– Чолли, – окликнул его Иван, с которым ездили тогда за фруктами, – ты, что ли, завтра до Городни на автобусе?
Знакомые русские слова – завтра, Городня, автобус – позволили Чолли кивнуть.
– Да, – и тщательно выговаривая русские слова: – Ты тоже?
– Ну да. Да ещё и вон Васька. Василий, – Иван позвал высокого костлявого мужчину в синей куртке угнанного. – Ты ж едешь завтра?
– Оно и есть, – подошёл к ним Василий. – До Городни обещали подбросить. А что?
– Ну, вот и гляди, – кивнул Иван. – Считай, пол-автобуса наши. Да ещё одиночек могут добавить.
– Это твою, что ли? – хмыкнул Василий.
Чолли понимающе ухмыльнулся. Иван развёл руками.
– Подловили! Зарегистрировались вчера.
– Ну-у?! – хохотнул Василий. – Двойной магарыч с тебя, значит.
Чолли невольно поёжился. Напоминание о необходимости выставлять отвальную неприятно царапнуло. Но если по Василию судить… не у него одного эта проблема.
– А от Городни?
– Там на поезде.
– Все, что ли, в Ополье?
– Ополье велико. Ты куда?
– На Турово. Туровский конный завод, – старательно выговорил Чолли.
– Что, конюхом?
Чолли кивнул.
– Конюхом, объездчиком… да кем поставят. Сказали просто: работа.
– Что ж, тоже дело.
– А жильё?
– Обещают дом. И участок.
– Ну, совсем хорошо. А ты?
– Я под Марьино. Там хозяйства большие, зерновые. Люди нужны. Так что устроиться можно.
Чолли перевёл дыхание. Их много, все в одном автобусе и потом вместе. Наверное. Уже легче. И об отвальной никто не говорит. Да и кому ему отвальную ставить? По-настоящему, так только Морозу и Тиму. Но Мороз уже где-то в России, а Тим сейчас к пожарке не ходит. Так что к Тиму он прямо в отсек зайдёт попрощаться.
За разговором время прошло незаметно. Из столовой выбегали дети. Чолли встретил Настю и забрал у неё Мишку и Светку.
– С ними и пойдём? – с сомнением спросила Настя.
– Их одних же не оставишь, а сказали, чтоб мы вместе пришли, – ответил Чолли, перешагивая через лужу. – Ты краем обойди, не мочи сапоги зазря.
– Ага, ага, – Настя почти бежала за ним: так быстро он шёл.
У дверей административного корпуса они столкнулись с двумя индейцами из той пятёрки. Чолли шёл прямо на них, и они посторонились, уступая ему дорогу. Настя опасливо спряталась от их взглядов за спину мужа. Чолли прошёл, не глядя. Халявщики, ш-шакалы. Которую неделю сидят на дармовом пайке, ждут, какое племя их признает. Да на хрен они кому нужны, ещё думать о них…
Когда за Чолли с Настей закрылась дверь, Копчёный разжал губы.
– Ишь, нос дерёт. Не иначе, как визу получил.
– Плюнь, – Большой Джим обшаривал карманы в поисках сигареты. – Хреновый он индеец. Как и тот… красавчик.
Поиски завершились находкой окурка, что привело Большого Джима в благодушное настроение. Копчёный, увидев окурок, забыл о Чолли и том красавчике, что подцепил беляшку и укатил в Россию. То всё неважно, а вот находка… Закон требует всё делить поровну, а здесь как раз на две хорошие затяжки. Чёрт, ведь всего досыта, а курева – две пачки на неделю, и хоть ты сдохни, а пачка хорошему курильщику на два дня – самое большое.
Снег прекратился, и тонкий белый покров на глазах темнел, пропитываясь водой. И когда Чолли с Настей вышли из административного корпуса, двор опять был серым, мокрым и сумрачным. Чолли взял детей на руки и уже спокойно – ни дождя, ни ветра нет, укрывать их пока не от чего – они пошли к своему бараку. Мишка и Светка, сидя на его руках, вертели головами, насколько им позволяли окутывающие их платки, рассматривая всё вокруг.
– Я вперёд побегу, – сказала Настя. – А то там Ма… Паша один.
– Беги, – кивнул Чолли. – А мы пройдёмся.
И продолжил идти не спеша.
– Машина, – вдруг заявил по-русски Мишка, показывая на выезжавший из-за хозблока к воротам грузовик.
– Верно, сынок, – по-русски ответил Чолли. – Машина.
– Машина, – тут же сказала и Светка и, увидев идущего навстречу коменданта. – Дядя.
– Дядя, – согласился Чолли и чуть крепче прижал детей к себе.
Комендант улыбнулся им и остановился. Остановился и Чолли.
– Автобус после завтрака будет, – комендант говорил медленно, давая успеть понять русские слова. – Тогда и отсек сдашь.
Чолли понял.
– Да, после завтрака. Спасибо.
– Не за что.
Комендант улыбнулся серьёзно глядящим на него малышам и пошёл дальше. А Чолли зашагал к их бараку.
– Дядя ха’оший? – с сомнением в голосе спросил по-русски Мишка.
– Да, – убеждённо ответил Чолли. – Этот хороший.
Кто-то придержал ему дверь, пока он входил.
– Спасибо, – сказал по-русски Чолли.
И по-русски же, тщательно выговаривая ещё явно непривычное слово, ему ответили:
– По-жа-лу-йс-та.
В тамбуре Чолли опустил детей на пол: дым-то поверху, чего им его нюхать.
– Привет, – окликнул его Тим. – Уезжаешь, слышал?
– Привет, – кивнул Чолли. – Завтра, после завтрака.
Они говорили, перемешивая русские и английские слова. Как и большинство вокруг.
– До Рубежина?
– Нет, я же в Ополье. Туда через Городню. До самой границы на автобусе обещали.
– Удачно.
– Н-ну! Как твои?
– Завтра врач придёт, посмотрит, – Тим усмехнулся. – Прыгают, лежать не хотят.
– Значит, здоровы, – авторитетно сказал Чолли.
– Совсем у мужиков ума нет! – вдруг обрушилась на них какая-то женщина. Лицо её показалось Чолли знакомым, но имени он вспомнить не смог. – Что ж ты их на сквозняке, да ещё в дыму держишь?! Вот доверь мужику дитё, а ему лишь бы язык почесать!
Чолли и Тим, внешне не обращая на неё внимания, закончили разговор и разошлись по своим казармам.
Россия
Рубежин – Иваньково
Поезд шёл, останавливался, снова шёл. Сквозь сон Эркин чувствовал эти остановки, слышал чьи-то шаги и голос проводника:
– Ну, куда я вас… и так под завязку… лезьте на третью и чтоб без звука… а литер твой где?.. Давай, давай по-тихому, проспись сначала… всё-всё, чтоб я тебя не видел и не слышал, летун… Не видишь, что ли… давай сюда, дочка, здесь поспокойнее…
Слышал, но не просыпался, смутно ощущая, что его это не касается, что ни Жене с Алисой, ни ему это никак не угрожает. А на одной из остановок его почти разбудил какой-то странный шорох, будто кто-то скребётся о стенку вагона. Он даже приоткрыл глаза и приподнял голову, но в вагоне было темно, а шумный храп и чьи-то голоса сразу заглушили этот шорох. Эркин уронил голову на подушку и опять заснул.
Первой проснулась и забарахталась, пытаясь добраться до окна, Алиса. И разбудила Женю.
– Тише, Алиса, – Женя села, протирая глаза. – Перебудишь всех.
– Ну, мам, уже утро, – возразила Алиса и ойкнула: – Ой, мама! Что это?!
Вагон заливал мягкий и очень… светлый свет, не солнечный, а какой-то… белый. Женя повернулась к окну. И увидела белую равнину до горизонта. И белое небо. Снег? Да, ну конечно, это же снег.
– Это снег, Алиса.
– Так много? – удивилась Алиса. – А почему он не тает?
– Потому что зима, – ответила Женя.
Она посмотрела на часы и ахнула. Господи, уже десятый час, уже день. Надо привести себя и Алиску в порядок. А Эркин? Женя встала и посмотрела на верхнюю полку. Эркин лежал на спине, закинув руки за голову, и спал. Женя сразу отвела глаза, зная, как легко будит его её взгляд. Спал и Владимир, лёжа на своей полке, и ещё кто-то на второй верхней.
Алиса сидела и смотрела в окно, а Женя, стараясь не шуметь, сложила одеяло, закатала его вместе с подушкой в тюфяк и поставила получившийся рулон в угол за спиной Алисы.
– Мам, я лучше сяду на него. А то плохо видно.
– Хорошо, – согласилась Женя. – Но сначала умоемся.
Она взяла полотенце, подождала, пока Алиса обуется, и повела её в уборную.
Вагон спал. Храп, вздохи, сонное бормотание, свисающие с верхних полок угол одеяла или пола шинели… а уже возле двери в тамбур с уборной им встретился проводник.
– Доброе утро, – улыбнулась Женя.
– И вам доброе, – ответно улыбнулся он, встопорщив серо-жёлтые от седины и табака усы. – Чай будете брать?
– Да, спасибо, – кивнула Женя.
– Придёте тогда ко мне. Но кружки свои берите, стаканов нет.
– Хорошо, – согласилась Женя.
В уборной было чисто и совсем не чувствовался запах спиртного. Женя умыла Алису, привела её в порядок и, велев ждать её снаружи и никуда не уходить, занялась собой.
Эркин потянулся во сне и, повернувшись набок, едва не упал. Он открыл глаза и сразу зажмурился: таким белым был заливавший всё свет. Что это? Кафель?! Опять… он даже застонал от этой мысли.
– Что? – насмешливо сказали по-русски. – Голова болит после вчерашнего?
Русская речь успокоила Эркина, и он снова открыл глаза.
Да, это вагон, вон спит Владимир, а кто ж ему сказал?
На верхней полке напротив него круглое и, несмотря на красноватый загар, белое лицо, щедро усыпанное веснушками, короткие светлые, как выцветшие, волосы, круглые светло-синие глаза… но это же женщина! В форме. И шинель вместо одеяла. Эркин поглядел вниз и, увидев, что нижняя полка уже пуста, постель убрана, а Жени с Алисой нет, сел на своей полке, едва не стукнувшись о верхнюю полку, откуда слышалось чьё-то многоголосое посапывание. Застегнуть джинсы и намотать портянки было минутным делом. Перегнувшись, Эркин достал из-под столика свои сапоги, обулся и спрыгнул вниз. Рубашку он ни застёгивать, ни заправлять не стал: всё равно сейчас в уборную пойдёт, обтираться будет. И постель сворачивать не стал, только расправил и уложил ровным слоем одеяло. Женщина по-прежнему наблюдала за ним, но этот взгляд не тревожил. Ему стыдиться нечего. Вошла Женя с Алисой и ахнула, увидев его.
– Ты уже встал? Мы разбудили тебя?
– Нет, я сам проснулся.
– Ага, ты тогда иди, умойся, там сейчас никого народу нет, и завтракать будем. Я чаю сейчас у проводника возьму, горячего, – быстро и радостно говорила Женя.
Эркин кивнул, вытащил из мешка своё полотенце и взял у Жени мыло.
То ли поезд шёл ровнее, то ли он вчера пьяный был, а за ночь проспался, но шатало его гораздо меньше. Он прошёл по заполненному белым светом и, несмотря на многоголосый храп, тихому вагону в уборную. Где с наслаждением скинул рубашку и обтёрся до пояса холодной водой, а потом долго полоскал рот. Нет, пьяным он себя не чувствовал, и не скажешь, что во рту неприятно, вот тогда в Бифпите, они как-то с Андреем выпили, вернее, напились, никак нельзя было отвертеться, нет, ещё раньше, на перегоне, да, когда спустились на основную дорогу и встретились с остальными цветными пастухами, вот тогда они напились, еле до своего костра добрели, и Фредди им ещё сказал, чтоб с головой не заворачивались, а то от собственного перегара задохнутся… И как всегда воспоминание о Фредди заставило его нахмуриться. Он ещё раз умылся, растёр лицо и торс полотенцем, встряхнул несколько раз рубашку и оделся. Застегнув все пуговицы, кроме самой верхней у горла, он заправил её в джинсы и оглядел себя в зеркало. Нормально. Рубашка тёмная, долго не занашивается. И ничего-то ей не делается, удачно он её тогда в имении прихватил. Кто-то тронул ручку двери, и Эркин понял, что пора уходить. Он открыл дверь и вышел. Да, вовремя он успел, уже трое в очереди и ещё подходят.
Когда он вернулся в свой отсек, на третьих полках ещё спали, во всяком случае, оттуда доносились сопения и похрапывания. Владимир уже проснулся, но ещё лежал под одеялом. На столе дребезжали кружки с дымящимся чаем, а Женя делала бутерброды, выскребая из банки остатки тушёнки.
– С добрым утром, Эрик, – оторвалась от окна Алиса.
– И тебе с добрым, – улыбнулся Эркин, забрасывая полотенце и мыло в сетку над своей полкой. – И всем доброе утро.
– Доброе, – кивнул Владимир. – Конечно, доброе, – и улыбнулся: – по России едем.
Он завозился под одеялом, потом откинул его и сел уже одетым. Только ворот гимнастёрки расстёгнут.
– Разбудила она вас, – виновато улыбнулась Женя.
– Эх, сестрёнка, – Владимир с ласковой укоризной покачал головой, – да от детского смеха проснуться – это, знаешь, какая радость. Ты сала ещё порежь, чего ему лежать, я мигом обернусь.
Он подобрал костыли, встал, неожиданно ловко и быстро застелил свою постель, взял из мешка полотенце, повесил его себе на шею и вышел.
– Эрик, – позвала Алиса, – смотри, сколько снега, и, знаешь, он, ну, совсем-совсем, не тает.
Эркин отобрал у Жени свой нож, с вечера так и лежавший под кирпичом хлеба, и стал резать сало.
– А для Владимира чай есть?
– Да, вон стоит. Алиса, не хватай, горячее.
– Мам, а это что? Ну, вон там.
– Это? – Женя посмотрела в окно. – Это церковь.
Поднял голову и Эркин. Поезд шёл медленно, и он успел увидеть.
– Это… её разрушили, – сказала Женя, почувствовав его удивление.
– Опять война?! – возмутилась Алиса.
– Она самая, – сказал, входя в отсек Владимир. – Была, да вся вышла.
Они расселись как вчера: Владимир к окну, Женя рядом с Алисой, а Эркин рядом с Владимиром. Но только взяли себе по бутерброду, как вошла с дымящейся кружкой в руках светловолосая и веснушчатая женщина в военной форме. Она остановилась, явно отыскивая место для своей кружки на заставленном едой столике. Эркин тут же встал, уступая ей место, а Владимир улыбнулся:
– Садись, сестрёнка, братишкой будешь.
К удивлению Эркина и Жени, это предложение явно обрадовало женщину. Видно, «братишка» означало что-то, чего ни он, ни Женя – Эркин это понял, быстро поглядев на Женю – не знали. В конце концов, всё утряслось. Эркин теперь сидел у окна, Алиса у него на коленях, Женя рядом, а «братишка» – оказалось, её зовут Олей – рядом с Владимиром. У Оли был с собой такой же, в принципе, набор, что и у Владимира, и стол теперь ломился от еды. От водки Оля отказалась, съязвив:
– Мне похмеляться незачем.
– Об чём речь, – хмыкнул Владимир. – Не об опохмелке разговор идёт.
– Если вам лишнее, мы поможем, – сказали вдруг сверху.
Все подняли головы и увидели свесившуюся совсем мальчишескую чумазую мордашку и вихрастые давно не стриженые волосы.
– Ты откуда такой прыткий? – удивился Владимир.
– Из Рогожкина, – весело ответил мальчишка. – А едем до Кулькова. И обратно. Жратву в пузе перевозим.
– А грузоперевозки по льготному тарифу, – засмеялась Оля.
– Приятно с понимающим человеком поговорить. Так как насчёт помощи? Мы вам в момент очистим.
– Сколько вас, трое? – Оля сложила три бутерброда стопкой и протянула наверх. – Хватит?
– С такого-то стола могло и побольше отломиться. Но мы не гордые, спасибо и на этом.
Сверху протянулась грязная, по-мальчишески тонкая в запястье рука и взяла бутерброды.
Эркин сидел, опустив глаза. Он не любил и презирал шакалов. Но не спорить же. И в России, может, другие порядки. Он-то не знает. Наверху аппетитно и смачно чавкали.
Подошёл проводник, кивнул им и посмотрел наверх.
– Так, в Олсуфьеве проверка, выметайтесь, пока перегон тихий.
– Ага-ага, спасибо, дяденька, – загомонили наверху. – За нами не пропадёт, не боись, мы на добро памятливые.
Трое мальчишек в грязных, зашитых вкось и вкривь, похожих на рабские куртках попрыгали вниз и выбежали. Последний – самый маленький – успел схватить со стола круг колбасы и крикнуть:
– На здоровье, тётеньки!
Владимир покачал головой, а Оля неожиданно грустно сказала:
– Что с них возьмёшь? Война всё.
– Да, – вздохнул Владимир, – всё война, – и ответом на взгляд Эркина: – Ни кола, ни двора, ни родного человека рядом. Всё война взяла. Думаешь, шпана поездная? Оно и так, и не так. Некуда им ни деться, ни приткнуться. И для работы малы, и для приюта велики.
– По устному… договору с двенадцати лет работают, – нехотя сказал Эркин, в последний момент заменив английский «контракт» русским «договором».
– Да кто их, мальцов, наймёт, – вздохнул Владимир. – Да ещё зимой.
Поезд шёл медленно, за окном тянулась белая равнина, но Эркин уже пригляделся и видел вмятины и рвы.
– Воронки? – спросил он Владимира, кивком показывая на окно.
Тот понял и кивнул.
– Воронки, окопы… погуляла здесь война… вволюшку.
Оля внимательно посмотрела на Эркина и спросила:
– Ты где жил, что войны не видел?
– В Алабаме, – ответил Эркин и пояснил: – Туда война не дошла.
Оля улыбнулась, и её лицо стало очень мягким и совсем не насмешливым.
– Странно даже, – и посмотрела на Владимира. – Правда?
Тот, внимательно глядя на Эркина, кивнул.
– Своего, небось, хлебнул?
– Мало не было, – сдержанно ответил Эркин.
– Ладно, – тряхнула головой Оля. – Было да прошло.
Женя, державшая под столом Эркина за руку, перевела дыхание.
Утолив первый голод, пили чай уже не спеша, для удовольствия. Алиса, сунув за щеку конфету, смотрела в окно. Вагон наполнялся шумом, взад и вперёд мимо их отсека проходили люди. Шёл неспешный, совсем уже спокойный разговор. И взгляды Оли не раздражали Эркина. В конце концов, это не опасно, теперь не опасно. Владимир заметил и её взгляды, и непоказное равнодушие Эркина, и его улыбка стала на мгновение сочувственно-грустной.
– Нет, – Оля вертела в руках кружку с остывающим чаем. – Нет, у меня родни навалом, найду, куда приткнуться.
– Приткнуться несложно, а вот жить чтобы, – Владимир вздохнул, – это с кондачка не решишь.
– Да, – кивнул Эркин, – это быстро решать нельзя.
– Не понравилось, так и уехать – не проблема.
– Одному, да, – согласился с Олей Эркин. – А с семьёй надо прочно на место садиться.
– Да уж, с ребёнком на руках не побегаешь, – вздохнула Оля.
– Я так в беженстве намучилась, – кивнула Женя. – Алиска ещё маленькая совсем… господи, вспомнить страшно.
– А ты, сестрёнка, не вспоминай, – посоветовал Владимир. – Помнить хорошее надо.
– Плохое само помнится, – усмехнулся Эркин.
Алиса, занятая окном, казалось, совсем не слушала их. Но Эркин уже заметил, что всякий раз, когда он что-то говорил, Алиса быстро и внимательно оглядывалась на него.
Вагон уже шумел по-вчерашнему. Но белый свет за окном делал этот шум мягче. Окно запотевало, и Алиса протёрла его ладошкой.
– Алиса, – укоризненно сказала Женя.
Алиса посмотрела на свою, ставшую чёрно-серой, руку и обречённо вздохнула.
– Да-а, я так ничего не вижу.
– А тут и смотреть не на то, – утешил её Владимир.
– Да?! – возразила Алиса. – Я столько снега никогда не видела. И он не тает. Вот!
Владимир засмеялся и закурил.
– Это ещё не самый снег. Так, пороша легла.
– Зазимок, – улыбнулась Оля. – Зима впереди.
– Долгая осень нынче, – Владимир отвернулся от окна. – Декабрь в начале, а снегу толкового ещё нет. Что-то не торопится зима.
– В январе наверстает, – отмахнулась Оля.
Поезд стал замедлять ход, и под окном медленно подплыла белая платформа.
– Олсуфьево? – спросила Оля.
– Больше нечему. Браток, – окликнул Владимир проходившего мимо их отсека проводника, – долго стоим?
– Сиди, – бросил тот на бегу. – Проверка.
Эркин сидел спокойно, во всяком случае, внешне. В самом деле, документы у них в порядке, ничего незаконного нет. Беспокоиться не о чем.
– Ваши документы… возьмите… ваши… ваш литер… предписание… возьмите… ваши…
Вагон притих. Ответов не слышно, только казённо-равнодушные голоса проверяющих. Владимир и Оля достали свои документы.
– Женя, пакет у меня в куртке, – ровным голосом сказал Эркин.
Женя кивнула и встала. Сняла с верхнего крючка его куртку и вынула из внутреннего кармана пакет. Когда у их отсека остановились трое военных с большими блестящими знаками патруля на груди, она протянула им весь пакет. Но, оказывается, были нужны только удостоверения и маршрутный лист. У Оли и Владимира так же документы проверили быстро. Вещи не смотрели, обыска не было, ну… ну, ничего страшного, а сердце где-то у горла дрожит. Когда патруль пошёл дальше, Женя улыбнулась Эркину и спросила Владимира:
– А кого они ищут?
Тот пожал плечами, пряча свои документы в нагрудный карман.
– А бог их знает, сестрёнка. В войну дезертиров искали, уклоняющихся, а сейчас…
– И сейчас то же самое, – усмехнулась Оля. – Долавливают, кого раньше упустили, – и насмешливо посмотрела на Эркина.
Эркина это не тронуло. Он ещё в лагере слышал, что пока ты репатриант или беженец, ты без гражданства и об армии речи нет. Он взял со стола бумагу от пайкового пакета, скомкал её и протёр окно, чтобы Алисе не было скучно. Да и самому интересно.
Поезд уже тронулся. Поплыл назад перрон с тёмным истоптанным снегом, домик с белой крышей… заборы из неровно обрезанных кольев и досок… серые низкие домики с белыми крышами, из труб поднимались дымки… деревья, тоже присыпанные снегом… совсем рядом ещё одна колея… мужчины в похожих на рабские куртках и меховых шапках что-то делают, что – не успел разглядеть. Поезд шёл всё быстрее. Вагон начинало потряхивать и раскачивать. Нарастал и шум в вагоне, снова слышались громкие разговоры, смех, обрывки песен.
– Проспались, – улыбнулся Владимир. – Теперь до Новозыбкова без остановок.
– А там? – спросила Женя.
– Там час простоим, – Владимир подмигнул Алисе. – Погуляем по снежку, на рынок сходим.
– И большой рынок? – заинтересовалась Женя.
– К поезду выносят, – ответила Оля. – Я тоже пойду. Надоело в форме ходить.
– А там и вещи есть?
Оля кивнула.
– Там вяжут все, так что варежки там, свитера, или ещё что.
– Новозыбковские вязальщицы славятся, – кивнул Владимир.
Женя задумчиво кивнула, явно что-то прикидывая в уме. Эркин посмотрел на неё и спросил:
– Они, эти вещи, очень дорогие?
– Ручные вещи всегда дороги, – ответил Владимир и улыбнулся. – Но не дороже денег.
Эркин кивнул, что-то решив. Владимир понимающе усмехнулся, но промолчал.
– Дорого, конечно, – вздохнула Оля. – А платок лучше ореньский. Город есть такой, Орень. Уж там вяжут… не из шерсти, из пуха. Лёгкие… как паутинка, а жаркие. А ещё в Печере Кукары, город такой есть, там кружева вяжут…
Женя заинтересованно слушала, расспрашивала, и как-то так получилось, что Оля пересела к Жене, и они затараторили о своём. Владимир подмигнул Эркину, и Эркин улыбнулся в ответ. Да, он знает: женщины любят говорить о нарядах. Женя довольна, так что и ему хорошо. Ореньский платок. Надо запомнить. Конечно, это очень дорого. Но он купит такой платок Жене. Когда-нибудь. Когда устроятся, он заработает денег, поедет в этот город Орень – конечно, поедет, он же свободный человек, может ехать, куда хочет – и купит. А сейчас… посмотрим, конечно, но пока деньги надо приберечь… хотя если что стоящее и нужное…
– О чём задумался, браток? – негромко спросил Владимир.
– Деньги считаю, – ответил захваченный врасплох, Эркин.
– Стоящее занятие, – хмыкнул Владимир и уже по-серьёзному заинтересованно спросил: – Хорошо зарабатывал?
– Как сказать, – Эркин даже брови свёл на мгновение, обдумывая, как ответить. – Так я на мужской подёнке крутился, там заработки плохие были, но летом я пастухом нанимался, на всё лето, пастьба с перегоном, там я хорошо заработал. По-настоящему хорошо. Больше двух тысяч привёз.
– Ого! – искренне восхитился Владимир. – Но и поломаться, небось, пришлось?
Эркин кивнул.
– Да, досталось, конечно. Но заработали. Я с братом ездил.
И помрачнел, вспомнив Андрея.
– У брата… остался кто? – спросил Владимир и, увидев непонимающий взгляд Эркина, пояснил: – Ну, девчонка у него была?
Эркин кивнул.
– Она уехала уже, – и, чтобы Владимир не подумал чего, добавил: – Ей виза раньше пришла.
– Не тяжёлая была? – тихо спросил Владимир.
Эркин, не сразу сообразив, мотнул головой.
– Нет.
– Обошлось, значит, – кивнул Владимир и задумчиво сказал: – А может, и жаль. От человека след на земле – дети его.
Эркин на мгновение опустил ресницы. Он понимал, что его не хотят обидеть, ведь никто здесь не знает, кто такие спальники, не знает, что с ними, с ним, сделали. Понимал, но каждое упоминание о детях больно задевало его, и только воспоминание об Алисе удерживало, помогало пропускать такое мимо ушей, будто к нему это совсем не относится. И потому он только чуть подвинул сидевшую у него коленях Алису, чтобы ей было удобнее, и тогда смог улыбнуться. Алиса быстро внимательно посмотрела на него и прижалась, положив голову на его плечо. Эркин сглотнул подступивший к горлу комок и спросил:
– Спать хочешь?
– Не-а, – покачала головой Алиса. – Я смотрю. Эрик, а это что?
Но ответил Владимир.
– Ёлка это.
– Да-а? – удивилась Алиса. – А они взаправду бывают? Не на картинке?
– Ты ж видишь, – улыбнулся Владимир. – Значит, бывают.
– Ага, – понимающе кивнула Алиса. – Что видишь, то и бывает.
– Ну, молодец, – расхохотался Владимир. – Ну… ну, философ!
Проверяя, нужно ли ей обижаться на незнакомое слово, Алиса посмотрела на Эркина. Эркин тоже не знал этого слова, но тон Владимира исключал обиду, и он рассмеялся вместе с ним.
Алиса, прижимая палец к стеклу, спрашивала то об одном, то о другом. Эркин, а чаще Владимир отвечали ей. Женя с Олей говорили о своём, до Эркина долетали малопонятные обрывки фраз о складках, вставочках и гесках… но голос у Жени весёлый, так что беспокоиться не о чём. И он с не меньшим, чем у Алисы, интересом рассматривал заснеженные деревья, дома и особенно внимательно людей. Все мужчины в меховых шапках, похожих на те, в которых в лагере ходила охрана, как их, ах да, ушанки, да, и у Владимира такая же, может… да, тёплая шапка нужна, он в рабской шапке зимой мёрз, если снег залёживался, а здесь… вон все говорят, что это ещё не зима. Так что же зимой будет? И… и рукавицы нужны, да, что ему нужно, так рукавицы, как их ещё называли? Ва-ре-ж-ки. В лагере говорили: вязаные варежки, а сверху кожаные или брезентовые рукавицы. Ну, верхние он и сам сошьёт, если что, а вязаные купит. Если не слишком дорого, конечно. А женщины в платках, толстых, у Жени шаль тонкая, Жене тоже платок нужен, тёплый. И Алисе… Это что, они все деньги на этом рынке оставят? Нет, так тоже нельзя.
– Эрик, лошадка!
Поезд обгонял рыжую светлогривую лошадь, запряжённую в сани. Разглядеть запряжку Эркин не успел. И опять заснеженные поля или луга, вмятины воронок и окопов. Щебет Алисы, весёлая певучая скороговорка Жени за спиной, ровный шум голосов, к которому он успел привыкнуть в лагере… Эркин вдохнул запах от волос Алисы, очень чистый, очень… он не смог подобрать слово, да и не искал его.
Владимир курил, молча глядя на него и ловко пуская дым вверх, чтобы не беспокоить Алису. Эркин чувствовал этот взгляд, внимательный, но… но без злобы или неприязни, и не беспокоился. Ему вообще было очень спокойно.
Рядом с поездом появилась ещё пара рельсов, и ещё, возникли заборы, невысокие штабеля шпал. «На станцию въезжаем», – догадался Эркин. Да, вон и склады, такие же, как в Джексонвилле. Точно – станция. Поезд всё больше замедлял ход, под окна подплывал заснеженный перрон.
– Новозыбково, – громко сказал кто-то.
– Час стоим, – откликнулись с другого конца вагона. – Айда гулять, мужики!
– Много ты нагуляешь с пустым карманом!
– Сколько есть – всё моё!
– А фронтовику со скидкой!!
– Иди, фронтовик, форму без году неделя таскает и фронтовик.
– Год как война кончилась, верно.
– Давай-давай, застрял он, понимаешь ли…
Под этот весёлый гомон Женя одела Алису, оделась сама, и они все вместе пошли к выходу с Олей и Владимиром. Эркин, на ходу застёгивая куртку и натягивая на голову шапку, шёл за Женей с Алисой. Сзади постукивали костыли Владимира.
Холодный воздух обжёг лицо, защипал, защекотал в носу и горле. Усилием воли Эркин отбросил ненужное воспоминание и улыбнулся, жадно оглядываясь по сторонам. Красное кирпичное здание вокзала с двухскатной заснеженной крышей, длинная вывеска, заснеженные кроны деревьев за вокзалом…
– Пошли, браток, – окликнул его Владимир.
Эркин тряхнул головой и догнал уже ушедших вперёд. Алиса, оборачиваясь, махала ему рукой. Эркин поравнялся с ней и взял за руку. Маленькая ручка Алисы спряталась в его ладони, и по тому, как это было, по тому, что она показалась ему замёрзшей, понял: варежки в первую очередь.
Все вместе они завернули за угол и оказались на рынке. Небольшую площадь тесно наполняли люди. Прямо на снегу стояли корзины и мешки, в которых громоздились яркие пёстрые вещи, и закутанные в платки поверх пальто и толстых стеганых курток, румяные женщины, притоптывая странной, похожей на сапоги обувью, звонко кричали:
– А вот… вот варежки узорчатые, двойные… носки, носки, кому носки… купи шапку, мозги застудишь… варежки, варежки… шапки-петушки, петушки кому, петушки… шарфики, шарфики…
Эркин не сразу понял, что кричали не все, а только те, что с мелочёвкой, владелицы больших платков, жилетов, целых рубашек с глухим воротом или на пуговицах степенно помалкивали. И все беспрестанно что-то кидали в рот и сплёвывали. Рука Алисы выскользнула из его ладони, пока он оглядывался.
Женя с восторгом нырнула в этот водоворот. Эркин еле поспевал за ней, сразу потеряв из виду Владимира. Холода он пока не ощущал, только уши пощипывало и руки, но слегка.
Он нагнал своих у мешка с пёстрыми рубашками. Женя и Оля рассматривали одну, поочерёдно прикладывая к груди. Алиса стояла рядом и по мере сил советовала. Эркин подошёл и взял её за руку. Женя кивнула и строго сказала Алисе:
– Не отходи, потеряешься, – и снова затараторила: – Нет, Оля, тебе бирюзовый пойдёт, вот здесь, чтоб у ворота, как раз под глаза. Это хорошо, но грубит, а с бирюзовым есть?
– Отчего ж не быть?
Закутанная в платок женщина достала из мешка другую рубашку. Оля взяла её, приложила к себе и с надеждой посмотрела на Женю.
– Ну, как?
– Потрясающе! – ахнула Женя и повернулась к Эркину. – Правда, так лучше?
Растерявшийся Эркин неопределённо повёл плечом, а Оля решительно тряхнула головой.
– Беру! Сотня?
– Ну да, – улыбнулась женщина. – Носи на здоровье, дочка.
Сотня? Сто рублей?! С ума сойти! Нет, если Женя захочет, то он и слова не скажет. Но, когда отошли от женщины, незаметно перевёл дыхание. Женя с Олей, прижимавшей к себе завёрнутую в чистую портянку рубашку – её называли кофточкой – шли впереди, а он с Алисой за ними. Женя то и дело останавливалась, приценивалась, торговалась и время от времени оборачивалась к нему. Эркин доставал бумажник и платил. Жене и Алисе варежки, яркие, узорчатые. И ему? Ему-то зачем? Чтоб рук не поморозил. Эркин кивнул и, уже расплачиваясь за толстые коричневые варежки двойной вязки, вспомнил, что в ящике у него лежат те брезентовые рукавицы, что им с Андреем тогда дал русский офицер на станции, так что верхние у него есть.
– Теперь носки, – решила Женя.
И они пошли выбирать носки. Алиса радостно размахивала уже натянутыми на руки ярко-синими варежками с вывязанными снежинками и зайчиками. Купили носки. Тоже Алисе – высокие, до колен, с узорами и кисточками, Жене – в яркую весёлую полоску, и Эркину – тёмно-серые с узкой белой полоской по краю, из некрашеной, чтобы от пота не линяла, шерсти. Когда Эркин расплачивался за носки для Жени, стоявший рядом с продававшей их женщиной мужчина в армейской стеганой куртке и меховой ушанке подмигнул ему.
– Такая наша мущинская доля, браток. Бабы франтят, а мы расплачиваемся.
– Много ты платишь! – рассмеялась женщина, принимая у Эркина деньги. – Молчал бы уж. Кабы я не вязала, ты бы…