Loe raamatut: «Чарующая бесполезность»

Глава 1

Сердце ухнуло в пятки, руки задрожали, ноги перестали держать. Он нервным жестом придвинул глубокое кресло и бессильно опустился, чувствуя, как под тяжестью тела выходит воздух из кожаной обивки. Мужчина всегда переживал, что вес далеко перевалил за норматив, но сейчас не это взбудоражило и напугало. Он получил то, чего так боялся. Первый раз в жизни в душу заполз безнадёжный страх. Несколько лет тому назад ему пришлось мужественно перенести известие о том, что в организме появилось тяжелейшее раковое заболевание. Через моменты паники, отчаяния и безысходности помогала двигаться вера в силу жизни. Вера всегда присутствовала в его душе, даже если она находилась глубоко в недрах сознания. Пришлось перенести несколько операций и курс интенсивной химиотерапии. Он боролся за свою жизнь, карабкался изо всех сил и знал, что победит. Вскоре выпали волосы, серая тонкая кожа облепила худое тело, его выворачивало и корёжило от каждого следующего приёма яда, который убивал не только раковую опухоль, но и весь организм. Но он прошёл через этот ад и казалось, что для страха уже никогда не будет причин. Началась новая жизнь аккуратная, осторожная без стрессов, как хороших, так и плохих. Ему не хотелось смотреть фильмы, в которых убивают. Он отключал криминальную хронику по телевизору, прекратил читать в газетах почти всё, кроме новостей спорта, да и те уже не радовали после череды жутких допинговых скандалов. Он научился готовить кексы с изюмом, разводить петунии в саду и даже провёл в Японии некоторое время, чтобы взять уроки по разведению карликовых растений- бонсай. Работу он естественно не оставил, но уже не рвал рубаху в трудовом порыве, оставил за себя надёжных людей, знал на кого можно положиться. И вот сейчас стало абсолютно точно понятно, что от судьбы уйти не получится. Скоро за ним придёт смерть. Вечером, когда он остался один в доме, кто-то позвонил в дверь. На столе в кабинете лежали бумаги, которые нуждались в подписи. Не хотелось отрываться от работы, да и лень спускаться со второго этажа, тем более незваные гости не приветствовались, а по телефону его никто не предупреждал о визите. Но звонки больше не повторились. Через несколько минут, засунув ноги в уютные тапки и ворча непонятно на кого, он всё-таки доплёлся до парадного входа. Открыв дверь, не сразу понял, кто же пожелал нарушить покой и когда опустил глаза, то на мраморном крыльце увидел то, что холодом обдало тело. Он опустился и поднял всего лишь одну игральную карту, потом вдруг распрямился и брезгливо отбросил картонный квадрат. Это оказался лишь пиковый валет, а для него символ неминуемой смерти. Мужчина заскочил в дом, как ошпаренный, лихорадочно запер за собой замок и обессиленно прислонился спиной к двери. Немного переведя дух, он зашёл в огромный холл и плюхнулся в кресло, потом подвинул к себе телефон и набрал номер. В эту минуту ему необходимо было услышать хоть чей-нибудь живой голос.

– Марина привет.

– Привет. Что голос такой? Ты не заболел?

– Нет всё в порядке, – мужчина перевёл дух. – Ты можешь ко мне сейчас приехать?

– Извини Эдик, я очень занята. Надо закончить статью, редактор все телефоны порвал.

– Да не извиняйся. А завтра на обед приедешь? Ты, кстати, не забыла про обед?

Повисла пауза. Эдуард покачал головой:

– Так и знал, что забудешь. Напоминаю – завтра в шесть часов у меня. Приедут компаньоны с жёнами, пасынок с невесткой, моя бывшая Светлана с очередным воздыхателем.

– Ну как же без неё, – язвительно вставила Марина и добавила. – Конечно, я завтра буду. Твоя домработница справится или приехать пораньше, чтобы помочь?

– Думаю Евгения Степановна всё успеет, да и официанта из ресторана наняли на помощь.

Марина на том конце провода усмехнулась:

– Всё у тебя с ног на голову. Вокруг деловые, богатейшие, известнейшие люди города, а все Павлики, Васьки, Петьки, а вот домработница Евгения Степановна.

Эдуард засмеялся, его отпустил испуг, и он расслабился.

– С самого начала повелось для того, чтобы она дистанцию чувствовала, а дистанцированным оказался я, – он махнул рукой. – Да не важно! Главное она готовит хорошо, убирает тщательно, не ворует и нос свой не суёт в чужие дела.

Повисла пауза и Марина вдруг почувствовала его волнение.

– Послушай, а может, ты ко мне приедешь? Потом поужинаем вместе.

– Нет спасибо. Если я появлюсь, то не дам тебе работать. Но завтра, когда все уйдут, я бы хотел серьёзно поговорить.

– Интригующе, – хихикнула женщина. – Уж не замуж ли ты меня решил позвать после стольких лет?

– Может и замуж, – подыграл ей мужчина и посерьёзнел. – Это очень важно, а доверять я могу только тебе.

– Надеюсь, это важное терпит?

– Хочется верить, что да. Целую.

Мужчина отключился, чтобы Марина не начала выпытывать, о чём он хотел поговорить. Дом опять погрузился в тишину и прежний страх снова заполз за шиворот. Эдуард передёрнулся и огляделся вокруг. Все вещи стояли на своих местах – элегантные итальянские кресла с шёлковой обивкой, такие же диванчики и низкий кофейный столик. Еле слышно тикали замысловатые каминные часы в стиле рококо, обрамлённые порхающими ангелочками. Огромные окна чуть прикрывали тяжёлые, испанские портьеры, а за ними от ветра колыхались пальмы в кадках, которые на лето прислуга выносила во двор из зимнего сада. Все казалось привычным и покойным, но Эдуард понимал, что спрятаться невозможно, даже если он убежит на край света. Смерть обязательно найдёт! Он некстати вспомнил старый анекдот о том, как мужик на звонок открыл дверь и увидел маленькую, жёлтую, неказистую старушку с косой, в чёрном плаще. Дядька оторопел и горестно воскликнул:

– Ах, какая нелепая смерть!

А старуха, отодвинула ошалелого мужика костлявой ручонкой в сторону и, направляясь в квартиру, прошепелявила:

– Я не за тобой! Я за твоей канарейкой.

«Может и сейчас получится как-то обмануть судьбу?» – подумал мужчина, но пока страх парализовал, и он никак не мог решить, какие шаги предпринять дальше.

Эдуард Аркадьевич Гульбанкин родился в простой, среднестатистической, рабоче-интеллигентной семье. Мать учительница начальных классов, а отец тракторист в ЖЭК-е. Если мать в их небольшом, сибирском посёлке, величали по имени и отчеству Мария Александровна, то выпивоху папашу кликали, как правило просто Аркашкой или Аркашкой-промокашкой, потому что в него легко впитывалась любая жидкость с повышенным градусом. В принципе отец был хорошим человеком, ни мать, ни сын не слышали от него ругательств, а уж тем более, чтобы батя поднял на кого-нибудь руку, такого отродясь не случалось. Просто человек он по сути был мягким и податливым для его востребованной профессии. В посёлке не имел приусадебный участок может только конченый забулдыга или инвалид первой группы, остальные же сажали картошку гектарами. Почти каждая семья держала в стайке или сараюшке свиночку, телка или десяток кур и скотину надо было чем-то кормить суровыми, сибирскими зимами. А весной и осенью самый лучший друг это тракторист. Мало того, что Аркашка положенную смену отработает, так потом дотемна усердно вспахивает частные угодья. Да что говорить, в нём нуждались круглый год- кому, что доставить по бездорожью или вывезти урожай с поля. Помимо зарплаты в отцовских карманах денежки водились, но благодарные поселковцы обижались, если тракторист не сядет с ними за стол и не обмоет урожай или покупку нового холодильника. Частенько папка еле доходил до дома и валился без чувств, вымазаный в мазуте и пропахший керосином. Мать посматривала на порог, где стояли стоптаные кирзачи и ухмылялась:

– Где бы ни набрался, а домой всё равно идёт. Сапоги дорогу знают.

Они с матерью обшаривали карманы замасленной куртки и доставали оттуда смятые купюры. Потом аккуратно складывали под стопку постельного белья в шкафу – копили на новый диван. Уже став взрослым он глубоко недоумевал, кто же надоумил родителей дать именно это имя ребёнку. Ну, Аркашка Гульбанкин ещё можно понять, а вот за какие заслуги им с матерью присвоилась такая говорящая фамилия? Мать вечерами и по выходным, в знак солидарности с отцом, соответствовала «почётной фамилии» Гульбанкина. Ведь выбрала она мужа добровольно и по любви! А вот Эдька, начиная с осознанного возраста, сердился из-за насмешек школьных товарищей, но понимал, что не в силах ничего изменить до определённого возраста, во всяком случае, пока проживает со старшим Гульбанкиным под одной крышей в небольшом посёлке. По паспорту ни мать, ни отец родственников еврейской или западноевропейской национальности не имели и похоже, имя мальчику дали из чистого выпендрёжа. Ну, назвали бы Ванькой, Сашкой, Юркой, Витькой, как всех нормальных его дружбанов, ан, нет! Только Эдуард! Мальчик с детства не переваривал Вадиков, Мариков, Веников и конечно же, Эдиков. Только со временем понял младший Гульбанкин, что он стал тем, кем мечтал, наверное, во многом благодаря звучному, интеллигентному имени. Как-то в одной книжке он наткнулся на значение имени Эдуард, которое происходило от древне – германских языков и означало страж богатства, а дальнейшее пояснение вовсе засело в голове:

«У Эдуарда всегда два лица, особенно, когда ему выгодно. Он может быть подчёркнуто вежливым, искренним и щедрым. А вот когда ситуация меняется, возникает другой человек – жестокий и расчётливый. А чтобы быть таким ловким «хамелеоном», нужен изворотливый ум, именно как у Эдика».

Гульбанкин понял, что если сейчас он не очень соответствует определению, то в дальнейшем добьётся полного подобия. Даже в каком-то смысле он этого достиг, но воспитание не позволило ему превратиться в полного эгоиста и циника. Однако став взрослее Эдька постепенно осознал, что все свои реквизиты оставит без изменения, но ни за что не повторит судьбу отца, который тихо спился, не успев получить первую пенсию и ни за что не позволит насмехаться над своей фамилией, пусть даже такой нелепой. Но не сразу Эдик выполнил своё обещание. В институте пищевой промышленности, где он отучился пять лет с трудом, потому что они с матерью сводили концы с концами еле-еле, над ним, конечно же, шутили. Одногруппники давали ехидные и смешные погоняла типа Запиванкин, Ухлебанкин, Пьянчужкин. Некоторые преподаватели тоже пользовались случаем блеснуть остроумием перед всей группой, и если он опаздывал или пропускал лекцию, отпускали язвительные замечания типа того, что студент вероятно, отрабатывал свою фамилию, в каком-нибудь пивбаре или с таким-то паспортом везде нальют и даже закусь предложат. На самом деле особенно над Эдуардом никто не насмехался, он никогда не являлся центром шуток – в группе хватало над чем и над кем порвать бока, но если это происходило, парень злился до красноты в глазах и надолго запоминал юмориста, однако хватало благоразумия подавлять в себе вспышки гнева и не вступать в конфликты особенно с преподавателями. Учился он легко, тяжело было материально. Тогда о коммерческом обучении и речи не велось, только бюджет дневное отделение, заочное или вечернее. Хватит ума или блата, то станешь интеллигентным человеком, а нет так шагай профессионально-техническое училище, в лучшем случае в техникум. У Эдуарда оказалось достаточно ума поступить в ВУЗ, обладая собственными знаниями. Первый год выдался самым тяжёлым во всех отношениях, а дальше, как по маслу, ночами разгружал ящики на сортировочной станции, днём, если удавалось, дремал на лекциях, делая вид, что старательно записывает за преподавателем. Но однажды всё-таки организм не выдержал и настолько расслабился, что Эдьку во сне потянуло в бок и он завалился на пол безвольным тюфяком на глазах у всей аудитории. Конечно, все опять ржали и шутили по поводу его фамилии, но такой реакции, как прежде у парня на наблюдалось – ему было плевать на издёвки, потому что через каких-то три месяца диплом окажется в кармане и начнётся другая жизнь, а планы на эту жизнь Гульбанкин имел грандиозные. Получив диплом Эдик вернулся в посёлок, в котором родился и провёл беззаботную юность, попроведал могилку отца, поцеловал родительницу и уехал. Больше его в посёлке никто никогда не видел. Только мать хвасталась соседям и подругам, что сын обосновался в каком-то крупном городе – то ли в Москве, то ли в Санкт-Петербурге и стал большим человеком, насколько большим никто так и не понял, пожилая женщина путалась, и каждый раз рассказывала новую историю. В посёлке Марии Александровне верили, слушали её россказни с интересом, знали, что обманывать и фантазировать не станет, ещё потому что в магазине женщина рассчитывалась крупными купюрами, а пенсию почтальон приносил десятками, значит и правда сын в достатке живёт и матери помогает. То, что рассказывала мать оказалось правдой – Эдька работал, как волчара сначала технологом на молокозаводе в Москве, потом перебрался в Питер на должность управляющего в крупный концерн по производству мясо-молочной продукции. Не без его участия прошло приватизационное время. Эдуард находился в числе тех, кто оказался у самого пирога, а не у тех крошек, которые случайно просыпались на пол. Гульбанкин за короткое время сколотил себе состояние, а для таких мутных дел время было самое подходящее. Страну грабили и дербанили под видом приватизации все, кто имел хоть маломальский подход к кормушке. Народ нищал, терял работу, перебивался с копейки на копейку, а Эдуард Аркадьевич всегда мог договориться со своей совестью, тем более что совершенно ясно понимал, если не возьмёт рука Гульбанкина, то кусок достанется другому, более прыткому и хваткому. В какой-то момент молочные реки с кисельными берегами стали принадлежать ему и ещё двум таким же предприимчивым партнёрам в галстуках от Хуго Босса. Концерн по производству мясомолочной продукции получил амбициозное название «Сливочное царство». Как только он перебрался из Москвы в Санкт-Петербург, то сразу женился на женщине состоятельной во всех отношениях. Эдик не собирался нянчиться с малолеткой, дарить цветы и ходить с ней на новомодные фильмы. Он делал карьеру и не имел ни желания, ни времени на всякую ерунду. На одной вечеринке у общих знакомых они встретились, провели вместе ночь, а вскоре он переехал к ней жить. Светлана к тому времени уже дважды была замужем, имела сына Петю семи лет, квартиру в центре города, шикарный автомобиль, дачу на берегу Финского залива, престижную работу и привлекательную внешность. Гульбанкин прикинул, что грех не воспользоваться такой удачей, которая идёт сама в руки и сделал Светлане предложение. Эдика совсем не смущало, что женщина старше его почти на десять лет. Светочка называла его Эдичка и от этого гульбанкинское нутро выворачивалось наизнанку. Как-то он наполовину ознакомился с лимоновским «шедевром» «Это я – Эдичка» от которого остался такой гадкий осадок, что он долго плевался, а потом выкинул дрянную литературу в помойку, сожалея, что потратил на чтение время. Он недоумевал, как можно написать такую сомнительную литературу, но удивлялся ещё больше тому, как можно опубликовать и продать это чтиво огромными тиражами. Еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, он просил её:

– Ты можешь называть меня зайкой, душкой, котиком, ежиком, козликом, да хоть всеми знакомыми зверушками, но только не Эдичкой! – и рот Гульбанкина кривился, когда он произносил своё же имя.

Светочка дулась на него и даже пыталась хранить гордое, обиженное молчание, но её хватало буквально на два часа. Женщину интересовала литература лишь в журналах «Гламур» и «Космополитен», поэтому она не понимала причины раздражения мужа, а он и не пытался что-то объяснить, считал это утомительным и совершенно ненужным. Однако невзирая на лёгкий характер жены, брак этот просуществовал недолго- около пяти лет, вскоре они расстались, но сохранили хорошие дружеские отношения. Больше Эдуард не женился, хотя имел целый шлейф поклонниц разного возраста, которые хотели захомутать завидного жениха. Кому-то нужен был состоятельный спонсор, кому-то импонировала деловая хватка мужчины, а некоторые желали слить капиталы в одну широкую реку богатства. Гульбанкина уважали и побаивались. Друзей он особенно не заводил, а партнёров по бизнесу держал на расстоянии от своей личной жизни, считал, что смешивать личное и деловое не то что необязательно, но и вредно. Он имел шикарный особняк в пригороде Санкт-Петербурга, весьма приличный счёт в банке и бизнес, от которого после болезни Эдуард Аркадьевич отошёл, но держал, так сказать, руку на пульсе. У него имелась тайная страсть с давнишних пор. Он был игрок. Гульбанкину не нравились казино, большое скопление народа, огромные залы, крупье и стоящие за спиной наблюдатели. Он предпочитал игру камерную с небольшим количеством игроков, нравилось напряжение до дрожи в пальцах, табачный дым, висящий над столом. Он был невероятно азартен и в то же время мог обуздать свою страсть. Гульбанкин верил в приметы, был суеверен и по примеру Германа из «Пиковой дамы» знал, что увлёкшись, можно проиграть всё, не только состояние, но и душу. Эдуард сам не понимал, откуда это у него, но он очень чутко чувствовал партнёров, наверное, поэтому ему везло в картах. Эдик догадывался, что это не только от простого везения. Каким-то мистическим образом в нём жил дух его деда. Мать рассказала эту историю только тогда, когда Гульбанкин окончил институт и приехал попрощаться перед большой жизнью. Он не был уверен, что когда-нибудь вернётся в этот маленький посёлок, в квартиру, где родился и вырос, у него имелись далеко идущие, реальные планы и он с недоверием отнёсся к семейному преданию. Тогда Эдик ещё считал себя идеалистом, его не обуревали порочные желания и фантазии, но слушал мать он с большим интересом.

Родилась Мария Александровна в Алтайском крае, в многодетной семье лет за десять до войны. Жили они в сибирской деревне состоятельно по тем временам и не потому что отец работал в колхозе бухгалтером, а потому что каждый член семьи с самого детства приучен был к труду. Они имели свой дом, скотину, огород, лошадь и даже корову которая давала молоко. И вот перед самой войной, кто-то из односельчан, позавидовав на чужое добро, написал на бухгалтера донос и отнёс в милицию, а может и в органы выше. Время было тревожное и правду в таких навозных доносах НКВДшники не искали – смотрели по факту. А именно по тому факту получалось, что уж коли бухгалтер, то обязательно и в свой карман положит, а значит Советскую власть обворовывает! Недаром семья имеет добротный дом, дети обутые, накормленные и вон корова с лошадью в стайке топчутся. А иметь лошадь в ту пору, что иметь машину «Жигули» во времена СССР. Так без лишних выяснений забрали бухгалтера и осудили на шесть лет. Как не доказывал свою честность мужик, как не бил себя в грудь мозолистым кулаком, как не рыдал от жалости к жене и ребятишкам, которые остаются на произвол судьбы в пустой хате, никто его и слушать не желал. Дом оставили, а скотину всю угнали в колхозное стойло. Когда мать рассказывала эту драму, то плакала и недоумевала, что же было бы лучше – то ли отца посадили, то ли забрали на фронт, однако оказаться в шкуре врага народа страшное дело. Если отец враг народа, то его семья автоматически превращается в таких же врагов. Никто не думал, что они и есть этот же народ – несчастная полуграмотная женщина и пятеро голодных ребятишек. Тем временем отец попал на зону там же в Сибири, где валили лес и правда, не в Воркуту же его отправлять и не Беломор канал. То есть где родился, там и пригодился. Вскоре пришло страшное время войны и почти весь колхозный урожай отправлялся на фронт. Никто не сетовал, дело святое, но что же делать с малыми, которые ютились возле холодной печи и смотрели огромными, голодными глазами? Самое удивительное состояло в том, что пока мать с ребятишками рыли ночами в колхозном поле замёрзшую, гнилую картошку, чтобы хоть как-то прокормиться, её муж пристроился в зоновскую столовку, потому что из сотни других умел считать, писать и не являлся уголовником, а приравнивался к политическим, то есть к идейным. Вот так у печи, в тепле он провёл всю войну. Так сам отец думал, но на самом деле зек в лагере хоть в столовке, хоть на лесоповале, остаётся зеком с каторжными условиями жизни. Просился, конечно, на фронт, на передовую, но куда там, оказалось, что у урки приблатнённого шансов кровью искупить свою вину больше было, чем у того, кто замахнулся на Советскую власть. Только вины за собой отец никакой не чувствовал и просился у лагерного начальства на войну, потому что считал своим долгом не баланду для зеков кашеварить, а жену с детьми защищать. Но судьба распорядилась иначе – вышел он на свободу через год после окончания войны. Шесть лет даром для него не прошли – нет, он наколок блатных себе не натыкал, жаргонизмами не обзавёлся в лексиконе, зато смог приготовить похлёбку, да хоть из топора и научился играть в карты. Об этом пункте в жизни отца Мария Александровна толком ничего не знала до поры до времени, а он оказался немногословен и особенно не распространялся ни о зоне, ни о житие в лагерных бараках, ни о своих соратниках по лесоповалу. Мать уже тяжело болела, когда на радость всей семье отец вернулся с тощей котомкой за плечами. Шесть лет долгий срок, дети выросли, и старшие готовы были к самостоятельной жизни. Мать скоро угасла, как будто держалась из последних сил, дожидаясь мужа. Старшие разъехались, кто куда и осталась отец, Мария – девка на выданье, да младшая сестра у которой случился родимчик вскоре после рождения и за ней необходим был постоянный присмотр. Бывшему заключённому в деревне занятия не нашлось, то есть работа-то имелась, да только не дали бы нормальной жизни односельчане, всё время бы пребывал под подозрением. А тут братка письмо прислал из соседней области, мол закладываются комсомольские стройки, открываются шахты, строятся посёлки, рабочие руки нужны и даже можно угол в общежитии без проблем заиметь. Лишь один вечер кумекали на семейном совете дочь да отец, а через неделю, продав за гроши обветшавший дом, отправились в дорогу. В посёлке, куда они прибыли стройка и впрямь просто бурлила. Со всей страны съезжался народ в Сибирь за лучшей жизнью. Устроились неплохо – отец пошёл плотничать в строительную группу, а Мария училась в техникуме заочно и приглядывала за больной сестрой. И поселковое начальство выделило им не только захудалый угол в общаге, а целую комнату в коммунальной квартире на последнем третьем этаже. Через пару лет соседи получили отдельную квартиру и они остались полноправными хозяевами на всей жилплощади. Вскоре Мария выучилась и определилась на работу в школу учителем начальных классов. Больную сестру пришлось отправить под опеку врачей в психиатрическую лечебницу. Мария горько плакала от того, что приходится отдавать родного человека в скорбный дом, но одну её оставлять не представлялось возможным – два раза она поджигала дом и несколько раз топила нижние этажи, оставляя открытыми краны на кухне. Вот тогда-то и проявились скрытые интересы отца. Мария Александровна работала целыми днями, а вечерами дружила с Аркадием, который по комсомольской путёвке приехал в далёкую Сибирь из Тамбовской области строить посёлок. Отец к тому времени пошёл на пенсию и время проводил предоставленный самому себе. Вот тогда до Марии начали доходить слухи, что к отцу наведываются странные, если не сказать хуже, личности для игры в карты. И что самое ужасное у него появились деньги. Женщина часто находила следы присутствия посторонних людей в квартире. Иногда пахло тяжёлым табаком, свежевымытые кружки неубранные стояли на столе и очень быстро заканчивался чай с сахаром. Она спрашивала о гостях, но отец лишь махал рукой, мол ерунда всё, пустое и говорить не о чем. Маша пожимала плечами, но не дотошничала – к старшим в то время относились с большим уважением, она отца до последнего дня на Вы величала. Однажды Мария наводила в квартире генеральную уборку и залезла в дальний угол кладовки с тряпкой, вот там и обнаружила коробку из-под обуви забитую деньгами, золотыми украшениями и часами. Она невероятно испугалась, оставила всё на прежнем месте, заперла кладовку и уселась в глубоком раздумье. В посёлке проживал люд простой, рабоче-крестьянский и если даже отец промышлял игрой, то деньги он мог и выиграть, а вот такие ювелирные украшения маловероятно. Ничего не стала спрашивать девушка у отца, решила оставить всё как есть, но вознамерилась приглядеть за ним. Несколько раз она видела, что к нему приезжали из города приятели – так он их называл, а по виду это были приблатнённые фраера с синими наколками на руках, встречались и интеллигентного вида мужчины, в очках и шляпах. Сначала они пили пиво в забегаловке рядом с автобусной остановкой, потом куда-то удалялись, иногда, когда Мария была на работе, гужевались в их квартире, это она ощущала по горькому, табачному запаху в большой комнате, где стоял круглый, деревянный стол, покрытый белой скатертью. Неизвестно что бы было дальше, но финал этой истории оказался предопределён. Наступил месяц май. Наверное, ни один народ в мире не любит этот месяц, как любят его русские. Первого числа после демонстрации, Аркадий с Марией отправились на гулянку в большую компанию, вернулись уже поздно вечером изрядно навеселе. А почему бы и нет? С первого по третье мая объявлены государственные выходные. Будущий муж Марии с удовольствием в уме прикидывал, что на утро у него припасена парочка бутылок «Жигулёвского» пива. К тому времени Аркаша частенько оставался у них ночевать, потому что твёрдо намерен был жениться, да и в двухкомнатной квартире рядом с отцом невесты особо не забалуешь. К удивлению Марии дверь в квартиру оказалась не заперта, но она не насторожилась, может отец в честь праздника отправился к соседям, такое случалось. Но он оказался дома. Когда возбуждёные ввалились в коридор и включили свет, Маша зажала рукой рот чтобы не закричать. Из прихожей в распахнутые двери комнаты упал свет и они замерли в ступоре. Так и стояли, не шевелясь несколько секунд, не зная, что предпринять. Тело отца лежало вытянувшись на полу вдоль кровати, а голова нависла над туловищем, привязанная за шею верёвкой. Уже синий язык вывалился из безвольного рта, руки плетьми смиренно покоились на плетёном половичке. Уже потом милиция особенно ничего не расследовала, лишь опросила соседей, бывших товарищей по работе, односельчан и выяснила то, что покойник имел криминальное прошлое и сомнительное настоящее, характер скрытный и нелюдимый. Выводы сделали быстро – повесился старик самостоятельно. Привязал бельевую верёвку к дужке кровати и расслабился на коврике, вот под весом своего тела удавка и затянулась. А тут уж и бесы подскочили, помогли петле затянуться потуже. Мария Андреевна в это не верила, не мог отец такое сотворить с собой. В тот роковое утро, когда она убегала нарядная на демонстрацию, он радостно махнул ей рукой с балкона и крикнул, чтобы не задерживалась на гулянке и чтобы за Аркашкой приглядывала, а то накочегарится, придётся здорового оленя на себе тащить. Она доказывала в милиции, что на затылке нащупала огромную шишку. Так может кто-то ударил старика сначала, а потом в петлю затянул? Но упрямый участковый вздыбился, навис над ней и спросил, прищурив глазки:

– Так ты что не веришь органам? Советской милиции у тебя доверия нет? Твой папаша за вредительство советской власти шесть лет на каторге оттрубил и ты туда же хочешь? Смотри мне, быстро определю!

Заплакала Мария и выскочила из участка вон, поняла тогда, что правды не добьётся, лишь хуже и себе и Аркашке сделает. Так без застолья и свадьбы расписались в поселковом совете по-тихому и продолжили жить, не привлекая внимания. Только Мария часто перебирала детали того позднего вечера, когда они обнаружили отца. Тогда всё внимание было приковано к телу, но она пыталась отстраниться и вспомнить детали. В памяти всплыло, что в квартире витал запах табака, швейная машинка из угла переместилась к балкону, дверь в кладовке приоткрыта, хотя её всегда запирали на шпингалет вверху. Мария поняла, что отец привёл в дом игроков, зная, что её с женихом не будет до вечера. Потом что-то случилось и старика ударили по голове, он лишился сознания и в это время на шею накинули удавку. В квартире что-то искали. Со всеми этими событиями, она совсем забыла про коробку, которую когда-то находила в кладовке. Мария вытряхнула из кошелька мелочь и отправила мужа в магазин за хлебом. Как только за ним закрылась дверь, Маша кинулась в темнушку, лихорадочно перерыла каждый угол, но коробки там не обнаружила. Утром Мария Александровна пришла в школу и доверительно сообщила директору, что у неё приём у доктора – похоже на то, что у них, возможно, будет ребёнок. Тогда к врачу можно было попасть только отсидев живую очередь, поэтому сердобольная руководительница отпустила учителя начальных классов, на всякий случай, на целый день. Мария вернулась в квартиру, заперла дверь и тщательно обшарила каждый угол, но безрезультатно, потом села на кухне и прикинула: тот, кто убил её отца, вероятно и забрал деньги. Но зачем было вешать старика? По шишке на голове было понятно, что его ударили по голове чем-то тяжёлым, так вот пока он лежал в отключке, можно было забрать коробку и удалиться. Всё равно старик бы не побежал в милицию писать заявление о пропаже криминальных денег. А может этот кто-то не хотел, чтобы отец рассказал своим дружкам о том, кто украл деньги? У Марии голова пошла кругом, ей стало ясно, что в квартире ничего нет, да и что она хотела найти? Записку с именем убийцы, улики, оставленные на месте преступления? Она пришла на кухню и уселась на тяжёлую табуретку, сколоченную отцом. Её взгляд упал на гвоздь в косяке, на котором висел ржавый ключ от чердака. На лестничной площадке находилось три квартиры и как-то само собой повелось, что ключ хранился у них. Все соседи и работники ЖЭКа об этом знали и при необходимости обращались, но это происходило не так часто, что за надобность может быть на чердаке, вот в подвале гораздо интереснее. Маша забралась по железной лестнице и кое-как подняла тяжёлый люк. Через слуховые окна кинулись врассыпную стаи голубей, горельник зашуршал под ногами, ей стало жутко, и несмотря на жару, Маша зябко передёрнулась. Она сама не знала, на какой ляд попала в это тёмное, пыльное, пространство загаженное птицами. Девушка, стараясь ступать неслышно, прошлась по чердаку, поднималась на цыпочки и заглядывала в окна. По всему стало понятно, что люди здесь появлялись очень редко, только коммунальщики после зимы сняли со слуховых окон деревянные заграждения. Ей стало жутко от тишины и странного покоя. Маша торопливо направилась к спасительному люку. Вдруг в углу, под деревянной балкой она заметила какую-то кучу старых тряпок. Брезгливо, носком туфли, Мария пошевелила тёмный комок, но нога не провалилась в мягкую пустоту, а упёрлась во что-то жёсткое. Девушка наклонилась и, позабыв о брезгливости, раскидала в стороны тряпки. Это снова оказалась коробка из-под чешской обуви фирмы «Цебо». Мария усмехнулась про себя: она имела одни туфли на весну, лето и осень, носила в ремонт, меняла набойки на каблуках, подклеивала подошву, но даже не мечтала о шикарных туфельках на каблучке-рюмочке кофейного цвета, потому что жили они очень скромно, да и такую обувь достать было совсем не просто. Не к спекулянтам же ехать в город. А тут уже вторая подобная коробка, которую отец тщательно припрятал. То, что эта вещь принадлежит покойному, девушка не сомневалась. Похоже именно это и искал тот, кто убил старика. Мария осторожно сняла крышку. Внутри лежал довольно объёмный кожаный кисет. Она вспомнила, что отец, когда вернулся из лагеря, хранил в нём табак. Когда непослушные пальцы ослабили затянутую верёвку, на ладонь просыпались золотые монеты. Девушка со всей силы зажала кулак и заплакала. Было время, когда они очень нуждались, еле сводили концы с концами, отдали в психиатрическую лечебницу сестру, она уже пять лет носит одни и те же туфли и всё это время богатство лежало тайным кладом здесь, в куче грязных лохмотьев. Девушка вытерла слёзы, размазывая пыль по щекам, потом подошла к окну, внимательно рассмотрела коробку и поняла, что оказалась не права в своих выводах – коробка новая, спрятана здесь не так давно и соответственно золото отец выиграл недавно. Тот кто искал и не нашёл эти ценности может вернуться, а значит надо сделать вид, что у них с Аркадием ничего нет, иначе и они рискуют отправиться вслед за стариком. Мария Андреевна пересчитала монеты, одну даже попробовала на зуб, как видела в кино, потом внимательно рассмотрела – на всех красовалась одна и та же дата 1889 год. Драгоценности вернулись в кисет, кисет в коробку, а коробку девушка решила спрятать под ванной, там сухо, залито бетоном, мышей, крыс нет, так долго пролежит, а дальше видно будет. Самое удивительное, что ни на одну секунду Машу не посетил соблазн обладать этими сокровищами. В её голове крутились песни, которые она пела вместе со своими пионерами: