– В молодости, я загремел на зону по малолетке. Потом еще раз. А когда вышел, понял, что у меня два пути – всю жизнь мотаться с зоны на зону или заняться нормальным делом и начать другую жизнь.
– И ты занялся бизнесом?
– Да, занялся. Но на дворе были девяностые, так что, сама понимаешь, как тогда велись дела, чтобы тебя самого не грохнули, и еще и что-то при этом заработать умудриться.
Она засмеялась.
– Я понятия не имею. Я тогда училась. Потом семья, дети. От бизнеса я была далека. «Бригаду» и другие подобные фильмы я воспринимала исключительно как кино, а не как иллюстрации к происходящему в жизни.
Он улыбнулся. Она смешная.
– Да и правильно, что понятия не имеешь обо всем этом. Не бабское это дело. Особенно в те годы. Короче, поднялся я не за счет пожертвований на детские дома или каких-то других добрых дел. Всякое было. Тебе, как я сказал, знать ни к чему.
Он закурил и несколько минут вновь смотрел вдаль, погрузившись в собственные мысли. Вероятно, вспоминая лихие времена своей молодости.
– Ну, что, небось теперь думаешь, что я страшный человек, – ухмыльнулся он, снова поворачиваясь к ней.
Она пожала плечами.
– Думаю, ты не страшнее множества живущих в этом мире людей. Просто подавляющее большинство скрывает свои нехорошие дела и свои пороки под маской добродетели. Прячет истинное лицо.
– Если бы ты только знала, сколько людей пострашнее меня раз в десять, отирается у власти и занимает высокие посты и ответственные должности. И, не зная, даже никогда и не подумаешь, что там у них на самом деле, как ты говоришь, под маской. Какие страшные секреты они там прячут. Да лучше тебе и не знать, и даже не думать об этом. Ты – чистая душа. Не нужно тебе марать себя подобными вещами. Продолжай жить в чистоте и неведении, моя голубка. – Он невесело усмехнулся и провел кончиком пальца по ее руке. – Этот мир страшный и жестокий. Возможно, в таких местах, – он обвел вокруг себя рукой, – живут последние, более-менее хорошие, не испорченные люди. Тоже чистые душой, благодаря своей простоте и неискушенности. А ты, там у себя, живешь среди волков.
– Ну, у меня есть ангел-хранитель, – приподнимая бокал с вином, шутливо, чтобы немного развеять мрачное направление беседы, сказала она. – И он оберегает меня от ужасов и опасностей страшного и жестокого мира.
Северцев почувствовал, что настроение у него испортилось. Разговор подействовал не лучшим образом. Всплыли ненужные, давно забытые воспоминания. Как призраки прошлого, бросающие тень на настоящее.
Он поднялся из кресла.
– Пойдем, моя чистая душа, прокатимся до деревни. Попросим старика Косту устроить нам морскую прогулку вокруг острова.
Она подала ему руку. И он подумал, что будь его воля, он ни за что не отпустил бы ее обратно, в холодный бездушный мир, полный зла, в котором человечность и доброта, скорее редкость, почти исключение. Туда, где так много людей, которые, как она сказала, прячутся под масками. Но от него, в данном случае, ничего не зависело. Держась за руки, они пошли в сторону гаража.
–
В лучах заходящего солнца море поблескивало и переливалось разноцветными огоньками. Вдаль, до самого горизонта, по воде бежали золотые дорожки. В маленьких домиках на берегу зажигались огни. Воздух наполняла прохлада, освежая, приятно холодя кожу после жаркого дня. В небе, одна за другой, вспыхивали звезды. Было очень тихо. Смолкли крики птиц, замерли звуки дня, и только плеск воды, ударяющейся о борт лодки, нарушал, эту, почти полную тишину. И почти невозможно было поверить, что мир простирается далеко за пределы маленького острова. Казалось, что вся жизнь сосредоточилась здесь, в этом месте. Что есть только море, небо, скалистый берег, облепленный маленькими домишками, и в центре всего этого уютного мирка, покачивающаяся на волнах, старая рыбацкая лодка.
– Я рад, что ты приехала, – сказал он. Она улыбнулась, удивительная, романтичная атмосфера вечера подействовала даже на него.
К берегу подошли несколько рыбаков. Мужчины натаскали веток, разожгли костер. Сухие ветки уютно потрескивали в вечерней тишине. В отсутствие ветра дымок от костра поднимался высоко вверх. Совсем рядом тихо вздыхало море, с шуршанием набегая на берег, осторожно ворочаясь в темноте своим огромным телом. Море было своенравно, настроение его было переменчиво, но сегодня оно было в благодушном расположении и не желало тревожить маленьких человечков, устроившихся на берегу, давая им возможность спокойно насладиться прелестью и спокойствием южной ночи. Один из рыбаков принес плащ и накинул Ольге на плечи. Грубая ткань пахла солью и рыбой. Но запах не был неприятным или раздражающим. Он вписывался в общую атмосферу, как будто являясь неотъемлемой ее частью, дополняя ее. Разлили домашнее вино по керамическим кружечкам. Мужчины о чем-то оживленно разговаривали, смеялись. Она ничего не понимала, но чувствовала себя необыкновенно хорошо и уютно. Северцев одной рукой обнимал ее, а другой энергично жестикулировал, что-то рассказывая рыбакам. Они хохотали. Ольга улыбнулась. Так хорошо! Чудесная ночь.
– Не устала? – спросил он. – Если устала или надоело, поехали.
Она помотала головой.
– Нет. Мне нравится. Хорошо бы ночь никогда не кончалась…
В темных глазах полыхнул огонь.
– Да, хорошая ночь.
Он крепче прижал ее себе, и Ольга почувствовала, как защипало глаза. Возможно дым от костра все же умудрился до них добраться.
–
Ночь была волшебная, наполненная страстью и необычайной нежностью. Они уснули, когда первые лучи солнца уже окрасили вершины скал прозрачным розово-золотистым светом.
Открыв глаза, он в первый раз испытал злость, увидев ее спящей напротив себя. Она лежала, укрывшись простыней, тоненькая, нежная и необыкновенно хрупкая. Он отвернулся. Едва сон отступил, он вспомнил, что это утро последнее. Завтра ее здесь не будет.
Он никогда не любил просыпаться рядом с кем-то. Присутствие постороннего человека с утра раздражало его. От своих любовниц, он, чаще всего, уезжал посреди ночи, сразу после того как все заканчивалось. Если все же оставался до утра или ночевали у него, он старался как можно скорее уйти или спровадить гостью из своего дома. Объятия, сюсюканье, вешающиеся на шею женщины, к которым он уже потерял интерес и остыл, получив то, что хотел, были ему не интересны. Утомляли и даже раздражали.
Когда она только приехала, после первой ночи, проведенной вместе, он впервые не почувствовал, проснувшись утром, ни недовольства, ни раздражения. Не было желания встать и уйти, поскорее отделаться от нее. Хотелось, наоборот, лежать, тесно прижавшись друг к другу, ощущать ее присутствие, тепло ее тела. Смотреть на ее лицо. Касаться ее. Это было приятное чувство.
Сегодняшнее утро было отравлено сознанием предстоящего расставания. Он больше не ощущал радости. Он злился не на нее, а на себя. На то, что так глупо реагирует, на то, что не хочет отпускать ее. На то, что позволил себе привязаться, стать уязвимым, зависимым. Это проявление слабости, а он ненавидел слабость. Злило собственное бессилие, сознание того, что он ничего не может изменить. Ни как не может повлиять на ход событий. Черт бы ее подрал! И его самого и весь этот поганый мир.
Накануне они съездили на соседний остров, он был чуть побольше этого. Они немного побродили по острову, осмотрели старинную оборонительную крепость, построенную на скалистом берегу, много столетий назад. Обошли несколько небольших пещер. Под сводами одной из них было озеро. Северцев напугал Ольгу, зашедшую по колено в темную воду, сказав, что в таких озерах водятся морские змеи. Она с визгом вылетела из воды, а он хохотал так, что эхо его смеха разносилось вглубь каменных лабиринтов, отражаясь от стен и многократно повторяясь, превращаясь в сплошной гул. Ольге даже показалось, что вдалеке слышатся звуки осыпающихся камней, потревоженных этим демоническим сотрясением воздуха. Они пообедали в маленьком ресторанчике, попробовали папуцаки – блюдо из баклажанов с мясной начинкой и поджаренный на гриле сыр халуми. Послушали критскую лиру и греческую гитару – бузуки.
Северцев предлагал, на оставшееся время, поехать на Крит, взять машину напрокат и осмотреть остров. Но она отказалась. Ей хотелось, еще немного насладиться очарованием немноголюдных уютных островков. Побыть в мире тишины и покоя, где течение времени почти незаметно. Дни проходят плавно и неторопливо. Никто никуда не спешит. Нет хаоса и неразберихи, создаваемых многочисленными вездесущими толпами туристов, желающих получить как можно больше впечатлений за предельно короткий срок. Здесь, в этом уединенном мире, между человеком и природой царит гармония. Природа щедра, а человек не ослеплен ненасытной жадностью. Берет столько, сколько ему необходимо. И искренне благодарен, за то, что ему дано. Дни наполнены солнечным светом и соленым морским воздухом. А ночи и вечера дарят не только прохладу, но и умиротворение, наполняют душу ощущением счастья и заставляют сердце трепетать от радости и одновременно от тихой грусти.
Но дни закончились, и ночи тоже. Пора было возвращаться в «большой», привычный мир. И оставить волшебство этого, маленького и прекрасного.
–
После завтрака Костидис отвез их на соседний остров, с которого на Крит ходил пассажирский кораблик. Перед отъездом Элени со слезами на глазах обнимала милую кириа. Что-то говорила. Северцев прикрикнул на нее. Элени смерила его ледяным взглядом, и, поцеловав Ольгу в последний раз, с обиженным и гордым видом ушла на кухню. Ольга с упреком посмотрела на него.
– Зачем ты так с ней?
– Знает, что ты ни х… не понимаешь по-гречески и все равно трещит без умолку, – огрызнулся он.
Ольга пожала плечами. Она видела, что он не в духе с самого утра. У нее тоже на душе скребли кошки. Сердце сжимало осознание скорой разлуки.
–
До самолета оставалось несколько часов. Они побродили по городу. Ольга купила детям подарки. Северцев накупил еще целый чемодан подарков от себя.
– Ты решил скупить все, что здесь продается? – смеясь, сказала она. – Как я все это дотащу?
Она чувствовала себя как человек, которому вкололи наркоз. Сейчас она не ощущала боли или горечи расставания. Она вообще ничего не ощущала, ходила, как в полусне. Смотрела на дома, на достопримечательности, на выставленные в магазинчиках товары. И ничего не видела. Не могла сосредоточиться ни на чем. «Наверное, завтра будет очень больно», – равнодушно думала она. Они дошли до небольшого кафе и сели за столик на улице. Северцев сделал заказ. Ольга даже не могла вспомнить, спросил ли он ее, что она будет, или сам все заказал. Ей было все равно, что ей принесут. Она не хотела есть.
–
– Может, приедете с мальчишками на лето? Дом большой, всем места хватит. Ты говорила у тебя собака, можешь и ее привезти. Только на границе, наверное, могут быть проблемы. Прививки какие-то специальные нужно делать, – сказал он тоном, каким спрашивают, не хочет ли кто-нибудь бутерброд или еще чашечку чая. Глаза у него просто полыхали.
Она слегка кивнула.
– Может быть, – у нее глаза были грустные-прегрустные.
Они больше не встретятся. Если бы она собиралась приехать, она бы сказала – хорошо или да, или мы приедем. Может быть, это значит – нет.
На него волной накатило бешенство. «Как только твой самолет оторвется от земли, я отправлюсь в бордель и перетрахаю там всех шлюх. И забуду о тебе к чертовой матери раз и навсегда. И не вспомню. Никогда! Катись в свою е… Москву!» – захотелось ему заорать. Он отвернулся, пытаясь сдержать свою злость, взять себя в руки. Он сам себе стал противен. Неужели он такой слабак, что готов выглядеть дураком и сволочью, лишь бы сделать ей больно? Выплеснуть на нее свое недовольство, свою боль и свою обиду. Скорее бы она уже улетела. Он не хочет ее больше видеть. Никогда в жизни.
– Игорь, может ты не будешь ждать и пойдешь? – сказала она. Голос у нее был безжизненный, монотонный.
– Чего, не можешь дождаться, когда отделаешься от меня, – ухмыльнулся он.
– Просто не люблю момент прощания, – чувствуя, что сейчас заплачет, сказала она. Наркоз переставал действовать, и она боялась, что не сумеет сдержаться.
– Я люблю. Просто обожаю, – грубо сказал он.
–
3,5 года назад.
Он налил вино в бокалы. Она улыбнулась.
– Замечательный вечер, – поднимая бокал, сказала она.
– Я уезжаю.
Она взглянула немного удивленно. Он никогда не сообщал о своих планах.
– Надолго? – спросила она, решив, что раз уж он заговорил о поездке, нужно что-то сказать.
– Навсегда. Я уезжаю из России.
Ее рот приоткрылся от удивления. Это и впрямь была неожиданная новость.
– Куда ты едешь? – растерянно спросила она. Он пожал плечами.
– Почему ты вдруг решил уехать? Тебе стало скучно в России? – она улыбнулась, хотя ей было немного грустно. Ей будет не хватать его. Со всеми его странностями. Будет не хватать его непредсказуемости.
Он не ответил на вопрос. Сделав глоток вина, он пристально посмотрел на нее.
– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
Она изумленно уставилась на него. Рот снова, сам собой, открылся. «Я, наверное, сегодня весь вечер буду разевать рот, как рыба. Верх элегантности и аристократизма».
– Я… – она помотала головой, не зная, что сказать и истерично хихикнула.
Он достал из кармана небольшой бархатный футляр и поставил напротив нее, ловко щелкнув замочком и открыв его. Ольга, чувствуя себя дурой, чувствуя злость, боль, горечь, подступающие к горлу рыдания, от того, что ничего уже нельзя исправить, все кончено и обратной дороги нет, судорожно всхлипнула, как ей показалось на весь зал ресторана. Но, вероятно, это просто разыгралось воображение. Северцев ничего не заметил.
– Выходи за меня, – сказал он, почти равнодушно. Она молчала. – У тебя будет все, что захочешь, – он пожал плечами. – Все, что в моих силах, ты будешь иметь. И дети тоже.
Она, наконец, закрыв рот, печально посмотрела на него.
– Нет. – Она слегка качнула головой. – Нет, Игорь.
–
Она уходила по коридору, ведущему к выходу на взлетное поле. Маленькая, тоненькая фигурка. Со всех сторон ее обступали и то и дело загораживали другие пассажиры. В какой-то момент она скрылась за чужими спинами и больше не появлялась. Он еще немного постоял, но так и не увидел ее больше. «На х…», – мысленно выругался он и пошел к выходу.
Ольга прошла к своему месту. Боли все еще не было. Только тоска и, сжимающее грудь, не дающее нормально дышать, ощущение потери и безвозвратности. Она ни за что не поедет сюда больше. Если после четырех дней так невыносимо трудно расстаться, то, что будет, если провести вместе целое лето или хотя бы даже месяц? Слезы сбегали по щекам, но она не замечала их.
–
Вернувшись домой, он сходил в подвал и принес ящик вина. Потом снова спустился и принес еще один. В третий раз он забрал весь имеющийся коньяк и несколько бутылок водки, все, что было. Устроившись на диване в гостиной, он расставил все, что принес, вокруг себя. Завтра, когда он проснется, он даже не заметит, что ее нет. Ему будет абсолютно на это наплевать.
Пару часов спустя, в гостиную заглянула Элени.
– Матерь божья, что это вы делаете?! – возмущенно и в то же время испуганно закричала гречанка. На полу валялись две пустые бутылки из-под вина. Перед русским стояла открытая третья и почти пустая бутылка коньяка.
– Убирайся! – заорал он и швырнул полупустой бутылкой вина в стену. По светлой краске расползлось большое темно-красное пятно.
Постояв немного, Элени плюнула и ушла. Сумасшедший! До чего же эти русские странные и непонятные люди! Если им хорошо вместе, чего не жить, когда все для этого есть? Зачем терзать себя какими-то глупыми переживаниями? А он, ее хозяин, совсем болван, самый настоящий. Глупец. Женщина, которая его любит, которую любит он, сама к нему приехала, а он – взял и отпустил ее. Настоящий глупец! А теперь будет сидеть и пить, до умопомрачения. Топить свое горе в выпивке. А горе-то – он сам. И никакая выпивка тут не поможет.