Тетрадь тридцать пятая
Алабама
Графство Дурбан
Спрингфилд
Центральный военный госпиталь
После дождей наступили ясные и тёплые не по-осеннему дни. Красная и жёлтая листва, ещё ярко-зелёная трава сделали госпитальный сад очень нарядным. Ларри читал об этом, но впервые сам даже не понял, а почувствовал, что же это такое – прогулка в осеннем саду. Между обедом и ужином все, кто мог ходить, кому разрешали врачи, уходили в сад. И можно даже не разговаривать, молча идти рядом – уже хорошо.
Чаще всего он ходил с Майклом. Это получилось как-то, само собой. Никлас быстро уставал и уходил в свою палату, а Миша… Ну, у Миши были свои компании из русских солдат и офицеров. Пару раз он ходил с Мишей. Нет, отнеслись к нему очень хорошо, переводили ему разговоры, но… они говорили о войне, о России, и он всё равно очень мало понимал, разговоры о женщинах его смущали. А один раз вышло совсем нехорошо. Они все стояли на лестничной площадке. Все курили, и ему тоже дали сигарету. Увидела женщина-врач и… накричала на них. Особенно на Мишу. Что Миша привёл – она даже сказала: «притащил» – его в курилку, а у него слабые лёгкие. Больше он старался Мишу не подставлять. Хоть и не по его вине так получилось, а всё равно – неприятно. А с Майклом – хорошо. Майкл и сам рассказывает очень просто и понятно, и слушает хорошо. И никогда не настаивает на продолжении рассказа. И сам иногда, рассказывая, останавливается, улыбается и говорит:
– А дальше не стоит. Это уже неинтересно.
И Ларри понимающе кивает. У каждого своя жизнь, своя боль и свои тайны. Не зовут туда, так и не лезь.
И сегодня всё было, как всегда. По привычному госпитальному порядку. После обеда Ларри пошёл к себе в палату, разделся и лёг под одеяло. Не спал, а так… подрёмывал без снов. Майкл дал ему газету с кроссвордом, на тумбочке лежит взятая в библиотеке книга, но читать не хочется. Ему очень-очень давно не было так хорошо и спокойно. И дело не в сытости, не в тёплой и мягкой постели, ведь нет. Он не дворовой работяга, что только здесь впервые вилку в руки взял и всю жизнь спал вповалку на общих нарах. Нет, он-то ведь жил уже… по-человечески…
…Это были его вторые или третьи торги. Ему исполнилось двенадцать, он сильно вырос, и хозяйка сочла его слишком большим для работы по дому. И отправила сюда. Он стоял в общем ряду, на голову выше однолеток, стоял, как положено: руки за спиной, голова поднята, а глаза опущены. Но он длинный и потому то и дело сталкивался взглядом с белыми, получая за это щипки по рёбрам. Его всё время щупали, заставляли приседать или показывать мускулы, смотрели, но не покупали.
– Длинный, а силы нет. Такой прожрёт больше, чем наработает.
Вчера он весь день так простоял. И заработал от надзирателя пару оплеух и обещание порки. За то, что стоит столбом и не продаёт себя. Не больно, не особо больно, но… он не додумал, потому что перед ним остановились двое. Джентльмен и леди. Чем-то похожие друг на друга. Они не щупали его, не заставляли приседать, а только смотрели и разговаривали между собой.
– Ну что, как тебе этот?
– Ну, Рут, давай ещё посмотрим. Серьёзную покупку с налёта не делают.
– Ты будешь перебирать до вечера, Сол, но он не хуже других.
– Ты плохой коммерсант, Рут, мы должны найти лучшее. Посмотрим ещё.
Когда они отошли, надзиратель подбодрил его дубинкой, чтоб стоял не развалившись, а подтянуто, и сказал другому:
– Жиды, а белых корчат. Смотреть противно.
– И до них доберёмся, – хмыкнул другой.
А он обрадовался, что эти двое его не купили, отошли. Он и раньше слышал, что жиды очень злые и жадные, морят голодом и мучают почём зря. И прежняя хозяйка если что, пугала его тем, что попадёшь, мол, к жидам, там узнаешь… Она не договаривала, что он узнает, и это было самым страшным. Но они – он стал следить за ними глазами – обойдя весь детский ярус, вернулись и купили его. И даже надзиратель, давший ему, как положено на выходе, рубашку и ботинки, сказал:
– Ну, этого жиды быстро заездят.
А они сделали вид, что ничего не слышали, не возразили…
…Ларри посмотрел в окно. Солнце и ветра нет. Надо пойти походить. Ему сказали, что он должен много ходить, нагружать лёгкие.
Он встал, надел пижаму. Его одежда теперь висела у него в палате в углу на вешалке, но пользовался он пока только сапогами и курткой. Вот когда в город разрешат выходить, тогда другое дело. А сейчас он как все.
Проходя по коридору, он, как всегда, отвернулся от пятого бокса. Давно, в самые первые дни – да, как раз Фредди и Джонатан приезжали – он так же, проходя мимо, встретился глазами с лежащим там белым юношей и сидящей у его кровати белой леди и ощутил их взгляды как удар. И стал с тех пор отворачиваться. Зачем ему неприятности?
Майкла он нашёл сидящим на скамейке у круглой, покрытой хризантемами клумбы.
– Здравствуйте, сэр, – Ларри осторожно сел рядом, ну, не совсем рядом, а вполоборота и на краешке.
– Добрый день, – улыбнулся Михаил Аркадьевич. – Всё в порядке?
– Да, сэр, спасибо. А у вас?
– Письмо от дочки получил.
– Поздравляю, сэр. У неё всё в порядке?
– В принципе, да, – Михаил Аркадьевич легко встал. – Давай походим?
– С удовольствием, сэр, – вскочил на ноги Ларри.
Он помнил, как Майкл однажды рассказывал о своей семье. Что когда его жена умерла, он был на войне, всех родственников тоже разметало войной, и он с дочерью едва не потеряли друг друга.
– Пишет, что решила на следующий год идти в медицинский, – неспешно рассказывал Михаил Аркадьевич. – Всё-таки выбрала медицину.
– Вы… были против, сэр? – осторожно спросил Ларри.
– Как тебе сказать, Ларри, – Михаил Аркадьевич задумчиво, как-то неопределённо повёл плечами. – Я хотел и хочу ей счастья, но каждый понимает его по-своему.
Ларри кивнул.
– Да, сэр.
Михаил Аркадьевич искоса посмотрел на него.
– Ты шёл с каким-то вопросом, Ларри, так?
– Да, сэр.
– Так спрашивай, – улыбнулся Михаил Аркадьевич.
– Почему белые так ненавидят друг друга, сэр?
На него посмотрели с таким удивлением, что Ларри решил говорить всё:
– Вот, сэр, ну, почему белые так не любят евреев? Они же тоже белые. С русскими была война, и о русских говорили, что они, простите, сэр, не настоящие белые. Но русские были против Империи, и я всё понимаю. А евреев за что? Прошу прощения за дерзость, сэр, но то, что рассказывают о евреях, что они злые, жадные, что хотят всё захватить, это всё неправда, сэр.
– Я знаю это, – кивнул Михаил Аркадьевич. – Конечно, это неправда.
– Да, сэр, – обрадовался Ларри. – Но… но тогда почему так, сэр?
Михаил Аркадьевич покачал головой.
– Никогда не думал, что мне придётся отвечать на такой вопрос. Даже не знаю, Ларри, с чего начать. Понимаешь, ненависть вообще трудно объяснить.
– Но, сэр, простите, но… но я ненавидел одного… человека. Он уже умер, сэр, умер нелёгкой смертью, и я радовался этому так, будто сам это видел, и всё равно я его ненавижу.
– И можешь объяснить? – Михаил Аркадьевич смотрел на Ларри с мягкой необидной улыбкой.
– Да, сэр, – твёрдо ответил Ларри…
…Серый пасмурный день тянулся нескончаемо долго. С тех пор, как не стало работы в мастерской, все дни невыносимо долгие. Всю домашнюю работу он делал по привычке быстро, и времени оставалось много. Теперь он читал в кабинете. Хозяин сказал ему, чтобы он не носил книги в свою комнату. Энни после смерти сэра Сола сильно сдала, почти всё время разговаривала сама с собой, забывала, что где лежит, так что он теперь и готовил, и стирал, и убирал. И всё равно времени было слишком много.
– Ларри! – тихий, но непривычно резкий голос хозяина хлестнул его.
Он вскочил на ноги, едва не выронив книгу. Хозяин стоял у окна, сбоку, чуть приоткрыв штору. Он сам так обычно подсматривал за улицей. Но хозяину-то так зачем?
– Да, сэр.
– Поставь книгу на место и убери за собой.
Хозяин никогда не запрещал ему читать, а после того случая с эскизом он сам уже за собой следил. Что-то случилось? Он быстро поставил книгу в шкаф – это был «Фауст» Гёте – прикрыл дверцу и поставил на место стул.
– А теперь… теперь иди в подвал и принеси угля и дров для камина в гостиной.
– Да, сэр, – пробормотал, окончательно перестав что-либо понимать.
Он в таких указаниях уже лет десять как не нуждался. И время ещё раннее, камин разжигают позже. Но раз надо…
– Ларри, – голос хозяина остановил его у двери, а затем и сам хозяин быстро подошёл к нему. – Тебя купили недавно, зовут… Длинным, что здесь и где, ещё не знаешь. Совсем недавно, понял? А теперь беги, быстро.
Он кивнул и, выскакивая за дверь, услышал, или ему почудился вздох облегчения за спиной:
– Ну, вот и всё.
Он пробежал в кухню, быстро скинул домашнюю обувь, натянул ботинки, схватил ведро для угля. Энни, не замечая его, всё убеждала мисси Рут не сердить Старую мисси и причесаться, не ходить такой распустёхой, что белой леди совсем неприлично, ведь мисси Рут скоро шесть лет, она уже большая. Он открыл дверь на «чёрную» лестницу, поднял стопор замка и побежал вниз, в подвал. И чуть не налетел на белого. В форме…
…– Солдата?
– Нет, сэр. Это была не армейская форма, другая, – Ларри невольно понизил голос. – СБ, сэр.
Михаил Аркадьевич удивлённо покачал головой.
– Надо же. Это что, так было заведено?
– Что вы, сэр, никогда такого не было. Я даже испугаться не успел…
…Удар в живот бросил его на ступеньки.
– Куда, скотина черномазая?
– За углём послали… масса, – с трудом выдохнул он, удачно вспомнив обычное обращение к белому.
И новый удар, уже ногой.
– Встать! Пошёл!
Он покорно побрёл обратно.
– Живее, черномазый! Ну! Где хозяин? Здесь?
Его втолкнули в кухню. Энни на полу, кровь… Энни… зачем? В квартире рябит от мундиров. Они везде… ломают… крушат… зачем? Его гонят пинками через комнаты с угольным ведёрком в руке… Кабинет… сейф, оба сейфа настежь… хозяин в кресле…
– А это чучело откуда?
– Шёл в подвал. Говорит, послали за углём.
– Это идея! Проверь подвал…
…– Они ни о чём не спрашивали меня. Просто били.
Майкл смотрит внимательно и даже сочувственно. Ларри подёргал ворот рубашки.
– Извините, сэр. Я… я очень испугался. Хозяину надели наручники и привязали к креслу. И этот… он курил и гасил сигареты о его лицо, сэр. Я, когда увидел это, я… – Ларри замолчал не в силах справиться с прыгающими губами.
– Я понимаю, – мягко сказал Михаил Аркадьевич. – Это его ты так ненавидишь?
– Да, сэр, – голос Ларри обрёл твёрдость. – Меня сбили с ног, нет, я сам упал, чтобы меньше били, и лежал. И всё слышал. Я знаю: когда допрашивают, то бьют. Так всегда делают, чтобы говорили. Но этот… он делал это… для удовольствия. И ещё… Он сказал…
…– Газеты тоже ошибаются. Сколько у тебя внуков, старик?
– Шестеро, милорд.
– Однако и плодятся жиды. Никак за вами не поспеешь. Так вот, двое из них живы. Пока. Будешь паинькой, встретитесь. Нет, они в лагерь пойдут. Знаешь, что это? Ну вот. А теперь по порядку…
…– Понимаете, сэр, это был обман. Их всех уже убили, давно. И хозяин знал об этом. Даже я, даже Энни знала. А этот…
Ларри оборвал себя, и какое-то время они шли молча.
– Понимаете, сэр, – заговорил опять Ларри. – Хозяин отвечал, а он всё равно… Бил его, оскорблял, издевался. Он требовал ценности, ну, камни и вещи. Но после смерти сэра Сола, это сын хозяина, его убили, вместе со всеми, со всей семьёй, тогда хозяин продал и магазин, и заказов больше не брал, а что оставалось, он продавал у себя в кабинете. И этот… требовал, чтобы ему назвали, куда что ушло, кто покупал. Хозяин отвечал, а он всё равно… Я зажмурился, но я же слышал…
…– Вы закончили?
– Да, майор.
– Я тоже. А теперь, старик, немного позабавимся.
Отвратительный запах горящего мяса и страшный захлёбывающийся крик. Или это он сам кричит? И удар по голове, бросающий его в темноту…
…– Я понимаю, Ларри. Пережить такое…
– Да, сэр, спасибо. Я только потом сообразил. Хозяин им отвечал, чтобы меня не стали спрашивать. И меня только побили немного и бросили. А хозяина этот замучил. И Энни они забили. Она была уже старая.
– А этого, главного у них, ты запомнил? Ну, как его звали?
– Да, сэр. Другие называли его майором, майором Нэтти, а перед тем, как убить хозяина, я не знаю зачем, он назвал себя. Натаниел Йорк. Я хорошо запомнил, сэр.
– Майор Натаниел Йорк, – задумчиво повторил Михаил Аркадьевич.
– Да, сэр. Я сколько жить буду, буду его помнить. И ненавидеть, – Ларри перевёл дыхание.
Они шли по дальней, тянущейся вдоль забора аллее. Ларри, успокоившись, осторожно поглядел на собеседника. Всё-таки… он впервые так говорил с белым и о белых. Как ещё на это посмотрят?
– А потом что было?
– Ничего особенного, сэр. Приехала полиция, и нас, меня и Энни, забрали, отвезли в распределитель. Энни там добили и уже оттуда в Овраг. А меня продали с торгов. Меня никто ни о чём не спрашивал.
– А полиция? Кто её вызвал?
– Не знаю, сэр. Я без сознания был. Меня водой облили, я голову поднял, – Ларри неловко улыбнулся. – Смотрю, полицейские. Хозяин на полу лежит, его простынёй накрыли. И из тех, в форме СБ, никого, только этот.
– Йорк?!
– Да, сэр. Меня хотели ему отдать, а он сказал, чтобы меня отправили на торги. Как выморочное бесхозное имущество. Вот и всё, – вздохнул Ларри.
– Его точно убили?
– Да, сэр, – Ларри радостно улыбнулся. – Он не стал бы обманывать меня.
– Это тот, кто сказал тебе о смерти Йорка? Ты доверяешь ему?
– Во всём, сэр. И про нелёгкую смерть тоже он сказал. Я очень обрадовался, – Ларри счастливо рассмеялся и тут же виновато посмотрел на собеседника. – Простите, сэр, вам, наверное, обидно слушать такое про белого.
– Нет, Ларри, – Михаил Аркадьевич покачал головой и очень убеждённо, подчёркивая каждое слово, сказал: – Сволочей надо уничтожать. Надо.
– Да, сэр, – Ларри улыбнулся уже совсем свободно. – Знаете, вот это было три года назад, да нет, уже четыре, за три года до Свободы, да ещё уже год, ну вот, я каждую ночь хозяина видел. Придёт, лицо в крови, в ожогах, смотрит на меня, – Ларри зябко передёрнул плечами. – А что я могу? Раб, в рабском бараке заперт. Где я этого Йорка найду? Да и увижу если, то что я могу? А он смотрит на меня. То ли плачет, то ли это глаза у него вытекают. Ему этот… Йорк что-то с глазами сделал, я видел. Ну, я рвусь к нему, чтоб… чтоб развязать, кровь вытереть. А не могу. Как… сам связанный, а верёвок нет. Ну, а тут, когда сказали мне, я пришёл к себе в выгородку, лёг, думаю: придёт хозяин, скажу ему. А он, когда пришёл, я смотрю, он уже знает. Лицо опять чистое, ну, как до всего этого. И заговорил он со мной. Впервые. Сказал: «Спи, Ларри, ты устал, отдыхай. Я тоже пойду отдыхать», – и ушёл. Я ничего ему не сказал, он сам всё понял. И больше он не приходил ко мне, сэр.
Михаил Аркадьевич кивнул.
– Успокоился, значит.
– Да, сэр.
Они уже подходили к задним воротам. Здесь аллея заканчивалась, и они повернули обратно. Какое-то время шли молча. Ларри, выговорившись, повеселел и шёл совсем не сутулясь, как делал обычно, чтобы не возвышаться над белым, и глубоко, как велела леди-доктор, мерно дышал. Чтобы лёгкие как следует работали. А Михаил Аркадьевич искоса поглядывал на Ларри и еле заметно улыбался. И Ларри опять заговорил сам:
– Я у хозяина пятнадцать лет прожил, плохо мне не было. Всё, что я умею, всему там научился. И никто меня там никогда ничем не обидел. И Энни рассказывала, а она ещё молодых господ нянчила, что всегда так было. И не жадные они совсем, еды всегда вволю было. И за что? Ведь их всех убили. Сначала мисси Рут и сэра Дэвида, и их детей. Потом сэра Соломона, и его жену, и детей. И тоже убивали… с мучениями. Я видел в газетах… что с ними сделали. И с другими тоже. Все ненавидят евреев. Но за что, сэр?
Михаил Аркадьевич не ждал, что Ларри вернётся к тому, с чего начался этот разговор.
– Ну, начнём с того, Ларри, что не все.
Помедлив, Ларри кивнул.
– Да, я сказал неправильно, сэр, прошу прощения. Но всё-таки, почему?
– Это долгая история, Ларри. Я попробую.
– Если это не затруднит вас, сэр.
Михаил Аркадьевич кивнул. Разговор долгий, но не самый трудный. Ларри готов слушать. Он сам не знает, не подозревает, какую цепь замкнул своим рассказом. Но это обдумаем потом. А сейчас надо отвечать.
Графство Эйр
Округ Гатрингс
Джексонвилл
Эркин вышел из дома ещё в темноте. Воду и дрова он заготовил с вечера, а перед выходом разжёг плиту и поставил чайник. Жене не придётся долго возиться. Что ж, вроде они всё продумали, должно же им повезти. У Андрея прошло тип-топ, может, и у них обойдётся.
Эркин быстро шёл по тёмным пустынным улицам. Нужно выбраться из города на шоссе до света, незачем чтобы его видели. Дело такое, что чем меньше знающих, тем лучше…
…Тогда, после той ночи, он работал один. Одного бы его, конечно, никто не нанял, но он подвалил к ватаге Одноухого, и его приняли за пять сигарет. С ума сойти, конечно. Весной пять сигарет – это полная прописка, а сейчас за подвалку столько, и это он ещё свой, с чужака не меньше бы пачки содрали. И особо с вопросами не лезли.
– А Белёсый где?
– А я что, надзиратель над ним?
– Не залетел случаем?
– Его проблема.
И всё. А вечером, когда они уже уходили, подошёл товарняк, и из него откуда-то вылез Андрей.
– Белёсый?! Ты чего там делал?
– Девку щупал, – быстро ответил Андрей.
– Другого места не нашёл? – хмыкнул Арчи.
– Я не врач, мне кабинет не нужен.
– И чего, весь день? – изумился Чуча, до которого всё доходило слишком медленно.
– А я любознательный, – под общий хохот ответил Андрей. – Может, думаю, чего новенькое найду!
Под этот хохот и подначки они вместе со всеми вышли со станции и незаметно отстали, отвернули в сторону. Он боялся спросить. Рот до ушей у Андрея ещё ничего не значит. На людях Андрей всегда такой, а вот один на один… но Андрей, быстро оглянувшись по сторонам – они стояли в узком закоулке между заборами и внутренние прожекторы давали достаточно света – достал из-под куртки и протянул ему… как маленькую книжечку в твёрдой красной обложке.
– Что это?
– Смотри, – Андрей явно сдерживал себя.
Он раскрыл книжечку. Фотография Андрея, какие-то надписи.
– Что это, Андрей? Я же неграмотный.
– Эркин, – Андрей говорил камерным шёпотом. – Это удостоверение, понимаешь, моё удостоверение. Андрей Фёдорович Мороз, сто первого года рождения.
Он отдал Андрею удостоверение.
– Спрячь и пошли. По дороге расскажешь.
– Ага.
Они шли по вечерним окраинным улицам, и Андрей рассказывал:
– Словом, покрутился я, надыбал одного мужика и расколол. Приходишь, заявляешь, так и так, угнанный, хочу вернуться. И всё. Ни медосмотра, ни чего ещё такого. Я и решил рискнуть. Пошёл. Сидит офицер, вроде того, в Бифпите, помнишь его? – он кивнул. – Ну вот. Я и заявил. Анкету заполнил. Ну, покрутился, конечно. Понимаешь, врать надо, когда по-другому никак. Я сразу сказал, что угнали мальцом, что не помню ничего толком. Он сказал, что неважно, пиши, что помнишь и как помнишь. Ну вот, сфотографировался прямо там же, в комендатуре, получил корочки. И написал заявление на выезд. Русская территория теперь не Империя, так просто не поедешь. Сказали, чтоб через месяц зашёл узнать ответ. Они хотели, чтоб я адрес свой им оставил. Я и говорю, что, дескать, постоянного жилья нет. Ну, он говорит, что ничего, обойдёшься этот месяц? Я сказал, что заеду. Так что, давай.
– Чего давать, Андрей? Ты русский, а я? – Андрей помрачнел, и он сменил тон. – Ладно. Ты здорово это провернул. Чего-нибудь я придумаю.
– Без тебя я не поеду, – очень спокойно сказал Андрей. – Слышишь, Эркин Фёдорович Мороз?
– Слышу, – так же спокойно ответил он. – Да, как со справкой? Сошло?
– Ага. Спросили, почему не через Z написано, ну, я показывал тебе.
– Помню. Ну, а ты что?
– Сказал, что в Империю так писался, чтоб не цеплялись. Сошло.
Он кивнул.
– Я поговорю… Обдумаем, как лучше всё сделать. Спасибо, Андрей.
– Не за что…
…Эркин огляделся. Что ж, у Андрея обошлось. И они с Женей всё продумали.
Эркин перепрыгнул кювет и не спеша пошёл по обочине, прислушиваясь к шумам за спиной. Есть любители давить цветных, чего уж там. И если что, надо успеть упасть в кювет. Зимой он так пару раз спасался. Тогда и привык идти против движения, чтобы успеть заметить угрозу. Но тогда ему было всё равно куда идти. А сейчас… Они с Женей решили, что он доберётся до Гатрингса на попутке, а Женя с Алисой поедут на медленном поезде. Он окажется там раньше, всё разведает, встретит их на вокзале и доведёт до комендатуры, а там… там уж как получится.
Пару раз Эркина обгоняли легковые машины. Он даже головы не поворачивал. Рассчитывать на то, что белый подвезёт индейца в рабской куртке, ну, это совсем дураком надо быть. Сзади нарастал ровный рокот. Эркин оглянулся. Русская военная машина. Грузовик. Ну, пора. Он остановился, повернулся к ней лицом и поднял правую руку. Остановится?
Крякнув тормозами, грузовик остановился в шаге от него. Эркин подбежал к кабине со стороны шофёра. Тот опустил стекло.
– Что?
– Гатрингс, сэр. Комендатура.
Это-то шофёр поймёт? А то показывать знание русского не хочется, а по-английски шофёр явно… ни в зуб ногой. В подтверждение своих слов он показал шофёру пачку сигарет. Понял. Показывает на кузов. Ну, отлично.
– Спасибо, сэр, – сигареты, значит, потом. Тоже отлично.
Эркин подпрыгнул, уцепился за борт, подтянулся и перевалился в кузов. Какие-то мешки, ящики, накрытые брезентом. Грузовик дёрнулся, едва не выкинув его наружу. Эркин быстро сел, ползком нашёл место поудобнее и лёг. Вытащил из кармана рабскую шапку, натянул на голову. Ну вот. Руки в рукава, ноги подтянуть, и всё. Можно подремать…
…Жене идея переезда на Русскую территорию понравилась.
– Какие вы молодцы с Андреем. Отлично придумали.
Алиса уже спала, а они пили чай.
– Да? Ты согласна, Женя?
– Ну да. Возьми печенье. У меня же моя метрика цела. Русская метрика, понимаешь? Так что здесь совсем без проблем.
Он отхлебнул чаю, не отводя глаз от Жени. Разрумянившейся, с блестящими глазами.
– А Алисе новую метрику выпишем. Тоже без проблем. Как моя дочка она со мной. А ты…
– А я что-нибудь придумаю, – он улыбнулся. Он был так доволен, что всё складывается наилучшим образом, что совсем голову потерял. Забыл обо всём. – Я от тебя теперь не отстану, Женя. Я тебе клятву дал.
– Клятву? – удивилась она, подвигая к нему конфеты. – Какую, когда?
– Ну, весной тогда. Вот так, я себя твоей рукой по лицу бил и руку целовал. Я теперь твой раб на клятве. До самой смерти.
Он говорил весело, и внезапно изменившееся лицо Жени даже испугало его. Таким жёстким оно стало.
– Женя, ты что? Женя?!
– Мне не нужен раб, – твёрдо, чётко произнося слова, ответила Женя и повторила по-английски: – I don’t need slave.
Он оцепенел, не понимая, не желая понимать. Женя его гонит? За что?! Она встала, собирая посуду.
– Женя, – он дёрнулся, но не посмел её коснуться. – Что? Что я не так…?
– Ты не понял? Раб мне не нужен. Я и раньше без рабов обходилась, а уж теперь-то… – Женя рывком, как тяжесть, взяла стопку тарелок и пошла на кухню.
Он кинулся следом. Женя мыла тарелки с такой яростью, что ему стало не по себе.
– Женя, – безнадёжно позвал он, – ну… ну, не надо. Ведь всё хорошо было. Я опять буду койку снимать. Ну, не гони меня. Я не уйду, не могу… Ну, не раб… Ну, кто тебе нужен?
– Муж, – ответила Женя, не оборачиваясь. – Мне нужен муж. И Алисе отец.
Он задохнулся, как от удара под дых.
– Женя! – крикнул он шёпотом.
– Что Женя? – она обернулась к нему. – Мы зачем на Русскую территорию собрались?
Мы? Она всё-таки… не совсем гонит. Но муж – это… это же…
– Женя, ты же расу потеряешь, – тихо сказал он.
– А там мне эта раса и не нужна, – отрезала Женя. – Так что, решай сам.
– А что решать? – он вздохнул. – Я уже давно решил. Пока я живой, я с тобой буду, – он вовремя осёкся, не повторив слова о клятве. – Только… как это сделать? Чтобы…
Женя снова взялась за посуду. Ополаскивала, расставляла тарелки на сушке. Он ждал её слов. И только закончив, вылив грязную воду в лохань и вытирая руки, она сказала:
– Как – не проблема. Проблема – что. Что будем делать.
И он решился.
– Я нужен тебе? Я?
– Ты? – Женя решительно тряхнула головой. – Ты – да.
– Я буду с тобой, Женя. Как ты скажешь, так и буду.
– Иди спать, – устало сказала Женя. – Завтра что-нибудь придумаем.
Она стояла перед ним. Обычно на ночь они, ну, хоть обнимутся разок, но сегодня он, понурив голову, побрёл в свою кладовку. И долго не мог заснуть, ворочаясь на перине. Он не то, чтобы не понимал, он не хотел понимать. Они же так хорошо придумали. С этой койкой и вообще… а записаться мужем и женой… это так подставить Женю, что и подумать страшно…
…Эркин осторожно приподнялся на локте, поглядел поверх борта. Нет, вокруг ещё поля, рощи, не город. Можно и дальше лежать. И думать…
…Впервые с весны он боялся идти домой. Как тогда, в первый день после болезни, когда нёс свой первый скудный заработок и боялся, что Женя не впустит его. Пустила. И он впервые в жизни ужинал за столом. Как сейчас понимает, по-семейному. Так и теперь он боялся. Что Женя скажет: «Забирай свои вещи, отдай ключи и уходи», Разговоров о таком он наслушался, да и повидал. В Цветном сходились и расходились часто. Хотя кое-кто как записался зимой на сборных, так и жили. Он открыл калитку, вошёл во двор. Было ещё светло, и он, поднявшись наверх, сбросил в кладовке куртку и в одной рубашке спустился в сарай. Женя была на кухне. Он подколол дров и отнёс наверх две вязанки, для плиты и для печки, нащепал лучины. Женя молчала. Он принёс чистой воды, наполнил бак, вынес лохань с грязной водой. И всё это каждую минуту ожидая тех роковых слов. Но Женя только сказала:
– У меня всё готово. Мой руки и садись.
– Я только сарай закрою, – робко ответил он. – И двери.
– Хорошо.
Женя наконец улыбнулась, и он опрометью кинулся вниз по лестнице. Задвинул засов на калитке, запер сарай, входные двери. И они сели ужинать. Как всегда. Как каждый вечер. И всё было как обычно. Но он знал: Женя уложит Алису, нальёт чаю ему и себе, и начнётся настоящий разговор. Так и было.
– Бери варенье.
– Ага, – он сунул в рот ложку, не чувствуя вкуса.
– Я весь день думала, – Женя улыбнулась. – Я возьму все свои документы, и мы поедем в Гатрингс, в комендатуру, – он кивнул. – Там всё оформим и тоже сразу напишем заявление на выезд.
– Женя, – перебил он её. – Ты русская, с этим просто, а я…
– Так мы же всё решили, – теперь Женя перебила его. – Ты мой муж. Мы одна семья, понимаешь?
Он медленно кивнул. И дальше они обсуждали уже только поездку…
…Грузовик остановился. Эркин привстал, оглядываясь. Что это? А, переезд, поезд пропускаем. Ну что ж, вроде они всё продумали. Теперь уж как получится. Вон уже город виден.
Женя проснулась от осторожных, почти бесшумных шагов Эркина и еле слышного позвякивания на кухне. Было ещё темно, она опять заснула и не слышала, как он ушёл. А второй раз её разбудила Алиса. Было уже светло, и на кухне дребезжала крышка у чайника.
– Мам, а Эрик где?
– По делу ушёл, – Женя металась по кухне и комнате в обычной утренней спешке.
– А он вернётся? – бегала за ней Алиса.
– Конечно, вернётся. Умывайся быстренько.
– Мам, а сегодня выходной?
– Выходной.
– А чего ты спешишь?
Женя рассмеялась.
– Вот позавтракаем, и я всё объясню.
Алиса подозрительно посмотрела на неё, но замолчала.
Накрывая на стол, Женя едва не поставила по привычке прибор Эркина. Он хоть чаю попил? Или отломил себе хлеба и так ушёл? С него ведь станется. Женя вздохнула, убирая его чашку обратно в шкафчик.
– Сегодня у нас будет большая прогулка.
– Да-а? – удивлённо обрадовалась Алиса. – А куда?
– Мы поедем на поезде в большой город. Там погуляем, пообедаем в кафе и вечером вернёмся домой.
Подавленная перспективой поездки на поезде в другой город, Алиса притихла и не мешала ей собираться.
С погодой им, кажется, везёт. Небо чистое, тепло. А то в плохую погоду поездка в Гатрингс выглядела бы неестественной. А так… Она даже, пожалуй, наденет не ботики, а туфли. Свои осенние уличные туфли. Всё-таки они идут в официальное учреждение, комендатуру. Женя ещё раз оглядела одетую и причёсанную Алиску. Всё вроде в порядке. Ну вот, сумочку она ещё с вечера собрала. Деньги… да, ей говорили, что в больших городах всё дороже, так что возьмём ещё сотню. Это всё ещё из летнего запаса. Но если всё сбудется, надо будет поджаться и перестать роскошествовать. Переезд стоит дорого.
– Ну вот, – Женя ещё раз проверила плиту и печку, надела плащ и взяла сумочку. – Пошли.
– Ага! – Алиса соскочила со стула, на котором терпеливо ожидала окончания сборов, и, обгоняя Женю, побежала во двор.
До вокзала они дошли без приключений. Джексонвилл ещё только просыпался, и никто им не встретился. Женя решила ехать в среднем классе. Она помнила военные вокзалы, своё бегство в общей толпе беженцев. Но сейчас всё было по-другому. Тишина, спокойствие и порядок. Правда, и время утреннее, глухое. Они спокойно сели в полупустой поезд. Удобное четырёхместное купе, и они одни. Женя посадила Алису к окну, и та сразу занялась бегущим за стеклом пейзажем. Её восторги и вопросы не мешали Жене думать о своём. Об одном и том же…
…Очередная вечерняя «разговорная» чашка.
– Женя, – Эркин подаётся вперёд, наваливаясь грудью на стол. – Я на всё пойду, мне бы только тебя не подставить. Может, как-то иначе сделаем? Я тоже в другой город съезжу. Как Андрей. А ты с Алисой в Гатрингс.
– А потом?
– А потом запишемся. Уже там, на Русской Территории. Я… я и один прорвусь. Ну, скажу, что к своему племени еду. Отстал от поезда.
– И тебя отправят на Великую Равнину. Я слышала, всех индейцев туда вывезли, – она вздыхает. – Мы же беженцами станем. Поедем не куда хотим, а куда отправят. И как мы потом искать друг друга будем? Ты об этом подумал?
Эркин смотрит на неё широко открытыми глазами и медленно качает головой.
– Нет. Я думал, мы сами поедем.
– Знаешь, я тоже слышала кое-что. Зимой, говорят, так ещё можно было. А сейчас только через комендатуру и какой-то Беженский Комитет. И при Империи такое было. Я тогда с Алиской так намучилась… Страшно вспомнить. Сколько там народу потеряло друг друга. Одних сюда, других туда… – она машет рукой.
– Женя, русские не разлучают семьи. Мне об этом все говорили.
– Семьи, Эркин. Мы и по документам должны быть одной семьёй.
Помедлив, он кивает.
– Я понял. Женя, тебе это… неопасно?
Она улыбается, и его лицо светлеет и делается мягче. Эркин осторожно протягивает к ней над столом руки ладонями вверх. И она, всё ещё улыбаясь, кладёт свои ладони на его.
– Женя, как ты скажешь, так и будет.
Неужели он опять сейчас заговорит о своей клятве? Нет, просто наклоняется, опираясь лбом на её руки. Застиранная выгоревшая рубашка туго натянута на его плечах и спине, чёрные волосы блестят в свете лампы. И она также наклоняется, касаясь губами его макушки. Он трётся лбом, носом, губами о её руки так, что её губы скользят по его волосам, упругим, приятно жёстким…
Эта и ещё 2 книги за € 399