Снизу, всхрапнув, повернулся на другой бок сосед. Неделю рядом живём, как зовут, не знаю, а нет, слышал, его Никахой кто-то назвал. Да, надо у курилки потолкаться, послушать. Там многое, если умело уши развешивать, узнать можно. И не будем откладывать.
Андрей легко сел, снял со спинки и натянул брюки, спрыгнул вниз, быстро обулся, заправил рубашку и, на ходу натягивая ветровку, вышел из отсека. Решил – делай, шагнул – так иди.
Мужской барак шумел ровно и обыденно. Региональные лагеря прикрывают, так теперь в Центральном совсем невпродых стало, в столовой того и гляди четвёртую очередь введут.
Выйдя из барака, Андрей с наслаждением вдохнул сырой тёплый воздух и не спеша пошёл к пожарке. До ужина ещё час, многое можно услышать.
Здесь, как всегда, толпились мужики и парни, шныряли подростки. Андрей достал сигарету и медленно, присматриваясь и прислушиваясь, влез в толпу. Бабы… выпивка… жратва… Эркин называл это рабской болтовнёй. Стоп-стоп, а это про что?
– Ну вот, я и говорю. Прямо в барак пришли. Собрать вещи только дали. А «воронок» уже у ворот стоял.
– В бара-ак, одного, грят, прямо с поезда сняли, чуть ли не в Рубежине.
Щуря в улыбке светло-блестящие глаза, Андрей пристроился спиной к беседующим, будто на самом деле он совсем другого, что про баб треплет, слушает, и ловил каждое слово.
– Для чего и маринуют нас здесь, сам подумай, все хвосты твои проверят.
– Ну, а переехал, за Рубежином Рубежиным-то…
– Могут и там. Полиция, она всегда в стачке.
– Охранюги везде заодно, это точно.
– Так ведь ещё остальных тягать начинают.
– Ага, укрывательство, попустительство, недоносительство…
– Пособничество забыл.
– Напридумывали, гады…
– Ага, хоть и за другое, а всё одно…
– Вот, помню, на заводе было. Знал, не знал, а всех прижали, и цех, и барак, да так, что и дыхнуть нельзя.
Долго на одном месте стоять – это в разговор вступать надо, и Андрей пошёл дальше. Ничего особо нового, нет, как отец говорил, концептуально, стоп, это слово выпускать нельзя, не положены тебе такие слова, но для себя-то… а поберегись, раз про себя, два про себя, а на третий вслух выскочит… воробушек, и ведь хрен ты его поймаешь потом. Ясно одно: засветишься сам – засветишь остальных. Нельзя ему в открытую Эркина искать. Но как-то же ищут. Ну, так и не один день в запасе. Ага, вон тому мужику он тогда, в первый день, о брате обмолвился. Смотри-ка, и он запомнил, рукой машет, подзывает. Хреново, конечно, но посмотрим, это ещё по-всякому можно повернуть и вывернуть. Так что, подойдём, поговорим и послушаем.
– Ну как, отоспался, парень? Не видно тебя чегой-то было.
– Ага, – ответно улыбнулся Андрей. – За всё прошлое и будущее.
– Это точно, – охотно засмеялись в ответ.
– А что, мужики, – невысокий широкоплечий парень со следами ожогов на лбу залихватским плевком утопил плавающий в луже окурок. – Пахали без продыху, приедем – опять впряжёмся, задарма ж не проживёшь, так здесь только и отоспаться.
– Приятно понимающего встретить, – ухмыльнулся Андрей.
Его поддержал дружный хохот. Пошёл общий неопасный – если следить за языком – необязательный трёп. Но и спешить некуда, и… птичка по крошке клюёт и сыта бывает.
За этим трёпом незаметно подошло время ужина. Уже у столовой Андрей встретился с полуседой сухощавой женщиной.
– Сделала я твоё, – она протянула аккуратный свёрток. – Приготовь на завтра, что ещё стирать.
– Спасибо, – Андрей ласково улыбнулся ей. – Да неловко, я и сам…
– Неловко штаны через голову, сидя под столом, надевать. Слышал такое?
– А-то!
– Вот и не спорь. Я в матери тебе гожусь. Всё понял? – Андрей кивнул. – Тогда беги, к себе отнеси, а то загваздаешь за столом.
Андрей с трудом выдрался из толпы и побежал в барак. Сегодня утром, когда он пришёл в прачечную и под визг и хохот стал отругивать себе место у корыта, она сама подошла к нему, бесцеремонно и властно отобрала рубашку, трусы и носки и попросту выгнала:
– Ступай. К ужину сделаю.
Что ж, он уже слышал, что многие из мужского барака отдают в стирку таким же одиночкам из женского. Но ведь раз постирает, другой постирает, и ты уже семейный. Хотя эта, видно, из других. «В матери гожусь». Ладно, пока его это устраивает, а там… там посмотрим.
Он быстро сунул свёрток в тумбочку. Сумку свою, чтоб хоть и пустая, а не мозолила глаза кому не надо, он сдал в камеру хранения, и всё его имущество было теперь на нём и в тумбочке. Никахи нет, вот ведь мужик, спит, хоть из пушки над ним стреляй, а к жратве всегда в первую очередь успевает.
Сам Андрей в первую очередь, разумеется, опоздал и потому включился в тот же, что и курилке, трёп.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Первых уроков ждали если не со страхом, то с тревогой уж точно. Неизвестное и непонятное всегда страшно.
Артём после работы забежал домой переодеться. Лилька с Санькой вчера тоже в первый раз на занятия сходили и рассказывали: учительница ничего, не злая, и похвалила их за то, что во всём чистеньком пришли, так что и ему так же надо.
Он бежал по блестящей искрящейся под уже весенним солнцем дороге. Стало жарко, и Артём распахнул куртку, сбил на затылок ушанку.
– Эй, паря, продует! – окликнули его с проезжающих мимо саней.
Артём с улыбкой отмахнулся. Ему всего-то ничего осталось, вон уже проулок их виден.
– Тём, куда летишь?
– Домой!
Ну, вот их расшатанный облезлый забор – на сугробах держится, а как стает снег, так и завалится, чинить надо, укреплять. Он даже калитку не стал открывать, а с ходу перепрыгнув через неё. Артём взбежал на крыльцо и влетел в тёмные сени. На ощупь нашёл дверь.
– Тёма, ты?
– Ага!
– Санька, Ларька, Тёмка пришёл!
Они облепили его, стаскивая с него, выхватывая из его рук ушанку, варежки, куртку, сапоги.
– А деда в мага́зин пошёл.
– Тём, а ты денежку принёс?
– А Зотиха нам молока принесла.
– Тём, а ты…
– Бабка где? – вклинился в их гомон Артём, отряхивая руки и принимая от Лильки полотенце.
– А с дедой пошла.
Артём молча кивнул. Бабке он не доверял, но посоветоваться было не с кем, да и… Нет, она их, голых и босых, как говорится, пустила, и не теснила никак, но… но она слишком явно охмуряла деда. Понятно всё, но если дед женится на ней, то куда ему с малышнёй тогда деваться? Они-то бабке на хрен не нужны, любому мальцу-недоумку понятно. Жаль, ведь только-только жизнь стала налаживаться. Он отдал Лильке полотенце.
– Пошли к нам.
В доме были кухня и две горницы. Ту, что поменьше, бабка оставила за собой, а большую им сдала. А кухня стала как бы общей, но Артём предпочитал держаться в «своей». За неё уплачено, так что он в своём праве, а на кухне… ну, поесть, умыться – это да, а всё остальное – уже из милости, а она… по-всякому обернуться может, ну её…
В горнице он вытащил из-под кровати сундучок, ещё от мамки остался, где хранилось всё их имущество, и достал новенькую, только третьего дня купленную рубашку в ярко-зелёную с чёрным клетку.
– Новину оденешь?! – ахнула Лилька.
– В школу иду.
Артём бережно положил рубашку на кровать.
– В школу, конечно, надоть, – солидно сказал Санька.
Ларька завистливо вздохнул: реви, не реви, всё равно не поможет.
– Вот тепло станет, – улыбнулся ему Артём, – возьмём тебя в кино.
– Ты обтираться будешь? – спросила Лилька. – Я тебе холстинку принесу.
– Давай, – кивнул Артём, расстёгивая и снимая рубашку.
Баня по субботам, как уж заведено, так что он оботрётся мокрой холстиной и наденет новую, праздничную рубашку, а эту завтра опять на работу. Лилька принесла холщовое мокрое с одного конца полотенце. Артём обтёрся до пояса мокрым концом, растёрся насухо другим, пальцами растеребил кудри и, тряхнув головой, уложил их, надел новую рубашку, застегнул манжеты и аккуратно заправил её.
– Какой ты красивый, Тёма, – сказала Лилька.
Совсем как мамка той зимой… Артём снова тряхнул головой.
– Ладно, вроде деда пришёл.
Войдя в горницу, дед положил на кровать свёрток, оглядел Артёма и кивнул.
– Хорошо.
– Да? – обрадовался Артём. – Я подумал, школа всё-таки.
– И правильно. Нечего оборванцем ходить. А ну, малышня, обедать щас будем.
Когда с писком и гомоном младшие вылетели из горницы, Артём подошёл к деду и тихо спросил:
– У нас деньги ещё есть?
– Есть, – дед зорко посмотрел на него. – Много надо? На что?
– Не знаю. Учиться буду, книги будут нужны, тетради. Лильке с Санькой тоже, слышал ведь, и альбомы ещё, карандаши…
– Учитесь, – твёрдо ответил дед. – На это деньги найдём. Я тоже похожу, потолкаюсь. Найду подработку.
Артём опустил глаза. Он не знал, как спросить о бабке, а знать надо.
– Чего купил?
– Белья прикупил малышне. Придут проверять, так чтоб сменка лишняя была.
Артём кивнул. Тогда в Комитете, выдавая им пособие, сказали о проверке, что придут посмотрят, и если по-глупому пособие протратили или – упаси Бог – пропили…
– Деда, Тёма, – влез в горницу Ларька, – обедать.
Проходя мимо Ларьки, дед потрепал его по вихрастой голове. И Ларька расплылся в щербатой улыбке.
Обедали все вместе за одним столом из общей миски. Первая ложка деда, вторая Артёма – они мужики, добытчики, кормильцы, третья бабки, а потом уже Лилька, Санька и Ларька. Густые горячие щи, каша намаслена. Без мяса, правда, ну так и день будний. Бабка властно хозяйничала за столом, но – Артём за этим следил – никого не обделяла, масло ровно намазано. А что Санька по затылку получил, так за дело – не колобродь ложкой по миске, со своего края бери. После каши пили отвар из сушёной ягоды.
– Ну, всё, спасибо за хлеб-соль, – встал дед, а за ним полезли из-за стола и остальные. – Давай, Тёмка, не след опаздывать. Ты, Лилька, бабке помоги, а нам с Санькой во дворе работа.
Все и так знали, кому что и как делать, но положено, чтоб по слову старшего – здесь говорят: старшака – всё делалось.
Артём быстро оделся и, уже взявшись за ручку двери, обернулся.
– Я не знаю, когда буду.
– Как следует учись, – напутствовал его дед. – Савельцевы никогда хуже других не были.
Артём улыбнулся. Вчера дед это же Лильке с Санькой говорил. А ему перед кулачным боем на Масленицу. Тогда он всех вышиб, кто против него стоял. И сегодня… будет не хуже.
К Культурному Центру со всех концов города собирались люди. В основном мужчины и парни, женщин практически не было. С завода, со строек – в Загорье теперь много разного строят, из разных мастерских, из Старого города.
Эркин никак не думал, что их столько окажется. И смотри-ка, цветных много, недавно приехали что ли? Или просто не пересекался раньше? В вестибюле к нему пробился Артём.
– Здорово. Давай вместе, а?
– Привет, – кивнул Эркин. – Не отставай, малец.
Как все, они разделись в гардеробе и стали оглядываться. У стенда со списками и расписанием клубилась плотная – не протолкаться – толпа. Кто-то, спотыкаясь и явно перевирая, читал фамилии, ещё кто-то, перекрикивая, пытался разобраться в расписании.
Эркин решил не лезть в эту кучу и подождать. Должен же появиться кто-то знающий и объяснить, кому и куда идти.
– Привет, – подошёл к нему Тим, свысока оглядел стоящего рядом Артёма. – Долго эта неразбериха ещё будет?
– Не знаю, – пожал плечами Эркин.
В учительской тоже стоял шум.
– Ну как их развести, там же неграмотных полно.
– Да, у расписания не протолкаться.
– И никто ничего не понимает.
– Да перекличку устроить, – сказала Полина Степановна. – И по классам развести. Кто у нас самый командир? – она улыбнулась. – Мне-то их не перекричать.
Джинни робко улыбнулась. Вчера у неё всё прошло очень хорошо. Но вчера были дети, а сегодня… и в самом главном своём страхе она никому не могла признаться. Там… там цветные, рабы, да, бывшие, но их-то как учить?
Но уже встал Мирон Трофимович, в честь первого дня в парадном костюме-тройке с орденами.
– Время. Общей переклички делать не будем, проведём по классам. Неграмотных к Полине Степановне, потом на английский. С незаконченным средним ко мне, потом на историю. А с начальным к Галине Сергеевне, потом на биологию. Аристарх Владимирович, так?
– У меня всё готово.
– Да, по расписанию.
– На первый день четыре урока вполне достаточно.
– Собираемся после четвёртого?
– Да, конечно.
И под этот вполне рабочий шум Мирон Трофимович пошёл к двери. Джинни перевела дыхание. Её уроки – третий и четвёртый, она пока посидит, ещё раз всё просмотрит, приготовит…
– Ничего, девонька, – сидевшая рядом с ней Полина Степановна похлопала её по руке. – Ученики они всегда ученики, сколько бы лет им ни было.
И Джинни улыбнулась ей.
Появление Мирона Трофимовича вызвало сначала шум, а потом тишину. Зычным «командирским» голосом он сказал, не зачитывая списков, кому куда идти. И вся толпа дружно повалила по коридору в отведённые для взрослых комнаты.
Тим, Эркин и Артём шли вместе.
– Ты же грамотный? – удивился Эркин.
– Слышал же, – неохотно ответил Тим. – Класс «В», кто в школе не учился.
– Верно, – кивнул Эркин.
Толпа редела. Больше всего народу оказалось в «Б», кто только четыре года проучился. И что там, что в «А» для не закончивших школу, ни одного цветного, только белые.
Рассаживались неуверенно, искоса настороженно поглядывая друг на друга. Тим сел в дальнем углу, прикрывая спину, и чтобы видеть и дверь, и окна. Эркин сел у окна за второй стол, и Артём рядом с ним. Невысокий мулат, ещё двое негров со стройки… Класс потихоньку заполнялся.
Оглушительно, заставив многих вздрогнуть, зазвенел звонок, открылась дверь, и вошла невысокая седая женщина в сером пуховом платке на плечах. Чем-то она напомнила Эркину Бабу Фиму, и, когда, сев за стол, стоявший отдельно впереди, лицом к ним, она поздоровалась, он улыбнулся ей.
– Здравствуйте, давайте знакомиться. Меня зовут Полина Степановна. А как вас зовут, я сейчас узнаю.
Она раскрыла большую – Эркин не понял – то ли книгу, то ли тетрадь, которую принесла с собой.
– Кого я назову, пусть встанет и скажет, что он умеет и где учился. Хорошо?
Неуверенные кивки, многие понурились. Неужели испугались? Полина Степановна зорко оглядывала класс. Или стесняются своей неграмотности? Ну ничего, это даже к лучшему, будут старательнее учиться.
– Андреев Павел.
Встал угловатый, не старше Артёма, белобрысый парень.
– Это я. Я буквы знаю, мне в угоне показали, ну, и читаю чуть-чуть.
– Хорошо, садись. Аржанов Николай.
Смуглый, похожий на трёхкровку, мужчина встал.
– Я ничего не знаю.
И неожиданное, удивившее всех:
– Хорошо, садись.
Аржанов неуверенно сел. Полина Степановна улыбнулась, кивнула и сделала пометку в графе «разговорная речь».
Она не спешила – на знакомство и выяснение уровня можно и урок потратить.
– Мороз Эркин.
Встал красивый индеец у окна.
– Я умею читать и писать. Немного, – Эркин замялся, не зная, называть Женю, или нет. – В школе я не учился, меня так научили.
– Хорошо, садись.
Эркин перевёл дыхание и сел, покосился на Артёма.
– Спокойно, малец, – сказал он камерным шёпотом.
Артём улыбнулся в ответ.
– Новиков Антон.
– Я ничего не знаю, – старательно выговаривает русские слова немолодой негр.
И опять:
– Хорошо.
И наконец:
– Савельцев Артём.
Побледнев, Артём встал.
– Я ничего не знаю.
– Хорошо, садись.
Тим молча слушал перекличку. Что же ему сказать? Из цветных только Эркин умеет читать и писать, не побоялся сказать, хотя… а чего тут-то бояться? Нет, лучше не врать.
– Чернов Тимофей.
Тим встал.
– Я умею читать и писать по-английски, – и мгновенно обернувшиеся к нему удивлённые лица цветных. – Русской… грамоты я не знаю.
– Хорошо, садись.
Полина Степановна проставила последний плюс в графе «разговорная речь» и улыбнулась.
– Ну и отлично. Будем учиться.
Она не спрашивала, но они закивали. Да, конечно, они будут учиться, за этим и пришли.
До конца урока Полина Степановна расспрашивала их о доме, работе, семьях, поправляя ударения и падежи, просила повторить сказанное уже правильно, и всё с улыбкой и похвалой. А потом прозвенел звонок, и она сказала, что это перемена, десять минут, а курить в классе нельзя, и ушла.
– Уф-ф! – Андреев встал и вытащил сигареты. – Айда, мужики, покурим.
– И не делал ничего, а устал, – удивлённо сказал молодой мулат, откликнувшийся на фамилию Кузнецов.
– Это ещё не урок, – Олег Трофимов, единственный в классе, учившийся, как он гордо сказал, аж целых два года, тоже достал сигареты. – Так, беседа. Посмотрим, что дальше будет.
– Посмотрим, – встал и Эркин.
Хотелось потянуться, размять мышцы, но это невозможно, так хоть пройтись. Остальные тоже устали от сидения, и кто не пошёл курить, те просто ходили по классу, разглядывая висящие на стене напротив окон картины – пейзажи времён года. Дверь осталась открытой, и были слышны голоса гуляющих по коридору.
В учительской Полину Степановну сразу встретили общим вопросом:
– Ну как?
– А никак, – Полина Степановна, сверяясь с журналом, отбирала на своём столе книги и надписывала тетради. – По списку двенадцать, разговорным владеют все, в школе учился, но давно, один, грамотных четверо, уровень ещё не смотрела, один ещё грамотен по-английски.
– Кто это? – живо спросила Джинни.
– Чернов.
Полина Степановна собрала тетради и книги в стопку.
– Так, ручки ещё.
– Правильно, сразу и раздать, и начать работать, – подошёл к ней Аристарх Владимирович. – Помочь?
– Спасибо, конечно, ждать да тянуть нечего, нет, не надо, сейчас…
Она подошла к двери и выглянула в коридор.
– Ага, Артём, так?
– Да, – остановился Артём.
– Помоги-ка мне.
– Да, конечно.
Вслед за Полиной Степановной он прошёл в учительскую, настороженно из-под опущенных ресниц оглядываясь по сторонам, и бережно принял на руки стопку книг и тетрадей.
– Ну вот, а теперь отнесём это всё в класс.
Мягкий ласковый голос Полины Степановны и успокаивал, и… нет, Артём слишком хорошо знал, какую боль таит белая ласка, и не доверял ей. А учительская – это вроде надзирательской, так что…
В коридоре он вздохнул свободнее. Обошлось, ни в спину, ни по затылку не ударили. Его появление в классе с ношей вызвало общий шум:
– Ух ты-и!
– Это чегой-то?
– Нам, что ли?
– Подбери губы, так тебе и дадут!
– Вам, вам, – вместе со звонком вошла в класс Полина Степановна. – Садитесь по местам, каждый получит.
Тетрадь, книга, ручка. На тетрадной обложке уже написаны их фамилии. А книги всем разные. Кому букварь, кому «Родная речь», а всем ещё «Прописи». Смешное слово какое.
– А заплатить сколько? – спросил Эркин, разглядывая новенькие блестящие обложки.
Артём испуганно покосился на него. Ну, вот зачем напомнил? Если сейчас платить, так он без денег сегодня, вот влип…
– Когда хочешь что-то сказать или спросить, – спокойно сказала Полина Степановна, – сначала подними руку. Вот так, – она показала. – Понял? – Эркин кивнул. – Вот и хорошо. А за книги платить не надо, вам их на время дали. Когда закончим с ними работать, отдадите, и они уже другим для работы пойдут. А тетрадь и ручка – подарок.
– От Комитета? – спросил Никонов, забыв поднять руку, и тут же сжался в ожидании неминуемого наказания.
Но Полина Степановна только покачала головой и ответила.
– Да, от Комитета. А теперь давайте читать. Кто самый смелый? Мороз, ты, может, начнёшь?
Эркин кивнул. Деваться некуда, сам признался, что умеет. Так что… Он открыл книгу, перелистнул первую страницу, где повторялась обложка.
– Да, – кивнула Полина Степановна. – С этой страницы и читай.
– Осень, – медленно начал Эркин. – Наступила осень. Пожелтели листья. Птицы улетают на юг.
Он читал медленно, боясь ошибиться. Дав ему прочитать несколько фраз, Полина Степановна попросила продолжить Андреева.
– У меня так не получится, – буркнул тот, но ослушаться не посмел.
Читал он, спотыкаясь и перевирая слова. Но похвалили и его. И продолжил Иванов, кряжистый, явно недавно бритый наголо парень. Читал он чуть лучше, застревая только на длинных словах. Последним читал Трофимов. В принципе, он справился, но тоже хуже, чем Эркин. Артём незаметно ткнул Эркина локтем в бок, знай, дескать, наших. Эркин с улыбкой кивнул. А Полина Степановна уже спрашивала всех, кто что понял из прочитанного. Хвалила она всех, и отвечали ей уже наперебой.
А потом Эркин и Олег переписывали в тетради маленькое стихотворение, что после рассказа, Андреев и Иванов писали буквы в «Прописях», а остальным Полина Степановн показывала и объясняла по букварю первые буквы.
К концу урока все смогли прочитать свои первые слова, а писавшие справились и со своей работой, и Полина Степановна взяла у них тетради посмотреть. Похвалила, сказав, что для первого дня очень даже неплохо, и вернула. У Эркина в двух местах красным были исправлены перевранные буквы, и, оказывается, он ни одной запятой не поставил. Забыл про них. Густо покраснев, Эркин спросил:
– Переписать, да?
Женя всегда заставляла его переписывать ошибки.
– Правильно, – кивнула Полина Степановна и стала объяснять, кто что должен сделать дома к пятнице. Следующий урок в пятницу. Принести учебники, прописи и тетради.
– Всё ясно?
Они дружно закивали. И прозвенел звонок.
Когда Полина Степановна вышла, все дружно достали сигареты и повалили в коридор. Не так покурить, как размяться и вообще… кто бы думал, что учиться так тяжело… ага, сидел на месте, а спина мокрая… Вокруг тоже обсуждали свои уроки и учителей.
Обсуждали и в учительской.
– Не так страшно.
– Да, я ожидала худшего.
– Но с разноуровневыми тяжело работать.
– К осени сформируем нормальные классы.
– Представляешь, говорит, что закончил пять классов, а знания… не выше третьего. Половина таблицу умножения не помнят.
– Свободно читает практически один.
Джинни в который раз перекладывала и подравнивала стопку учебников и тетрадей. Полина Степановна, сидя за своим столом, с улыбкой наблюдала за ней.
Эркин пошевелил плечами, отклеивая прилипшую к лопаткам ткань рубашки. Занимаясь с Женей, он так не уставал. Как же он так ошибся при переписке, стыдоба, что и говорить. Стоявший рядом с ним Артём шевелил пальцами, разминая кисти.
– Думаешь, потом легче будет?
– Не знаю, – пожал плечами Эркин и усмехнулся. – Посмотрим.
– Говорят, английская грамота сложнее, – пыхнул дымом Карпов, молодой голубоглазый мулат.
– Про русский тоже говорили, что его выучить нельзя, – возразил Никонов, перемешивая русские и английские слова.
Эркин кивнул.
– А здорово тебя выучили, – с лёгкой завистью сказал ему Андреев. – Лучше всех читал.
– И ошибок насажал, – невесело улыбнулся Эркин. – Ладно, пошли.
Чувство времени и здесь не подвело его. Они как раз вошли в класс и рассаживались, когда зазвенел звонок.
– Да, Олег, а ты чего вскакиваешь? – Спросил Павлов, один из негров со стройки.
За Трофимова ответил Тим.
– Положено так, когда учитель входит.
– Да-а? – удивился кто-то.
Эркин нахмурился, припоминая, как это было в питомнике, но в класс уже входила в обнимку со стопкой учебников Джинни, и он встал вместе со всеми.
– Здравствуйте, – весело улыбнулась она и продолжила по-английски: – Садитесь пожалуйста. Давайте знакомиться, меня зовут Дженнифер Джонс, я буду учить вас английскому языку.
Её весёлый щебечущий голос стягивал у Эркина ознобом кожу на лопатках. Страшным усилием он сдерживал себя, стараясь помнить, где он и кто он. Напряглись и остальные цветные. В открытую смотрели на Джинни только трое, все белые, а остальные сидели, опустив глаза. И когда называли их имена, вставали и отвечали на вопросы, глядя на свой стол. Джинни чувствовала это напряжение, появившееся и растущее отчуждение между собой и классом и не могла понять его причины. Почему это, откуда, что она делает не так?
И вдруг…
– Прошу прощения, – Тим поднял руку. – Могу я задать вопрос?
– Да, конечно, – растерянно улыбнулась Джинни.
Тим встал и выпрямился во весь свой рост.
– Ещё раз прошу прощения, но… мы должны говорить вам «мэм»?
Джинни медленно, начиная понимать, покачала головой.
– Нет, можете называть меня по имени.
По классу прошёл лёгкий неопределённый шум. Тим, кивнув, сел.
– Могу ли я, – спросила теперь Джинни, – обращаться к вам так же просто по имени?
В ответ смущённые улыбки и кивки.
– Хорошо, – уже свободно улыбнулась Джинни. – тогда продолжим.
Недоразумение благополучно разрешилось, но Эркин продолжал хмуриться. Да, Тим – молодец всё на свои места поставил, а он… он ведь знает Джинни, мисс Дженнифер Джонс, знает её мать, они их соседи, всё всегда было нормально, и на беженском новоселье он у них был, так чего же, что не так? Он слушал объяснения Джинни, послушно открывал книгу, даже успевал удивиться, что многие буквы совсем как русские, а читаются по-другому. А думал о другом. Чего он боится? Почему страх не проходит?
И прозвеневший звонок не вывел его из этого состояния.
– А и впрямь труднее русского, – сказал, закуривая, Павлов.
– Угу, – кивнул Трофимов. – Написано «а», а читай «эй».
– Нет, так буква называется, – поправил его Тим. – А читается по-разному.
– Оно и есть, – Трофимов вздохнул. – Трудно будет.
Эркин слушал, кивал и хотел одного: чтобы всё это кончилось.
Зазвенел звонок, и они вернулись в класс.
Второй урок, к общему удивлению, был легче. Джинни писала на доске короткие слова, а они хором читали их, поправляя друг друга. Тим в своём углу писал заданное ему упражнение на неправильные глаголы. И опять… Эркин делал всё со всеми, как все, но всё то же ощущение тупого страха не оставляло его. Да что с ним такое, чёрт побери?! Ведь дело не в том, что она белая. Он что, первый день на свободе, что ли? В лагере уже и смотрел прямо, и говорил, и знает же он её. В чём же дело?
В конце урока Джинни проверила тетрадь Тима и очень обрадовалась тому, что он справился с заданием без ошибок, потом сказала, кому что делать дома, и поблагодарила класс за работу. Они дружно встали, провожая её, и начали собираться.
– Уф-ф, – Денисов складывал учебники и тетради в обычную матерчатую сумку, – ты смотри, как круто.
– Учёба, – Тим аккуратно уложил книги и застегнул офицерскую сумку на длинном ремне, – учёба и есть. Не легче работы.
– Да уж! – засмеялся Трофимов. – А в пятницу шесть уроков будет. Вот где попашем.
– Попашем, – кивнул Эркин.
На улице было темно, под ногами визжал по-зимнему снег. Артём сразу простился и убежал в Старый город. Туда же свернули жившие, оказывается, в соседних проулках Андреев и Иванов. Новиков и Павлов – негры со стройки – жили в строительном общежитии и тоже быстро простились. Остальные шли вместе. Шли молча, переживая, пересиливая странную непривычную усталость.
– Да, – вздохнул, наконец, Аржанов, – теперь по пятницам пива не попьёшь.
– Точно, – не удержался от улыбки Эркин.
Засмеялись и остальные.
– Да уж…
– Компанию ломать придётся…
– Ну, это уж как объяснишь…
Отстал Аржанов, живший с женой в меблирашках, весной они собирались ставить свой дом, а пока и так перебиться можно, и деньги для стройки и обустройства как раз придержать. Постепенно отделились и остальные. Тим и Эркин шли теперь вдвоём.
– Тебя кто учил? – спросил вдруг Тим.
– Русскому? – уточнил Эркин и улыбнулся. – Жена. Женя.
– Повезло, – хмыкнул Тим. – А меня хозяин. Отметки плетью ставили.
– Понятно, – кивнул Эркин. – Питомниковая школа известна.
Тим покосился на него и промолчал.
В учительской стоял общий весёлый шум. Джинни, прижимая к пылающим щекам ладони, в который раз рассказывала, как всё было, и пыталась объяснить, почему так важно, будут её называть «мэм» или нет. Но и у остальных, у каждого было что рассказать. Наконец разобрались, сверили все списки, поздравили друг друга с самым трудным днём…
– Завтра дошкольники…
– Ну, это уже элементарно…
– Хотя тоже возможны нюансы…
– Ну, что вы, с сегодняшним несравнимо.
– Да, конечно, у взрослых своя специфика.
– А у неграмотных…
– Там ещё и с языком проблемы.
– Разговорной речью, конечно, все владеют, но уровень…
– А в начальном…
– Да, одни репатрианты.
– Ну, правильно, вы вспомните, когда у нас ввели обязательное начальное? И когда был полный охват установлен. Даже с незаконченным средним теперь редкость.
– Заявляют один класс, а знания, как минимум, на два класса меньше.
– Да, но это не обман, а самообман.
– Помнят, что учились, но уже не помнят, чему выучились.
– Знания фрагментарны.
– Вы рассчитывали на систематичность? Завидую вашему оптимизму.
– Да, это было бы уже слишком…
И наконец решили идти по домам. Завтра тоже будет день.
На улице Джинни вдохнула холодный воздух и рассмеялась над своими сегодняшними страхами.
Артём шёл быстро, не из страха перед опозданием, а просто… просто тело требовало движения, и было легко, и не хотелось ни с кем говорить. Он потому и убежал от всех, хотя уже знал, что не один из Старого города, но сейчас в одиночку на тёмной улице, он сам с собой. «Жизнь полосатая, полоса хорошая, полоса плохая», – говорила мамка и добавляла, что будет и у них хорошая полоса. Неужели он добрался до этой полосы? У него есть семья, дом, хорошая, по силам, необидная и с хорошим заработком работа, и он теперь учится. Надо будет сумку для учебников купить, и ещё две тетради, в линейку, это не очень дорого, пустяшные траты. Неужели всё теперь будет хорошо? Как обещала мама, мама…
…Шершавые ладони скользят по его лицу и телу, обтирая влажной тканью. Впервые его трогают вот так, без боли и насмешки.
– Полегчало, сынок?
Это он сынок? Это его так назвали?! Он с трудом поднимает веки. Круглая от повязанного платка голова, огромные, кажущиеся тёмными глаза.
– Д-да, – выдавливает он и, уже не помня ничего от боли: – Кто вы?
– Ты спи, – не отвечают ему. – Сейчас укрою тебя, поспи, вот так…
…Артём, не меняя шага, сгрёб с углового столба чьего-то забора снежную верхушку, протёр снегом горящее, как тогда, лицо. Дед потом как-то рассказывал, что они нашли его в брошенном имении, в сарае, горящим, в беспамятстве.
– Ты ещё долго не узнавал никого, – вспоминал дед. – Всё спрашивал, кто мы, боялся всех, плакал, – и, вздохнув, заканчивал: – Страшное дело тиф этот, иные до смерти сгорают. Хорошо, что оклемался.
И он кивал, соглашаясь. Начал говорить что-то одно – этого уже и держись. Правду он только Морозу рискнул сказать, но тот сам спальник, всё понимает. А для всех других… Для всех он – дедов внук, нагулянный сынок покойной дочери, что по молодости наглупила, да и понеслась по всем кочкам, вот и непохож на остальных, видно, в ту бабку пошёл, тоже огневая была, а мамка, Лизавета, жена дедова сына, приняла брошенного мальчишку, со своими растила, так что все четверо они – дедовы внуки, кровиночки его. А что Ларьку они опять же в брошенном имении подобрали, осипшего от крика и плача и чуть не задохнувшегося в холодном подвале, как ещё не замёрз там, так этого никому и знать не нужно, а Ларька мал был, ничего тогдашнего не помнит, а Сенька и Танька вместе с мамкой в тифу сгорели, слабыми были, не оклемались, так что…
Мокрое лицо стягивал мороз, и Артём вытер его варежкой. Как на них смотрела та, в Комитете, когда дед рассказывал их историю, многословно, с повторами, бестолково, чтоб запутать, чтоб не полезли выяснять, что там и как было, смотрела так, будто всё насквозь видела, но обошлось. Записали, документы выдали, так что теперь всё хорошо. Лишь бы теперь бабка между дедом и ними не вклинилась.