– Посидим или как?
Сели напротив друг друга. Андрей вытащил из кармана и бросил на столик пачку сигарет.
– До свадьбы я уже не выберусь, не хочу школу пропускать.
– Да, конечно, – Бурлаков сглотнул шершавый комок в горле. – Ты можешь звонить, вечером я дома.
– Вечером это во сколько?
– После девяти. Вот телефон.
Андрей усмехнулся, разглядывая визитку. Хотел сказать, что эта у него уже третья, так и коллекция наберётся, но промолчал. Говорить о Фредди рано, а о Степане Медардовиче неохота.
– Ладно. Замётано. Так ты приедешь?
– А как же, – Бурлаков старался улыбаться. – Я же обещал.
– Тогда ты тоже обещал, – совсем по-детски вырвалось вдруг у Андрея. – Что всё будет хорошо, что будет, как раньше, а получилось…
– Это война, пойми…
– А что же ещё, ладно, знаю, – Андрей досадливо дёрнул плечом и резко сменил тему. – Рожки не потаят?
– Упаковка надёжная, не беспокойся. От окна будет дуть.
– Ништяк, не бери в голову.
Бурлаков кивнул.
По вагону прошёл проводник.
– До отправления пять минут.
Бурлаков и Андрей одновременно встали.
– Не выходи, ещё отстанешь.
– Ништяк – тупо повторил Андрей.
Они прошли к выходу, и уже в тамбуре Бурлаков, мягко надавив ладонью, остановил Андрея.
– Нет, не выходи.
У Андрея дрогнули губы.
– Ладно.
В вагон влезала нагруженная чемоданами и сумками пара, Андрея и Бурлакова толкнуло, притиснуло друг к другу, и объятие вышло вынужденным.
– Провожающие, выйдите на перрон, отправляемся.
Бурлаков отпустил Андрея.
– До свидания, я приеду, как договорились.
– Ага, – хрипло выдохнул Андрей.
– Прошу, – голос проводника вежливо настойчив.
Пропустив Бурлакова на перрон, он остался стоять в дверях. Из-за его спины Андрей, прикусив изнутри губу, смотрел на Бурлакова. Поезд дрогнул и медленно двинулся. Бурлаков быстро пошёл, стараясь держаться вровень с вагоном. Андрей медленно, как через силу, поднял руку, то ли прощаясь, то ли останавливая. На его лице влажно блестели две дорожки на щеках, и это было последним, что увидел Бурлаков, не сразу поняв, что Серёжа плачет. Поезд набрал ход, и, уже не поспевая за ним, Бурлаков остановился. Зачем-то снял шляпу и взмахнул ею, хотя видеть его Серёжа уже никак не мог. И так, с обнажённой головой, и стоял на перроне, пока не скрылся из виду хвостовой вагон.
Проводник закрыл дверь и запер её свои ключом.
– Я покурю здесь, – сдавленно, перехваченным горлом сказал Андрей.
– На здоровье, – с вежливым равнодушием ответил проводник и ушёл в вагон.
Андрей похлопал себя по карманам в поисках сигарет, вспомнил, что оставил пачку на столике в вагоне, и выругался. Обычно ругань помогала успокоиться, но сейчас почему-то не сработало. Разревелся, как мальчишка, будто и впрямь… ладно, авось профессор не заметил, а то ещё вообразит себе невесть что. Он ещё постоял в тамбуре, пока не почувствовал, что щёки высохли, и тогда открыл дверь вагона.
Койка над его местом оставалась поднятой, а на столике пачка сигарет лежала, как он её оставил. Андрей сел по ходу, чтобы смотреть вперёд, а не назад, и закурил. Вокруг суетились, укладывая и размещая вещи, проводник собирал билеты. Отдавая свой, Андрей спросил о чае.
– Как управлюсь, подходи со своей посудой, – ответил проводник.
Ну, правильно, это тебе не мягкий вагон со всякими барскими штучками. Андрей вытащил из-под скамейки сумку, достал кружку, коробку с бритвенным прибором. Хорошо, что ещё там, в магазине, возясь с покупками, переложил всё нужное в дороге наверх. Так, а жилет тоже лучше наверх, едет-то на север, вот так, покупки все вниз, а между ними свёрток с «подобранными» деньгами, а что, ведь не соврал, шальные же деньги, как скажи с неба упали, три сотни он вынул и переложил в бумажник утром, вот на всё и хватило, и осталось, в Ижорске будет в два с минутами, так что там зайти и купить себе зимнего, там, говорили, военным торгуют, нет, армейским, война-то тю-тю, когда уже кончилась, и лётчицкую куртку можно задёшево взять, ну, посмотрим, как получится.
Он убрал сумку обратно, сел и уже спокойно огляделся. Да, эта публика ему под стать, здесь он на месте, в общей – усмехнулся – шеренге. В отсеке напротив то ли семья, то ли просто компания дружно сооружает общий стол из всякой немудрёной снеди, по проходу пробежал, переваливаясь, ребёнок, толстый от купленного явно на вырост пальто, и женский голос раздражённо прикрикнул на него, кто-то взахлёб смачно ржал, тяжело стукнул об пол упавший чемодан, и его обругали зло, но незатейливо, ругателю тут же предложили заткнуться, а то и женщины вокруг, и дети… Словом, обычная жизнь обычных людей.
За окном бесконечные пригороды, заводы, жилые кварталы, деревья… Стремительно темнело, и Андрей разглядывал уже своё отражение.
– А вот пирожки, куры копчёные, колбаса… – выпевала женщина в белой куртке, толкавшая перед собой по проходу двухэтажный столик на колёсиках.
Андрей достал бумажник. Особо есть не хотелось, но чем-то же надо занять себя, да и психанул он, а псих лучше всего заедать. Он купил курицу и булку, уже нарезанную ломтями, сходил к проводнику за чаем. Сахар и печенье здесь, как в мягком, на столах не лежали, тоже у проводника брать надо. Взяв пакетик сахара на два куска и маленькую пачку печенья, Андрей вернулся к себе и стал устраиваться уже основательно. Каждый сам за себя, один бог за всех, а его-то и нетути. Промасленная бумага от курицы вместо скатерти, столовый нож – ещё в Атланте в лагере покупал в дорогу, есть хлеб – заедать курицу и руки вытирать, дымящийся чай в кружке. Андрей ел не спеша, разглядывая темноту за окном. Рядом уже шумно чокались и рассказывали друг другу какие-то длинные непонятные истории. Вагон шумел ровным, сытым гулом. И Андрей чувствовал, как его отпускает страшное напряжение этих дней. Да, он всё сделал и сделал правильно, и ни о чём не жалеет. И помирился, и себя отстоял, и Эркина не подставил. Теперь, если что, то профессору придётся Эркина защищать, никуда председатель не денется. А случиться может что угодно. Потеряет вот так голову и спечётся, сгорит синим огнём, а Эркин тогда ведь за него тоже на всё пойдёт… ладно, выстрела не слышал, так о пуле не думай. Всё тип-топ, век воли не видать, едет домой не прожившись, а нажившись. И гостинцев полна сумка, и подарков…
…Одуряюще сладкие запахи, многоцветье коробочек на витрине.
– А это что такое?
– Рожки цареградские, – смеётся продавщица. – Сколько возьмёте?
– Каждого по дюжине, – сразу отвечает он.
И перед ним громоздятся коробочки, наполненные светло-жёлтыми, изогнутыми действительно как бычьи рога, тестяными конусами с изюмом, с орехами, с разными кремами, с кокосовой стружкой, и ровно по двенадцать в каждой коробочке, десять рублей коробка. Такого в Загорье и не видали, и не едали, это он точно знает…
…Пёстрая россыпь обложек книжного развала. Глаза разбегаются, всего бы набрал, и того, и другого, и третьего. Алисе – сказки, Жене… кулинарную энциклопедию, Эркину, чёрт, надо же такого, чтобы брату по душе пришлось, чтоб… о, Шекспир, сонеты, и на русском, вот это то, что надо, Эркин любит стихи, а вот он ещё антологию возьмёт, вот эту, да, «Русская поэзия, слово сквозь века». И себе… историю искусств, живопись, больно картинки хороши…
…Андрей улыбнулся воспоминанию. Сам себя за шиворот из магазина вытащил. И всё равно, уже в самом конце с лотка купил ещё о Царьграде большую книгу, с массой фотографий и рисунков. А потом ещё всякой мелочёвки: на стол поставить, на стенку повесить, Алиске ещё ленты узорчатые, уже в банты собраны с резинкой и заколкой, чтоб за волосы цеплять, Эркину перчатки, кожаные тёплые, ну, и себе такие же, а Жене шарф на шею, в загогулинах, как на том, памятном с детства, ковре…
…Он небрежно, скрывая нахлынувшее, спрашивает:
– Это называется как-то? Ну, узор, не знаешь?
И спокойное:
– Знаю. Индийские огурцы…
…Всё-то профессор знает, и спокойный, как удав, хорошо удар держит. Ни во что не вмешивается, советует только, когда спросят, а вот смотрит, не отрываясь. Вот тут чудом не сорвался. Но… сам пришёл, так что и претензии предъявлять некому. Ладно, обошлось и ладно. Курица какая мясистая, с жирком, и чай хороший, так чего ещё для жизни надо? Пожрал – поспал, поспал – пожрал. И в могилу лёг. С сытым брюхом и чистой совестью.
Съев курицу, Андрей вытер жирные пальцы о хлеб, съел и его и допил чай. Свернул бумагу вместе с костями в аккуратный свёрток и пошёл в уборную. Вагон уже затихал, готовясь ко сну, и на обратном пути Андрей зашёл к проводнику за постелью. Тюфяк, подушка и одеяло. И аж две простыни с полотенцем, а подушка уже в наволочке. Не мягкий, но получше, чем в тех, весенних поездах, когда он ехал от Рубежина в Загорье. Он опустил столик и развернул постель. Бриться на ночь он не будет: нечего выпендриваться, да и устал. Несмотря на простыни решил не раздеваться, чтоб опять же не показать себя кому-то излишне глазастому да наблюдательному. Профессора вон как от его шрамов шарахнуло, аж тарелку разбил. Андрей разулся, вытянул рубашку из джинсов, расстегнул её, расстегнул джинсы и залез под одеяло, вытянулся на спине. Ну, вот день и закончился, а до чего ж длинный, стервец, выдался.
Проводив поезд, Бурлаков повернулся и медленно, всё ещё неся шляпу в руке, пошёл к выходу. Вокруг обычная вокзальная суета, подошёл пригородный поезд, и на перрон хлынули вернувшиеся с дач и пикников, нагруженные сумками, рюкзаками, удочками и детьми, но его всё это никак не касалось и не задевало. Так же машинально, ничего и никого не замечая, он прошёл через вокзал на площадь и влился в обычную цареградскую толчею. Его обогнала женщина, тащившая за руку мальчика в «ну, совсем как настоящем» морском бушлате. Из-под шапочки-бескозырки выбивались на лоб светлые кудряшки. Малыш загляделся на Бурлакова и чуть не упал. Бурлаков улыбнулся ему. Ну, до чего похож на Серёжу, даже щербинка во рту такая же. И странно. Ведь два дня назад это бы не то что обидело, а… раздражило. Бурлаков улыбнулся своему удивлению и прибавил шагу.
Он шёл легко и уверенно, будто и не было этих сумасшедших, невероятных суток. Ни вспоминать, ни даже думать он не мог и не хотел. Просто идти, дышать осенним горьковатым от запаха палой листвы холодным воздухом… Бурлаков вдруг сообразил, что всё ещё несёт шляпу в руке и надел её.
Шёл вроде бы наугад, не глядя и не думая, а пришёл к дому. Закинув голову, Бурлаков нашёл окна Маши. Синичка дома. Отлично. Он, игнорируя лифт, по-молодому быстро взбежал по лестнице на её этаж, даже не поглядев на свою дверь и нашаривая в кармане ключи.
Но его ждали. И, как только он вставил ключ в скважину, замок открыли изнутри.
– Наконец-то!
– Здравствуй, Маша.
Она обняла его, вдёрнув в квартиру. Бурлаков ударом каблука прихлопнул дверь, поцеловал в щёку возле уха.
– Ну, как ты?
– А ты как? Я так волновалась, Гаря, что это было?
– Маша, Машенька, – шептал он, уткнувшись лицом в её волосы. – Только не спрашивай меня, не могу я, ни о чём не спрашивай, всё хорошо, но не могу…
– Хорошо, Гаря, хорошо, как ты скажешь…
Она ещё раз поцеловала его, улыбнулась, смаргивая выступившие слёзы, и слегка отстранилась.
– Ты наверняка голодный, раздевайся, сейчас чай будем пить, и у меня пирог в духовке.
– Я обедал, – Бурлаков расстегнул пальто и стал раздеваться. – Но от твоего пирога никогда не отказывался и не откажусь.
Он был уверен в ней. Зинька всё понимает и держит слово. Конечно, он расскажет, но не сейчас, а… после свадьбы. Да, именно так, вот съездит в Загорье, отпразднует свадьбу… своего старшего, кажется, индеец старше Серёжи, да, правильно, Эркин, надо приучить себя называть его по имени даже в мыслях, наладит там отношения, и тогда всё расскажет. Но не всем, а только кому можно и – правильно! – нужно. А сейчас даже и нечего рассказывать, всё так зыбко, неустойчиво.
– Гаря!
– Иду.
Он стряхнул с рук капли воды, вытер лицо и руки, повесил и аккуратно расправил полотенце.
– Машенька, ты волшебница, от одних запахов голова кругом.
Она счастливо и смущённо засмеялась. Цену своим кулинарным талантам она знала, но он всегда так хвалит её стряпню… поневоле поверишь, что и впрямь хорошая хозяйка.
Бурлаков ел, восторгаясь каждым куском. Таким беззаботным Мария Петровна его ещё не видела. Даже в Победу. Ну, и отлично. От добра добра не ищут. И она так же беззаботно болтала о всяких житейских мелочах. Да, конечно, он расскажет ей, как обещал, потом, он всегда выполняет свои обещания. Даже невыполнимые.
Несмотря на плохую погоду воскресенье и без прогулки шло очень весело. Они даже в гости сходили.
Обычно Женя ходила к Норме одна, но сегодня – воскресенье и вообще… Эркин, разумеется, спорить не стал, а Алису не спрашивали. Эркин переоделся в хорошие брюки, полуботинки и белую рубашку.
– Вот так. И джемпер ещё. И всё прекрасно, – Женя поправила ему воротничок, погладила прядь на лбу и поцеловала в щёку. – Чудно выглядишь.
– Иди чудно? – попробовал пошутить Эркин, осторожно обнимая Женю.
Женя фыркнула и ещё раз поцеловала его.
– Чудно! Алиса, ты готова:
– Давно уже, – мрачно ответила Алиса.
Перспектива идти в гости к учительнице её мало радовала. Нет, мисс Джинни – училка что надо, и по английскому одни пятёрки, но она её в школе каждый день видит, и это ж как себя вести хорошо придётся, ну, никакого удовольствия от гостевания не получишь.
К радости Алисы и тайному облегчению Эркина, Джинни дома не было. Пошла к подруге – объяснила Норма, искренне обрадовавшаяся гостям. Женя вручила баночку «своего» клубничного варенья. Норма рассыпалась в благодарностях. Чай у неё уже был готов, место у камина нашлось всем. И всё было очень мило и прилично.
Стеклянный шкаф-горка с фарфоровыми и стеклянными фигурками давно притягивал Алису. Женя кивнула, и Норма с улыбкой согласилась с ней.
– Конечно, Элис, посмотри.
Алиса поставила свою чашку на столик и встала. Пока она рассматривала коллекцию Джинни, за столом шёл тот же милый разговор о всяких загорских и домовых новостях. Среди прочего Норма спросила об Андрее.
– Он поехал в Царьград, – спокойно ответила Женя.
Норма кивнула, и разговор пошёл дальше. Эркин чинно пил чай и больше слушал, чем говорил. Всё-таки Норма хоть и соседка, а леди, и её английский не давал ему забыть об этом и почувствовать себя свободно. Но раз Женя довольна… разговор его никак не задевал, чай был вкусным, бисквиты тоже, хотя у Жени печенье лучше.
Рассмотрев зверюшек, Алиса отошла к пианино. Здесь тоже стояли всякие интересные вещицы.
– Ты умеешь играть, Элис?
– Нет, мэм, – вежливо ответила Алиса. – Но я учусь петь.
– И какую песню ты выучила?
Норма встала и подошла к пианино, открыла крышку и села.
– Ну-ка, спой, Элис, я подыграю тебе.
– Вы умеете играть? – удивилась Женя.
– Когда-то училась, – Норма перебирала клавиши мягкими гладящими прикосновениями. – Потом подбирала по слуху. Ну, Элис, – Норма подбадривающе улыбнулась стоящей рядом белокурой синеглазой девочке в платье из красно-синей шотландки, словно сошедшей со страниц старинной детской книжки.
Алиса посмотрела на Женю и Эркина, вздохнула и запела. Из уважения к Норме и памятуя о главном правиле вежливости: говорить на том языке, на котором к тебе обратились – по-английски. Песенку про медвежонка, что хотел съесть луну и спрашивал у мамы-медведицы, из чего на сделана.
Когда песня закончилась, все ей похлопали, и она поклонилась, как на сцене.
– Очень хорошо, Элис, – Норма ещё раз хлопнула в ладоши. – Очень хорошо поёшь.
– А Эрик ещё лучше поёт, – вдруг выпалила Алиса.
– Оу?! – удивилась Норма. – Вы поёте?
Эркин смущённо кивнул.
– Спой Шекспира, Эркин, – попросила Женя.
И это решило дело.
Норма была настолько поражена его голосом и пением, что даже растерялась и только почти машинально поддерживала аккордами. А Эркин никак не ждал, что её удивление и восторг будут настолько приятны. Он пел, а Алиса, стоя рядом и прислонясь к его плечу, тоненько подтягивала. Женя, подперев кулачком подбородок, влюблённо смотрела на них.
Спев с десяток сонетов, Эркин решил передохнуть. Норма с сожалением опустила крышку и вернулась к столу.
– Чай остыл. Я сейчас подогрею.
– Нет, спасибо, – улыбнулся ей Эркин, пение успокоило его, позволив избавиться от напряжения. – Так даже лучше.
– Давайте, я ещё вам налью, – потянулась к его чашке Норма. – Вы учились петь?
– Да нет, спасибо, – Эркин принял чашку и отпил. – Так, запоминал с голоса, и всё.
– У вас прекрасный голос, – убеждённо сказала Норма. – И слух хороший. Вам надо учиться петь. По-настоящему, понимаете?
– Мне моей школы хватает, – рассмеялся Эркин.
Поболтали ещё немного, и Женя стала прощаться.
Дома Женя сразу поцеловала дочку.
– Я себя хорошо вела? – сразу уточнила Алиса.
– Да.
– И что мне за это будет?
Женя рассмеялась.
– А если за просто так?
– Задаром одни неприятности, – серьёзно ответила Алиса.
Эркин невольно фыркнул, но Женя так же серьёзно сказала:
– Кто просит, тот получит.
И на том все разговоры о плате за хорошее поведение закончились. А воскресный вечер – это не субботний. Впереди не выходной, а рабочая неделя, и всё уже соответственно. Конечно, они и поужинали, и поиграли немного, и всё было хорошо и как положено.
Наконец, Алиса уложила кукол, собрала на завтра свой рюкзачок, совершила все вечерние умывальные ритуалы и легла.
– Целуйте меня, – распорядилась она уже с закрытыми глазами. – Я спать буду.
Женя тихонько рассмеялась, целуя её в щёку.
– Спокойной ночи, маленькая.
За Женей наклонился над ней Эркин.
– Спи, маленькая. Спокойной ночи.
– И всем спокойной ночи, – совсем сонно ответила Алиса.
Когда они вышли из комнаты Алисы, погасив ей свет и закрыв за собой дверь, Женя внимательно посмотрела на Эркина.
– Всё будет хорошо, Эркин.
– Да, Женя, я знаю, – он старательно улыбнулся ей.
За вечерней «разговорной» чашкой говорили об обычных хозяйственных хлопотах, и что Эркину нужно купить себе новую шапку-ушанку, а прошлогоднюю сделать рабочей.
– Женя, а тебе?
– У меня всё есть.
– А валенки?
– Они мне не нужны. На работе тепло, а по городу ходить сапоги и удобнее, и, – Женя улыбнулась, – и красивее.
– Хорошо, – не стал спорить Эркин. – В большую комнату будем камин покупать?
– Знаешь, я думаю, не стоит. Красивый буфет, горку… так нам туда и ставить пока нечего. Диван если только, с креслами и маленький столик, – рассуждала Женя. – И под проигрыватель тумбу.
Эркин согласно кивал.
– Пойдём в отпуск и займёмся, так?
– Конечно. Всего неделя осталась, это же не к спеху.
– Ну да, Женя.
Эркин отхлебнул чаю. Обычный разговор, обычный вечер. Всё хорошо, и, если бы не тревога за Андрея… Андрей обещал вернуться. И сдержит слово, он знает Андрея, но если там обернётся всерьёз, а Андрей удержу не знает, зарывается, заигрывается, а какие игры у мышки с кошкой известно…
Но вслух об Андрее они не говорили, допили чай и легли спать. Обычный вечер, конец одной недели и начало следующей.
Поезд шёл быстро, подрагивая на рельсовых стыках и слегка раскачиваясь. Андрей лёг ногами по ходу движения: плевал он на приметы, а вот, если тормозить будут, то лучше ногами пружинить, а не головой биться. Спал он крепко, без снов, но и сквозь сон чувствуя чьи-то шаги и голоса. Его это не касалось, и он не просыпался. А когда наконец открыл глаза, то было уже светло. Но свет серо-голубой, предутренний, и шум ещё ночной.
Полка над ним была опущена, и оттуда слышался храп. Значит, ночью останавливались и подсаживались. А он и не проснулся. «Крепко спать стали, Андрей Фёдорович», – упрекнул он себя, но не всерьёз. Предчувствие опасности никогда не подводило его, а сейчас молчит. Значит, безопасно, и нечего трепыхаться. Он зевнул, аккуратно, чтобы ничем ни обо что не стукнуться, потянулся и посмотрел на часы. Полвосьмого. А за окном что?
Андрей сел и отодвинул занавеску. В сером мареве тёмный еловый лес, серо-бурые лоскуты полей. Смотри-ка, за два дня уже как всё облетело. Вставать не хотелось. Хотя… хотя нет, сейчас начнут вставать и ходить, а лежать на пути, у всех под ногами, не-ет, это мы знаем и этого нам никак не надо. Андрей откинул одеяло и сел, спустив ноги. Нашарил под полкой свои ботинки – рядом стояли ещё чьи-то, наверное, спящего наверху, а под другим концом полки то ли чемодан, то ли обтянутый брезентом ящик – и обулся. Ну вот, можно теперь и красоту наводить.
Андрей взял коробку с бритвенным набором, полотенце и пошёл в уборную.
Угадал он точно. К его возвращению вагон уже просыпался, а проводник бросил на ходу:
– Если спать больше не будешь, постель занеси.
– Ладно, – не стал спорить Андрей.
А из тамбура уже вплывала тётка в белой куртке со столиком на колёсах.
– Молоко, булочки, бутербродов кому…
Точно, утро. Андрей поднял и закрепил столик, взял себе молока и пару бутербродов. Мимо ходили заспанные то весёлые, то озабоченные люди. Постель он скатал и отнёс проводнику. А когда вернулся, верхняя полка уже опустела. Андрей удобно расположился за столом опять по ходу поезда и приступил к завтраку, разглядывая уже совсем облетевший, тёмный от множества елей лес за окном. Ел он, не спеша, правда, и без особого смакованья. Но после вчерашнего столичного разгула смаковать-то и нечего. Обедали в дорогом, как он сразу понял, трактире, и чего только не было на столе, и рыбное, и мясное, и солянка сборная, и закусь всякая, и каша не абы какая, а «царская» – сладкая манная каша с вареньем, цукатами и сливками – напоследок. И вкусно всё до обалдения, и порции – дай боже. Хлёбова – так до краёв, поджарка мясная горкой, да всего от пуза. А потом ещё в Гостином Дворе чаем баловались. С пикантными и деликатесными эклерами. Вот этих, жаль, не купил, но их не довезёшь. На месте делают, и больше десяти часов они не лежат, а ему только до Ижорска двадцать часов ехать. Дорогие, стервы, конечно, но и вкусны! Да-а, вогнал он профессора в расходы, что и говорить, ну, авось тот не обеднеет, холодильник набит, так что в магазин пару дней не сходит, перебьётся и войдёт в норму.
Доев, Андрей достал сигареты и закурил, стряхивая пепел в картонный стаканчик из-под молока. За окном шёл дождь, и стекло быстро стало мутным от капель и струек, и всё тот же лес то вплотную к дороге, то отступает, открывая поля, серые мокрые крыши над серыми домами.
– А смотреть-то и не на что!
Немолодой краснолицый мужчина грузно сел напротив Андрея.
– А чего ещё делать? – холодно улыбаясь, ответил Андрей.
– Давай знакомиться, попутчик, – мужчина протянул над столом короткопалую широкую ладонь. – Геннадий Вадимыч, а можно и Дядя Гена.
– Андрей.
Руку ему пожали крепко, явно проверяя, и Андрей ответил в полную силу.
– Могёшь, – удовлетворённо кивнул Геннадий Вадимыч. – Где вкалываешь?
– В цеху, – усмехнулся Андрей, не вдаваясь в детали.
– А я на своём деле, но тоже, – попутчик потряс над столом руками, – всё сам и своими, наёмных не держу.
– Невыгодно или не доверяешь?
Тот кивнул и достал сигареты.
– И то, и другое, и всё сразу. У меня вон, пятеро по лавкам, надо им кое-чего оставить, чтоб не с нуля, как я, когда с войны пришёл, начинали. Логично?
– Вполне, – кивнул Андрей.
Мимо них прошла женщина, бережно неся дымящуюся кружку с чаем.
– В ресторан пойдёшь? – предложил Геннадий Вадимыч.
Андрей мотнул головой, отказываясь. Хватит с него ресторанов и знакомств. Попутчик не обиделся и не обрадовался, по крайней мере, внешне. А молча надел свой пиджак и ушёл, а Андрей снова уставился в окно.
Поезд выехал из-под дождя, встречный ветер высушил стёкла, но вид всё равно заплаканный. Андрей посмотрел на часы. Десять, одиннадцатый… Книжку, что ли, достать? Так неохота лезть в сумку, он её на самое дно засунул, чтоб коробки с рожками не подавила.
Он сидел, неспешно, но и без особого вкуса курил, разглядывая лес, поля, маленькие города и совсем крохотные деревни. И даже мыслей особых не было. Пустота… не страшная, лёгкая пустота. Андрей и не думал ни о чём, просто смотрел и даже не чувствовал ничего. Шум шагов и голосов его не касался, оставаясь чем-то внешним и ненужным. И под стук колёс и летящий за окном лес неощутимо шло время. Светлело и хмурилось небо, начинался и отставал от поезда дождь.
Остановились в каком-то городе. Андрей вместе со многими вышел, накинув куртку, на перрон размяться, купил в киоске газету, потом сидел у окна и читал её. Но никогда потом не мог вспомнить названий ни города, ни газеты, ни о чём читал. Всё мимо, ни до чего ему.
Вернулся из ресторана раскрасневшийся с масляно блестящими глазами Геннадий Вадимыч. Но на этот раз ни с вопросами, ни с рассказами не полез, а взял газету Андрея и углубился в чтение. Андрей совершенно искренне не заметил этого, занятый своим.
Он старался всё-таки разрушить эту странную пустоту или хотя бы наполнить её мыслями о доме, школе, всяких прочих мелочах, даже продумал, что и как расскажет Жене и Эркину, а что только Эркину, но и это так… пузыри на воде. А если всерьёз… Но всерьёз о совершившемся он думать не мог. Слишком глубоко и долго приходилось это прятать. Отец… он ведь и Эркина приплёл, чтобы не остаться один на один с отцом. И с памятью. Мама, Аня, Милочка, дом на Песчаной и совсем смутно другие, как он теперь понимает, цареградские комнаты, что-то помнится ярко, что-то как сквозь туман, обрывки без конца и начала, нет, без Эркина он с этим не справится, слетит с катушек и вразнос пойдёт. Старший брат, опора во всём, старший брат в отца место, нет, он не пустит Бурлакова, не совсем пустит, не даст тому потеснить Эркина. И Фредди. Без них у него спина открыта, и он опять голым на снегу, мишенью ходячей, нет, Эркин его тогда прикрыл, на ножи за него встал, и потом… сколько всего и всякого у них было. Эркину он о себе такое сказал, чего никто не знает и никому знать не надо. Вот только… прости, брат, но это уже не моя, не только моя тайна, а в остальном… Нет, Эркин, если вдруг выбирать придётся, я тебя выберу. Всегда.
На стекло налипли белые растрёпанные хлопья мокрого снега, и их тут же смыло дождём. Андрей посмотрел на часы. Смотри-ка, а всего ничего осталось. И попутчик куда-то исчез, то ли опять в ресторан, то ли сошёл уже, да были ещё две короткие остановки, ну и хрен с ним, а ему собираться пора. Чтоб спокойно, без спешки и с расстановкой. Он встал и вытащил из-под сиденья свою сумку, достал и бросил на столик жилет, заложил коробку с бритвенными и прочими причиндалами и, копаясь с ними, незаметно вытащил из свёртка с деньгами и засунул в кармашек джинсов ещё пять сотенных. Больше откладывать покупку зимнего нельзя.
Убрав сумку, Андрей надел жилет и снова сел к окну. Там теснились домишки пригорода, бурые пустые огороды и сады. После Царьграда всё такое мелкое, жалкое…
С утра сыпал мелкий дождь, такой холодный, что больше походил на подтаявший снег. Эркин взял с собой узел с зимней робой, натянул поверх шапки капюшон куртки.
– Женя…
– У меня зонтик, не беспокойся. Счастливо, Эркин.
Быстрый поцелуй в щёку, и Эркин ушёл. Женя захлопнула за ним дверь и заметалась в утренних хлопотах. Собрать и одеть Алиску, приготовить всё к обеду, одеться самой.
– Алиса, ты готова?
– Мам, ну, не надо плаща.
– Надо. Застегнись.
Прозрачный плащик-пелерина с капюшоном был последним её приобретением. Алисе он не нравился, так как драться в нём было очень неудобно. И для других не менее интересных дел он никак не подходил. Но спорить с мамой ещё неудобнее.
Женя помогла Алисе натянуть поверх курточки и рюкзачка плащ.
– Вот так. И не спорь.
– Я не спорю, – вздохнула Алиса.
Женя взяла сумочку, зонтик, и они вышли.
На улице было так мокро и противно, что Алисе её плащ даже понравился: под ним оказалось сухо и тепло.
Отведя Алису, Женя побежала на работу. Дождь стал жёстким и колючим, ветер обрывал последнюю листву. Неужели уже зима? Вот и отлично, кончится эта слякоть, ляжет белый чистый снег, как хорошо! Лишь бы Андрюша не задержался в Царьграде, а то Эркин совсем изведётся…
…Не один Эркин принёс сегодня зимнюю робу. Правда, для валенок ещё сыро, но пусть в шкафчике лежат и есть не просят. Под эти разговоры Эркин вместе со всеми переоделся уже в зимнее, только вместо валенок сапоги на двойной носок.
– Всё, мужики. Айда, – встаёт у двери Медведев.
Осенняя страда до Покрова, то один в отпуске, то другой, так что крутись, старшой на расстановке.
– Мороз, ты, что ль, с той недели в отпуске?
Эркин кивает и спокойно отвечает на непрозвучавший вопрос.
– В пятницу отвальная.
– Дело! – хихикает Ряха. – Вождь угощает!
– Халявщику всё в радость, – осаживает его Геныч.
А Петря заканчивает:
– Да не впрок.
– Молод ты мне указывать, – огрызается Ряха. – Молоко с губ утри.
Но и Петря не уступает.
– Своё пил, стыдиться нечего.
Конца перепалки Эркин уже не слышит: ему с Серёней и Лютычем сегодня работать, вон уже дурынды серые стоят, их дожидаются. А платформа где? На грузовик если, то туда другие грузятся.
– Вон на ту, – машет рукавицей Медведев. – На двойной крепёж.
Эркин понимающе кивает и, натягивая рукавицы, идёт к контейнерам. Лютыч на крепеже, Серёня на подхвате, не впервой, сделаем в лучшем виде.
Работал он как всегда, тщательно и сосредоточенно. Да и чего дёргаться и по сторонам глазеть, когда надзирателя нет. Это там приходилось, только успевай оглядываться, чтобы под плеть или дубинку токовую не попасть, а здесь-то…
– Крепи.
– Подвинь его. Ага, хорош.
– Серёня, паз очисть, повылазило тебе.
Рычит Лютыч, огрызается Серёня… но всё это так, без злобы, без настоящей злобы.
К обеду с контейнерами управились. И как раз: только паровоз подцепил платформу, как им на обед зазвонили.
– Айда лопать! – радостно хлопает себя по бокам Серёня.
– А то перетрудился, – хмыкает Лютыч.
Эркин смеётся и шутливо натягивает Серёне шапку на нос.
И в столовой всё, как всегда. Эркин набрал себе обед, расплатился и сел за стол с Санычем и Миняем – Колька догуливал свой отпуск. Ели не спеша, солидно. И разговор был такой же, о всяких хозяйственных делах.
Время до звонка ещё оставалось, и во двор они выходили тоже не спеша, да и куда спешить-то? Под дождь что ли? И, как обычно, на выходе они столкнулись с сеньчинской бригадой. Эркин кивнул Перу Орла и Маленькому Филину. Они ответили такими же сдержанно-приветливыми кивками. Не увидев Двукрылого, Эркин подошёл к ним.
– Хей. А Двукрылый где?
– Лежит, – хмуро ответил Перо Орла.
А Маленький Филин отвернулся. Эркин понял, и лицо его потемнело.
– Кто его?
Перо Орла твёрдо посмотрел ему в глаза.
– Перебрал и сам задрался, – ответил он, перемешивая русский и шауни.
Но Эркин продолжал смотреть, требуя ответа. Остановились поодаль, то ли поджидая его, то ли…на всякий случай и Саныч с Миняем. Эркин, на мгновение полуобернувшись, улыбнулся им. Перо Орла заметил и усмехнулся, но сказал на шауни, нарочито медленно, явно, чтобы Эркин понял.