Loe raamatut: «Ветка можжевельника. И другие удивительные истории из жизни»

© Татьяна Груздева, 2025

ISBN 978-5-0064-8176-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О ЧЕМ ЭТА КНИГА?

Перед вами – сборник невыдуманных рассказов и историй. Написаны они в разное время, публиковались независимо друг от друга – в журналах, на моем канале в Яндекс Дзен, в других моих книгах. Мне захотелось собрать их под одной «крышей», когда я вдруг увидела в разных текстах нечто общее. Эти рассказы – словно разноцветные и разнокалиберные бусинки, которые нанизаны на общую нить.

Что это за нить, сказать сложно. Но, как мне кажется, рассказ «Ветка можжевельника» дает ключ к пониманию единой сквозной мысли. Поэтому и стоит он первым, а его заглавие я вынесла на обложку.

В «Ветке можжевельника» есть и любовь – настоящая, красивая, но по большому счету он не о любви. А в прямом смысле о ветке можжевельника – о том, как поиски этой душистой ветки, способной облегчить дыхание заболевшему любимому, помогли героине рассказа решить сложную нравственную проблему…

А знаете, как родился рассказ? Я преподавала курс «Основы журналистики» в молодежном лагере, где легко возникают влюбленности и, чуть что не ладится, девчонки или травиться собираются, или делают пакости «обманщику». На одном из занятий зашел у нас с ученицами откровенный разговор о таких делах, и я рассказала историю, свидетелем которой стала в туберкулезном санатории.

Девушка, назовем ее Наташей, встретила там и полюбила мужчину старше себя, очень больного, пережившего серьезную жизненную трагедию… Любовь оказалась взаимной, но вскоре Олег пришел к взвешенному решению прекратить встречи, потому что груз его проблем может и Наташе сломать жизнь…

Боль разлуки сначала показалась девушке непереносимой, возникла обида, но неожиданно она решила найти можжевельник, чтобы помочь простуженному Олегу вылечить насморк и… Поиски подарка в виде лечебной ветки позволили Наташе не только справиться со своими чувствами, но и перевести ситуацию на более высокий уровень человеческих отношений, где нет места «разборкам», «истерикам» и прочему, к чему так склонны девчонки.

Мои ученицы слушали все это с жадностью, потом спросили, почему я рассказ такой не напишу. Я ответила, что совершенно нет времени. На следующий день меня закрыли на ключ в той комнате лагеря, где я жила, и не выпустили, пока я не закончила писать, а занятие юные журналисты провели сами. Первый (и сначала очень слабый!) вариант рассказа мы читали ночью вслух – в лоджии, где умудрилась поместиться вся наша группа…

Девчонки слушали, затаив дыхание, потом признались, что до поисков ветки ни за что не додумались бы, а вот гордо «задрать нос» – это пожалуйста. Я им другой выход подсказала и увидела, что подсказка попала в точку.

Вот это и есть то главное, что объединяет рассказы сборника. Каждый из них содержит какую-то подсказку, попытку вывести жизненную ситуацию на уровень, достойный человека… Другими словами, и в остальных рассказах идут незримые поиски аналога Наташиной душистой ветки…

Я убеждена, что люди, хотя философы и называют их «замкнутые монады», почти всегда способны понять друг друга. А понимание – путь к прощению. И в итоге – к счастью.

Объединяет рассказы и то, что все они – подлинные. Я не умею сочинять, мне гораздо интереснее наблюдать, что на самом деле происходит в жизни, записывать сюжеты, которые рождаются в реальности. Считаю, что они более увлекательны, чем выдуманные! И всегда нас чему-то учат.

После «Ветки можжевельника» в сборнике идет небольшая подборка эпизодов моей более ранней книги «Как отчаянно хочется жить!». Я их дала вместе со старыми фотографиями – это одна из особенностей повести, созданной на основе воспоминаний. В ней много фото, сделанных в период с 1914 по 1962 годы…

Разделы сборника «Рассказы о главном», «Вспоминая Пушкина», «Сердце детства моего» комментировать не буду – надеюсь, что там все понятно без лишних слов и – близко многим людям. Скажу только еще об одной особенности, свойственной многим моим рассказам, – действие в них происходит достаточно давно, поэтому реалии тогдашней жизни стали для нынешних читателей историей! Кому-то известной, а кому-то нет.

Поясню на примере рассказа «Отчего ж так сладко это помнить?» Действие там разворачивается на новогоднем вечере в школе. Сейчас бы сказали – на школьной дискотеке. Но нет! На современную дискотеку то, что было, мало похоже. А герои рассказа покажутся нынешним старшеклассникам патологически робкими, зажатыми, готовыми страдать из-за пустяков… В чем вообще проблема-то?

И все же в отношении к жизни наших современников и людей минувшей эпохи можно найти много созвучного… Недаром некоторые из произведений, опубликованных в этом сборнике, собрали на Яндекс Дзен тысячи просмотров (рассказ «Отдайте ребенка!» – 25 тысяч), сотни лайков и десятки комментариев…

ВЕТКА МОЖЖЕВЕЛЬНИКА

«Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж,

Королева играла в башне замка Шопена,

И внимая Шопену, полюбил ее паж…»

Игорь Северянин

Это действительно было у моря, и пена ажурная была, и музыка. Но не Шопен, а Моцарт. И играла, конечно, не королева, да и вообще никто не играл – звучала магнитофонная запись.

Я только что приехала в тот южный санаторий, никого еще не знала, и вдруг вечером ко мне постучали. На пороге стоял черноглазый молодой человек – высокий и до странности худой. Я вспомнила: мы вместе днем ждали приема врача. Кто-то назвал тогда его имя – Олег. Я не думала, что он запомнит меня, а, тем более, что найдет мою комнату. Но он нашел.

– Не спишь? А хочешь, потанцуем? Потрясающая запись есть – Моцарт в джазовой обработке! Для танцев день неурочный, но я живу в санатории так давно, что завел себе ключ от зимнего сада…

Отказываться не было причины: в туберкулезных санаториях, хоть у меня и легкая форма, лечат долго, друзей все равно искать придется. Вечер вот только поздний… Но я решилась.

В зимнем саду было полутемно, вблизи – всего лишь за стеклянной стеной – шумело море, и живым серебром струилась по нему лунная дорожка. На пятачке среди кадок с пальмами танцевали три или четыре пары.

Когда мы вошли, я сразу поняла, что Олег у них лидер. Он по-хозяйски занялся аппаратурой, сменил запись. И зазвучал тот Моцарт, ради которого меня пригласили.

Это, может, и кощунство, но мы танцевали под Моцарта. Если мелодия была совсем уж трудной – сидели на банкетке под пальмой и просто слушали. Олег не отходил от меня, откровенно сказал:

– Я этот вечер специально организовал. Ты днем была такая растерянная и одинокая, и так непохожа на здешних курортниц, стреляющих глазками с самого приезда, что я решил утроить тебе маленький бал…

Бал в январе – на фоне зимнего моря, даже легкий снежок идет за окнами, но здесь тепло. И Моцарт звучит божественно. Душа раскрывается навстречу звукам. И навстречу мягкому свету карих глаз…

Никогда еще не было за мои двадцать лет, чтобы мужчина так долго, так ласково смотрел на меня. Я растерялась, слова не могла выговорить, только все больше погружалась в эту неожиданную, необъяснимую нежность.

И вдруг произошло что-то странное: окружающее исчезло, остались только две точки – его глаза, но сквозь них видна стала бесконечность… Это было так, как бывает ночью, если в облачном небе откроются два чистых окошка, через которые взгляд может улететь до самых далеких звезд…

 
«И внимая Шопену, полюбил ее паж…»
 

После импровизированной дискотеки в зимнем саду Олег стал приходить ко мне каждый вечер. Сначала мы гуляли в парке у моря, потом пили чай и без устали говорили. О чем? Темы проклевывались бурно, как трава под весенним солнышком.

В присутствии Олега я на каждой прогулке стала замечать много неизъяснимо прелестного – то прибрежный камень в зеленом парике из водорослей, расчесанных морем на пробор, то смешной молоденький кипарис с пахучими шишечками…

Мне не терпелось разделить с Олегом эти сказочные впечатления, и, удивляясь самой себе, я стала говорить так, будто поэму сочиняю. Олег понимал меня с полуслова и тоже охотно говорил, но больше о прочитанных им книгах.

Он любил читать, постоянно носил какой-нибудь томик с собой и утыкался в него при любой возможности, даже, к моему возмущению, за чаем. Однажды увидел у меня на тумбочке «Избранное» Евгения Богата, открыл наугад, стал читать вслух:

«У одного старого философа говорится, что человеческие существа – это замкнутые „монады“, любое общение между ними – чудо, потому что рушатся, казалось бы, непроницаемые стены. Когда же рождается особое общение: общение-понимание, то над обломками стен летают, ликуя, ангелы»…

Олег засмеялся:

– Надо же, как любопытно! А он мудр, этот писатель. Глубоко берет… Ну-ка, что там еще?

Олег листал книгу, цитируя то одну, то другую мысль. Он увлекся, даже раскраснелся от удовольствия, пока не натолкнулся на такие слова:

«Если можно сохранить себя как целостную личность, сохранить духовно, ценой крушения „судьбы“, надо пойти на это крушение, как шли в войну летчики на таран, как сегодня шоферы в экстремальных ситуациях кидают машину на фонарный столб или ограду моста, чтобы сохранить жизнь оказавшемуся на дороге ребенку».

Олег замолчал и внезапно весь переменился. От его веселости не осталось и следа, он ушел в себя и даже, казалось, забыл о моем присутствии. Несколько минут смотрел перед собой, напряженно о чем-то думая. Потом стал листать книгу и вполголоса проговаривать малопонятные фразы:

– Богат уверяет, что достойная судьба и успех в жизни – совсем не одно и то же… А если не ребенок на дорогу, если душа твоя же тебе наперерез выскочила? Убить ее, чтобы не мешала комфортному жизнеустройству? Убить самое незащищенное в себе, чтобы огрубеть и уже без боли наслаждаться жизнью? Или спасти душу, но пойти на крушение удобной «судьбы»? Но можно ли спасти ее с таким грехом?

Наконец Олег поднял голову.

– Наташа, подари мне эту книгу, прошу тебя! Тут есть то, о чем я думаю и никак не могу понять, а Богат, он будто отвечает на мои вопросы. Мне вникнуть надо…

И я отдала ему свой любимый томик.

А потом наступил тот трудный вечер. Богат ли так повлиял на Олега или он и без этой книги пришел бы к неожиданному решению – я никогда не узнаю. Но только случилось вот что. Олег не стал пить чай, который я как всегда заранее приготовила. Он подошел к окну, сжал руками подоконник и застыл, прижавшись лбом к стеклу. Я видела только его напряженную спину и затылок с мальчишеским хохолком.

– Наташа, я пришел последний раз. Это не потому, что не люблю. Постарайся понять: ты для меня человек, а не только женщина. Я тебя единственную здесь воспринимаю как человека. Мне с тобой интересно, всерьез интересно. И если я дам любви окрепнуть, это будет такое…

Я на все пойду, я сломаю жизнь себе и Лиле! Ты знаешь, я женат. Там любви нет и не было: обычное кабацкое знакомство. Женился, потому что она ждала ребенка. Теперь растет сын. Ни Лиля, ни сын ни в чем не виноваты, я не хочу от них уходить, если только как гром не грянет такая любовь, ради которой…

Нет, лучше не надо! Ты обо мне ничего не знаешь, да я и не хотел падать в твоих глазах – если бы наши отношения продолжались. Но раз решил, что это последний вечер, я тебе все расскажу. Мне надо, понимаешь, надо, чтобы хоть кто-то это знал. А никто, кроме тебя, не поймет.

Это сейчас я на инвалидности, а когда-то служил в разведке. Да, не удивляйся! Ну, не Штирлиц, конечно, а все-таки… К моей миссии меня готовили с детства, меня и моего друга. Так надо, чтобы на дело шли двое близких людей – они не смогут предать. А я предал. Нет, если бы я провалился, и меня пытали, я бы ни за что не назвал Митю. Но я послал его выполнить задание, за которое лучше было бы взяться самому.

Формально был прав: старший идет в крайних случаях, а тут вроде бы ничто не предвещало беды. Но я-то эту беду предчувствовал и в глубине души струсил. Если бы все обошлось, я об этой вроде бы мимолетной трусости потом и не вспомнил, но Митя погиб – и у меня будто глаза открылись на самого себя. И знаешь, я себя до сих пор простить не могу!

Меня потому и поразили слова Богата, что я тоже сознательно пошел, как на таран, на крушение судьбы. Не мог даже и думать о том, чтобы как-то приспособиться к жизни, найти новую работу, друзей… Попал в психушку, заболел туберкулезом, лишился одного легкого. Не скажешь по мне, да? Что ж, я не подаю вида, внешне держусь, вот даже женился. По пьянке, правда, но пьянка меня поначалу спасала.

Сейчас уже не пью. Сейчас книги читаю. Мне все кажется: вот-вот пойму что-то главное, после чего жить станет легче, страшное уйдет. Тебя вот встретил и поверил, что смогу начать жизнь заново. Но если ты и поможешь, то дорогой ценой: возьмешь мою боль себе. Я этого не хочу! Это будет новое предательство. Свой крест я должен нести сам до конца…

Прости меня. И пойми, когда увидишь рядом Лену – ту блондинку с яркими губами, которая вчера с нами здоровалась в столовой. Мне жутко одиноко по ночам, мне нужна рядом женщина. Просто женщина – любовница, но не любимая. Любовь я себе позволить уже не могу: болит оставшееся легкое.

Олег много говорил в тот вечер. Пытался убедить меня в необходимости больше не встречаться, но я видела и другое: он ждал, что я найду слова, которые помогут ему хоть в чем-то оправдать себя… Снова и снова вспоминал Митю и рассказал, в конце концов, все подробности его гибели. Но мне было так трудно слушать, что я мало что запомнила.

Я воспринимала не слова, а выражение лица Олега – отчаянное, потерянное, я следила не за сюжетом, а за болью, которую он выливал. И очень хотела найти слова утешения. Но история была настолько неожиданной и лежала в такой далекой от меня сфере жизни, что я ничего не могла придумать. Только слушала и сопереживала. И не переставала любить его.

Человек, который способен на такую силу раскаяния, что внешнее благополучие теряет для него цену, – не упадет в моих глазах. Если наша душа бессмертна, то, наверное, иначе трудно спасти ее…

Когда Олег ушел, раздавленный воспоминаниями и уверенный, что чем дальше будет от меня, тем мне же лучше, я была почти в шоке. Чувствовала, что готова разделить с ним его ношу и даже больше – готова помогать ему искать дорогу к духовному выздоровлению, но делать несчастными его далеких жену и сына не хотела. Тогда, значит, надо согласиться с тем, что кончились наши разговоры и чаепития, кончилась любовь? Да, надо. Но больно!

 
«Это было у моря, где ажурная пена…»
 

Я бродила вдоль берега, а в голове почему-то все крутились строчки стихов Северянина. Хотя сегодня пену ажурной не назовешь. На море был шторм, оно стало почти черным, а густая ослепительно-белая пена клокотала среди гальки и валунов, словно ее, как яичный белок, неутомимо взбивали в огромном миксере… Вертикально вздымающиеся волны, фонтаны и водопады брызг, яркий контраст черной и белой красок – колдовская картина!

Я понимала, как все это необыкновенно, но только умом. Бесцельно бродила по пляжу, погружаясь в тоску. Чем ярче становились картины шторма, тем острее мне не хватало Олега. Какой поэзией дышало бы все сегодня, будь мы вдвоем! Но я осталась одна – и пропала полнота восприятия. Глаза мои видели, а душа – нет.

Вдруг я обнаружила, что на пляже есть кто-то еще. Под защитой заборчика на складном стуле сидела немолодая женщина. Она вязала – умиротворенно и как-то очень уютно. На голову набросила капюшон ветровки – дополнительную защиту от непогоды. Иногда спицы замирали в ее руках, и видно было, что она безмятежно и одновременно восторженно наблюдает шторм.

Незнакомка напоминала мне кошку, которая расположилась на солнце, сладко погрузилась во что-то, что только ей ведомо, и изредка открывает загадочные глаза.

В облике незнакомой женщины для меня тоже таилась загадка. Почему мне так больно одной, а ей так хорошо? У нее нет близкого человека? Или есть, но сейчас не нужен? Сейчас только она и море. Этого достаточно для счастья.