинске. Когда все меняться стало, отец старался удержать при себе нажитое.
– И что, удержал? – спросила Павловна.
– Не все, но меня совсем без копейки не оставил. Так что, если требуется, я отплачу вам за то, что позволите мне остаться. Только прошу, не гоните. Не могу я в том мире. Задыхаюсь я. Я с детства знала, что отличаюсь от других детей. Папенька не говорил ничего, потому что надеялся, что я буду обычной. Но не вышло. Он за год до своей смерти рассказал мне, что мама моя была не такая, как другие женщины, и умела она больше остальных. Только он верил, что его она приворожила не чарами глаз, а истинной красотой своей. Любил он маму и после смерти ее часто вспоминал с нежностью о ней. И если она то немалое время, что у них было, была любимой и счастливой, я рада за нее. Очень печально, что я стала причиной ее смерти, но отец всегда говорил мне, что Бог забрал ее, потому что ему она нужнее, чем нам.
– Я думала только в такой глубинке, как наше захолустье, Бога почитают, – сказала Ягарья.
– Отец всегда в Бога верил и мне веру прививал.
– Вот что я тебе скажу, Анастасия Петровна из Челябинска, живи у нас, коль справишься с обязанностями. Семья у нас сплочённая, клоков и ссор не потерплю. Делить нам здесь нечего: все общее, как и работа. Никто не отлынивает. Оттого и живем хорошо, может даже получше, чем люди в Гобиках. Птица у нас не хворает, коровы молоко исправно дают, дождик поливает, когда нужно, а волки и медведи обходят нас стороною – умные звери, ничего не скажешь… Но каждая из нас знает свою работу.
– Я не чураюсь работы, – сказала Настя, – не думайте, что я неженка городская. Да, росла я не в таком доме, в детстве даже гувернантка имелась: папенька заботился о том, образование мне дать хорошее хотел. Но уже после тридцатого года, когда он пошел работать на завод, всю работу по дому взяла на себя я.
Таня, сидевшая рядом, завороженно слушала рассказ Анастасии. Старый рябой кот Васька запрыгнул ей на колени и принялся мурчать. Затем, принюхавшись к ее соседке, с интересом перелез к ней. Настя погладила кота.
– Ты ему нравишься, – заулыбалась Таня.
– И он мне тоже, – ответила Настя, чеша за ухом Василия.
– Настасья, – строгим голосом сказала Ягарья, – но ты же знаешь еще одно наше условие, не так ли?
Настя остановила взгляд на Павловне, бросив гладить Ваську.
– Ты поняла, о чем я толкую? Никакого замужества. Мы другие. Мы отличаемся от того мира. Твоя мать выбрала его, и чем она поплатилась? Жизнью. Тот мир не принимает нас, и ты это почувствовала, раз приехала к нам из такой дали. Чем ближе мы друг ко другу, тем сильнее. Здесь мы учимся, как развить то, что нам дано природой. У кого-то умения схожи, у кого-то, как например, у Маруси, – она указала на девушку с наивной улыбкой, – совершенно особенные. И там, за пределами нашего леса, нашего поселения, жизни нам нет. Если ты удумаешь сбежать, как сбежала когда-то Ольга, ты опозоришь нас, потому что мы принимаем тебя. Готова ли ты пойти на это?
Все уставились на Настю, даже младшие девчонки умолкли. Необычные карие ее глаза были не по возрасту серьезными.
– Я одна осталась, – наконец сказала девушка. – У меня никого нет. У меня есть кое-какие отцовские сбережения, но одной мне их надолго не хватит. Я согласна со всеми вашими условиями. Замуж не пойду, даю слово. Да и у вас тут, поди, и парней-то нет, – она улыбнулась.
– Добро… а сбережения ты свои прибереги, – добавила Павловна. – Коль остаешься с нами, мы тебя прокормим. А там видно будет. Ты лучше скажи, что умеешь делать?
– В каком смысле? Рассказать о моих особенностях?..
– Здесь это не особенности, здесь это норма, – махнула рукой Ягарья. – Я сходу, как только ты зашла, поняла, что глаза у тебя мамкины, и пользоваться ими ты уже научилась. Ты лучше расскажи, картошку копать умеешь?
Все засмеялись.
– Я быстро учусь, – улыбнулась в ответ Настасья.
Ужин был окончен. Ягарья поручила Тане поселить Анастасию в один из домов, но не в тот, где жила сама Павловна.
– А какое особое умение у Маруси? – спросила Настя, когда они с Татьяной готовили ей постель.
– Словами это лучше не описывать, – ответила девушка. – Если время придет, она покажет. Но никто из нас так не умеет.
– Даже Ягарья Павловна? Даже самая старенькая старушка?..
– Баба Феня? – рассмеялась Таня. – Я даже не хочу себе представлять, как бы баба Феня сделала так же, как и Маруся. Бог с ней, с Машкой. Она хоть и старше меня, умом Бог ее обделил сильно. Оттого Ягарья и не разрешает ей дар свой использовать, чтобы не сгинуть ненароком. Ну да ладно. Там банька готова. Ты, поди, с дороги-то помыться хочешь?
– Очень хочу, – ответила Настя.
Татьяна провела ее в баню, а сама в свой дом пошла. Но Настя одна там не осталась: мамаши с девчонками своими мылись да с новой девицей знакомились. У каждого был свой день для бани, и никто никогда не пропускал свой черед.
На следующее утро Настасья вышла во двор в коричневых штанах и рубахе, волосы заплела в две толстые черные косы.
– Это что такое? – спросила ее Галина Степановна, разглядывая девушку сверху донизу.
– Рабочие брюки, – непонимающе ответила Настя.
Степановна вопрошающе посмотрела в сторону, где стояла Павловна, но та лишь кивнула в ответ, что говорило о том, что придираться к одежде Першаковой не стоит. Поняв, в чем дело, Настя добавила:
– Так намного удобнее работать. В Челябинске женщины, что работают на заводах, все так ходят. А здесь вокруг лес, нас никто не видит.
– Бог видит, – недовольно буркнула Галина Степановна и пошла на кухню.
– Не серчай на нее, – сказала Ягарья, подходя к Насте. – Степановна хоть и строгая женщина, но добрая. Просто ей надо привыкнуть к тебе. Ее очень задело, когда твоя мать уехала с твоим отцом. Нас всех это сильно огорчило… Только кто-то смог пережить эту боль, а она – нет.
– Они были близки?
– Не совсем. Я с Ольгой жила бок о бок почти с того самого времени, как только попала сюда. Степановна тогда уже дочку растила, рано мамкой она стала. В год, когда твоя маменька уехала, Степановна хотела, чтобы черед родить ребеночка выпал ее дочери. Ей тогда было восемнадцать, а нам с Олей уж по двадцать четыре года. Я не видела себя матерью, я не хотела этого. Жребий пал на Ольгу, а она взяла и уехала. Навсегда. А дочке Степановны так и не выпало счастье родить. Степановна винила в том твою маму. Говорила, мол, если бы тогда ее молодая Светка обрюхатилась, родила бы девку, то ширился бы род наш, ведьмин, – Павловна рассмеялась. – А Олька год украла и приплод в усадьбу нашу не принесла. Бестолковая, в общем.
– А что с ее Светой сталось? – спросила Настя.
– А ничего, – улыбнулась Ягарья, – вон, приглядись, в конце огорода толстая-толстая тетка, еле наклоняется – это и есть Светка!
– А почему нет совсем маленьких деток? – спросила Настя. – Я видела много девочек, но все они старше трех лет.
– Вот что я тебе скажу, Настасья Петровна, – серьезно сказала Павловна, – война грядет. Война страшная и длинная. Зачем деток на погибель рожать? Что я потом буду делать с мамками безутешными? Да, среди нас целительницы есть, есть и те, кто может оберег сделать или защиту какую. Но, когда лед на реке идет, он все сметает на своем пути. Несчастные те, кто родят в ближайшие годы… Ох несчастные…
– Вы точно знаете, что война будет?
– Не надо «выкать», голубушка. Мы тут все родные, кто кому мать, кто кому сестра, кто кому крестная или тетка названная.
– Так точно знаешь, Павловна? – не унималась Настя.
– Ох, Настя, к моему большому огорчению, точно. Не скажу дня пока. Но скоро. Может, и зря ты приехала. Мы на пороге, можно сказать, недруга. Рядом совсем. Челябинск далеко очень, даст Бог, минует его зло. Вот увидишь, туда спасаться побегут люди, а ты оттуда к нам приехала…
– Значит судьба у меня такая, здесь она ждет меня, – ответила Анастасия.
– Мудро говоришь, хотя глупо поступаешь, – ответила Ягарья.
– Ягарья Павловна, хочу спросить, хоть и неловко мне от этого.
– Говори, – Ягарья улыбнулась добродушно.
– Что за имя такое странное – Ягарья? – скромно спросила Настя. Павловна рассмеялась.
– Кто ж знает, о чем моя маменька думала, когда имя мне такое давала? – с ухмылкой сказала она. – Еще с детства двоюродные мои бабой Ягой называли меня, хотя и любя. А здесь закрепилось это прозвище. Местные поговаривают, что к усадьбе Ведьминой опасно ходить – там баба Яга живет, – искренне так расхохоталась она.
– А ты им делала чего дурного, что боятся тебя?
– Нет, не делала. Помогать – помогала, и девицы мои частенько врачуют деревенщину местную. Но, когда кто из них обижает нас, особенно молодых, таких, как Татьяна или Маруся, мне достаточно только взглянуть на обидчика, как ему от страха приходится немедля подштанники менять. За любую из вас я, ежели понадобится, убью. И не моргну. Так что, да, я – баба Яга, – Ягарья снова рассмеялась и пошла в дом, оставив Анастасию одну на крыльце.
Только долго Настя одна не пробыла, тут же девушки налетели к ней со всех сторон. Улыбаются, радуются, за собой зовут. И на огороде силы свои Анастасия попробовала, и на кухне помогла, и даже в лес сходить успела. А к вечеру позвали ее в дом, где Ягарья Павловна жила. Туда из деревни пожаловали.
Как стемнело, пришли две женщины: одной уже годов под пятьдесят было, второй – дочке ее – лет тридцать. Женщина, что постарше была: бледная вся, слабая очень, на ногах еле стояла, дочка же, хоть и поддерживала мать, но зло и с недоверием смотрела на тех, к кому пришла.
