Рваные судьбы

– Да, да, непременно, – заверил её Леонид и вздохнул полной грудью.

Он был готов на всё, только бы остаться рядом с этой необыкновенной женщиной, любоваться ею, прикасаться к её нежной коже, вдыхать её запах. Если поманит – Лёня пойдёт за ней и в огонь, и в воду, и на виселицу, и под пули. Если прогонит – будет целовать её ноги и умолять, чтобы простила. В один миг жизнь его перевернулась. Теперь для него в целом мире не существовало никого, кроме неё.

Нюра хлопотала на кухне, а Леонид в комнате развлекал её сыновей. Мальчишки сразу прониклись интересом к солдату. Они рассматривали его форму, расспрашивали про войну и с интересом слушали его рассказы о кровопролитных боях, о бомбёжках, о танках и вражеских самолётах, особенно маленький Славик, который от удивления даже ротик приоткрыл.

– Дяденька, – позвал он, – а можно мне вашу шапку померить?

– Глупый, это не шапка, – поправил его Виталик, старший брат, – это пилотка.

– Можно, конечно, – улыбнулся Лёня и надел свою пилотку на голову малыша.

Тот раскраснелся от гордости. В комнату вошла Нюра и поставила на стол тарелки, положила ложки и хлеб. Затем она принесла вареную картошку со шкварками, огурцы и помидоры, зелёный лук и кастрюлю с дымящимся борщом. У Лёни даже голова закружилась от такого богатого угощения, и свело желудок от аромата домашней еды. На войне часто голодали: банка тушёнки да буханка хлеба на четверых – паёк на день.

– А ну, не приставайте к человеку, – погрозила она сыновьям. – Садитесь обедать.

Все четверо уселись за стол. Нюра налила борщ. С хрустом откусывая молодой лук и заедая горячим борщом, дети уплетали обед, стуча ложками о тарелки. Не отставал от них и Леонид. Он ел так, будто месяц до этого не видел еды.

Наевшись, наконец, дети побежали на улицу гулять. Нюра убрала со стола и осталась в кухне мыть посуду. Через четверть часа она вернулась в комнату и увидела спящего Леонида. Он уснул прямо за столом, опустив голову на руку.

Нюра пожалела парня и не стала будить.

«Но завтра ему придётся-таки убраться», – подумала Нюра. Она вышла из дома и направилась в огород. Надо было полить овощи, прополоть, подвязать, окучить – в общем, работы хватало.

Через пару часов Лёня проснулся и вышел во двор. Он подошёл к Нюре, склонившейся над грядками, и сказал:

– Извините меня, что я тут… ну, уснул. Малость разморило после такого царского стола.

– Да ладно, не извиняйся, – повернулась к нему Нюра. – Отдохнул немного?

– Да, да, спасибо, – закивал парень. – Вы не волнуйтесь, я прямо сейчас уйду.

– Да куда ты пойдёшь на ночь глядя? – сказала Нюра. – Вечер вон уже. Переночуешь у нас. Я тебе в летней кухне постелю. А завтра уже и пойдёшь.

– Спасибо вам, Нюра. Вы очень добрая.

Лёня покраснел, а Нюра, казалось, нисколько не смутилась. Влюблённость и волнение молодого парня забавляли её, и не более того.

– Может быть, вам помочь? – спросил Лёня.

– А чего ж не помочь? Помоги, – весело сказала Нюра и распрямила спину, широко при этом раскинув руки. Блузка обтянула её пышные груди, петли на пуговицах натянулись, и одна пуговка расстегнулась, приоткрыв мягкие округлости. Лёня побледнел от волнения, во рту у него пересохло, и он громко сглотнул. А Нюра весело рассмеялась и застегнула блузку.

Вечером за ужином Лёня снова забавлял детей, смешил их, рассказывая весёлые истории и кривляясь, как клоун в цирке. Виталик со Славиком смеялись до икоты. Им было очень интересно с новым знакомым. Они быстро подружились.

На следующий день Нюра попросила Лёню отремонтировать дверь в сарае и починить крышу в доме. Лёня охотно согласился, поскольку вопрос о его уходе откладывался минимум на пару дней. Нюра весь день была рядом: то в огороде работала, то помогала Лёне, то объясняла, что надо сделать. Она замечала, что, когда приближалась к нему, он начинал заметно волноваться: у парня дрожали руки, всё из них валилось, перехватывало дыхание, особенно тогда, когда Нюра, вроде бы невзначай, положит руку ему на плечо, или оголит ноги, заткнув юбку по бокам, чтоб не мешала. А Нюру всё это веселило и умиляло. Иногда она могла нарочно подойти к нему вплотную, когда приносила воды напиться, и не спешила отойти, глядя в его голубые глаза, полные любви и жгучего желания.

На третий день Лёня закончил чинить крышу. Он с ужасом ждал, что Нюра с ним попрощается. Он пытался придумать, как ему здесь ещё задержаться. Он не знал, на что рассчитывать, но знал одно: без этой женщины он жить уже не сможет, она нужна ему как воздух, она прочно вошла в его жизнь, в его сердце и поселилась там навсегда, стала частью его самого, самой главной, жизненноважной частью.

Он решил, что, если Нюра прогонит его сейчас, то он устроится у кого-нибудь из соседей на работу, чтоб быть рядом с ней, видеться хоть иногда и разговаривать. Только рядом с ней он видел свою жизнь.

А Нюра тем временем сказала:

– Ты хороший работник. Я тут подумала: оставайся до конца лета, поможешь мне по хозяйству, починишь дом, забор – много чего накопилось за годы вдовьей жизни. А я тебе платить буду, как работнику. Ну, что скажешь?

Лёня поверить не мог такому счастью. Ведь ему даже ничего не пришлось придумывать. Нюра сама оставляла его у себя.

– Конечно, я согласен. Только я не за деньги буду у вас работать.

– А за что? – Нюра напряглась, готовая прогнать его сейчас же, допусти он вольность или неуважительное слово в её адрес.

– За то, что я буду у вас работать, вы, Нюра, будете меня кормить и, если вам не трудно, стирать и починять мои вещи. Только и всего.

Нюра успокоилась.

– Договорились, – сказала она и улыбнулась.

4.

Уже неделю Леонид жил у Нюры. Он целыми днями помогал ей, а Нюра, как и обещала, ухаживала за ним, кормила его, обстирывала. В свободное время он общался с сыновьями Нюры. Они очень привязались к Лёне и называли его своим другом.

Нюре нравилось, как он управляется с её мальчишками; да и у них появился старший наставник, мужской пример. А ещё Нюру прельщало внимание Леонида, его любовь и сдерживаемая страсть. Он был просто одержим Нюрой. Ей нравилось такое поклонение, нравилась власть над бедным парнем. Она могла вдруг подойти и с огромной нежностью утереть пот с его лица, наблюдая за его волнением, за тем, как вздувается и пульсирует жилка на его виске и напрягаются мышцы шеи и рук. А в другой раз могла быть нарочито холодной с ним, заставляя ломать голову, чем вызвано её недовольство, что он сделал или сказал не так.

Однажды вечером после ужина Нюра уложила детей спать и вышла во двор подышать свежим воздухом. На ночном небе сияли звёзды, в траве пели сверчки, в воздухе разлился аромат ночных цветов. Ночь окутала Нюру приятной прохладой.

В летней кухне горел свет. Лёня тоже ещё не спал. Нюре стало интересно, что он делает сейчас. Она тихонько подошла к открытой двери. В дверном проёме она увидела Леонида. Он сидел за столом и что-то читал. Из-за жары он снял майку, и Нюра видела сейчас его оголённую загорелую спину, мускулистые руки и шею. Горячая волна окатила её с головы до ног. Нюра облокотилась о дверной косяк и прикрыла на секунду глаза. Как давно она не знала мужских ласк, как давно уже не касались её сильные мужские руки. В голову ударило хмелем, словно от вина. Нюра открыла глаза и шагнула внутрь, пошатываясь от волнения.

Лёня обернулся на шорох и вскочил навстречу Нюре. Она остановилась в дверях, глаза её горели, как у голодной волчицы. Лёня шагнул ей навстречу, но она жестом остановила его. Он остановился, но она не спешила уходить. Тогда он сделал ещё шаг, и ещё.

– Что тебе надо от меня? – спросила Нюра осипшим голосом. – Зачем ты пришёл ко мне, зачем остался?

– Потому что я люблю тебя, Нюра, – ответил он прерывающимся от волнения голосом. – Я полюбил тебя в первую же секунду, как только увидел.

– Но ведь я намного старше тебя, разве ты не видишь? Сколько тебе лет?

– Двадцать пять, – ответил Лёня.

– Вот видишь, я на восемь лет старше. Я старая для тебя.

– Не говори так. Возраст не имеет никакого значения. Будь ты хоть на двадцать лет старше, я любил бы тебя не меньше, Нюра, ты прекрасна. Я не мыслю себе жизни без тебя. Если ты прогонишь меня, я не смогу уйти, потому что моё сердце живёт только рядом с тобой. В разлуке с тобой я умру.

– Тогда иди ко мне, и целуй меня, – сказала Нюра, закрывая глаза. – Целуй меня жарко, слышишь, целуй так, как никогда ещё в своей жизни никого не целовал.

Он подхватил её на руки и отнёс на постель. Всё его тело дрожало от едва сдерживаемого желания. Он страстно целовал, она жарко обнимала. Звёздное небо качалось, словно колыбель.

На следующую ночь она опять пришла. И в следующую тоже. Она спешила к нему, сжигаемая нетерпением, а он уже от самого утра ждал ночи, томясь в ожидании, сгорая от любви и желания. Лёне казалось, что она тоже полюбила его.

Но он поторопился с выводами, потому что совсем не знал эту женщину. На четвёртый вечер Нюра не пришла. Лёня всю ночь прождал, ни на секунду глаза не прикрыл, боясь пропустить её приход. Но она так и не пришла.

Наутро, разбитый и измученный пустым ожиданием, он вышел во двор и увидел Нюру. Она готовила завтрак. Лёня подошёл и хотел заговорить, но она перебила его, позвав сыновей.

– Смотрите, мальчишки, кто пришёл, – сказала она детям, прибежавшим на её зов. – Ваш любимый друг, дядя Лёня. А ну-ка, спросите его, какие истории он вам сегодня приготовил.

Лёня понял, что разговора не получится. Весь день потом он пытался заговорить с Нюрой, но всё напрасно. Каждый раз она находила какое-нибудь дело или ещё какой-то предлог, чтобы прервать его. Вечером Лёня ждал, что она придёт, и всё будет как прежде. Но Нюры снова не было. Тогда Лёня вышел во двор и направился к дому. Он хотел поговорить, узнать, что случилось. Он взялся за ручку двери и потянул на себя. Дверь была заперта. У Лёни внутри всё оборвалось. Что произошло? Почему Нюра заперлась от него? Почему не приходит к нему больше и не хочет даже объяснить?

Лёня вернулся в свою комнату. Он опять долго не мог уснуть и твёрдо решил завтра всё выяснить. Всё следующее утро он присматривался к Нюре, но не заметил в её поведении ничего необычного. Она была, как всегда, приветлива и внимательна. Ничем не выказывала обиду или что-то в этом роде. Лёня ничего не понимал. Что он сделал не так? И что вообще творится в голове этой непростой, невероятно красивой и такой родной и желанной женщины?

После обеда, когда дети убежали на улицу гулять, Лёня подошёл к Нюре, развешивающей на верёвки постиранное бельё, и сказал:

– Так больше продолжаться не может. Скажи мне, что происходит?

– А ничего не происходит, – спокойно ответила Нюра.

– Значит, ты придёшь сегодня? – загорелся Лёня.

– Нет, не приду, – по-прежнему спокойно ответила Нюра. Она продолжала развешивать вещи. Лёня опешил. Он вообще ничего не понимал.

– Как не придёшь? Почему? – допытывался он.

– А ты сам не понимаешь?

– Нет, не понимаю, – ответил Лёня, повышая голос. Ему совсем не нравилось, какой оборот принимает дело. Он думал, что завоевал эту женщину, а сейчас она ускользала от него.

– Да потому, что ни к чему всё это, – сказала Нюра и повернулась к нему спиной.

Лёня терял терпение. Он взял её за плечи и развернул к себе лицом. Нюра не вырывалась. Она просто холодно посмотрела ему в глаза и сказала:

– Незачем больше нам с тобой видеться, Лёня. Зря всё это. Ты мальчик ещё совсем. А я взрослая женщина. Ну какая из нас пара? И что люди вокруг скажут?

Лёня побледнел и отпустил её. Это был удар, такого он не ожидал.

– Значит, тебе важнее, что скажут люди, чем моя любовь? Значит, я для тебя всего лишь мальчик? Взяла, поиграла, а теперь я не нужен? Ну, ты и…

– Кто? Ну, кто я? Скажи. Ну! Говори же! – крикнула Нюра и оттолкнула его. – Что ты молчишь? Скажи! Кто я?

Лёня посмотрел на неё и ничего не ответил. Тогда Нюра крикнула в сердцах:

– Как ты мне надоел со своей любовью! Уходи! Проваливай! Я видеть тебя не могу!

Лёня смотрел на неё, как на незнакомку. Он не понимал перемены, произошедшей в любимой. Её слова больно жгли его. И ничего сделать он не мог.

– Дура ты, – только и сказал он, отвернулся и пошёл в свою комнату.

Он невыносимо страдал, но не видел иного выхода, кроме как уйти. И чем быстрее, тем лучше. Поэтому прямо сейчас собрал свои немногочисленные вещи, надел форму и вышел во двор. Он не мог решить, стоит ли ему попрощаться, или просто уйти. Но понял, что не сможет уйти, не повидав её на прощанье ещё хоть раз.

Он нашёл Нюру в доме за шитьём. Она сидела, склонившись над детскими вещами, и тихонько напевала. С минуту он смотрел на неё, на самое дорогое существо, которое причинило ему уже столько боли и страданий. А потом вспомнил их ночи любви, и голова пошла кругом. Господи, как же он сможет уйти, как сможет жить без неё? Но и остаться тоже не мог, потому что был не нужен ей. Он сделал над собой усилие и произнёс:

– Нюра, я ухожу. Прощай.

Нюра подняла на него своё прекрасное лицо. На щеках блестели следы от слёз. Она отложила в сторону шитьё, встала и подошла к Лёне. Обняла его и прижалась, вся дрожа.

– Не надо уходить, – сказала она, – останься.

– Нюра, что с тобой? Ещё полчаса назад ты кричала, что не любишь меня и гнала от себя. – Лёня делал над собой огромное усилие, чтобы не бросить вещи и не сжать в объятиях свою возлюбленную, такую странную, и такую желанную.

– Всё, что я говорила тебе, не правда. Ты нужен мне. Ну, что же ты не обнимаешь меня? – Нюра посмотрела ему в глаза.

– Нужен, говоришь? – сказал Лёня. – Тогда что это было?

– Не знаю. Нашло что-то. Прости меня.

Нюра снова прижалась к нему. Она обволакивала его собою, словно туманом, обвивала шею руками и запускала пальцы в волосы, зачаровывала своими ясными, как озёра, глазами. Она приблизилась к его губам, обдавая горячим дыханием:

– Прости меня, мой мальчик, – шептала она, касаясь его губ.

Лёня чувствовал, что теряет контроль, что ещё мгновение, и он сдастся. Но боль и унижение, испытанные им недавно, ещё не забылись. Лёня надеялся хоть немного приручить эту взбалмошную женщину и утвердить остатки своего достоинства. Поэтому он не ответил на поцелуи и сказал:

– Хорошо, я не уйду сейчас. Но мне надо подумать какое-то время. Отпусти меня, я пойду к себе.

Нюра разжала руки, и Лёня вышел из дома. Он вернулся в свою комнату. Он ругал себя за то, что ушёл сейчас от неё. Ему хотелось прямо сейчас вернуться к ней, упасть на колени и осыпать поцелуями всё её тело. Но он сдерживал свои порывы. Если Нюра не увидит, что его нужно уважать, то он так и останется для неё навсегда юнцом, мальчишкой. А этого он допустить никак не мог.

Остаток дня Леонид ходил с хмурым и напряжённым лицом. Вечером перед сном вышел во двор проветриться, встряхнуть мысли. Слишком тяжёлые выдались последние два дня. Он облокотился спиной о косяк двери и смотрел в ночь. Через некоторое время он увидел, как дверь дома открылась, и на порог вышла Нюра. Она прошла через двор и оказалась перед ним. Свет из окна падал как раз на неё. Она же видела только очертания Лёни.

– Я пришла к тебе, Лёня, – сказала она и положила руку ему на щёку.

Он уже твёрдо знал, что никуда не уйдёт от этой женщины, что останется с ней, что бы ни случилось, что она победила его. Кровь вскипела в его жилах. Он взял Нюру и притянул к себе, жадно прильнув к её губам. Нюра ответила жарким нетерпеливым поцелуем. Он отстранил её и взглянул в её глаза. Они горели диким огнём. Тогда он схватил руками её блузку и одним рывком разорвал на ней. Полные груди покачивались, вырвавшись наружу. И её это нисколько не смутило. Нюра, полуголая, стояла перед Лёней. Он припал к ней, целуя шею, грудь, и повалил на землю. Прямо здесь, посреди двора и овладел ею, резко, грубо. Он до боли сжимал её в своих объятиях, хватал за волосы, чтобы заглянуть ей в лицо, а она только крепче обнимала и целовала его, целиком отдаваясь в его власть.

Когда всё закончилось, Лёня встал с неё, тяжело дыша.

– Прости, если сделал тебе больно, – сказал он, ушёл к себе и закрыл дверь.

Нюра отдышалась, поднялась, поправила на себе разорванную одежду и вернулась в дом.

На следующий день она позвала Лёню перебраться в дом, и он согласился. А через месяц они расписались, и Лёня усыновил Виталика и Славика.

5.

Официально мужем Веры Юра стал лишь здесь, в Чугуеве. В конце лета они расписались, а в сентябре Вера родила дочку Валечку. Дом снова ожил, через столько лет горестей и бед здесь опять был слышен детский голос, снова поселились радость и веселье. Вера была по-настоящему счастлива. Ведь рядом были дорогие люди: любимый муж, маленькая дочь, мама и сестра. Если бы ещё и Рая была здесь, то и не о чем больше было бы мечтать.

Но Рая так и не вернулась. И весточки не подала. Прошло уже почти полгода, как закончилась война. Если бы Рая была жива, то семья об этом уже знала бы. Это – единственное, что омрачало всеобщую радость и счастье в доме. Лиза Суботина сохранила двух дочерей, но не сберегла третью. Война отобрала у неё старшую дочь, и не было покоя матери.

Лиза часто просила Веру, и та пересказывала историю их жизни там, в Германии. Лиза слушала каждый раз как в первый, очень внимательно, не пропуская ни слова. Со временем она уже знала всё наизусть, но, тем не менее, интерес её и потребность в этих разговорах не убавлялись. Для неё Раечка оставалась жива, пусть в историях и рассказах, пусть в прошлом, но всё же она продолжала жить.

Из рассказов матери и сестры Вера узнала, как они сами спаслись и выжили. Узнала про деда Архипа, про то, как он спас и спрятал у себя Лизу с Шурой; как жили они у него, пока наши войска не освободили Харьков в августе 43-го, и как потом вернулись домой, не надеясь найти дом уцелевшим.

– Да, это действительно чудо какое-то, – говорила Вера. – Мы ведь тоже ехали домой, и не знали, было ли куда возвращаться.

Почти сразу же после родин Вера вышла на работу. Маленькую Валечку оставила с матерью своей, а сама стала работать в столовой в центре Чугуева, на раздаче еды. Далеко было на работу ходить, но Вера была привыкшая к трудностям. Она была выносливая, хоть и хрупкая с виду, к тому же смолоду приучена к нелёгкому физическому труду. Через время она и Шурочке помогла туда же устроиться, официанткой, а саму её перевели в буфет при столовой. Работа была нелёгкая, целый день на ногах, зато каждый день сёстры несли что-нибудь из еды домой: то кашу, то картошку, то хлеб. Так что в доме теперь всегда был стол накрыт.

Юра продолжал работать на вокзале, правда, успел уже сменить работу, как ему казалось, на более высокооплачиваемую. Но в результате оказалось, что только больше возни и разговоров, а деньги почти те же. Дома Юра кое-что отремонтировал: подлатал крышу, поправил и местами заменил покосившийся забор, отремонтировал калитку.

Лиза была очень довольна зятем и благодарна.

– Первый раз за столько лет в доме опять появился мужчина, – говорила она, довольно поглядывая на Юрия. – Дому нужен хозяин. Земле нужны мужские руки. Тем более, толковые.

– Спасибо вам, Елизавета Павловна, за добрые слова, – отвечал он, немного сконфуженный похвалой тёщи. – А будущим летом мы с Верой и Валей съездим ко мне домой, в Курск. Матери, может, что помочь надо, да и вообще повидаться, внучку показать. Валечка уже подрастёт немного, можно будет поехать.

– Конечно, Юрочка, поезжайте, – соглашалась Лиза.

6.

Стояла глубокая осень, холодная, дождливая, слякотная, с долгими тёмными вечерами. Время от времени сильные порывы ветра приносили вместе с дождём и первые редкие снежинки. Чувствовалось приближение зимы. Уже ощущалось её холодное дыхание на окнах домов, на почерневшей пожухлой траве, когда ранним утром на ней оставался лёгкий иней, преображая её и наряжая в белёсые сверкающие паутинки. Звёзды на ночном небе потускнели и были уже не такие чёткие и яркие, как летом.

Шура особенно не любила унылую позднюю осень. Она любили весну и лето, снежную красавицу зиму. Любила зимние праздники, зимние гулянья и катания на санях. Любила сейчас ещё больше, чем в детстве, поскольку тогда была одна пара обуви на двоих, а то и на троих. И приходилось сидеть, ждать, когда до тебя очередь дойдёт. Там детвора в снежки играет, с горок катается, а ты жди, пока сестра из школы придёт. Но когда совсем невтерпёж было, обувала галоши на чулки и носки и бежала прямо в галошах. Теперь же у Шуры были свои собственные осенние ботинки и валенки на зиму.

Работала Шура с усердием, полностью отдаваясь работе. Так была приучена, не умела иначе. Всегда со всеми приветливая, отзывчивая, она стала неотъемлемой частью коллектива, уважаемая и любимая всеми. Её круглое улыбающееся лицо дарило окружающим радость и хорошее настроение. Увидев однажды, его трудно уже было забыть – настолько глубоко проникал этот взгляд сияющих улыбкой глаз. Шура улыбалась всем лицом. Так умеют только искренние, открытые люди, без дурной мысли и без камня за пазухой. Об этом часто говорили ей разные люди: и пожилые, умудрённые опытом, старцы, и молодые словоохотливые военные, жадные до женского общества, и потому щедрые на комплименты. На их признания и похвалы Шура только задорно смеялась и отшучивалась, стараясь не обидеть резким отказом.

Но был среди посетителей один, чьи слова заставляли сердце Шурочки биться сильнее. При его приближении она невольно опускала глаза и краснела, не в силах выдавить из себя ни одной вразумительной фразы. Всё её остроумие и находчивость моментально куда-то улетучивались.

Как Шурочка узнала позже, его звали Захар Анфаров. Он появился здесь совсем недавно, перед самым новым годом. Захар служил сверхсрочником, был направлен на службу в Чугуев. Сам он был сибиряк, из Якутии. Выше среднего роста, стройный, статный мужчина двадцати восьми лет, с острым взглядом глубоко посаженных глаз, всегда одетый с иголочки, ухоженный, в гимнастёрке под бушлатом и в галифе, заправленных в начищенные до блеска сапоги – он выгодно выделялся из общей массы посетителей. Не заметить его было просто невозможно. К тому же, его яркую неординарную внешность дополняли личная харизма, общительность и исполнительность. Его слова никогда не расходились с делом. Захар был человек чести, человек дела и хозяин своему слову. В короткое время он завоевал авторитет и уважение, как среди сослуживцев, так и среди населения. Если старшина Захар Анфаров сказал, значит, так и сделает. Если брался за дело – значит, успех гарантирован.

Шура в душе восхищалась им. Но ни разу даже не намекнула ни словом, ни взглядом. Она не терпела бесцеремонного нахальства и беспринципности иных девушек, которые косили глаза, считая себя кокетками, и поджимали губы в жеманных улыбках, показывая таким образом понравившемуся мужчине, что его отметили и выбрали из общей массы. Они, девушки, насмотревшись в клубах фильмов, должно быть, думали, что они бесподобны в роли искусительниц, неловко и неуклюже флиртуя с мужчинами. Но Шуру такое поведение ужасно коробило, заставляя краснеть и мучиться от бесполезного стыда за посторонних людей. Она физически ощущала неестественность и ненатуральность такого поведения. И не любила она, как сама говорила, лезть людям в глаза, навязывать своё общение.

Шура понимала, что, прояви она сейчас немного смелости и заговори с ним – и их знакомство сразу завязалось бы. Но не могла она пересилить себя. Слишком волновал Захар её кровь. С другими, посторонними мужчинами она легко находила общий язык, общалась на разные темы. А здесь как ступор какой срабатывал. Так и проходила она молча, задерживая дыхание, и лишь украдкой поглядывая в его сторону и любуясь милыми сердцу чертами, в то время, как другие девушки болтали с ним, звонко хохотали и, о ужас! – заигрывали с ним. В такие минуты Шура готова была вцепиться в глаза бесстыжим нахалкам и кричать: «Он мой! Мой! Не смейте улыбаться ему!». Но молча глотала обиду и унимала в себе ревность, понимая, что он не принадлежит ей. А, может быть, и вообще не замечает её. Такие мысли были особенно мучительны для Шуры.

Но вот однажды случилось то, о чём Шурочка мечтала только в самых смелых мечтах. В тот момент, когда она собирала со столов посуду, Захар подошёл к ней и заговорил. Услышав его голос, Шура чуть не выронила поднос с посудой, так резко ударила кровь ей в голову. Она повернулась к нему лицом и хотела что-то ответить, но задохнулась, судорожно глотнула воздух и так и осталась стоять, беззвучно шевеля губами.

– Почему вы молчите? – спросил Захар. – Вы не хотите говорить со мной?

– Нет, нет, это просто от неожиданности, – сказала, наконец, Шура срывающимся голосом.

– Как же вас зовут, милая девушка? – повторил свой вопрос Захар. Он тоже волновался, хотя скрывал своё волнение за показной беспечностью и весёлостью.

– Шура, – тихо, почти шёпотом, ответила она.

– Александра, значит. А меня Захар.

«Я знаю», – хотела сказать Шура, но вовремя сдержалась.

Захар говорил что-то ещё, рассказывал Шурочке о своей родине, спрашивал что-то у неё, Шурочка отвечала. Она не помнила и половину из того, что говорил Захар, попросту не слышала – голова её была затуманена от любви и счастья. Вскоре он ушёл, попрощавшись с Шурой до вечера. Шура продолжала стоять на прежнем месте, с полным посуды подносом в руках и смотрела через окно на удаляющуюся фигуру Захара.

Кто-то тронул её за плечо. Шура вздрогнула и опять чуть не выронила поднос. Она обернулась и увидела девчат-официанток. Они улыбались и подмигивали Шуре.

– Ну и ну, вот это да, какого орла наша Шурочка отхватила, – говорила девушка по имени Нина, с доброй завистью глядя на неё. – Вот вам и тихая скромница. Ничего не скажешь. Молодчина.

– Да уж, – поддакивала Галина, – за ним девки табунами ходят, а он, видите, нашу Шурочку выбрал.

Шура очнулась, наконец.

– О чём вы говорите? – спросила она. – Кого я отхватила?

– Ты что, нас разыгрываешь? Или притворяешься? – спросила всё та же Нина. – Он позвал тебя на свидание. Он явно к тебе неровно дышит.

Шура смотрела непонимающе. Увидев её растерянное лицо, Нина поняла волнение подруги и сказала:

– Ты что, ничего не слышала?

– Мало что, – призналась Шура, опустив счастливые и виноватые глаза.

– Ой, горе ты наше, – вздохнула Нина с улыбкой. – Что бы ты без нас делала? Дай сюда поднос, а то ещё и правда выронишь из затёкших рук, и слушай. Захар твой придёт сегодня после работы сюда, чтобы проводить тебя домой.

Нина и остальные девушки наперебой пересказывали Шуре её недавнюю беседу с Захаром, совершенно не стесняясь признаваться в том, что они всё подслушали. Они вообще открыто стояли в дверях кухни во всё время их разговора. Ни Захар, ни Шура никого не замечали. Они были целиком поглощены друг другом.

Вечером, как и обещал, Захар пришёл в столовую, подождал, пока Шура закончила работу, и пошёл её провожать. На следующий день всё повторилось, и через день, и через неделю. Каждый день Захар дважды появлялся в столовой: днём на обед и вечером по окончании работы Шурочки. Вера заканчивала работу позже, но домой приходила раньше сестры. Она спешила к мужу и ребёнку, а Шура с Захаром шли медленно, не спеша и не замечая непогоды и мороза, глубокого снега и скользкого льда зимой.

Через месяц Захар позвал Шуру на танцы. Шурочка разволновалась. Ей очень хотелось пойти на танцы, да ещё с любимым мужчиной. Но она боялась, что мать не отпустит её.

– Я поговорю с твоей матерью и отпрошу тебя у неё, – сказал Захар.

– О, ты не знаешь её, – возразила Шура. – Она у нас очень строгая.

– Значит, мне придётся постараться, – твёрдо ответил Захар.

Вечером, дойдя до Шуриного дома, он не пошёл, как обычно, обратно, а остался за двором подождать, пока Шура вызовет мать к нему. Прошло пару минут. Шура вышла одна и потянула Захара за руку за собой.

– Идём в дом, – сказала она, сильно волнуясь, – там и поговорите. Мою мать зовут Елизавета Павловна.

– Добрый вечер вашей хате, – поздоровался Захар, войдя в дом и снимая шапку на украинский манер. – Будем знакомы, меня зовут Захар Анфаров.

Окинув Захара быстрым взглядом, Лиза сдвинула брови, уголки губ опустились ниже обычного, а на лбу между бровей прорезалась глубокая складка.

– Елизавета Павловна, – Захар нарушил повисшую в воздухе тишину. – Я пригласил вашу дочь Александру на танцы в эти выходные и прошу теперь вашего позволения. Отпустите ли вы её со мною в город на танцы?

Захар отчеканивал каждое слово, словно заученный урок. Лиза ещё сильнее нахмурила брови. Наконец, она сказала:

– А почему я должна отпустить с вами мою дочь? Я вас совершенно не знаю. Зачем вы пригласили её?

Захар не ожидал подобного вопроса, поэтому слегка опешил, но тут же собрался и выпалил громко:

– Потому что я люблю Александру, и она меня тоже. И я собираюсь жениться на ней.

Шура чуть не упала. А Лиза только покачала головой и сказала:

– Ну, с женитьбой – это вы торопитесь. Поглядим ещё. А на танцы, так уж и быть, ступайте. Вы в какой части служите?

Захар назвал номер части и фамилию старшего военного начальника. Затем он поблагодарил Елизавету, простился со всеми и ушёл.

Шура чуть не плакала от счастья. А мать была настроена несколько иначе.

– Он тебе не нужен, – сухо сказала она дочери.

Та широко раскрыла глаза и в недоумении смотрела на мать.

– Что вы такое говорите, мама? Вы же слышали, мы любим друг друга.

– Ну и что же? – тем же тоном ответила Лиза. – Всё одно, не подходит он тебе. Не будешь ты с ним счастлива.

Челюсть у Шуры отвисла. На глазах выступили слёзы.

– Но ведь… – она запнулась. – Как же?..

– Шура, пойми, ведь его за версту видно – франт и гуляка. Очень напоминает вашего отца. А с ним, поверь, я счастья не знала. От таких, как Захар, одни только слёзы. Беги от него, пока не поздно.

– Неправда, он не такой, – упрямо твердила Шура сквозь слёзы обиды, словно ребёнок. – Мой Захар добрый и весёлый. Он любит меня. И мы с ним поженимся. Вы же сами слышали, что он сказал.

Лиза увидела, что переубеждать Шуру было бесполезно.

– Как знаешь, – сказала она. – Тебе решать. Тебе с ним жить. Я не могу запретить тебе. Но знай, я не одобряю твой выбор.

Лиза вернулась к прежнему занятию, от которого десять минут назад её оторвали дочь с женихом – штопанью чулок и носков. Она повернулась к лампе, с чулком в одной руке и толстой длинной иголкой с широким ушком, в которое была продета толстая суровая нить – в другой руке. Шура знала: это означает, что разговор окончен. Продолжать дальше спорить и что-либо доказывать было делом бесполезным. И, хотя Шура получила желаемое разрешение на танцы, на душе у неё было тяжело оттого, что мать не разделила с ней её радости и счастья, а наоборот, была убеждена, что Захар не тот мужчина, что нужен Шурочке.