Рваные судьбы

Глава 13.

1.

Пять лет уже минуло с тех пор, как Нюра Пахоменко сошлась с Леонидом. Жили они мирно, без ссор и скандалов. Соседи уважали Лёню. Молодые бабы судачили между собою, поглядывая завистливо на Нюру и жалостливо на Лёню: мол, вьётся он вокруг своей Нюрочки, будто уж на сковородке, пылинки с неё сдувает, как может, угождает, а она не очень-то его балует преданностью да ласковым обращением.

Нюра понимала, что бабы это не со зла, а из зависти. Ведь больше половины молодых и не очень молодых женщин оставались одинокими – не хватало на всё женское население оставшихся после войны мужиков. Вот и сидели они в девках, сидели и перемывали косточки всем подряд, особенно тем, кому посчастливилось обзавестись семьёй.

Лёня и вправду души не чаял в своей Нюрочке. Он любил её нежно и горячо, как и пять лет назад. Он любил её верно и преданно, часто баловал мелкими подарками, привозил гостинцы из Харькова для неё и детей – Лёня вот уже два года работал на Харьковском тракторном заводе.

Он не переставал восхищаться её красотой. Да, Нюре было уже под сорок, но она сохранила прежнюю девичью прелесть и свежесть. Ни одна морщинка не легла на её прекрасное лицо, ни одна седая волосинка не затерялась в её густых, иссиня-чёрных волосах. Голубые глаза были по-прежнему ясны и сияли влажным блеском. Тело налилось, и было аппетитно и соблазнительно в обтягивающих блузах и кофточках. Красота Нюры не изменилась, но повзрослела, созрела.

Лёня был влюблён в свою жену, как в первые дни их знакомства. Он любил её тем сильнее и крепче, чем больше понимал, скорее чувствовал, что она, наоборот, его не любит. Нюра никогда не говорила об этом, равно как и не говорила она о своих чувствах. Но Лёня всё понимал без слов. Любви не было. Просто так сложилась жизнь. Трудно было одной поднимать двоих детей, да и потребная она была – долго без мужика тяжко ей было.

Лёня это знал. Но он был счастлив находиться рядом с ней, и был безмерно благодарен ей за то, что позволяет любить её, прикасаться к ней, любоваться ею, вдыхать аромат её волос и тела, засыпать и просыпаться подле неё. Наверное, он не смог бы и дня прожить, прогони она его.

Нюру устраивала его тихая, спокойная и нежная любовь. Она была довольна, что Лёня ничего не требовал, не задавал никаких вопросов, даже тогда, когда на неё вдруг накатывала грусть, резко менялось настроение, а душа рвалась на части. Лёня не знал причины такой перемены, но догадывался. И тогда ему хотелось ударить её, убить, лишь бы она не думала ни о ком, кроме него. Ему хотелось бежать без оглядки от боли и страданий, хотелось расспросить её. Но он боялся. Боялся, что разозлит её своими расспросами, и услышит в ответ самое страшное – что не любим он и не нужен. И он молчал, уходил подальше от неё, бродил по дорогам или вдоль берега реки, и выл от бессилия.

Когда тоска проходила, Нюра становилась прежней. И всё возвращалось на свои места. И Лёня снова был счастлив, забыв о пережитых муках.

2.

Иногда по утрам Нюра провожала мужа на работу – шла вместе с ним на вокзал и дожидалась прихода поезда.

Однажды – это было хмурым осенним утром – она опять пришла с Лёней на перрон. Они стояли напротив друг друга и ожидали прибытия харьковского поезда. Вокруг собиралась толпа народу, ехавшего в Харьков на работу. Потоки людей стекались со всех сторон, заполняя перрон до отказа. Лёня каждое утро наблюдал эту картину, поскольку приходил раньше других, чтобы стоять в первом ряду – так было больше шансов устроиться в вагоне удобнее, и, если уж не достать сидячее место, так хотя бы стоять внутри вагона, где давка немного слабее, нежели в тамбуре и в дверях.

Нюра глядела по сторонам, здоровалась с соседями и со знакомыми. Наконец, послышался вдали гудок паровоза, и через минуту – глухой грохот тяжёлых чугунных колёс о рельсы на мосту. Это означало, что через несколько минут поезд будет уже здесь. Нюра попрощалась с мужем, поцеловала его в губы и стала пробираться сквозь плотную толпу ожидающих. Она выбралась на свободную часть перрона и поискала глазами Лёню.

Одновременно с этим, к противоположному краю платформы прибыл другой поезд, двигавшийся из Харькова до Чугуева и дальше, через Малиновку до Граково. С обеих сторон платформы заскрежетали тормоза останавливающихся составов и почти одновременно распахнулись двери. Интересно было наблюдать, как с переполненной половины перрона живая масса перетекает в полупустые вагоны, в то время как из противоположного поезда вытекает другая живая масса – прибывших, и заполняет пустеющий перрон.

Нюра скользнула равнодушным взглядом по шумной спешащей толпе и посмотрела направо, туда, где готовился к отбытию переполненный поезд на Харьков. Она хотела попытаться всё же увидеть мужа, стоявшего, наверняка, в середине вагона – ведь он почти всегда безошибочно угадывал, где будут двери вагона, и оказывался в числе первых вошедших, или скорее вдавленных внутрь.

Но что-то заставило её снова посмотреть в сторону другого состава, что-то неуловимое, почти забытое, но такое знакомое. Она поискала глазами и… узнала. Узнала раньше, чем осознала. У неё перехватило дыхание и всё поплыло перед глазами, обдало жаром и стало тесно в груди. Она прижала руку к вздымающейся груди и крикнула:

– Андрей!

Он обернулся. Нюра сквозь пелену слёз увидела до боли знакомый разворот плеч, правильный затылок и гордый профиль. Да, она не ошиблась, это действительно был Андрей. Он тоже узнал и бросился ей навстречу.

В тот момент, когда двери закрывались, Лёня услыхал голос жены. Он решил, что ему послышалось – вокруг стоял ужасный шум. Вагоны дёрнулись, и поезд двинулся с места, постепенно набирая ход. Лёня глянул в окно и в последний момент увидел её. Это было всего одно мгновение – словно во сне он увидел свою Нюру в объятиях другого мужчины. Лёня остолбенел. Видение тут же исчезло. Он попытался выглянуть дальше, чтобы лучше рассмотреть, но поезд уже разогнался и унёс прочь онемевшего Леонида.

Сразу же тысячи вопросов возникли в его голове, тысячи сомнений одолели его душу. Весь день потом на работе, и на обратном пути домой он размышлял, вёл внутренний диалог, пытаясь найти объяснение увиденному. Теперь он уже не сомневался, что услышал именно её голос, и, кажется, она выкрикнула имя «Андрей». Лёня не знал, есть ли среди её братьев или дальней родни кто-нибудь по имени Андрей. Наверняка, есть. Но, в конце концов, Лёня решил объясниться с женой и всё выяснить.

3.

Нюра, забыв про осторожность, бросилась в объятия своего прежнего и единственного возлюбленного. Она плакала у него на плече, а он, оглушенный неожиданной встречей, сжимал её в своих объятиях, и у него кружилась голова. Прошло уже много лет с их последней встречи, но вмиг всё ожило, всё вспомнилось, как будто было вчера. Нюра всегда знала, что любила только его, и сейчас она в этом снова убеждалась.

Все эти годы разлуки, невыносимой тоски и грусти, невысказанной любви и нерастраченной нежности выливались сейчас горячими слезами на его китель. Андрей целовал её волосы, щёки, лоб, и ласково приговаривал:

– Не плачь, любимая.

Через минуту Нюра опомнилась.

– Идём! Идём скорее, – сказала она, крепко беря его за руку. – Его не будет до вечера, он на работе. А дети, слава богу, в школе. Идём.

Андрей взял в свободную руку свой чемодан и решительно двинулся вслед за любимой, бледнея от волнения. Они почти бежали, иногда замедляя шаг, чтобы не привлекать к себе внимание. Зайдя в дом, Андрей уронил чемодан и подхватил Нюру на руки. Она со стоном обвила его шею руками и прильнула к его губам. Их обдавало жарким дыханием друг друга, раздавались стоны и вздохи, когда они в огромном нетерпении освобождались от одежды, разбрасывая её повсюду. И наконец, взаимный восторг долгожданного соединения обрушился на них, унося далеко от земли. Нюра задыхалась от счастья, качаясь в нарастающем напряжении, после стольких лет разлуки отдаваясь теперь со всей страстью своему единственному возлюбленному. Они почти потеряли сознание.

– Сколько же лет мы с тобой не виделись? – спустя некоторое время, спросил Андрей, лёжа рядом с обнажённой Нюрой.

Она повернулась на бок и положила голову ему на плечо, перебирая пальцами густые русые волосы на его груди.

– Ровно четырнадцать, – ответила она, – столько, сколько моему старшему сыну.

Андрей тихо застонал. Память возвращалась из глубин неги, и действительность резко и грубо проступала, загораживая солнечный свет. Вернулось сознание того, что есть муж и двое детей. Всплыло воспоминание их последней встречи – радость, сменяющаяся болью. И потом – долгие годы одиночества и пустоты.

– Как Михаил поживает? – спросил Андрей, напрягшись.

– Михаил погиб, – ответила Нюра, – ещё в 41-ом.

– А кто же тогда…? – Андрей запнулся.

– Лёня, мой второй муж, – продолжила за него Нюра. – Мы женаты уже пять лет. А где твоя семья?

Андрей помолчал минуту, закурил папиросу.

– У меня нет семьи, – ответил он, наконец. – Я никогда не был женат.

Нюра подняла голову и посмотрела в лицо любимого. Он был мрачен.

– Бедный ты мой, бедный, – вздохнула она и потянулась губами к его губам. – Ненаглядный мой, любимый, – шептала она, целуя его. – Как же мы могли так глупо разминуться в жизни? Уже дважды?

Андрей затушил папиросу и прижался к Нюре. Он вдыхал аромат её волос, её нежной кожи. Он целовал её шею, грудь, живот, руки, а она тяжело дышала от наслаждения, запуская пальцы в его курчавые волосы. Вдруг он отстранился от неё, залюбовавшись наготой её прекрасного тела, и через мгновение она снова почувствовала на себе тяжесть его тела, в очередной раз уносясь высоко за облака, почти проваливаясь в полубессознательное состояние блаженства.

Нюра глянула на часы. Было около часа дня. Они уже несколько часов подряд наслаждались друг другом.

– Скоро дети из школы придут, – сказала она, возвращая их обоих к действительности.

– Да, мне пора, – сказал Андрей. Он встал и начал одеваться. Нюра тоже поднялась, чтобы помочь ему и собрать их вещи с пола.

– Я прибыл сюда на месяц, – продолжал Андрей, одеваясь, – может, больше. Мне сейчас надо в военный гарнизон, у меня предписание. Пока обустроюсь. А завтра утром приду.

– Я буду ждать тебя, мой милый, – сказала Нюра, обнимая его за шею и горячо целуя в губы. Андрей крепко прижал её к себе, затем отстранил, взял чемодан в руку и надел фуражку.

Нюра любовалась им.

– Какой же ты у меня красивый, – сказала она почти шёпотом. – Теперь ты мой, только мой. Теперь я тебя никуда не отпущу.

Андрей наклонился к ней, поцеловал и вышел прочь. Нюра, счастливая и измождённая, стояла на пороге и смотрела вслед удаляющемуся Андрею, и на губах её играла лёгкая улыбка полузабытья и умиротворения. Неважно, что будет потом, главное, что целый месяц они будут вместе.

4.

Возвращаясь домой, Леонид обнаружил, что от его твёрдой решимости не осталось и следа. Он в растерянности и нерешительности подходил к дому, боясь увидеть и услышать, что для него там уже нет места. Он ужасно страшился того, что мог сейчас увидеть: его место в доме и в жизни Нюры занято кем-то другим, и ему тогда не останется ничего иного, как собрать свои немногочисленные пожитки и убраться поскорее и подальше отсюда. А потом? Что будет потом? Разве сможет он жить без своей Нюрочки? Разве сможет он существовать вдали от неё, зная, что рядом с ней другой, тот, которого она, возможно, любит и любила всю жизнь?! О нет, это просто невыносимо – жить, зная, что у того, другого есть то, чего он, Леонид, никогда не имел – любовь и преданность Нюры!

Он неторопливо вошёл во двор, озираясь по сторонам и боясь обнаружить признаки постороннего присутствия. Подойдя к дому как можно тише, стараясь не шуметь, он стал прислушиваться. Ничего особенного не услышав, Лёня осторожно вошёл в дом. Здесь всё было по-прежнему, всё на своих местах, и ничего лишнего. Лёня вздохнул.

За спиной послышались шаги. Он обернулся, и в это мгновение в дом вошла Нюра с ведром яблок в руках. Она улыбнулась мужу и поздоровалась:

– Ты уже вернулся? Очень хорошо. Обед как раз готов. Раздевайся, умывайся, а я мигом.

Лёня вздохнул с облегчением. Всё как обычно, ничего особенного. Неужели ему всё это почудилось? И это вовсе не Нюру он видел мельком на перроне, и не её голос слышал? Не мудрено было ошибиться – вокруг стоял такой шум, и было столько народу.

«И, слава богу, – думал Лёня, сидя за столом напротив жены и обедая вкусными щами. – Ну, даже если бы это действительно была она, и что бы я ей сказал? Обвинил её в измене? А она ответила бы, что это её брат или племянник. И наверняка это оказалось бы правдой. И надо мной просто посмеялись бы. А если всё же…? Нет…».

Он замотал головой. Нюра спросила:

– Что такое? Горячо?

– Нет, ничего, – ответил Лёня, оторвавшись от своих мыслей. – Ничего, любимая моя. Просто задумался.

– О чём? – спросила Нюра, как ни в чём не бывало.

Лёня посмотрел на неё и опустил глаза под её прямым ласковым взглядом.

– О том, как сильно я тебя люблю, – сказал он прерывающимся голосом. – И буду любить тебя всю жизнь. Даже если…

Он запнулся, уставился в тарелку.

– Даже если что? – спросила Нюра так ласково, что у Лёни мурашки побежали по спине.

Он поднял на неё влюблённые глаза и сказал, задыхаясь от волнения:

– Я никогда никого не любил так, как тебя, и никогда не полюблю. Со дна моря услышу тебя, среди тысячи тысяч других узнаю тебя, мёртвый, живой ли – приду, приползу. И, даже если нам придётся расстаться, даже вдали от твоих ласк – я буду любить тебя до последнего вздоха. И в последнюю мою минуту я буду думать о тебе, вспоминать лишь твои нежные руки и мягкие волосы. И умру с именем твоим на губах.

Он умолк. Нюра заволновалась. Неужели он о чём-то догадывается? Но как? Нюра ведь не знала, что Лёня видел её с Андреем на перроне, хотя он и сам сомневался в том, что видел. Нюра справилась с волнением, встала со стула и подошла к Лёне. Она обняла его голову и прижала к груди, потом отпустила и присела к нему на колени.

– Глупый ты мой, – сказала она, поворачивая его лицо к себе. – Что может случиться? Почему мы должны вдруг расстаться?

Лёня смотрел в её прекрасные синие глаза под изогнутыми полумесяцами бровей. Он тонул и растворялся в них, делался совершенно безвольным.

– Я не знаю, – сказал он, обнимая её за талию. – Мало ли что… Я не смогу жить без тебя.

Он уткнулся лицом в её пышные груди, как ребёнок матери в грудь, желая укрыться от всего худого, от целого мира. Нюра поцеловала его в голову и обняла крепче.

– Бедный ты мой, – вздохнула она. – Бедный мой мальчик. Тебе надо отдохнуть. Ты устал. Пойдём, я помогу тебе лечь. Ты поспишь немного, и всё будет хорошо. Дурные мысли уйдут.

Она убаюкивала его, почти гипнотизировала. Он растворялся в её голосе. Он поднял голову и потянулся к её губам. Нюра не отстранилась. Она нежно и спокойно поцеловала его губы, щёки, глаза, лоб, снова губы, и снова щёки, и потом висок. Лёня поднялся и послушно пошёл в спальню. Нюра – за ним. Она помогла ему раздеться и, когда он лёг, укрыла пледом. Присела рядом и провела рукой по волосам. Лёня взял её за руку и потянул к себе. Нюра нежно воспротивилась ему и высвободила свою руку. Она наклонилась и поцеловала его в щёку, у самого уголка рта.

– Просто отдохни, поспи немного, – прошептала она и улыбнулась.

Лёня повиновался. У него не было ни сил, ни желания возражать. Целый день мучительных мыслей и сомнений вымотал его. И сейчас он почти мгновенно провалился в полузабытьё. Он уснул крепким сном без сновидений.

5.

На следующий день всё повторилось. Около восьми часов утра пришёл Андрей. Нюра уже ждала его, вся сгорая от нетерпения. Всё её тело томилось в предвкушении ласк любимого. Андрей тоже едва держал себя в руках. И снова – несколько часов забытья в объятиях друг друга, и снова расставание до завтра. А потом… Опять встречать детей из школы, готовить обед, затем встречать мужа с работы и опять вести себя так, будто ничего не происходит.

– Господи, Андрюшенька, как бы мне хотелось готовить обед для тебя, – сказала Нюра в следующую их встречу, – как бы хотела я встречать с работы тебя, а не его, засыпать и просыпаться с тобой, и не прятаться от косых взглядов соседей.

Андрей молча вздохнул, закурил папиросу.

В следующий день они не виделись, так как было воскресенье. Нюра обычно любила воскресенья. Выходной день всегда дарил какое-то особое ощущение полноты жизни и счастья. Не надо было спешить с утра собрать детей в школу, а мужа на работу. Можно было лишний час поспать, и встать не в шесть, а в семь. Вся семья была дома, вокруг стоял шум, кипела жизнь.

Всё это было хорошо, мило сердцу Нюры до сих пор. Но не теперь. Нынешнее воскресенье означало для Нюры лишь одно – разлуку с Андреем. День тянулся мучительно долго, ничто не радовало Нюру, и это не укрылось от внимания Лёни. Он заметил такие мелочи, как излишняя нервозность и необщительность жены. На его вопрос «Что случилось?» она раздражённо отмахнулась и ответила:

– Ничего. Просто чувствую себя неважно. Голова болит.

Нюра сказала это таким тоном, что Лёне больше не захотелось продолжать расспросы. Однако вечером, уложив детей спать, Нюра сразу же пришла в спальню. Лёня был уже там. Нюра обняла его за шею и поцеловала в губы, долго, влажно. Затем она встала, расплела косу, расправив волны волос по плечам, и расстегнула пуговицы на блузке. Для Лёни этого было более чем достаточно. Он сжал её в своих объятиях и не выпускал до полуночи. Все его сомнения растаяли, испарились. Сегодня он засыпал счастливым. Нюра тоже засыпала счастливая, но только от мысли, что уже утром она будет тонуть в любви и ласках своего любимого здесь, в этой самой постели.

6.

Прошла неделя, следом вторая. Счастливые любовники не могли насытиться друг другом. Казалось, они навёрстывали то, что упустили за последние двадцать лет. Андрей приходил каждый день в назначенное время, и Нюра уже ждала его, вся сгорая от нетерпения и волнения. После полудня он уходил, осторожно, украдкой, как вор, боясь столкнуться с кем-нибудь из соседей.

Лёня ни о чём не догадывался. Но скоро соседи начали поговаривать о том, что от Нюры каждый день уходит какой-то военный. Сплетницы злословили, распуская грязные слухи. Первой узнала о них Нюра. Она поняла, откуда ветер дует, и как-то раз, проводив в очередной раз Андрея, пошла прямиком к бабе Паше, одной из главных зачинщиц вечных сплетен.

Нюра прямо с порога, без вступления, перешла к делу:

– Ты что же это, шалава нечёсаная, грязные слухи про меня распускаешь?

Та не стала отпираться и, в свою очередь, тоже перешла в наступление:

– Ты чего это на меня ругаешься? Правда не может быть сплетней. Так что шалава здесь ты, а не я!

Нюра сделала шаг вперёд. Вид у неё был угрожающий.

– Значит так. Слушай, что я тебе скажу. Ещё хоть слово сболтнёшь про меня, прибью. Поняла?

– А ты меня не пугай. Лучше вон мужиков своих иди, пугай. Разошлась тут! Загребла себе двоих, и сидит, высиживает обоих. Постыдилась бы, бесстыжая! Мужа пожалела бы. Как ему в глаза-то людям смотреть? Это же видано такое, в его доме на его постели с полюбовником кувыркаться. Тьфу, зараза!

– Дом мой, и постель моя. Ясно тебе? – сказала Нюра низким голосом. – Муж мой, и любовник тоже мой. А захочу, ещё одного заведу. Надумала меня стыдить тут!

Она наступала на бабу Пашу и сжимала кулаки. Та невольно отступила под натиском Нюры.

– Я тебя предупредила, – сказала Нюра, подойдя к Паше вплотную и притиснув её к стене. – Не закроешь свой рот, я сама его тебе закрою. Уяснила? А теперь я пойду. Мне домой пора, обед мужу готовить.

При этих словах она наклонилась к самому лицу Паши и сверкнула глазами. В них блеснул стальной холод, так что у Паши мороз пробежал по коже. Нюра вышла, а Паша перекрестилась.

«Ну её к чертям, – подумала она про себя, – глядишь, ещё чего доброго, и правда угробит. От такой курвы можно всего ожидать. Вот дура-баба».

Паша больше не стала распространять и поддерживать сплетни. Но дело уже было сделано, первое слово уже было брошено – и теперь, словно круги по воде, слух стал расползаться. И на третью неделю пребывания Андрея здесь, в Чугуеве, до Леонида дошли первые весточки. По одним слухам, Нюра загуляла с офицером и собирается уехать с ним отсюда. По другим – она повстречала свою былую любовь, своего жениха юности, за которого так и не вышла замуж – то ли он её бросил, то ли она его из армии не дождалась. Один вариант был не лучше другого. Но главное, оставался неоспоримый факт – его жена всё же изменяет ему, и неизвестно, сколько это уже длится, и чем это всё закончится.

Леонидом снова овладел гнев, затем его сменил страх, затем стыд и растерянность, и опять страх.

Теперь он знал точно, что Нюра ему изменяет. В памяти всплыли мелочи и подробности, которые он упорно отметал и не замечал всё это время. А теперь сложилась полная картина. Он – осёл и слепец, слабак, не желавший признавать очевидное. Нет, так продолжаться не может, не должно!

Но опять он не нашёл в себе сил задать жене прямой вопрос и потребовать прекращения всяких отношений на стороне. Опять он молчал, терзаемый теперь не подозрениями, а знанием того, что ему изменяют у него под носом, и невозможностью вмешаться и всё изменить. Лёня больше всего боялся, что дело может принять совсем не желаемый оборот. Он боялся этого даже больше, чем реальной измены жены.

И он опять молчал.

7.

На исходе третьей недели Андрей сообщил Нюре, что его вызвали обратно. Он был мрачнее тучи, а Нюру это известие просто убило.

– И когда ты едешь? – спросила она, стараясь совладать с собой.

– Послезавтра. – Андрей опустил голову. – К четвергу мне необходимо уже быть на месте.

– Как послезавтра?! – воскликнула Нюра. – Так скоро?! Ведь прошло всего три недели. Ты же обещал, что пробудешь здесь месяц.

– Но что я могу сделать? – Андрей в отчаянии развёл руками. – Я тоже надеялся, что у нас есть ещё хотя бы неделя-другая.

– И когда ты теперь опять приедешь? – спросила Нюра, глотая слёзы.

– Не знаю. Когда снова направят. Может, через месяц. А может, через полгода или даже год. Я не знаю, чёрт бы побрал эту службу. Из-за неё я тебя потерял однажды, и снова теряю.

Он мерил комнату шагами, выкуривая папиросу за папиросой. Нюра сидела на стуле, обхватив голову руками. Вдруг она выпрямилась и сказала решительно:

– Я поеду с тобой. Заберу детей и уеду с тобой, куда бы ты ни ехал. Я не смогу больше без тебя.

Андрей остановился, на минуту задумался, затем ответил:

– Я уже думал об этом раньше, и не один раз. Думал, что заберу тебя и детей и увезу с собой. Но понял, что ничего не получится. Меня гоняют туда-сюда, бывает даже по несколько раз в году.

– Это ничего, – сказала Нюра. – Я буду ездить вместе с тобой.

– Это невозможно, милая моя, – нежно сказал Андрей. – Иной раз нет даже человеческих условий для жизни. А у тебя дети. Мальчишкам учиться надо, а не кочевать с места на место. Ты очень скоро возненавидишь такую жизнь.

– Ладно, пусть так, – не сдавалась Нюра. – Значит, мы поселимся где-нибудь, и я буду дожидаться тебя из поездок. А?

– Я и об этом думал, но тоже едва ли это хорошая идея, – сказал с досадой Андрей. – Иногда задания бывают в разных, противоположных уголках Союза, так что я не знаю, где окажусь в следующую неделю, и когда увижу в следующий раз родную роту.

Нюра бросилась на пол и обняла его ноги, целуя их и рыдая.

– Андрюшенька, родненький, – умоляла она, – ну, придумай что-нибудь, прошу тебя. Ну, не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать.

– Нюрочка, что ты, любимая! – Андрей взял её за плечи и поднял с пола. – Не плачь, милая моя, нежная моя. Не плачь. Я не обещаю тебе ничего. Но я попробую что-нибудь устроить. Я постараюсь добиться разрешения привезти вас с собой.

В его словах Нюра услышала для себя проблеск надежды. Она немного успокоилась и прижалась к Андрею всем телом, дрожа и трепеща в его руках. Сегодня их ласки были более нежные, долгие и спокойные. Сегодня они любили друг друга неторопливо, как будто оттягивая миг прощания, и наслаждаясь каждой минутой в объятиях друг друга.

Нюра проводила любимого, как обычно, после полудня, оставшись с надеждой, что уже через два дня уедет отсюда и будет принадлежать только ему. Всю ночь она не сомкнула глаз, представляя, как будут они с Андреем и сыновьями жить вдали отсюда, как будут счастливы; строила планы обустройства их семейного быта.

Но, встретив на следующее утро Андрея, по его мрачному виду она поняла, что планам её не суждено осуществиться.

– Что? – спросила Нюра, заглядывая ему в глаза. – Ну же, говори, не молчи.

– Ничего не выйдет, – сказал Андрей. – Не в этот раз. В четверг я прибываю на место, и там меня уже ждёт новое предписание. Так что в будущую среду я уже буду на Камчатке. И останусь там минимум на три месяца. Вот какие у меня сегодня невесёлые вести.

– Во сколько же ты завтра уезжаешь? – спросила Нюра, стараясь казаться спокойнее. Ей не хотелось, чтобы любимый запомнил её плачущей и стенающей.

– Ровно в четырнадцать, – ответил Андрей. – В семнадцать из Харькова отбываю поездом.

– Я приду тебя проводить, – сказала Нюра так, как будто это была обычная недельная командировка.

– Я буду ждать, – сказал Андрей. – Получается, сегодня наше с тобой последнее свидание перед долгой разлукой.

Нюра закрыла лицо руками.

– Ну что ты, голубка моя? – сказал Андрей, целуя её руки. – Не грусти. Я дам о себе знать, как только смогу. Вот только письма писать не получится. Не позволят отправить.

– Я буду ждать тебя хоть всю жизнь, – сказала Нюра, расстёгивая на нём рубашку и жарко целуя его грудь и плечи. – Знай, что я всегда любила и люблю тебя одного. И буду любить всю жизнь. И, пока жива, я буду ждать тебя. Буду ждать здесь, в своём доме, ждать, когда ты приедешь ко мне снова.

Время промчалось, как одно мгновение, гораздо быстрее, чем во все их предыдущие встречи. Пора была расставаться.

– До завтра, любимый мой, – сказала Нюра, провожая Андрея за порог дома.

– До завтра, любовь моя, – сказал в ответ Андрей с невыразимой нежностью и поцеловал Нюру.

8.

На следующий день, возвращаясь с работы домой, Леонид встретил на вокзале соседа – деда Митю. Дед Митя был добрый, хороший мужик, простой и прямой, как рельса. Он остановил Лёню и завёл с ним разговор.

– А как твои дела? – спросил он, улыбаясь беззубым ртом.

– Ничего, дед Митя, – ответил Лёня, – помаленьку. А вы как?

– Я-то? – переспросил дед Митя. – Я-то в порядке. А вот ты – нет.

Он умолк и уставился на Лёню. Лёня, в свою очередь, уставился на него.

– В каком смысле? – спросил Лёня непонимающе. – Вы о чём это?

– А о том, что плохи твои дела, Леонид.

Лёня недоверчиво посмотрел на старика. Он решил, что тот с похмелья городит всякую ерунду. Но следующие слова заставили его вмиг посерьёзнеть:

– Что это ты бабу свою распустил совсем? Срамота на всю Осиновку. Средь бела дня с полюбовником своим лобызалась. Хоть бы постыдилась. Тьфу!

Дед Митя плюнул. Леонид побледнел, на лбу выступил пот.

– Какая вожжа ей под хвост попала? – продолжал дед Митя, ругая Нюру и всех баб, вместе взятых, на чём свет стоит. – Ты же знаешь, я не злой, и по-доброму отношусь и к тебе, и к Нюрке твоей. Но за такое по головке не поглажу. За гульки налево бабе спуску давать нельзя. Мало того, что с другим шалается, так ещё и совесть всякую потеряла – не стесняясь, прямо на перроне повисла у него на шее, как брошка, и не оторвалась от него, пока и поезд не подошёл. Это же надо такое! Ты чего молчишь?

– Спасибо вам, дед Митя, – сказал, наконец, Лёня, стиснув зубы. – А теперь я пойду.

– Ну, иди, иди, – покачал головой дед Митя. – Вот бабы, бесово отродье. Одни беды от них.

Лёня пришёл домой в бешенстве. Он больше не мог молчать. Если всё зашло так далеко, что ему об этом уже говорят просто посреди улицы, то пора было действовать. Да как бы не было поздно. Но это всё равно. Ведь теперь страдало не только его уязвлённое самолюбие и мужское достоинство, но и честь и доброе имя их семьи.

Он вошёл в дом, резко распахнув дверь. Нюра сидела у окна, подперев щёку рукой, и напевала какую-то песню. Глаза её были припухшие от слёз. Но Лёня сейчас ничего этого не заметил. Он остановился в дверях и спросил хрипло:

– Ты была сегодня на вокзале?

Нюра прекратила петь и ответила:

– Да.

– Что ты там делала? – продолжал Лёня.

– Провожала, – ответила Нюра спокойно.

– Кого?

Нюра посмотрела на мужа и заметила его бледность и то, как ходили желваки на его щеках.

– Зачем тебе? – спросила она, снова отворачиваясь в окно.

– Я спрашиваю, кого ты провожала? Отвечай! – он повысил голос.

– Не говори со мной таким тоном! – гордо заявила Нюра, снова повернув к мужу лицо.

– Нюра, пожалуйста, ответь, – как можно спокойнее сказал Лёня. – Кого ты сегодня провожала? Кто это был?

Нюра повела бровью. Лицо её сделалось непроницаемым.

– А кто ты такой, чтоб допрашивать меня? – ледяным голосом сказала она.

Лёня отшатнулся. Слова больно резанули его. Но ещё больнее резануло то презрение, с каким были произнесены эти слова. Он сделал отчаянную попытку взять ситуацию под контроль.

– Я – твой муж! И я имею право требовать от тебя ответа! Я имею право требовать верности и порядочности! Ты – моя жена, и должна подчиняться мне! А не гулять налево в моё отсутствие.

Нюра поднялась. Её лицо, перекошенное болью и страданием, бледным пятном зияло в полумраке комнаты.

– Ты – мой муж? – спросила она. В её голосе послышалась насмешка. – Мой муж – он, и только ему я принадлежу целиком и полностью, и душой, и телом, всю мою жизнь! Он – мой муж, и он один может от меня требовать! Только ему одному я покоряюсь и подчиняюсь! Даже если он будет меня бить, всё равно приползу к нему и буду целовать его руки.

Нюра выкрикивала слова, гневно сверкая глазами. Лёня был раздавлен. Он смотрел на неё и не верил, что перед ним та самая Нюра, которую он так беззаветно любил. А Нюра продолжала кричать, уже совсем не сдерживая слёзы:

– А теперь он уехал! Да, я проводила его, и не смогла уехать с ним. Хотела, но не смогла. Собиралась забрать детей и убраться отсюда как можно скорее, но ничего не получилось. И теперь я снова здесь, надолго, может быть, навсегда. Но сердце моё, любовь моя, и все помыслы мои подле него. Только рядом с ним я счастлива! А если тебе что не нравится, так убирайся ко всем чертям! Никто не заплачет!

Она упала на колени и закрыла лицо руками, сотрясаясь от рыданий. Нюра кричала, чтобы он убирался прочь. Она распростёрлась на полу, уткнувшись лицом в сгиб локтя, и дала волю слезам.

Через какое-то время истерика минула, Нюра стала затихать, но продолжала всё ещё лежать на полу посреди комнаты и часто всхлипывать. Скоро рыдания совсем прекратились, и теперь она просто вздыхала. Поднявшись с пола, Нюра обнаружила, что Лёни рядом нет. И вообще нигде в доме и во дворе его не было. Нюра с облегчением вздохнула. Теперь никто не помешает ей предаваться своему горю.