– Она такое слово «нельзя» хоть раз от тебя слышала? – он молча мотнул головой. – Ты пойми, ведь не в конфетах этих дурацких дело, а в том, что она решила, что ей с тобой всё позволено. Она безнаказанности учится. И учишь её этому ты. Тем, что всё ей спускаешь. Не надо, Эркин. Чего ты хочешь? Чтоб из неё белая леди получилась?
Он вздрогнул и поднял голову.
– Белая леди? – переспросил он со странной интонацией и затряс головой. – Нет, нет, Женя, что ты. Это… – он запнулся, лицо его стало испуганным, он зябко передёрнул плечами.
– Вот видишь. А делаешь. Всё для нее, всё, как она хочет. Она и думает только о себе. Нельзя так.
– Я… – он судорожно сглотнул, – я не думал об этом, совсем не думал. Это же… я дурак, Женя, я же видел… в имении. Их учили нас бить… я не думал, что и это… что так…
– Пойми же, – но видя его расстроенное лицо, Женя не договорила. Похоже, он понял. – Ну ладно, – она подошла, мягко отобрала у него измятое полотенце, расправила и повесила на верёвку. – Ладно, всё будет хорошо. Идём ужинать.
Он кивнул, послушно повернулся и вздрогнул. И только тут Женя увидела Алису. Насупившись, гневно сведя брови, Алиса стояла в дверях, глядя на них. Когда она вошла и что успела услышать? И как поняла услышанное?
Видно, что-то услышала и поняла. За ужином Алиса была необычно тихая, сосредоточенная и на конфету Эркина смотреть избегала. Эркин тоже напряжённо думал о чём-то своём.
Женя решила отвлечь его и спросила.
– Ну, как сегодня?
– Хорошо, работа лёгкая, а заплатили много, – ответил он без особого воодушевления, мимолётно улыбнулся какому-то воспоминанию и опять уткнулся в тарелку.
И тут дёрнуло Женю за язык.
– Знаешь, я давно хотела тебе рассказать, – он поднял голову, повернулся к ней. – Мне ещё в День Матери сказали и сегодня… У нас в городе, оказывается, Палас работает. Одна какая-то, имя мне не говорили, так вот, она разыскала бывших спальников и теперь принимает заказы. Прямо на дом ходят…
Она не договорила: так изменилось лицо Эркина.
– Ты… – он побледнел, губы у него тряслись, мешая говорить, – ты думаешь, я так… я этим работаю…
Он резким толчком выбросил себя из-за стола, опрокинув стул, метнулся на кухню.
– Мам, а чего он? – подала голос Алиса.
Женя опомнилась и кинулась следом.
Она перехватила его уже на лестнице, втащила обратно.
– Ну, ты что? Что с тобой? Ну, куда ты…
Он рванулся раз, другой и затих, подчиняясь её рукам.
– Ну, нельзя так. Ну, ты смотри, Алису испугал.
Она усадила его на табуретку, он скорчился, закусил кулак, заткнул им себе рот. Женя погладила его по голове, он стряхнул её руку. Но она уже села рядом, обняла его.
– Ну, ну, не надо, Эркин, успокойся. Никто ничего не думает, что ты. Я же знаю… ну не надо, успокойся.
Он покорно затихал, опустил кулак на колени. Женя взяла его руку, погладила отпечатавшиеся на смуглой коже следы зубов.
– Ну, смотри, еще бы чуть и до крови. Давай обмой холодной водой, а то заплывёт всё, болеть будет.
Она заставила его встать, подойти к рукомойнику и обмыть кисть. Он вздохнул, словно просыпаясь. Дрожь уже утихла, но он по-прежнему отворачивался от Жени.
– Идём, идём, чай пить будем. И не доел ты. Идём, Эркин.
Он поднял на неё измученные глаза.
– Ты… ты веришь мне, что я…
– Верю, – перебила она его. – Я же знаю тебя, Эркин. Мне и в голову не пришло… о чём ты подумал, что ты.
Алиса ждала их за столом. Женя усадила его, села сама. Он взял ложку, посмотрел на тарелку, будто впервые её видел, и через силу начал есть. Алиса смотрела на него, на мать, сосредоточенно хмурилась, но ни о чем не спрашивала. И Женя сделала вид, что ничего не случилось. Ну, совсем ничего.
И вторую свою обычную чашку Эркин пил молча, упрямо глядя перед собой остановившимися глазами. Допив, не поворачиваясь, пряча лицо, то ли спросил, то ли сказал.
– Я спать пойду…
– Конечно, – кивнула Женя, собирая посуду.
Он устало, тяжело опираясь о стол, встал, ссутулившись, побрёл в кладовку и тщательно закрыл за собой дверь.
Женя быстро, стараясь не шуметь, перемыла посуду, приготовила всё на завтра. Как его… ударило. Но она же действительно ничего такого и в голове не держала… Она сокрушенно вздохнула. И что за жизнь такая? Ведь только что всё было хорошо. Пойти утешить его, объяснить… Нет, она чувствует – нельзя. Нельзя ей сейчас заходить к нему. Он должен сам, один… Она, не додумав, не доведя мысль до конца, устало легла и сразу заснула, как провалилась.
Эркин лежал неподвижно, затаив дыхание, и только когда еле слышно скрипнула кровать и он понял, что Женя легла, позволил себе распустить мышцы, повернулся набок и укутался в одеяло. Надо спать. Но он никак не мог улечься. Тело словно стало чужим, непослушным. Как ни ляжет – всё неудобно. Ну… ну, что произошло? Женя рассказала ему об этой суке… Стоп! Он сел в постели, сбросив одеяло. Как же он сразу не догадался. Это же та самая сука, беляшка намазанная. Так… так вот зачем… «И для мерина найдется работа». Ах ты, сука… Он задохнулся ругательствами. Ах ты… вот для чего тебе спальники? Уцелевшие бедолаги, другого заработка нет, а она скажет слово, и их затопчут, размажут. Но… но он никого не встречал… Так они и не показываются в Цветном, их же там сразу раскроют, и всё, конец.
Он лёг, натянул одеяло. Даже холодно чего-то стало. Палас с выездом. Его так дважды возили. Один раз в паре с негром, сработать они сработали, но даже имён друг у друга не спросили. Сначала по очереди, с отдыхом, а потом вместе. Ну почему это дерьмо лезет ему в голову?! Сколько можно? Ну, неужели это ему на всю жизнь?! Надо спать. Сука, гадина… Как мулат сказал? «Просись обратно». Так что, опять всё сначала…
…В коридоре распределителя ровный смутный гул голосов. Затихает при его приближении к камерам и нарастает за его спиной. И только щелчки языком – сигнал тревоги да шёпот: «…спальник, спальник…» Да, он в форме спальника, ему не дали переодеться. Дубинка надзирателя касается спины между лопатками, не подгоняет, а только указывает направление.
– Стой.
Он останавливается, косясь на соседние камеры. И там, и там работяги. Стоят, держась за решётку. Куда ни сунут, конец один. Отбиться будет тяжело. Их много. Надзиратель ржёт и тычет его в спину.
– Вперёд.
Надзирателей уже двое. Его гонят по коридорам, и надзирателей всё больше. Хохочут. Что они задумали? Им забава, ему… Да что об этом? Господская забава – боль рабская. Впереди камера. Торцевая. Её видно из обычных камер. Пустая вроде. Надзиратель откатывает дверь, и он вдруг слышит страшное.
– Поединок.
Поединок. Двое в одной камере. И выйдет оттуда только один. Надзиратели дождутся конца, и победитель получит пайку. Или нового противника. Как уж белякам захочется. До сих пор его это миновало. Но, видно, его черед.
– Вперёд. Пошёл.
Дубинка больно вталкивает его в камеру, за спиной лязгает дверь. И тут он видит, что пол камеры в свежих красных пятнах. Он не первый здесь. А в дальнем углу победитель. В полосатой одежде лагерника. Ему дали противником лагерника?! Это же конец! Даже один на один он не устоит против лагерника. Тот же белый. Трепали, что лагерники теряют расу, но всё равно. И вон тот какой рослый. Костлявый. Видно по тому, как висит одежда. Из рукавов торчат мощные костлявые кулаки. Лагерник стоит у стены, отдыхает после боя? Надзиратели притихли, ждут начала. Не оглядываясь, он чувствует их напряжённое радостное внимание. Спальник и лагерник миром не разойдутся. Лагерник поднимает обритую наголо голову, и он видит бледное лицо, с засохшей полоской крови в углу рта… Это Андрей!
– Нет!!..
…Эркин сел, очумело огляделся в темноте. Это же сон. Этого не было… Не ставили его на поединок. Спальников берегли, на поединок только старых, которым двадцать пять и всё равно уже в выбраковку, таких не жалко, а он молодой был, в самой силе… Нет, не было же этого.
Он встал и почему-то долго не мог найти дверь, натыкался то на стену, то на стеллаж. Вышел на кухню и долго пил холодную, пахнущую жестью воду. Пил прямо из ковша, захлебываясь и обливаясь, Холодная струйка ползла по груди и животу.
Нет, не было этого. Сон. Но если… если всё обратно… Нет, по второму кругу он не пойдёт. Пусть убивают.
Эркин подошёл к окну, аккуратно отогнул край шторы и вдохнул свежий ночной воздух. Фу, приснится же такое. Он подумал и осторожно убрал шторы. Пусть… а то душно очень. Надо поспать. Но чего-то страшно. Вдруг опять… приснится. И разозлился сам на себя. Какого чёрта! Надо выспаться, а то будешь ползать завтра… А надо работать, зарабатывать деньги. И что бы эти сволочи ни делали, ему надо выдержать, не дать загнать себя в Овраг…
Эркин вернулся в кладовку, прикрыл дверь. На ощупь нашёл и перевернул подушку, лёг. Поёрзал, укладываясь поудобнее… Надо спать. Полночи осталось, а может и меньше… Надо спать…
Женя только-только встала и вышла на кухню, когда Эркин уже разжёг плиту и отрезал себе на дорогу хлеба.
– Чай пить не будешь?
Эркин молча мотнул головой в ответ. Женя двигалась медленно и, казалось, ещё спала. И он задержался в дверях, не в силах отвести от неё глаз. Она, по-прежнему медленно, сонно, подошла к нему и обняла, прижалась щекой к его груди. Он обхватил её, зарылся лицом в её тёплые, мягкие и тоже сонные волосы.
Женя мягко высвободилась, подняла голову и поцеловала его в угол рта, рядом со шрамом.
– Будь осторожен, Эркин. Пожалуйста.
Её глаза сонно блестели, и он поцеловал эти глаза. Молча, потому что горло вдруг перехватила судорога. Женя обняла его за шею, запустила пальцы в пряди на затылке. Он ещё раз поцеловал её. И она отпустила его.
И когда Эркин бежал по утренним улицам к станции, он уже не думал о ночных страхах, о сне. Он впервые в своей жизни кричал во сне и просыпался от своего крика. Но это было ночью. А сейчас утренняя влажная от росы пыль мягко ложится под ноги, под пружинящие подошвы кроссовок, и тело легко и послушно. На станции всегда есть работа. Тяжёлая, грязная, от которой вечером ломит тело и ноют мышцы, и платят за неё мало, но она есть. И значит, каждое утро он будет приходить сюда, к этим воротам, проходить мимо поигрывающих дубинками полицейских, опустив глаза книзу, и кружить среди вагонов и штабелей, искать работу. И работать. А в полдень, как все, покупать какие-то жареные непонятно с чем пирожки у тощей Мамми Эмми и пить «кофе с устатку» из жестяной кружки, а если не повезло с работой, то просто пить воду из крана и пережидать жару в тени под вагоном или каким-нибудь штабелем, и снова работать до сумерек, до темноты…
Очередная работа была обычной. Мешки из вагонов на склад. Три вагона. Десять кредиток на рыло. Не жирно. Но и работы им с Андреем на полдня. Андрей подтаскивает мешки к двери и мягко подаёт ему на спину. А он уже носит и сваливает. Вчера они так таскали ящики, и Андрей ухитрился разбередить рубцы. Эркин поглядел, как Андрей кривится от боли на каждом мешке, и на третьем или четвертом не выдержал. Затащил Андрея в вагон и потребовал показать спину.
– Охренел? – немедленно взъярился Андрей.
– Заткнись. Липнет?
– Липнет, сволочь, – вздохнул Андрей.
– Будешь подавать.
– Сдохнешь один.
– Подавай аккуратно, без броска, – попросил Эркин, вылезая из вагона.
Андрей опускает мешки умело, так что они ложатся на всю спину без перекоса, не придавливая.
– Давай.
– Бери. Пошёл?
– Пошёл.
Выходя в очередной раз со склада, Эркин увидел с десяток белых. Двоих он точно видел не раз в городе, вроде ещё один был тогда перед Балом на лестнице… А накласть ему на них всех… Но на всякий случай он отступил назад и встал за косяком двери. Встали гады как раз на дороге ему. Странно, но Андрея в вагоне не видно. Ну, сволочи, встали и треплются. А у них работа стоит.
– Ну что ж, станцию пока трогать не надо.
– Да, здесь их можно оставить.
– И в городе оставьте. Иначе будет трудно с поводами. Но держите у дна. Пресс не снимайте.
– Мы понимаем.
– А, в целом, неплохо. И раздельные магазины… неплохо. Там посмотрим.
– И что вы занялись персоналиями… что ж, это перспективно. Но не форсируйте, работайте аккуратно.
– Хорошо.
– И этот Палас самодельный… весьма, весьма перспективно.
– Мы рассчитываем…
– Не говорите раньше времени.
– Я думаю, нам не стоит здесь задерживаться.
– Да, разумеется.
Эркин не слышал их разговора, да особо и не прислушивался. Убедившись, что беляки умотали, он подбежал к вагону.
Ни приготовленного мешка, ни Андрея. Что еще случилось? Он заглянул в тёмную глубину вагона.
– Андрей, ты где?
Ответило только прерывистое, будто человек плакал, дыхание. На мгновение Эркину стало страшно. Он залез в вагон, огляделся. С трудом увидел забившуюся в угол скорчившуюся фигуру.
– Ты что? Андрей?
– Ушли… они?
Хриплый не похожий на обычный шёпот, и страх, страх, от которого самого затрясло.
– Убрались.
– Посмотри.
Эркин вернулся к двери, выглянул на залитые солнцем пути и вернулся к Андрею.
– Точно, убрались.
Андрей встал, шагнул к Эркину и зашептал прямо в ухо.
– Я… узнал. Одного. Мы его Белой Смертью звали. Как он приедет, так пол-лагеря под пули идёт. И тогда… Нас стреляли когда, он там был. И командовал, я видел, – и уже прежним тихим отчетливым шёпотом. – Я побоялся по-лагерному свистеть. Извести остальных.
– Ладно. Ты только подтаскивай поближе. Дальше я сам.
Эркин выглянул из вагона, выпрыгнул и тихо крикнул Андрею.
– Чисто. Давай.
Пока Андрей волок к двери очередной мешок, Эркин углядел одного из вездесущих мальчишек, подозвал.
– Беляков тут видел?
– Ага.
– Смотри, где они, и сигналь, – Эркин щёлкнул языком.
Коричневое личико вытянулось, глаза наполнились страхом.
– Ага, – прошептал мальчишка.
– Пошёл.
Это относилось и к Андрею, и к мальчишке. И они поняли. Мальчишка исчез, а Андрей, стараясь не высовываться, подал на спину Эркина мешок.
Эркин бегом носил мешки, косясь по сторонам. Чудится ему, или впрямь на станции стало тише? Если так, значит, Белая Смерть ещё здесь, но сигнал дошёл. Кто же из них?.. Это не городской, иначе бы раньше столкнулись.
Когда Андрей подавал очередной мешок, из-под колёс вывернулся мальчишка, щёлкнул языком.
– Сюда идут.
И тут же исчез. Эркин метнулся в вагон к Андрею. На этот раз беляки шли близко, и удалось разобрать.
– В целом неплохо. Так и продолжайте.
– Мы стараемся…
– И собирайте материал. Всё пригодится.
– Конечно. Вот сюда, пожалуйста.
– Да, здесь у вас порядок. Посмотрим сейчас город.
Голоса удалялись, становились неразборчивыми. Пронзительно свистнул паровоз, заглушая всё вокруг. Эркин подобрался к двери, осторожно выглянул.
– Всё, убрались.
И повернулся к Андрею.
Белое бескровное лицо словно светилось в вагонном сумраке. Андрей стоял, привалившись к стене вагона, и, когда Эркин подошёл к нему, не заметил этого. Эркин тронул его за плечо.
– Который из них?
Андрей беззвучно пошевелил губами. Эркин заглянул в его лицо и схватил за рубашку на груди, тряхнул, ударил спиной о стену так, что у того безвольно мотнулась голова.
– Очнись, ну! Андрей!! Ты что, помираешь, что ли?! – тряхнул ещё раз.
И чуть не плача от бессилия, с размаху ударил Андрея. Открытой ладонью, по лицу. Андрей дёрнулся от удара и, чтобы не упасть, ухватился за него. Всхлипнув, перевёл дыхание. Эркин подождал, пока он отдышится, и повторил вопрос.
– Который из них?
– Высокий, с сединой. Он… он и в лагере… оглядит и «в целом неплохо, так и продолжайте». Я как услышал…
Андрей несколько раз шумно вздохнул и отодвинулся от Эркина, попробовал улыбнуться.
– Здорово труханул… Ты уж того…
– Ты тоже… Треснул я тебя…
– Ничего… Зубы целы…
– Ладно, – Эркин прислушался. Донёсся еле слышный свист. – Всё, точно убрались. Давай работать.
– Давай. Теперь ты подавай.
– Сиди. Ты ещё вон… белый весь.
Из-за этого они управились с мешками не к полудню, а позже, да ещё в самую жару пришлось работать. Стервец пузатый, что нанял, подгонять явился. Срочно ему. Ругался, торчал над душой. Хорошо хоть заплатил, как уговаривались.
У крана уже никого не было. Андрей как сел, так и лёг у шпал, отмахнулся от девчонки с кофе. И есть не стал. Эркин сел рядом, вытащил принесённый из дома хлеб.
– А кофе?
Он мотнул головой. Второго заработка сегодня не светит, надо приберечь деньги.
– Кофе с устатку хорошо, – не отставала девчонка.
– Вали отсюда, – отмахнулся от неё Эркин.
Она фыркнула, огляделась, но видя, что поить больше некого, ушла с братишкой.
Эркин дожевал и подошёл к крану попить. Андрей перевернулся на живот, положил голову на руки, полежал так и сел рывком.
– Пошли отсюда.
– Куда? – Эркин ещё раз подставил под кран спину и выпрямился.
– К чёрту, к дьяволу! – Андрей бешено выругался, подошел к крану, умылся.
Теперь они стояли рядом, будто из-за воды спорили.
– Валить отсюда надо. За Белой Смертью одни трупы навалом. Второй раз…
– Куда? – повторил Эркин. – Где по-другому? Скажи, я поеду. Ну?
– Ч-чёрт, он как приехал, так уехал. А после него всегда такое начиналось… Хоть бы на время свалить. Переждать. Залечь и не светиться.
– Залечь и не светиться, – повторил за ним Эркин. – Хорошо бы. А жрать что будем? У меня запасов нет.
– А у меня откуда? Только я одно знаю. Когда шерстят, затаись и пережди. В облаву главное на глаза не попасться.
– Это и я знаю. Они в город поехали, значит, и там…
– А я про что?!
– Ладно.
Эркин накинул рубашку.
– Пошли, может, и найдём ещё чего.
Они до сумерек болтались на станции, но ни найти, ни подвалить не удалось. Андрей уже и не ругался. Через пролом они ушли в город.
– Завтра что, пятница?
– Угу. Попробуем на рынок?
– Думаешь, пофартит?
– Чего?
– Фарт, удача.
– А, понял! Посмотрим. На конец недели, может, и с дровами кто, или починкой займутся…
– На починку пленных берут, – Андрей зло сплюнул. – Ты смотри, как появились они, так мне инструмент, скажи, и носить незачем.
– Посмотрим, – повторил Эркин. – На станции-то только погрузка.
– И то верно. С собой не возьму только. Если что, сбегаю.
– Идёт.
Домой Эркин пришёл в темноте. Опять чудились шаги, и он кружил, убегая от невидимой опасности. От страха противно сосало под ложечкой, даже подташнивало. Дома он выложил на комод засаленные рваные бумажки, заставил себя умыться и переодеться: Женя уже накрыла к ужину. Есть не хотелось. Да и не принёс он столько, чтобы ему такую тарелку наваливали. Но под взглядом Жени ел, нехотя, не чувствуя вкуса.
– Устал?
– Да, – ухватился он за её слова. – Очень.
И разве это не правда, когда ему даже сидеть трудно и словно сила какая пригибает его к столу. Он медленно, с усилием поднимает глаза. Алиса обгрызает пряник, пытается сделать звёздочку. Женя ломает сушку. У неё что-то не получается. Эркин протянул руку, взял у неё сушку, сжал в кулаке и высыпал перед Женей мелкие кусочки и крошки. Женя смеётся.
– Спасибо.
– А мне? – вдруг спрашивает Алиса.
Он уже зажимает в кулаке вторую сушку, но поднимает виновато на Женю глаза. Женя улыбается с грустной насмешкой.
– И себе, – говорит Алиса, хитро щуря глаза.
Женя смеётся. И он ломает Алисе сушку и берет себе.
И хотя он по-прежнему молчит, это уже другое молчание.
И спать Эркин пошёл уже спокойно, и страх не туманил голову. Осталась только усталость тела. Не страшная, привычная, с которой знаешь, как справляться.
Перегон в отдельную книгу?
Рынок в пятницу живёт предчувствием субботних покупок. В воскресенье все спят, ходят в церковь и гости. Словом, отдыхают. В пятницу платят зарплату. Всем, кто на постоянной работе. И в субботу они закупают на неделю. Так что в субботу подноска, а в пятницу разгрузка.
Они крутились на рынке, как посоленные. Парной работы не было, бегали каждый сам по себе. Мелочёвка. И плата мелочная. Да еще Эркин сцепился с одной крикухой. Уговорились на деньги, а как он все её корзины и мешки перекидал, суёт ему сигареты.
Эркин заложил руки за спину, потупился и на все её вопли бубнил одно:
– Уговор на полторы кредитки, мэм.
Толпа хохотала, и тут кто-то крикнул, что доплатит, если он ей всё обратно выкинет.
– Да, сэр, – сразу откликнулся Эркин. – Как скажете, сэр.
Столпившиеся вокруг беляки злорадно заржали, крикуха взвыла и расплатилась.
– Спасибо, мэм, – спрятал Эркин деньги. – К вашим услугам, мэм.
Больше в этом ряду не было работы, и он повернул было в другой ряд, но его остановили. Тот, что обещал приплатить, если он крикуху с рынка вывезет.
– А ругаться ты не умеешь.
Эркин промолчал, и беляк, оглядывая окружающих и приглашая их к веселью, продолжал.
– Так умеешь или нет?
– Умею, сэр, – нехотя ответил Эркин.
– Слушай, индеец, плачу… кредитку плачу, нет, две, – он даже деньги достал и помахал ими перед носом Эркина, – если ты покажешь, как по-индейски ругаются. Ну?
Эркин угрюмо молчал. Их обступили кольцом, и отступать ему было некуда.
– Ну? Три плачу. Пять! Выругаешь?
Эркин вскинул на мгновение глаза.
– Вас, сэр?
Беляк застыл с открытым ртом. Первой визгливо залилась крикуха.
– Ну, обнаглел! – беляк под хохот зрителей прятал деньги. – Ну, обнаглел краснорожий.
Но кольцо было уже не тугим, и Эркин сумел удрать, прежде чем беляк решил, как же ответить на это.
Ряда через два Эркин огляделся и успокоился. Вроде, отцепились. Обошлось. А могли и побить. Белые всё могут.
Когда ударила жара и рынок притих, он пошёл к рабскому торгу. И издали увидел толпу. В центре белый. Одет… так одевался Грегори, когда бычков гоняли. Поодаль ещё белый, верхом, и три лошади в поводу, и одет так же. Эркин нашёл в толпе Андрея, подошёл к нему. Андрей мрачно курил, часто и зло затягиваясь.
– Чего тут?
– Нанимает.
– Ну и чего?
– А ты сам поговори, – Андрей сплюнул крохотный окурок. – Видишь, не идёт никто.
Эркин протолкался поближе к белому.
– Ну, так как? – попыхивал тот сигаретой. – Мне работники нужны, а не шваль подзаборная.
Белому отвечали угрюмым малоразборчивым ворчанием.
– А что за работа, сэр? – не выдержал Эркин.
Белый скользнул по нему глазами, ни на чём, вроде, не задержавшись.
– Со скотиной, – ответил, наконец, белый. – Бычков пасти.
– И большое стадо, сэр? – осторожно спросил Эркин.
– Ты на коне-то усидишь? – в голосе белого откровенная насмешка.
– Да, сэр, – твёрдо ответил Эркин.
– Ну-у? Фредди, – окликнул белый верхового.
Тот спешился и отошёл, придерживая трёх других лошадей.
– Валяй, – белый кивком указал Эркину на лошадь.
– Да, сэр.
Эркин спокойно подошел к коню, подобрал поводья. Конь всхрапнул, попятился. Эркин, успокаивая, похлопал его по шее, зашёл сбоку. Конь, прижимая уши, попытался развернуться, но Эркин уже ухватился и, быстро подтянувшись, взлетел в седло. Уже сидя, нащупал ногами стремена. Чуть не по росту они ему, но сойдёт. Конь крутился на месте, дёргал поводья. Если взбрыкнёт, не усидеть. Эркин рывком осадил его и тут же послал вперёд, сильно ударив пятками. Шарахнулась врассыпную глазевшая толпа. Только белый остался стоять. Эркин каким-то чудом пронёсся мимо, не задев его, развернул коня. Тот заплясал, задёргался. Был бы простор, он бы просто посылал вперёд, пока не успокоится и не признает, а тут… Эркин снова осадил его. Конь встал на дыбы и тут же, с силой ударив в землю передними копытами, взбрыкнул. «Скинул, сволочь», – успел подумать Эркин, летя через голову коня. Поводья он не выпустил и шагов шесть волочился за бешено брыкающимся конем по земле, пока не встал на ноги и не перехватил коня под уздцы. Тот снова рванулся вверх, но Эркин повис на уздечке и заставил его всё-таки встать ровно. Эркин похлопал его по шее. Конь косил на него фиолетовым глазом, прижимал уши, но уже стоял. Эркин снова зашёл сбоку, взялся за луку седла.
– Хватит, – вдруг сказал белый. – Фредди, забери Дьявола.
Подошёл Фредди, забрал у Эркина поводья, окинув его каким-то странным взглядом.
– Пойдёт, – белый как-то незаметно оказался рядом. – Где научился?
– Скотником был, сэр, в имении, – Эркин старался говорить ровно, не выдавая сбившегося дыхания. – Гонял на бойню с выпасом.
– Пойдёт, – повторил белый. – Мне это и нужно. Еда, курево, всё, что нужно – моё. Ещё деньгами.
– Нас двое, сэр, – спокойно ответил Эркин.
Краем глаза он заметил подошедшего Андрея. Подошли было ещё, но белый скользнул по ним невидящим взглядом, и они поняли, отвалили. А на Андрея посмотрел с интересом, но говорил только с Эркином.
– До пожухлой травы. Плата общая и ещё с головы, когда пригоните. Ну?
– Треть сейчас, сэр, – тихо и очень твёрдо сказал Эркин.
Белый усмехнулся.
– На что тебе столько? Пропьёшь ведь.
Эркин опустил ресницы, уставился на сапоги белого, запылённые крепкие сапоги для верховой езды.
– Так. Ну, а сколько остального нужно, индеец? Что я вам дать должен?
– Четыре лошади, – начал было Эркин, но его тут же перебили.
– Зачем четыре?
– Две верховых, одна вьючная, одна подменная, сэр.
– Ладно, вижу, что знаешь. В плате не обижу.
Белый вытащил бумажник, достал сотенные, но тут же убрал их и вытащил пачку четвертных.
– Завтра в пять здесь, и сразу уезжаем.
– Да, сэр.
– Так, держи, – белый отсчитал двадцать четвертных кредиток и с усмешкой протянул их Эркину. – Дальше сами делите. Всё, что нужно, сразу берите, гонять в город не получится.
– Да, сэр.
– Всё.
Белый повернулся к ним спиной и ушёл. За ним Фредди с лошадьми. Эркин переглянулся с Андреем и засунул пачку за пазуху. Андрей зорко огляделся по сторонам. Жара, никого нет.
– Ты… ты что, рехнулся?
Эркин твёрдо поглядел ему в глаза.
– До осени нас в городе не будет, понимаешь?
– Это я понимаю, да я ж верхом сроду не сидел.
– Выучишься. Я за два дня научился. Ты за неделю.
– Это почему я за неделю? – вдруг обиделся Андрей.
– Я ж тебя бить не буду, – усмехнулся Эркин. – Меня плетью учили. Пошли, прикроешь меня.
Они отошли к развалинам рабского торга. Андрей заслонял его, пока Эркин ощупью, не вытаскивая наружу пачку, делил деньги.
– Ну?
– По десять получается. Держи.
– С ума сойти сколько.
– Ага.
Эркин запрятал деньги и, уже не так таясь, пересчитал мелочь.
– Пошли на барахолку.
– Зачем?
– Мешки нужны. Заплечные, знаешь?
– А то.
– И еще мелочь всякая. Чтоб до осени хватило. И не клянчить… До осени…
Андрей покосился на странно отвердевшее лицо Эркина и промолчал.
– Пошли, пока шакальё не пронюхало.
При падении Эркин сильно порвал тенниску и ушиб правое плечо, но ему было сейчас не до этого.
– Ящик не бери. Лишняя тяжесть. Есть где оставить?
– Найду, – буркнул Андрей. – Какая муха тебя укусила?
– Сам говорил. Залечь и не светиться. Вот и заляжем. Это на три месяца, не меньше, – и снова Андрея удивило странное выражение, промелькнувшее по его лицу на этих словах.
– Нанялись? – окликнул их Одноухий.
– Нанялись, – ответил Эркин. – До осени нас не будет.
– Ну, еды вам.
– И тебе.
На цветной барахолке надо держать ухо востро. Трусы из-под штанов снимут, а ты и не заметишь. Но их не тронули. Только Нолл попался по дороге.
– Такую работу обмыть надо.
– Вернёмся, обмоем, – ответил Эркин.
Но Андрей вытащил из кармана десятку.
– Держи.
– Много даёшь.
– На всех.
Андрей сказал громко, и Ноллу теперь придётся поделиться. Он ухмыльнулся.
– Ладно. Без вас, что ли?
– В пять уезжаем. Не успеем проспаться, – усмехнулся Эркин.
А когда Нолл растворился в толпе, бросил Андрею.
– С меня пятёрка.
– Ты…
– Заткнись.
Эркина словно несла какая-то сила. На отвердевшем лице ходили желваки, глаза прицельно сощурены…
– Много просишь, мамми. Не стоит это дерьмо столько.
– Какое дерьмо? Ты что несёшь, краснорожий? Смотри получше.
– Смотрел. Сбавь вдвое.
– Смотри ещё!
– Вижу. Втрое сбавь, мамми. Я деньгами плачу.
Таким Андрей Эркина еще не видел. Но знал, что, когда человек пошёл вот так, напролом, лучше на дороге не стоять.
Жара ещё только начинала спадать, когда Эркин пришёл домой. Алиса увидела его из окна и побежала вниз, чтобы открыть ему. Эркин забросил покупки в кладовку, выложил на комод деньги и пошёл в сарай. Щепать лучину.
Три месяца. Без Жени. Без её рук, её голоса… Но пока его нет в городе, она в безопасности. Её не тронут. Белая Смерть не заметит её. Если он не будет маячить где-то рядом. Так о чём ещё говорить? Когда шерстят, надо переждать. Хрен его достанешь из стада. А достанут, так только его. И не на глазах у Жени, если что. Эркин надколол очередное полено и одним ударом развалил его на более тонкие. Так, лучины он нащепал на полгода. До осени хватит. Теперь ещё тонких полешек. Печку не топить, а на плиту…
Игравшая во дворе Алиса то и дело подбегала, заглядывала в сарай, где ворочал поленьями Эркин, и снова убегала.
Наконец, он оглядел свою работу. До осени хватит. Должно хватить. Разложил инструменты и вышел во двор. Он не переоделся, и рваная тенниска болталась на его мокро блестящих от пота плечах. Теперь воду. Воды побольше. До осени ему не натаскать, но пусть хоть на завтра ей хватит.
Он таскал воду, как заведённый, размеренным не меняющимся шагом. И выражение мрачной решимости на его лице исключало всякую попытку не то что заговорить, даже просто стать у него на дороге.
С тем же выражением он, закончив с водой, разжёг плиту и стал собирать вещи. Алиса поднялась за ним и теперь молча, стоя в дверях кухни, следила, как он укладывается.
Рубашки… все надо, тенниска разорвалась сильно, поползла. К завтрашнему не заделать. Ладно, обойдётся. Поедет в рябой. Клетчатая, тёмная… Майки… не надо. Трусы… К ощущению поддетых под штаны трусов он так и не привык. И надевал их только из-за Жени, и чтобы, если придётся скинуть штаны, не оказаться голым. Вообще-то… всё же прикрытие, мало ли что. Значит, берёт все три смены. Носки… пусть лежат. И кроссовки не нужны. Верхом без сапог нельзя. Всего ничего сидел и оббил лодыжки о стремена. Портянки… это обязательно. Три пары. Одна на нём, одна сохнет, одна сменная. Полотенце. Штаны?.. Нужна сменка. Куртка. Спать у костра придётся, так и осенью уже прохладно, и в дождь. Шапку тоже. Так, что же остаётся? Майки, носки, кроссовки.
Эркин усмехнулся, оглядывая вещи. Много набирается. Пожалуй… клетчатую рубашку и трусы, одну пару оставить. И джинсы. Чтоб было во что переодеться, когда вернётся. Повертел коробочку с помазком и бритвой. Ну, это ему не нужно. Как лежала, так пусть и лежит. Подарок всё-таки. От доктора. Откуда тому знать, что… Стоп, нечего об этом.
Он собрал и отнёс в кладовку то, что решил оставить, и начал укладывать в мешок отобранное.
Тут пришла Женя. И так и застыла в дверях, непонимающе глядя на разложенные на столе и табуретке его вещи и на него, сосредоточенно укладывающего мешок. Эркин как раз взял тряпку с вколотой в неё иголкой и намотанными на углы нитками, свернул в тугой аккуратный комок и, почувствовав взгляд Жени, поднял голову и повернулся к ней. И Женя увидела его лицо, отвердевшие плотно сжатые губы, вздутые от напряжения желваки, мрачно блестящие глаза.