– Ну, – Андрей оглядел троицу, протянул колоду Степану Медардовичу, – срежьте, прошу вас, благодарю, а теперь с вами. Играйте.
– Я выхожу, – глухо сказал Моряк.
Вертлявый и Очкарик кивнули.
– К-куда?! – Андрей прибавил в голосе не громкости, а угрозы. – Что старшим велено, сполнять надо.
– А ты что, крутой? – не выдержал Очкарик.
– А ты, – Андрей твёрдо посмотрел ему в глаза, отчего тот заморгал и заёрзал. – Ты, шестёрка, место своё забыл? Так напомнить недолго. По банку, я велю. Хрусты на стол.
Помедлив, Моряк достал и кармана и положил на стол деньги. За ним Вертлявый и Очкарик. Вместе набрался банк, и Андрей сдал им по две карты, последнему себе. Степана Медардовича он проигнорировал, но этого будто никто и не заметил.
Вертлявый быстро посмотрел свои карты, вдруг ахнул и заёрзал, метнул глазом на Моряка и Очкарика. Андрей кивнул.
– Верно. Каждый за себя, – и разрешил: – Валяй.
Вертлявый полез в карман и шлёпнул на стол мятую полусотню. Моряк задышал, засопел, но промолчал.
– Ещё, – вдруг сказал Очкарик, кладя на стол десятку.
Андрей сбросил ему карту, тот удовлетворённо улыбнулся. Андрей насмешливо посмотрел на Моряка. И тот сдался, положил к общей куче десятку и протянул руку.
– Дай.
– Держи, – дал ему карту Андрей.
– Себе, – потребовал Вертлявый.
– Мне хватит, – Андрей улыбнулся. – Открывайте.
– Как знаешь, – пожал плечами Моряк.
Степан Медардович подался вперёд. Но… но так не бывает! Трижды двадцать и… двадцать одно!
– Ты…! – выдохнул Моряк. – Ты…
– И кто я? – поинтересовался Андрей, подгребая к себе денежную кучу.
– Болдох зелёны ноги?
Андрей насмешливо хмыкнул.
– Куму доклад готовишь? – и, тасуя колоду, тоном приятного воспоминания: – Один знакомый покойник тоже любил спрашивать, – и опять жёстко: – Хрусты на стол, сявки, я играю.
К удивлению Степана Медардовича, все трое покорно выложили на стол деньги. Быстрая сдача, требование денег, ещё по одной карте всем, и… три перебора и двадцать одно!
Дёрнулся и что-то пискнул Очкарик.
– Очки сними, – посоветовал Андрей, собирая карты и деньги. – Раз мешают.
Тот покраснел и уже покорно выполнял все приказы Андрея.
И ещё кон, и ещё, и неизменные двадцать одно у Андрея. Уже все трое жадно, не закусывая пили водку. Андрей покосился на столик, и Вертлявый сорвался с места, налил и угодливо подал Андрею стакан. Тот милостиво кивнул, выпил, как и остальные, залпом и не закусывая, и велел начинать новый кон. Но и теперь Вертлявого не пощадил, дал ему всего пятнадцать, Очкарику и Моряку по восемнадцати и себе двадцать одно.
– Если у тебя дело к кому… – начал Моряк.
– Об мелочёвку не мараюсь.
– Мокрушник, что ли?
– Моя масть выше, – хохотнул Андрей. – Играйте, ну. Ты, клади сотенную, Слепыш, ну! И ты, фронтовик деланный, – Моряк засопел, и Андрей безжалостно добил: – Колодки на базаре купил, так не выпендривайся.
После ещё двух конов, выигранных Андреем так же безжалостно, не выдержал Вертлявый.
– Да что ж ты так дёргаешь?
– Тебе, петушок, клюв заткнуть или как? – холодно поинтересовался Андрей.
Вертлявый побелел, икнул, дёрнулся и замер. На ладони Андрея лежал нож, холодно блестя заточенным лезвием.
– Рассмотрел? То-то, – неуловимым движением кисти Андрей убрал нож в рукав и взял карты. – До Скопина ещё кон пройдём. Хрусты на стол, живо.
– На дорогу оставь, – попросил Моряк.
– Пешком дойдёшь, злая рота. Деньги, ну! Теперь ты. Выгребай заначку. Я и сам из тебя достать могу. Бо-бо будет.
Он заставил их выложить всё, до рублёвой мелочи. Знал, что впустую тратит приберегаемый для Бурлакова запал, и не мог остановиться. Да, он – блатарь, битый, ломаный, всего повидал, что, профессор, не по нутру тебе, получи блатаря.
Рассчитал он точно. Кон закончился очередным неизбежным проигрышем троицы, а поезд плавно замедлял ход. Они покорно ждали его разрешения уйти.
– Валите, сявки, пока я добрый.
Выходя из купе, Моряк оглянулся.
– Кликуху хоть назови.
Андрей прищурился.
– Сам догадайся.
Они ушли. В коридоре неразборчивый разговор, топот ног. Андрей встал и подошёл к двери, откатил её и встал в проёме, чтобы видеть коридор, дверь в тамбур и перрон за окном. Постоял так, пока поезд не отошёл от ярко освещённого перрона, на котором стояла троица, и там, похоже, шла уже своя разборка. И только тогда Андрей вернулся к столу, плотно прикрыв за собой дверь. На столе карты и ворох денег. Андрей стал собирать, разглаживать и складывать купюры по номиналу. И Степан Медардович завороженно следил за его движениями, и как опять меняется его лицо, оставаясь взрослым, но теряя хищность и жёсткость.
– Меня когда-то учили, – Степан Медардович вздрогнул, но Андрей сделал вид, что не заметил этого, и продолжил: – С сильным не дерись, с богатым не судись, а с шулером не садись.
– Как вы поняли, – Степан Медардович сам не ожидал, что сможет говорить так спокойно, – что они шулеры?
– Это видно, – Андрей усмехнулся. – Поездные всегда втроём работают, да и по мелочам. Очки, а стёкла простые, не линзы, форма морская, а якорь на руке не морской, а у этого… у него на губе татуировка, точка под носом, – искоса посмотрел на Степана Медардовича и удержался, сказал по-другому. – Тоже знак. Ну, а как я колоду увидел… она же краплёная. Вот, смотрите, – он собрал карты и протянул их Степану Медардовичу. – На рубашках. Где точки, где чёрточки, и цвет по-нужному, по мастям подобран.
И пока тот рассматривал карты, Андрей закончил разбор денег. Отделил проигрыш Степана Медардовича, свой – сколько своих вложил в игру, а оставшиеся поделил пополам.
– Но ведь колоду принёс Арсений.
– Проводник с каталами всегда в доле, – как о само собой разумеющемся ответил Андрей. – Он же и наводку даёт, кто с деньгами в каком купе едет, – и усмехнувшись: – Только недоказуемо это. А колоду вы себе оставьте, на память. Ну вот, держите, Степан Медардович, это ваши деньги.
– Но…
– Это ваш проигрыш, а это… – Андрей улыбнулся широкой простодушной улыбкой. – Это компенсация. За моральный ущерб.
Он подвинул пачки Степану Медардовичу, убрал свои в карманы и встал. Встал и Степан Медардович.
– Спасибо, Андрей, я ваш должник.
– Нет, – резко ответил Андрей. – Счётов между нами нет.
– Хорошо, – не стал спорить Степан Медардович. – Но при следующей встрече…
– Ладно, – согласился Андрей. – До встречи, – и улыбнулся. – Тогда сыграем по-новому. И по-честному.
– Отлично, – улыбнулся Степан Медардович. – Честная игра – высшее удовольствие.
Они обменялись рукопожатием, Степан Медардович вручил Андрею свою визитную карточку, слова прощания, и Андрей ушёл.
Войдя в своё купе, Андрей устало сел на свой диван и откинулся на спинку. Надо же, как всё повернулось. Хорошо, что, когда стали собирать игру, он задержался, переобуваясь, и Моряк ушёл без него, а ему удалось заложить нож в рукав. Удачно прошло. И деньги, две с лишним тысячи, хорошо он катал почистил, деньги лишними не бывают, мало ли что и как обернётся. Он прикрыл глаза и как провалился в чёрную пустоту забытья: так вымотала его игра.
Ижорский Пояс
Загорье
Учебный день благополучно катился к концу. Обычно после шестого урока Эркин ходил помочь Алисе собрать вещи, и она дожидалась его, играя на улице, но сегодня шёл дождь, и Эркин отвёл её в библиотеку.
– Посиди здесь, хорошо?
– Ладно, – согласилась Алиса.
Агаша, дежурившая сегодня в читальном зале, дала Алисе пачку цветных детских журналов, и Эркин спокойно ушёл. Сумку Алисы он отдал на вешалку и побежал в класс шауни.
Тим уже сидел в своём углу: Дима и Катю по субботам забирала с занятий кто-нибудь из соседок, ему же ещё за покупками надо. Эркин сел на своё место, достал букварь, прописи, тетрадь. Маленький Филин сразу спросил:
– А брат твой где?
– Загулял, – ответил Эркин по-русски.
Все пятеро переглянулись.
– Что, «огненная вода» и бледнолицых с ног валит? – насмешливо спросил Одинокий Волк на шауни. – Голова слабая?
Эркин не так понял, как догадался о смысле, развернулся к насмешнику, но ответить не успел, так как вошёл Громовой Камень, и они все встали, приветствуя учителя.
С первой же большой зарплаты в сентябре Громовой Камень купил себе костюм, самый дешёвый из приличных, не «тройку», но зато хватило на галстук и две рубашки. Трат предстояло, конечно, ещё много, но всё же он ходил теперь на работу не в форме, а, как и положено учителю, в костюме. И, глядя на него, подтягивались остальные. Все пятеро стали носить рубашки и вообще больше следить за собой. Он с удовольствием оглядел своих учеников. Странно, конечно, что нет младшего Мороза, но будем надеяться – ничего страшного.
– Я вас вижу.
– Мы видим тебя, кутойс.
Но только Громовой Камень проверил у них домашнее задание, как в дверь постучали. Все удивлённо повернулись на стук.
– Войдите, – сказал Громовой Камень по-русски.
Дверь приоткрылась, и щели возникла мордашка Алисы.
– Алиса?! – ахнул Эркин. – Что случилось:
Алиса вошла и чинно поздоровалась на шауни.
– Я вас вижу, – стрельнула глазами по сторонам, улыбнулась Громовому Камню и спросила, старательно выговаривая сложные придыхания. – Можно, я с Эриком буду сидеть?
Громовой Камень улыбнулся: сложная фраза и ни одной ошибки. Ну, как откажешь?
– Можно.
Алиса чинно села рядом с Эркином, положила руки на стол и изобразила такую примерную ученицу, что Громовой Камень рассмеялся. Улыбнулся и Эркин.
Чем занять Алису он не знал и даже не думал об этом. Но Алиса сидела тихо, внимательно наблюдая за уроком. Вообще-то всё было, как и в её классе, так же читали, писали, разговаривали на двух языках. А вон те трое и ещё двое, да, настоящие индейцы, с длинными волосами, но без перьев, и одеты как в книжке. Из-за Эркина Алиса украдкой следила за ними. Интересно и немного страшно. Но с Эриком она ничего не боится, он такой большой и сильный, сильнее всех. А они не страшные, не очень страшные.
Её взгляд тревожил и немного… подхлёстывал остальных. Все чувствовали себя напряжённо, неловко. Пожалуй, только Эркин сидел спокойно, привычный к тому, что Алиса рядом, хотя и ощущал общее напряжение. А Тима вообще ничто не могло вывести из равновесия.
Когда прозвенел звонок и Громовой Камень разрешил выйти на перемену, Эркин посмотрел на окно.
– Дождь кончился. Пойди погуляй.
– Ну-у, ну, Эрик…
– Иди, – твёрдо сказал Эркин.
Алиса вздохнула и посмотрела Громового Камня. Тот улыбнулся ей, но она поняла, что надо уйти. И в самом деле, дождя уже нет, а просто так сидеть на уроке скучно. Она вежливо попрощалась на шауни и пошла к двери. Эркин встал и вышел следом.
Вдвоём они спустились в вестибюль, и Эркин помог ей справиться с ботиками, проверил, как она застегнула курточку и поправил шапочку.
– Если замёрзнешь, подожди меня здесь, ладно?
– Ладно, – вздохнула Алиса. – Эрик, а почему мне с тобой нельзя? Я тебе мешаю?
Эркин улыбнулся своей «настоящей» улыбкой.
– Мне нет.
И Алиса улыбнулась в ответ.
Когда он возвращался в класс, все пятеро индейцев курили в коридоре. Одинокий Волк насмешливо скривил губы.
– Как дела, нянька?
Спросил он по-русски, и Эркин, твёрдо помня услышанное когда-то от Жени, что отвечать надо на том языке, на котором спросили, ответил по-русски.
– Дурак. Это моя дочь.
– Видно, кто-то сильно бледнолицый постарался и на тебя скинул.
Это было сказано уже на смеси русского и шауни, но Эркин понял. Такого он не то что в лагере или здесь, да в Джексонвилле, в Цветном квартале ему тогда не заикнулись, не намекнули. Он быстро шагнул вперёд.
– Н-ну! – угрожающе выдохнул Эркин.
– Идите в класс, – остановил его голос Громового Камня.
Звонка ещё не было, но курильщики тут же загасили сигареты и подчинились приказу.
Эркин и Одинокий Волк остались стоять: каждый не хотел первым повернуться спиной. Громовой Камень закрыл за вошедшими дверь и подошёл к ним.
– В чём дело?
Не подчиниться было нельзя и на второй вопрос Громового Камня:
– Кто прав?
Одинокий Волк опустил голову и ответил:
– Он.
Громовой Камень кивнул.
– Уг. Идите в класс.
На этот раз они подчинились.
Обычно на втором уроке беседовали, рассказывали и переводили легенды, разные истории, и тут, конечно, Тиму и Эркину с Андреем приходилось непросто из-за множества новых слов, но сегодня Громовой Камень заставил их снова писать прописи. Нудная, требующая внимания работа. Работали, не поднимая голов и уже ни о чём постороннем не думая.
И когда прозвенел звонок, их ещё задержали, объясняя домашнее задание. Едва Громовой Камень закончил, Тим вскочил, и на ходу закладывая книги и тетради в сумку, попрощался и вышел. А остальные чего-то медлили.
– Перо Орла, – вдруг сказал Громовой Камень, – рядом с вами живут семинолы, так?
– Да, кутойс, – недоумевающе кивнул Перо Орла.
– И ты знаешь их язык?
– Да, кутойс.
– Как на языке семинолов сказать, – и по-русски: – Сирота, остаться сиротой?
– Не знаю, кутойс.
Двукрылый кивнул, а Маленький Филин смущённо покраснел и сказал:
– Мы с семинолами в одном стойбище живём, и ещё сиу, две семьи. У них тоже… нет такого слова.
Громовой Камень перевёл взгляд на Медвежонка. Тот кивнул.
– Да, кутойс, я знаю апачи и кри, у них нет такого слова.
Одинокий Волк стал даже не красного, а тёмно-багрового, почти бурого цвета, а Громовой Камень безжалостно добивал его.
– Ни в одном нашем языке нет такого слова. Могут погибнуть родители, другие родственники, но сирот нет.
Он посмотрел на Эркина, проверяя, всё ли тот понял: разговор шёл на шауни, только «сирота» по-русски. Эркин кивнул, показывая, что понял. И сказанное, и оставшееся непроизнесённым.
– А теперь идите.
– Ты остаёшься, я ухожу, – попрощались они положенной фразой и ушли.
В вестибюль они спустились молча, и индейцы сразу ушли – они своих кожаных курток-рубашек не снимали – спрятав книги и тетради от дождя за пазуху, а Эркин забрал с вешалки свою непромокаемую куртку и сумку с вещами Алисы. Та так увлеклась игрой в щелбаны с внуком гардеробщицы, что её пришлось чуть ли не выковыривать из-за стойки.
– Алиса, пошли.
– Ну, Эрик, мне ещё чуть-чуть до сотни осталось.
– Тебе или ему? – улыбнулся Эркин. – Запомни счёт, потом доиграете.
– Понял? – строго спросила Алиса у белобрысого мальчишки. – В понедельник доиграем.
Гардеробщица уже принимала плащи и пальто у пришедших в кино на дневной сеанс, и ей было не до детей. Эркин проверил, как Алиса одета, ещё раз поправил ей шапочку, и они вышли.
Дождя не было, но в воздухе стояла водяная пыль, и опавшая листва не шуршала, а чмокала и чавкала под ногами. Серое низкое небо и кружащиеся, опадающие на землю листья. Как ни крутится, а всё равно упадёт Ярко-жёлтый листок зацепился за меховой воротник курточки Алисы. Эркин отцепил его и дал Алисе.
– Какой красивый! – обрадовалась она. – Давай маме отнесём.
– Давай, – согласился Эркин.
– И ещё наберём.
– Хорошо.
Они шли не спеша, и Алиса ловила кружащиеся в воздухе листья. Не с земли же подбирать, они там мокрые и затоптанные, а эти можно высушить, им Нина Викторовна говорила, как это правильно сделать, и будет красивый букет.
Эркин охотно с этим согласился и предложил сделать крюк и пройти через берёзовую рощу. Сами листья и букеты его мало интересовали, но вот чем позже они придут, тем больше времени у Жени для отдыха.
Царьград
Андрей вздрогнул и очнулся. Судя по часам, вырубился он минут на семь, не больше, но и этого ему вполне хватило. Так, теперь что? Моряка, понятно, что и след простыл, ну да, вещей у того, тоже понятно, что не было, а вот его… всё на месте. Андрей достал сумку и стал собираться. Побриться он уже не успеет, да вроде и незачем, не так уж быстро он обрастает, это у Фредди щёки к вечеру синели, а наутро уже щетина сильно заметна. Так что, укладываем всё. Деньги? Ага, от газеты листок оторвём и свёртком на дно, между вещей, чтоб в любой давке не прощупали. Ну вот, остальное – казённое, вот пусть и лежит, как лежало.
В коридоре уже знакомо зашелестели колёсики. Андрей выглянул из купе и купил бутылку минералки, пару бутербродов и пакет орешков, чтобы забить выпитое, всё же он напоследок стакан водки без закуси шарахнул. Взять его не взяло, но забить надо, ему в Царьграде голова чистая нужна. И чтоб запаха не было. Не к Барину же ему идти, а ресторан наверняка уже сворачивается.
Он курил, пил приятно горчившую воду, бросал в рот орешки, бездумно глядя в окно на своё отражение. Проплывали россыпи огней городов, какие-то непонятные чёрные громады… Ну, что ж, сделано – так сделано, никогда не жалей о сделанном. Что эта… мелкота сявочная его где подсечёт, можно не бояться. Из поезда они свалили, он в окно всю тройку на перроне видел, если только в последний вагон не вскочили, но… вряд ли, побоятся они, эта шваль только со слабым храбра. А в Царьграде они его не найдут. Не успеют. Завтра в шесть вечера он уедет. Домой. Надо будет выкроить время, купить домой всем гостинца столичного, деньги шальные, их потратить надо. Но нож, конечно, лучше под рукой держать.
Заглянул проводник, предложив чаю. Андрей кивнул, соглашаясь. Интересно, что ему та троица напела, ишь как лебезит, не сравнить со вчерашним. Ну да чёрт с ним.
Когда проводник принёс чай, Андрей твёрдо посмотрел ему в глаза и понял: не трепыхнётся, будет молчать, чтоб за гнилую наводку не получить. А за окном всё больше огней, высокие дома, освещённые улицы. Подъезжаем? Похоже, да. Он залпом допил чай, бросил в рот два последних орешка. Снова зашёл проводник: нужен ли билет?
– Да.
Андрей взял свой билет и, пряча его в кошелёк, достал десятку, протянул проводнику.
– За чай и постель. Достаточно?
– Спасибо вам, – проводник даже что-то вроде полупоклона изобразил. – Такси вызвать прикажете?
– Спасибо за заботу, любезный, – усмехнулся Андрей и по вдруг метнувшимся глазам проводника понял, что угадал кликуху. – Меня встречают.
– Как скажете.
Проводник забрал стакан и ушёл. Андрей ещё раз огляделся, проверяя, не забыл ли чего, и снял с вешалки свою куртку.
Поезд замедлял ход, ощутимее стали толчки и слышнее лязганье на стрелках, в коридоре голоса, шум выносимых вещей. Андрей повесил сумку на плечо и откатил дверь. Где проводник? Ага, помогает какой-то фифе в шубе с её чемоданом, проход к ближнему тамбуру свободен.
Ловко лавируя между выходящими из купе и стоящими в коридоре людьми и чемоданами, Андрей, не привлекая ничьего внимания, прошёл к тамбуру, мимоходом заглянув в купе проводника и туалет. Там было пусто. В тамбуре… пусто. Дверь на себя, захлопнуть, под ногами лязгнуло железо сцепки, дверь от себя, захлопнуть. А здесь уже толпились люди с чемоданами рюкзаками: следующий вагон был общей плацкартой, публика заметно попроще, и Андрей прошёл сквозь вагон, ничем и никак не выделяясь. А в этом тамбуре народу ещё больше, со всех сторон сдавило, и дальше продираться – это наоборот – привлечь внимание, и потому Андрей остался стоять. Наконец поезд остановился, пожилой проводник открыл дверь, и Андрея в общей толпе вынесло на ярко освещённый перрон.
Суета встреч, объятий, носильщики со своими тележками… Андрей шёл со всеми, не обгоняя и не сторонясь идущих рядом, стараясь не глазеть по сторонам: лохов всюду вылавливают.
Вокзал большой, многозальный и многоэтажный, с подземными и навесными переходами, но указатели чёткие, и Андрей всё нашёл, никого и ни о чём не спрашивая. В туалете ещё раз привёл себя в порядок, умывшись и прополоскав рот, в справочной ему объяснили, что до Боброва переулка две остановки на третьем автобусе и пешком немного. Справка обошлась в гривенник.
Выйдя уже на площадь, Андрей огляделся в поисках нужной остановки. Увидел садившегося в такси Степана Медардовича, ещё раз огляделся. Нет, тех рож не видно. А автобусы вроде вон там. Ему нужен третий маршрут.
Толпа на остановке клубилась солидная, но и маршрутов много. Автобусы подходили один за другим, втягивали в себя людей, чемоданы, ящики, корзины и отъезжали, а на остановку уже набегала новая толпа.
Третий номер подошёл не сразу, и народу набралось много. Андрея опять сдавило, приподняло и внесло внутрь.
– Следующая остановка маршала… – конец фразы исчез в скрипе и писках. – … не забывайте оплатить проезд, – объявил водитель.
Просто удивительно, как ухитрялась в этой толпе маленькая толстая кондукторша протискиваться из одного конца автобуса в другой, собирая деньги и выдавая билеты и сдачу. Билет стоил пятачок.
– А Бобров переулок? – спросил Андрей, отдавая деньги.
– Через одну, держи, – последовал быстрый ответ. – А ну кто ещё без билета?
Несколько раз автобус останавливался, но двери не открывались. Светофоры – догадался Андрей. Повернули, ещё раз. Ну и перегоны здесь, если это, как ему сказали, рядышком, то сколько ж до дальнего конца было бы? В рот лезли длинные волоски пуха от чьей-то вязаной шапочки, сбоку натужно сопели и дышали перегаром, спрессовали как… в карцере, и всем ничего, будто так и положено. Ну, ладно, перетерпим, бывало и похуже.
– Маршала Бондаренко, следующая Бобров, – объявил водитель, открывая двери.
Вывалилась треть автобуса, но и влезло не меньше, а то и больше.
– На Боброва сходите? – пискнуло сзади и внизу.
– Да, – ответил, не оборачиваясь, Андрей и полез к ближней двери.
Эх, Эркина бы сюда, умеет братик, а ему напролом приходится, ох, тётя, с гиппопотамом, что ли соревнуется, в три обхвата, и у самой двери, а не выходит, ну, не обогнуть и не отодвинуть.
Но тут объявили:
– Бобров, следующая Переменная…
Сзади нажали, и Андрей оказался на тротуаре, сам не понимая, как это у него получилось. Несколько ошарашенно огляделся.
Прямо перед ним сверкающая витрина, уставленная искрящимися хрустальными вазами, чашами и рюмками, вокруг снующие, торопящиеся, толкающие друг друга люди. «И куда это их всех несёт? – беззлобно усмехнулся Андрей, поправляя на плече ремень сумки, – ну, я-то по делу, а они чего?»
Первая же остановленная им девушка, сказала, что Бобров переулок – это недалеко, в арку и второй поворот налево. Показала рукой направление поисков арки и убежала, будто её ветром унесло от Андрея.
Длинный дом тянулся рядом витрин и призывно хлопающих дверей. В жизни он такого многолюдья не видел. Всем до себя и никому до него. Даже в Колумбии такого не было, хотя… кто знает, каково здесь в дождливую полночь.
Широкая, чуть закруглённая в верхних углах арка в два этажа казалась чёрной распахнутой пастью. Андрей поглубже засунул руки в карманы куртки и шагнул в темноту. Но та оказалась вполне прилично освещённым то ли двором, то ли проходом между домами. Витрин здесь не было, зато светились окна жёлтыми, оранжевыми и красными уютными огнями. У одного из подъездов стояли и разговаривали две женщины с сумками. На Андрея они посмотрели, но разговора не прервали.
Проход плавно перешёл в улицу жилых домов и маленьких, похожих на загорские магазинов. Хлеб, табачная лавка, трактир, продуктовый, ещё булочная… Народу поменьше, но тоже все бегут, толкаясь и извиняясь на бегу. Деревья вдоль тротуара в решетчатых кольцах. Длинный дощатый забор с узким наружным навесом. Стройка, что ли? Ещё дома… Ему второй поворот налево, а это первый. Подбельская улица. Названия улиц и номера домов с подсветкой, толково сделано. Ну, вот и Бобров. Смотри, как толково дорогу объяснила, а ведь девчонка. Ему нужен дом семнадцать. А это… девятый, следующий… ну, до чего ж девятка длинная… чёрт, седьмой.
Андрей чертыхнулся и повернул обратно. Как бы ему не опоздать к концу приёма. А то ещё получится, что впустую съездил, не будет же он профессора искать и домой к тому переться. Много чести. Да и нарываться неохота. Одно дело – дома, там от души шугануть можно, а в Комитете… какой он ни есть профессор, а там он председатель и должен себя в рамочках держать.
Неожиданно из ряда домов на тротуар выдвинулась каменная ограда, увенчанная фигурной решёткой. За оградой высилась тёмная громада церкви. Номера на ограде не было, но на следующем доме… ага, пятнадцатый. Вот и отлично, всего ничего осталось.
Комитет размещался в трёхэтажном богато украшенном лепниной доме. Глухая дверь, рядом аккуратно-строгая табличка. «Общество бывших узников и жертв Империи».
Андрей перевёл дыхание и толкнул дверь.
Старый проспект
Дом князей Краснохолмских
Возвращение домой, как бы ни был привычен и определён ритуал, всегда неожиданность и радость. А сегодня… сегодня всё по-другому. Да, он, как обычно, дал проводнику сотенную, чтобы с рестораном уже сам рассчитался, и тот, рассыпавшись в благодарностях, подхватил и донёс до перрона его чемодан. А там уже наготове знакомый носильщик.
– На такси прикажете? – и, не дожидаясь ответа. – Сюда пожалуйте.
Ещё в вагоне и на перроне Степан Медардович оглядывался в поисках удивительного попутчика, но того нигде видно не было. Похоже, разминулись в вокзальной толчее. Жаль, весьма интересный молодой человек. Хотя, возможно, это и к лучшему. На такси, тоже как всегда, очередь, но ждать пришлось недолго, машины подкатывали одна за другой. Рубль носильщику – сколько мест, столько и рублей, этой таксе уже лет сто, если не больше, в войну, правда, по-другому было, ну, так на то и война. И просто удивительно, как стремительно восстановилась довоенная жизнь.
– Дом князей Краснохолмских, пожалуйста.
– «Муравейник»:
– Нет, – улыбнулся Степан Медардович. – На Старом проспекте.
– А, «Однозубый», – кивнул шофёр. – Знаю, – и рванул с места на открывшийся створ выезда.
Улыбнулся и Степан Медардович, но улыбка была невесёлой. В наблюдательности цареградским таксистам не откажешь, и как ни обидно это звучит, но так и есть. Всё правое крыло с башней было разрушено, разбито в щебень ещё в первые бомбёжки, и пропорции оказались непоправимо нарушены. И до сих пор неясно, что делать с руинами. Обидно. В революцию дом уцелел, хотя и обгорел, а сейчас… Однозубый. Ох, прилепится это прозвище к Краснохолмским не на одно поколение.
Ехали быстро, умело объезжая забитые машинами перекрёстки по боковым, пусть узким, но уже по-ночному пустынным улицам. Мелькнула искусно подсвеченная Крепость на холме, грохотнул под колёсами старинным настилом Старый мост через Светлую, убежала вбок Большая набережная – неизобретательны были предки в названиях, но им тогда было не до топонимических изысков, – и вот он, Старый проспект во всю свою выверенную когда-то царским циркулем ширь. Царский указ, и прятавшиеся в садах дворцы сразу оказались на фасадной линии. Краснохолмским тогда повезло: их земля располагалась длинным узким перпендикуляром и пострадала меньше, что и позволило без особых потерь и усилий перестроить дворец и перепланировать сад за домом. С тех пор… и до этой войны.
– Нет, к подъезду пожалуйста.
– Как скажете, – шофёр притёр машину к бордюру точно напротив двери.
Степан Медардович, бросив короткий взгляд на счётчик, достал пятёрку.
– Благодарю.
Шофёр сделал движение за сдачей, но Степан Медардович отмахнулся необидным жестом. Когда у Краснохолмских нет денег на чаевые, они едут на автобусе или идут пешком. Но не скопидомничают.
Шофёр вышел следом за ним и достал из багажника его чемодан.
– Куда прикажете?
– Вот сюда пожалуйста. Ещё раз благодарю, – и отпускающий шофёра жест.
Шофёр поставил чемодан у двери, сел в машину и уехал. Степан Медардович полез в карман за ключами, но дверь сама распахнулась перед ним.
– Ну, наконец-то! Здравствуй.
– Лизанька?! – радостно удивился он, входя в дом. – Здравствуй, свет мой, ты уже сквозь стены видишь?
– Нет, – засмеялась она, обнимая и целуя его. – Просто знание расписания и расчёт, а как услышала, что ты ключами звенишь…
– Ну и слух у вас, княгинюшка, – смеялся Степан Медардович, целуя её в щёку, в руки и опять в щёки. – Такси я отпустил, всё в порядке.
– Рада слышать, а то я трёшку наготове держу.
– Можете убрать свою трёшку. Я сегодня, – Степан Медардович подмигнул, – в выигрыше.
– Выигрыш на копейку, а радости на сотню. Раздевайся, я отпустила Мефодия, у него что-то дома, ужин на столе.
– Лишь бы не наоборот, Лизанька, но выигрыш посерьёзнее копейки. И я сейчас лучше ванну приму, отдохну, а там и поужинаем. И позвони Ярославу.
За всем этим он разделся, повесив пальто и шляпу в старинный из тёмного дуба шкаф, переобулся и с удовольствием оглядел освещённую только угловым торшером у лестницы прихожую. Шкафы в тон стенным панелям, дубовая лавка-диван с выдвижными ящиками для обуви вдоль стены, закрытая дверь в нижнюю парадную анфиладу, неизносимый дубовый паркет и пухлые коврики у двери и вдоль галошницы.
– Конечно, Стёпа, отдохни. Что-то случилось?
– Только приятное. Очень интересное маленькое приключение, Лизанька, но хочу поделиться с Ярославом. Как вы тут?
– О, у нас всё в порядке.
И, как в подтверждение её слов, наверху хлопнула дверь, по лестнице двумя клубками белой шерсти с лаем скатились два шпица, по древней традиции именовавшиеся Кадошкой и Фиделькой, завизжал детский голос:
– Дедушка приехал!
И сбежал вниз в расстёгнутом по-домашнему кителе Захар.
– С приездом, отец.
Степан Медардович обнял сына.
– Ну, как ты?
– Всё в порядке. Приняли к исполнению, с понедельника приступаем к реализации.
– Отлично.
Захар подхватил чемодан, и они, все вместе в сопровождении прыгающих и лающих шпицев поднялись по лестнице. Идущий последним, Захар мимоходом выключил торшер.
В верхнем коридоре Степана Медардовича обступили и дети, и взрослые.
– Да приласкай ты их, папа, иначе они не замолчат, – предложила, улыбаясь, жена Захара.
– Это ты о ком, Зоренька? – рассмеялся Степан Медардович, обнимая сыновей, целуя внуков и невесток и гладя шпицев.
Вообще-то жену Захара звали Анной, но, учитывая, что Анн у Краснохолмских много во всех поколениях и ветвях, её – среди своих – называли по мужу Зорей или Зоренькой, и ей, румяной и всегда ласково весёлой, это имя подходило, по общему убеждению, лучше крестильного.
Захар отнёс чемодан в родительскую спальню, переглянулся с женой и матерью и скомандовал «по-ефрейторски»:
– Рядовой необученный Краснохолмский, отбой! Выполнять!
Румяный, очень похожий на мать, пятилетний Степан вздохнул.
– Дедушка, ты мне завтра всё расскажешь?
– А как же, – Степан Медардович потрепал его кудрявые, как у Захара в детстве, волосы. – И на карте всё отметим.
Степан вёл летопись путешествий деда.
– Ну, княжичи, княжны, – Степан Медардович ещё раз поцеловал внуков, – всем спокойной ночи. Завтра я в полном вашем распоряжении.
Зоренька и Лариса – жена младшего сына, Романа – увели детей, Захар и Роман сказали, что подождут ужина в библиотеке, и наконец Степан Медардович остался вдвоём с женой.
– Лизанька, давай сначала дело.
– Хорошо, – согласилась она, внимательно глядя на него. – Что случилось, Стёпа?
– Ничего сверхъестественного, я выиграл там, где не играл. Держи, Лизанька, – он достал из бумажника пачку купюр. – Здесь двести пятьдесят, вторая половина.