Loe raamatut: «Цыганское проклятье»

Font:

* * *

Моему близкому другу Андрею Коваленко посвящается.
Спасибо за помощь и поддержку!

Все персонажи, имена и события вымышлены.
Любое совпадение с реальными людьми случайно.

Пролог

– Дарине, внученька, подойди ближе.

– Бабушка, почему ты меня так называешь? Мое имя Дарина.

Смуглая девушка коснулась лба маленькой сухой старушки, лежащей среди тряпья. Та вдруг закашлялась и дотронулась до горла скрученными артритом пальцами, похожими на птичью лапку.

– Бабушка! Бабушка, не уходи, прошу тебя! – По смуглому лицу девушки покатились слезы.

– Дарине, все хорошо, мой час пришел, – хрипло выговорила старушка, как только приступ закончился. – Но я не могу уйти, не передав тебе наше семейное сокровище. Уже много поколений оно переходит от матери к дочери. Только твоя мама умерла, когда ты была совсем малышкой, поэтому я сделаю это за нее. Помоги мне подняться.

Девушка покорно подала руку, в которую старушка вцепилась неожиданно крепко.

– Не удивляйся. Это наше сокровище мне сил придает, – с трудом улыбнулась она, глядя в глаза внучки, – но час мой близок. Зима пришла слишком рано, но, как и предсказывала, я уйду вместе с первым снегом.

Девушка, бережно поддерживая ее, помогла сесть, изо всех сил сдерживая рыдания. Ей было очень больно. Бабушка заменила ей мать. Обучала, когда заметила, что у внучки просыпается дар предвидеть будущее, и не смотрела искоса, как многие в таборе.

– Открой сундук. На дне возьми икону…

Дарина нерешительно подошла и открыла тяжелую крышку. Под разноцветными платками она нащупала какую-то деревяшку, замотанную в цветастую ткань, и вытянула ее на свет.

– Это, бабушка?

– Да. – На лице женщины заиграла счастливая улыбка. Морщинки будто разгладились, и сама она словно помолодела. – Иди ко мне. Сядь рядом.

Девушка послушно уселась на край лежанки и протянула старушке свою находку.

– Разверни и посмотри на нее внимательно.

Положив икону на колени, она осторожно сняла цветастую ткань и ахнула. Словно в водную гладь заглянула. Перед ней лежала старая, потемневшая от времени икона, с которой ласково и чуть печально на нее смотрела она сама. Такие же черные глаза, копна вьющихся волос, смуглая кожа. Дарина и раньше видела иконы: когда на пути табора попадались церкви и монастыри, бабушка всегда приводила ее помолиться. Но такой она не встречала никогда. Это скорее был портрет, а не святыня.

– Ее имя Дарине, и тебя я назвала в ее честь. Но барон посчитал это оскорблением, потому все зовут тебя Дарина.

– Бабушка, – Дарина поднялась, крепко прижимая к груди икону, – а почему ты ее от всех прятала?

– Потому что она принадлежит только тебе, ты – моей крови, а в этом таборе мы с тобой чужаки. Я ведь не всегда жила здесь, у меня были родители, много братьев и сестер. Но в четырнадцать лет меня выдали замуж. Ты ведь знаешь, по нашим обычаям жена уходит в семью мужа. Вот меня и отдали сюда. А икону я получила от матери как наследство.

Старушка вдруг захрипела. Дарина бросилась к ней:

– Бабушка!

– Дарине, дай мне прикоснуться к иконе. Она чудотворная и может даже с того света вернуть, но только если твой час еще не пробил и на этой земле дела остались.

Девушка передала икону в руки старой женщины и жарко зашептала:

– Так давай попросим святую, чтобы она тебя исцелила!

– Нет, милая, поздно. Выслушай меня! – Старушка судорожно сглотнула. – Икона эта чудотворная. От пули шальной спасет, от хвори напущенной излечит. От своей прабабки я даже слышала историю, что святая Дарине одного цыгана из гроба подняла. Он совсем молодой был, видать, срок его не подошел, потому и помогла. А когда мой муж умер, как я ни молилась, как ни просила, ничего не произошло. Им там, наверху, виднее. У смерти свои часы, и по ним она придет за каждым в срок.

Жизнь с каждой секундой утекала из дряхлого тела. Дарина, уже не сдерживая себя, плакала, обняв любимую бабушку за плечи.

– Эта икона убережет тебя, моя девочка, но храни ее пуще глаза. Если она попадет в чужие руки, то принесет много несчастий. На того, кто будет обладать святыней не по праву крови, падет страшное проклятье.

– Я сохраню, обещаю. – Девушка вытерла слезы рукавом, оставляя на лице грязные разводы. – Никому даже прикоснуться не позволю.

Старая цыганка улыбнулась в последний раз и замолчала навсегда.

Дарина не ослушалась бабушкиных напутствий и берегла семейное сокровище, надеясь, что однажды передаст его своей дочери. Святая Дарине много раз уберегала ее от опасностей. Разбойники обходили табор стороной, болячки любые заживали на ней как на заговоренной. А еще она стала видеть будущее так, словно все это уже произошло когда-то, а теперь роится в голове воспоминаниями. Только одну судьбу она не могла увидеть и предсказать – свою собственную.

Глава 1

1989 год. Москва.

Н астойчивая телефонная трель заставила мутный, тревожный сон растаять утренним туманом. Федор нащупал онемевшей от неудобного лежания рукой стоявший на тумбочке телефон и снял трубку.

– Алле? – Витой шнур скользнул по лицу змеей и замер, опоясав шею.

– Алле? Какое «алле»? Ты хоть помнишь, что мы сегодня выдвигаемся? Ты где, мать твою так! Поезд через полчаса, а тебя и на горизонте не видно! – Виктор Михайлович Пальцапупа (непосредственный и главный начальник Федора, а по совместительству – главный режиссер съемочной бригады, где ему выпала честь трудиться на благо советской киноиндустрии вот уже два года) плевался и орал в трубку так, что Федя поморщился.

Подумаешь, задержались вчера в ресторанчике на Москве-реке всей съемочной бригадой… а он один виноват?

Подумаешь, не помнил как домой добрался… Так ему никто не указ! Ни жены, ни детей… мог бы вообще к Максу завалиться переночевать, и правильно бы сделал. Единственное, что заставило его прийти в эту конуру – сегодняшняя поездка, к которой он, естественно, ни черта не подготовился!

Другая рука коснулась задравшейся футболки и жесткой ткани джинсов, что ему по великому блату достала мать. Черт! Даже не разделся! Н-да… может, и прав Михалыч? Что-то вчера было слишком весело… Но это еще не повод орать с утра на страдающего от жестокого похмелья сотрудника!

– Ну, и чего ты гоношишь, Вить? – попробовал отбиться Федор. – Да в сторону нашего Мухосранска электрички ходят каждые четыре часа! Успеем!

– Какие четыре часа, Идиотов? Какой Мухосранск, Забулдыгин? До обозначенного тобой пункта нам еще как минимум день лесом ехать! И скажи спасибо, если не на своих двоих! – Голос режиссера сорвался в крик и тут же перешел в прокуренный кашель. Наконец, прокашлявшись, он угрожающе прохрипел: – Если через полчаса тебя не будет на перроне – считай, что ты уволен, Романов! Операторов в Москве – как грязи!

В трубке послышались злые гудки.

Федор вздохнул и нехотя открыл глаза. Яркое июньское солнышко тут же ослепило его пушистым рыжим лучом, заставив снова зажмуриться.

А может, и вправду? Пошло оно все!

Жизнь не задалась с самого начала. Еще лет в десять он твердо решил, что станет режиссером и будет снимать фильмы, которые принесут ему мировую славу, ну и заодно все прилагающееся к ней. Ради своей мечты он в восемнадцать лет даже поругался с родителями, которые хотели, чтобы он учился в медицинском, съехал из трехкомнатной квартиры почти в центре города к другу и начал готовиться к экзаменам.

Вот только где-то в книге судеб кто-то что-то напортачил. На режиссерский факультет он не поступил. Не хватило всего одного балла! Еще не стерлись воспоминания, когда солнечный день, такой же, как сегодня, поблек, будто выцвел. Федор пришел за результатами экзаменов и не увидел в числе победителей свою фамилию. Он стоял, смотрел на списки счастливчиков и понимал, что его мир рушится. Вот и как теперь жить дальше? Отказаться от мечты? Может, это знак, что не в коня овес?

Мысль о том, что придется сдаться на милость родителей, показалась ему невыносимой. Он даже представил картину своего возвращения в отчий дом: мама возьмется за валерьянку, изображая, как должен выглядеть человек с порванным в клочья сердцем, а отец сдвинет брови и будет неделю молчать, а потом поговорит по-мужски.

Едва этот ужас промелькнул у него перед глазами, Федор понял – надо что-то делать! Хоть дворником, только не с позором домой! Ничего, выдюжим! А там, через год, можно будет попытаться снова…

Но судьба распорядилась иначе. На факультет кинооператоров оказался недобор, и Федор уцепился за эту соломинку, как утопающий.

А дальше завертело, понесло. Новые друзья, новые победы…

Окончив институт по операторскому делу, он устроился вместе с тремя закадычными друзьями в кинобригаду Виктора Михайловича, уже немолодого, но упорного, сделавшего себе имя на съемках документальных фильмов режиссера, и принялся колесить по миру, снимая материал.

Мечта синей птицей все еще иногда манила Федю вернуться и закончить режиссуру, но стабильность в жизни, не самая плохая работа и лень кандалами скрутили руки, и все глубже засасывала его трясина быта. А вот Михалыч в свое время не поленился осуществить мечту, рискнул, и теперь именно он будет снимать научно-популярный фильм о заброшенном Русалочьем монастыре, а Феде останется довольствоваться малым, послушно записывая на камеру все, что режиссер посчитает нужным запечатлеть.

Ну и ладно! Мы люди не гордые! Но и не последние в мировом кинематографе! Операторы – это же… сила!

Ха, сила! Для кого?

Припомнилось высказывание Пальцапупы: вас же как грязи…

У Федора невольно сжались кулаки. Нет! Он поедет, чтобы доказать этому бездарю, что без профессиональной съемки все собранные Михалычем материалы не стоят и гроша! А потом, после хорошо выполненной работы, он напишет заявление и уйдет! Он не грязь! Он заставит себя уважать! Он…

На тумбочке диким голосом заверещал будильник.

Черт!

Время!

Поезд!

Федор подскочил и заметался по комнате. Благо жил он в пятнадцати минутах ходьбы от вокзала и успел бы на поезд без звонка шефа, но вчерашний сабантуйчик выбил его из колеи. Он начисто забыл и о сборах, и о поездке.

Покидав в спортивную сумку какие-то вещи, Федя – как был в джинсах и футболке – впрыгнул в любимые модные кроссовки, тоже купленные мамой, и, ради собственного интереса, заглянул в висевшее в прихожей зеркало. Хм, а не так уж и плохо! Породистое лицо, доставшееся ему в наследство от отца, не пропьешь! Высокий лоб, прямой нос, четко очерченные губы. Вот только желто-зеленые мамины глаза портили весь аристократический вид, но действовали на женщин как валерьянка на кота. Пригладив слегка вьющиеся темно-русые волосы, Федор почесал заросший подбородок и только вздохнул. Вернется домой, надо будет подстричься и побриться. Недельная щетина, может, и украшает мужчину, но Федор начинал чувствовать себя снежным человеком.

Бросив взгляд на часы, он вышел из квартиры, захлопнул дверь и побежал вниз.

На перроне он был за минуту до отправления поезда.

– Вот он! Иди сюда, Упырев, мать твою разэдак! – раздался гневный вопль режиссера. Федор с печальным вздохом обернулся и, разглядев лысую голову начальника, метнулся к последнему вагону, арендованному их съемочной бригадой.

– Тут я, Вить!

– Да всяко тут, куда ж тебе деваться! – фыркнул тот и, что-то черкнув в блокноте, посторонился, запуская Федора в вагон.

– Это все ваши? – Молоденькая проводница заметно нервничала.

– Все! Еще чайку бы нам, голубушка! – распорядился Михалыч, поднялся вслед за Федей и уточнил: – Литра два.

Свое купе Федор нашел сразу.

– О! Романов! Живой! – раздались вопли друзей, едва Федор открыл дверь.

– А что со мной будет? – ухмыльнулся тот, закинул сумку под столик и уселся рядом с Максимом, черноволосым, ярким парнем, явно имевшим в роду горячую цыганскую кровь. – Други, а есть чего живительного?

– Оживительного? – уточнил Макс и заговорщицки подмигнул Кирюхе и Петру. – Найдем?

Те будто только этого ждали и полезли в сумки. Вскоре столик стал напоминать скатерть-самобранку. Едва парни уселись, как поезд дернулся и, неохотно постукивая колесами, принялся набирать скорость.

– Красота! – поглядывая в окно, довольно вздохнул Максим. Вечный романтик, он всегда придумывал какие-то поездки, походы, шашлыки на природе, лишь бы вытащить друзей на денек из города.

– Не то слово! – поддакнул Кир, балагур и шутник, любитель женского пола. Невысокого роста, тощий, с совершенно неприметной внешностью, он умудрился в свои неполные двадцать восемь три раза развестись и четыре раза жениться.

– И чего красивого? Дома как дома. Вот выедем за город, тогда и повздыхаете! – Петр, коренастый, темноволосый, красивый яркой и даже опасной красотой, был единственным из их компании, кто знал, чего хочет, и никогда не терял головы. – А еще лучше, приедем, возьмем аванс – и на неделю к реке. Рыбу половим, отдохнем.

– А тебя жена пустит? – недоверчиво прищурился Макс.

– Сначала я жену отпущу. К теще в Орехово-Зуево, – хмыкнул тот, отрезая колечко колбасы.

– Логично! – посмеялись парни и принялись строить планы на предстоящую поездку.

День пролетел незаметно. Вечером в купе заглянул Михалыч.

– Ну что, братцы-тунеядцы? Подъезжаем! Через пять минут чтобы были в коридоре! Выгружаться будем!

– Есть, шеф! – гаркнул Кирилл.

Михалыч даже вздрогнул.

– Дебилов! – рявкнул он в ответ, и дверь захлопнулась.

– Что-то наш Витюша на фантазию слаб стал, – трагично поджав губы, покивал Макс.

– А может, потому что ему свою фамилию переплюнуть слабо? – усмехнулся Федор и, подхватив на плечо сумку, с наслаждением произнес: – Паль-ца-пу-па, дал же бог!

– Кстати, а ты в курсе, почему монастырь, куда мы едем, назван Русалочьим? – Петр вышел в коридор и, дождавшись друзей, пояснил: – Все дело в том, что построен он был на деньги генерала Русалова рядом с его поместьем еще в тьму-лохматом году, задолго до революции. А потом пришли большевики и… вроде как монастырь разломали.

– А! Понятно, – насмешливо фыркнул Кирюха. – Богатые тоже плачут. Ты-то откуда узнал?

– Порылся в архивах. Меня же этот «Крикунов» заставил перерыть все данные по заброшенным монастырям и церквям. И по каждому написать короткую историю. Я, кстати, нашел с десяток таких раритетов.

– А чего мы именно сюда приехали? – Федор посмотрел в окна на пустой, покрытый щебенкой перрон и одинокую будку, заменяющую вокзал.

– Выбор Пальцапупы, поди разбери! – Петр пожал плечами и начал пробираться к выходу, где оживленно гомонили коллеги, со сноровкой вытаскивая из вагона реквизит и технику.

– И разберемся! – Кир, а затем Макс потопали следом.

Федор задержался, глядя на начинающийся сразу у платформы лес, синий в подступающих туманных сумерках, и поежился. Если Михалычу придет в голову топать к монастырю в ночь, Федя точно пошлет всех куда подальше и вместе с друзьями останется здесь в надежде на какую-нибудь припозднившуюся электричку. Но на платформе его ждал приятный сюрприз. Маленький «пазик» весело подмаргивал разноцветными фарами, терпеливо дожидаясь, когда реквизит и люди найдут себе место в его небольшом салоне.

Уже легче!

– Мрачно тут, – поежился Петр. – Как будто на сто миль ни единой живой души!

– Скажешь тоже! – осадил его Макс и махнул рукой куда-то в сторону леса. – Там районный центр. А рядом с монастырем, километрах в двух от него, довольно большая деревня. Я слышал, как Михалыч вчера договаривался о «подсадочных» местах.

– И к кому нас в той деревне «подсадят»? – подскочил Кирюха. – Я бы не отказался подселиться к дояркам. И молоко, и эстетическое наслаждение!

– Все бы тебе… – хохотнул Федор, но его перебил Гена, здоровенный детина, а попросту прихвостень Михалыча, получивший за это гордое звание помрежа.

– Заканчивай перекур, Северин! Быстро садимся! Романов, Зотов, Ковалев – тоже особое приглашение требуется? Еще ехать и ехать!

– Началось! А чего сразу мы? – совсем по-ребячьи возмутились друзья.

– Да! Мы ждем, когда другие усядутся. Женщин и инвалидов вперед! – с невинным видом подначил Федор.

– Ты кого инвалидом назвал, инвалид? – тут же возмутился Михалыч. Вот и как услышал? Носится где-то рядом с автобусом, создает видимость деятельности.

– Ну, точно не тебя, Вить! – Федя подхватил стоявшую неподалеку треногу и заговорщицки подмигнул пытающимся скрыть улыбки парням. – Ты у нас босс!

– Значит, ты меня приписал к бабскому роду? – окончательно взбесился тот.

– Вить, ты же знаешь, что не можешь составить конкуренцию нашей дражайшей Альбине! – отмахнулся Федор и направился вместе с товарищами к автобусу, оставив Михалыча возмущенно орать ему вслед.

Что поделать, если он действует на него как красная тряпка на быка?

В салоне было тепло, пахло бензином и табачным дымом.

Их небольшая группа, за исключением Михалыча и Гены, уже расположилась на протертых до дыр сиденьях, ничуть не смущаясь спартанских условий. И правильно! Чего смущаться? За два года где они только не побывали! Куда только не забрасывало их небольшую съемочную группу! Зато добились! Выслужились! Теперь снимают короткометражные фильмы для одной научно-популярной передачи.

– Вот они! Мускулы нашей компании! – поприветствовала их Альбина, рыжеволосая толстуха с прокуренным голосом и с рельефно выступающими частями дородного тела. В их команде она не занимала какой-то особенной должности. Иногда читала за кадром текст, иногда варила походную кашу, а некоторым, говорят, даже скрашивала долгие ночные часы. В общем, если говорить честно, Альбина была в их группе едва ли не важнее начальника. – Феденька, паразит! Будешь должен мне тридцать рублей!

– За что?! – Федя даже остановился, но тут в спину толкнулся Кир. Пришлось пробираться дальше, перешагивая через коробки с реквизитом. Заметив свободное место у окна, он уселся и подколол: – Альбиночка, моя любовь для тебя бесценна!

– А такси с рестораном – нет! – отрезала та и тут же переключилась на Гену и Михалыча. – Ну и что ходим? Ждем, когда совсем стемнеет? Чтобы в ров упасть? А? Начальники? Мать вашу за руку, да в хоровод!

Михалыч с Геной заметно вжали головы в плечи и заторопились по местам, отбрехиваясь только по привычке.

– Ну чего говоришь? Никуда мы не свалимся! Водитель из местных, враз домчит!

– Да! Не каркай! Беду накаркаешь!

– Домчу! Ух, как домчу-у-у! – подвыл за компанию водила и даже высунулся из кабины, чтобы всем было видно исполнителя.

– Стартуй, командир! – Михалыч, наконец, дал добро, с кряхтением усаживаясь рядом с враз подобревшей Альбиной. – Только мимо Сухаревки не провези!

– А мне за «мимо» и не заплачено! – расплылся в щербатой улыбке шофер. Скрылся в кабине, и оттуда донесся его бодрый до отвращения голос: – Сухаревка – первая деревня на нашем пути!

Пазик вздрогнул, издал уж очень неприличный звук и покатил.

Вскоре Федор устал слушать анекдоты, отвечать короткими фразами на вопросы друзей. Отвернувшись, он немигающе уставился в окно, пыльное, располосованное дорожками капель бесшумно начавшегося дождя, разглядывая подступивший вплотную лес. Теперь он не казался ему синим. Он был черным! Черные исполины стояли на обочине давно не латанной дороги и тянули к нему свои руки-ветки.

И тут он услышал колокол. Мощный, спелый звук ворвался в открытое окно, заставив Федора замереть и покрыться мурашками. И были в том звоне и неведомые страдания, и тоска, которую не забыть, от которой не убежать! И любовь – такая, что хочется почувствовать себя мальчишкой и вперед автобуса кинуться навстречу долгожданному счастью!

Ой, мамочка! Что это с ним?! Вроде всегда был атеистом, ни в Бога, ни в черта не верил. Да сколько он уже переснимал этих церквей, и ничего не шелохнулось, а тут…

Он поднял к глазам трясущуюся мелкой дрожью ладонь, поизучал ее несколько секунд, а когда снова уставился в окно, чуть не заорал. Из темноты, прижавшись к стеклу, на него смотрела женщина, точнее сказать – девушка. Да-да! Как будто по ту сторону стекла тоже находится салон автобуса, и она сидит в том автобусе совсем одна и смотрит на него. И ее губы шевелились, словно она что-то ему говорила.

Когда он об этом задумался, в голове, словно по волшебству, зазвучал ее голос, и Федор понял, что она не говорила, она пела:

Жизнь поросла быльем-травинушкой.
Боль породнилась с тишиной.
Все отболело вслед за сынушкой,
Его унес вдаль ветер луговой.
Все поросло полынью горькою,
Все отсмеялось по весне.
И только вера за иконою
Осела пылью на стене.
Мне отчим домом стало прошлое,
Мне так приятен дым надежд.
Что ж ты не вспомнишь, не поможешь мне?
Я так устала от одежд, от траурных одежд.
Я так устала биться чайкою,
Я так хочу к себе домой.
Дверь распахнуть, пойти встречать тебя,
А после возрасти быльем-травой.

Девушка улыбнулась, коснулась рукой стекла, там, где по другую сторону находились его губы, и Федор даже не услышал, понял:

– Где ж ты, Алешенька? Где ж ты, ро́дный мой?

Федор заставил себя сглотнуть колючий комок, намертво застрявший в горле, и, с трудом оторвав взгляд от лучистых девичьих глаз, беспомощно обернулся к сидевшим рядом друзьям, но тут его поджидала вторая странность. Автобус оказался пуст!

И тут Федор не стерпел и заорал. Но ни звука не вырвалось из его пересохших губ!

«Впору перекреститься!» – подумалось ему, и тут прямо в ухо раздался хохот, а ехидный голос Макса пропел:

– Вставай, спящая красавица!

– Слабак! Водки больше не получишь! – поддержал его Петя.

– Отстаньте от мужика! Он во сне так сладко стонал, что даже я обзавидовался! – А это, конечно, Кирюха.

Федор дернулся, вырываясь из странных, тоскливых пут сна, точно из паутины, и растерянно похлопал ресницами, оглядывая счастливых, пахнущих поездом и перегаром друзей. Остальные – кто спал, кто разговаривал.

И хорошо! Хорошо, что на него не обратили внимания. Только друзья, но это ерунда. Чай, не первый год вместе.

– Я уснул?

– Не! Это тебя от запаха Петькиной самогонки таращит! Конечно, уснул! – ухмыльнулся Кир и подмигнул. – А кто такая Маша? Вчера небось склеил, когда из ресторана умотал?

Федя вытаращил глаза:

– Никого я не клеил!

– Ну конечно! С чего бы ты тогда во сне так томно постанывал и так нежно говорил: Машенька!

– Да ты бредишь или шутишь? – Федор отпихнул его масляную рожу и для наглядности и серьезности своих намерений даже покрутил пальцем у виска. – У меня даже знакомых с таким именем нет!

– Как же! А баба Маруся? Уборщица из студийной мастерской? – заржал в голос Макс. – Уж не по ней ли сохнешь? Маруся – Маша – и не отвертеться. А? Федь?

– Интересно, а твоя пассия на пенсии? – подхватил эстафету Петр.

– Вопрос в другом – сколько уже лет! – Ну, и Кир, естественно, не отставал.

Началось! Иногда компания выбирала для здорового стеба объект и проверяла его на прочность. И самое главное в такой ситуации – подольше продержаться, не показать, насколько тебя что-то из этого задевает. А лучше всего перевести все в шутку. Но стоит только дать маленький намек – заклюют!

– А что? Завидно стало? Небось сами хотели к ней подъехать? – Федор изобразил бесстрастный взгляд и равнодушную улыбку. – Но с ней вы, парни, не угадали! Помните секретаршу Михалыча? Кажется, ее тоже зовут Мария… Вот думаю, по приезде не пригласить ли ее в ресторан?

Макс помрачнел:

– В глаз получишь!

Кирилл с Петькой оживились, переключаясь на него:

– Да ты че, реально?

– И ничего не сказал?

Федор расслабленно выдохнул. Быстро он стрелки перевел! Пусть теперь Максим расхлебывает! А пока парни будут его донимать, надо подумать! Очень хорошо подумать…

Сон странный! Ему такие сны не снились с тех пор, как он ушел из дома. Переехав в общагу, он несколько раз видел такие же яркие, изломанные сны с участием умерших знакомых. Они пытались ему что-то советовать, куда-то звали, что-то дарили. Где-то в глубине души Федя знал, что такие сны не простые. Как говорила бабушка, «кто-то с того света пытается достучаться».

Но здесь все было иначе! Во-первых, яркие звуки: он действительно слышал и колокол, и песню! Во-вторых, образ девушки! Более чем неординарный! Голубоглазая красивая блондинка с короткими волнистыми, цвета спелой пшеницы волосами, одетая в какой-то странный мешковатый балахон. В-третьих, имена! Он действительно не знал ни одной Марии, и ни одного знакомого Алексея у него тоже не было. Ладно, надо подумать об этом, но завтра! Сегодня у него это плохо получается!

Отобрав у Макса, все еще пытающегося отвертеться от «порочащих его связей», бутылку с булькающей на дне кристально чистой жидкостью, Федор сделал большой глоток, поморщился и с опаской снова посмотрел в окно. На этот раз никаких девушек он не увидел, а от того, что увидел, сердце замерло в восторге. Яркое темно-фиолетового цвета небо усыпали неправдоподобно большие самоцветы звезд.

Не-е! Такого в Москве точно не увидишь!

Остаток пути он провел, лениво прислушиваясь к спору друзей, и время от времени с опаской поглядывал в темное окно. Наконец, водитель лихо затормозил и высунулся в салон.

– Приехали, товарищи туристы! Выгружайтесь вон, к клубу. – Водила указал в лобовое стекло на одиноко болтающийся на длинном шнуре фонарь. Тот избирательно освещал то дерево, то брусчатую стену с заботливо взращенным возле нее кустом пиона. – А я сейчас за участковым сбегаю. Он велел мне его разбудить, как только вы прибудете.

Открыв вручную створки дверей, он выскользнул в темноту.

– Это ж в какое же Кукуево нас занесло… – Кир с кислой миной поглазел по окнам автобуса, разглядывая треугольные очертания крыш редких домов, темнеющих на фоне чуть посветлевшего неба.

– Ты еще поговори мне! – тут же сонно откликнулся Михалыч. – Как за зарплатой стоять, так все вы первые! А ее еще заработать надо…

– Так вот! Зарабатываем уже! – поддержал друга Макс. – Но есть одна претензия! Темно уж больно…

– Ты у нас осветитель? Осветитель! – пробасил Гена, заискивающе покосился на Михалыча и, ободренный молчанием начальства, продолжил: – Вот и свети!

Больше никто в диалог вступить не рискнул. Молча похватали сумки, рюкзаки, коробки с реквизитом и гуськом направились из душного автобуса.

Федор с тоской посмотрел в окно на потускневшие звезды, подхватил сумку и, чтобы не попасться под руку быстрому на расправу Михалычу, последним вышел в темноту. Но едва он спрыгнул со ступеньки в густую щетку травы, как понял, насколько ошибался. Самое темное время уже прошло, и восток светлел с каждой минутой, приближая рождение нового дня. Где-то брехали собаки, трещали, устроив концерт, сверчки, и первые петухи загорланили хриплыми голосами гимн приближающемуся утру.

– Парни, вы чуете? – Федя подошел к тихо переговаривающимся друзьям. – Здесь все настоящее! Живое!

– Ага! – покивал Кир. – И только мы тут – как козе саксофон!

– Ну почему? Думаю, местные будут очень даже рады новым клоунам, – сплюнул под ноги Петр.

– Если все местные будут такими, как вон тот, не хотелось бы мне быть клоуном! – Макс сложил руки на груди, разглядывая приближавшиеся к ним два силуэта. Один – широкоплечий здоровяк, высокий настолько, что второй, семенивший рядом с ним, сперва показался всем подростком.

– Здрасте! – Голос такой низкий, что похож на хрип. – Это вы приезжие артисты из Москвы? Я Степан. Участковый местный.

А вот Михалычу, похоже, было плевать на рост местного «дяди Степы».

– Артисты? Мы?! – Он грозно шагнул к нему навстречу, а следом за ним, как привязанный, двинулся Гена, тоже, в общем, детинушка еще тот. – Сами вы, гражданин начальник, артист! Мы не артисты! Мы творцы! Мы те, кто дает, как вы выразились – артистам, возможность самореализоваться!

– Это как? – озадачился местный представитель власти. Подошел и пожал руки сперва Михалычу, потом Гене. Смерил взглядом притихший народ и решил со всеми не ручкаться, а вести знакомство на расстоянии.

– А так! Фильм мы приехали снимать! Про ваши красоты, а особенно про монастырь. Есть он у вас?

– А… – Верзила ненадолго задумался и кивнул, одновременно указав на темнеющий вдалеке лес. – Там! Марьин монастырь.

– А мы слышали – Русалочий, – подал голос Петр, первый боец за правду.

– Та не! Русалочьим его, конечно, зовут, но все из-за прежнего хозяина этих мест, генерала Русалова. А так он Марьин!

– Женский, значит? – ухмыльнулся Кир.

– Та не… Не совсем. В нем любой страждущий может найти заботу, работу и кров. – «Дядя Степа» безошибочно нашел взглядом говорившего. – Да и заброшен он сейчас. Почти заброшен. Остались только те, кому просто податься некуда. Ну, да что я вас тут байками развлекаю? Вы, считай, сутки в дороге. Пойдемте, пока размещу вас в отделении, поспите, а днем познакомлю с председателем, и определим вас на постой. Вы к нам надолго?

– Пока не отснимем материал, – пафосно заявил Михалыч и уточнил: – Может, на неделю, а может, на две.

Пока они шли в местное отделение милиции, Федор без устали крутил головой, разглядывая белеющие в тусклом свете занимающегося утра домики, окруженные садами. А еще он услышал шум воды и… колокол!

Снова!

Удар, еще удар. Низкий, цепляющий душу звук проник в сознание нежданно, возвращая привидевшийся ему сон. Затем, словно отгоняя тяжелые мысли, зазвенели хрустальным перезвоном другие колокольчики. Сразу стало легче, но вопрос остался.

Он обогнал Альбину, шагающего рядом с ней Кира и тронул за рукав участкового:

– У вас есть церковь?

– Была. – Участковый придержал шаг и, поравнявшись с ним, смерил Федора цепким холодным взглядом, заставив того пожалеть о своей не вовремя проснувшейся любознательности. – При монастыре. Колокола услышали? Они теперь в монастырской часовне висят.

– Тебе, Романов, что, помолиться захотелось? – обернулся к нему шагавший впереди Михалыч.

– Я думаю, Вить, еще успеется! – отмахнулся Федор, уже порядком уставший от его дурацких шуток.

– Часовня у нас хорошая! – Степан то ли не заметил назревающий конфликт, то ли, наоборот, решил его сгладить. – Колокола – слышите? Им сто лет в обед будет! Чугун с серебром! Говорят, их еще сам генерал Русалов заказывал в Москве на свадьбу дочери.

– Так это же находка! – оживился Михалыч.

Они вскоре подошли к длинному деревянному дому. Милиционер нырнул в распахнутую дверь, а следом за ним потянулись нагруженные уставшие люди.

Федор шагнул в вотчину местного участкового, оглядел казенный длинный и широкий коридор с окнами по одну сторону и шеренгой запертых дверей по другую.

– Сейчас я вам выдам матрасы. Располагайтесь в коридоре. – Участковый Степан козырнул и, побренчав ключами, исчез за одной из дверей. Вскоре он появился, груженный тонкими тряпичными матрасами, и, скинув их в угол, снова скрылся за дверью. Во вторую очередь съемочная группа получила крошечные подушки, каждая с казенным номером. – Сожалею, что вам приходится так неудобственно, но, как говорится, чем богаты…