Loe raamatut: «Мегамагия. Ада. Шаг к Посвящению. Узнай всё, что посмеешь. Ощути Силу.»

Font:

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Своего отца Ада никогда не любила. Потому что он тоже не любил ее. Не то чтобы он когда-то обижал или притеснял ее, нет, этого не было. Просто за все двадцать лет ее существования он, казалось, ни разу не обратил на нее внимания, не заговорил с ней, кроме как по мелочам. Правда, он и с ее матерью почти не разговаривал.

Отец у Ады вообще был странный. Высокий, худой, но, как говорят в народе, «жилистый» и сильный, он так сгибал плечи, что со спины выглядел стариком. Вообще, на вид ему можно было дать как сорок, так и шестьдесят лет. Ада не знала даже года его рождения, потому что никогда не видела паспорт отца, а его день рождения они никогда не отмечали.

Волосы у него были черные, косматые, с проседью. Глаза тоже такие черные, что в их пронзительной глубине и зрачков-то нельзя было различить. Лицо темное, пергаментное, исчерченное жесткими морщинами. Руки большие, грубые, с выпуклыми лиловыми венами.

Работал он тоже как-то странно: приходил и уходил всегда в одно и то же время, с точностью до минуты, и тут же шел в свою комнату, даже не поев. Мать потом относила ему ужин. Друзей у отца Ады не было, родственников и просто знакомых, казалось, тоже.

Еще он не курил и не выпивал и всегда молчал. Если ему случалось оказаться с женой и дочерью в одной комнате или на кухне, он обычно не говорил ни слова, только односложно отвечал на вопросы жены.

Вот за это вечное молчание Ада его просто ненавидела. Чужие сказали бы, что у них в доме нездоровая обстановка – постоянные тишина и безмолвие.

Отец никого не приводил домой, Ада тоже не осмеливалась. Конечно, в школе и в институте у нее были друзья, но она никогда не приглашала их в гости. На жизнь им троим, в принципе, хватало, но хвастаться было особенно нечем.

Хотя, наверное, Ада просто не хотела тревожить отца и его постоянное уединение – в глубине души она все-таки всегда боялась его, как боятся дети молчаливых и неприветливых людей. С годами она попыталась преодолеть этот страх, вытеснив его собственным безразличием к тому, что происходит у них дома.

Поведение матери тоже всегда казалось ей необъяснимым. Мать была тихой, неприметной, серенькой. Она тоже всегда молчала. Было видно, что она просто боится мужа и заранее во всем ему подчиняется.

Короче, атмосфера в их семье была, прямо говоря, гнетущей. А была ли сама семья? Ада неоднократно задавала себе этот вопрос и сама же с удивлением отвечала: «Да». Несмотря на то, что никто никому вроде бы и не был нужен (хотя с матерью у Ады были, в общем-то, неплохие отношения), все были подчинены одной воле, единому влиянию отца, и это их всех троих и объединяло.

Впрочем, они друг друга почти и не видели. Приходя с работы, отец сразу же проходил в свою маленькую комнату, в которой почти безвылазно сидел не только все вечера, но и выходные. Как ни странно, Ада почему-то ни разу в жизни не только не зашла туда, но даже и не заглянула, хотя вряд ли смогла бы и сама себе ответить, почему.

Мать была диспетчером и часто работала в ночную смену, поэтому и ее Ада видела урывками.

Повзрослев, она старалась как можно реже бывать дома. Учась в институте почти на другом конце города, она всегда находила себе массу полезных и интересных способов избежать домашнего времяпрепровождения.

Вот и теперь Ада собиралась на плановую вечеринку – день рождения подруги. Прибежав в эту последнюю перед сессией пятницу домой уже под вечер, она лихорадочно вывалила на диван гору тряпок, заранее мучаясь от того, что потом все это придется складывать и вешать на место. Матери не было уже несколько дней – отец неожиданно сделал ей подарок: купил недельную путевку в санаторий, и она беспрекословно собралась и поехала, правда, без особой радости.

Отец, по обыкновению, уже сидел в своей каморке, как про себя называла Ада его любимое место постоянного уединения. Привычную тишину изредка прерывал тяжелый кашель, значит, дверь в каморку почему-то была приоткрыта.

Ада была почти готова и теперь перед зеркалом в пятый раз наматывала и тут же снимала ядовито-зеленый шарфик, когда в коридоре послышались шаркающие шаги и вслед за ними раздался голос:

– Когда ты придешь?

Ада застыла на месте с дурацким шарфиком в руках. Это был первый вопрос, который задал ей отец в этой жизни. А теперь и сам он стоял в дверях, видимо, ожидая ответа.

От такого проявления внимания девушка растерялась и чуть слышно пролепетала:

– Не знаю… Может, около двенадцати…

– Приходи, – едва дослушав, сказал отец и ушел к себе.

Ада едва не задохнулась от удивления. Посмотрев на свое отражение, она увидела, что оно так и стоит с открытым ртом: ведь отца никогда раньше не интересовало, где и с кем она проводит свое время. Когда дочь приходила за полночь, его ничуть не беспокоила ее безопасность. Тогда с чего это он спросил?

Но времени на размышления не было – она и так уже опоздала. И чего ее заклинило на этом шарфе? Сорвав его с шеи и бросившись к двери, она все-таки еще раз взглянула на упавшую тряпку: может быть, надеть? А, ладно… А то она и так уже доберется позже всех.

Не дождавшись лифта и стуча каблуками по лестнице, она с каждым пролетом прокручивала в памяти лицо отца и его слова. В последнее время он что-то сильно сдал: хрипло надрывно кашлял, ходил, волоча ноги, но к врачам не обращался. Лицо его похудело и потемнело еще больше, а взгляд стал более блестящим и пронзительным.

Странно, но сейчас на лестнице Аде казалось, что этот взгляд словно до сих пор провожает ее, упирается в спину.

Выбежав из дома, она тут же забыла о своих странных ощущениях, и все ее мысли переключились на вечеринку и тех, кого она может там встретить.

Было без четверти двенадцать, когда приятель Ады сделал на своем маршруте по развозу дорогих гостей по домам очередную остановку – возле ее родной многоэтажки. После шумного прощания и настойчивого отказа проводить ее до двери, Ада побрела к дому. Вообще-то она отказалась из-за боязни, что остававшиеся в машине захотят сделать привал теперь уже у нее.

Входя в освещенный подъезд, она с ужасом думала о том, что, если лифт не работает, ей придется плестись пешком на девятый этаж. Что ж, к утру она точно доберется. Если не заснет где-нибудь между пролетами. К счастью, с лифтом все было в порядке.

Девушка открыла дверь и сразу почувствовала в квартире резкий запах гари. С тяжелым сердцем шагнув за порог, она поняла, что это не гарь. Так пах бы целый коробок одновременно зажженных спичек – чем-то вроде серы и горящего дерева.

Все же она испугалась – не пожар ли? – и хотела метнуться на кухню, но услышала голос отца, в полумраке пустой квартиры прозвучавший особенно громко и пугающе:

– Иди сюда!

Похолодев, Ада пошла вперед, даже не сняв сапоги и куртку. Запах усилился. Перед приоткрытой дверью в отцовскую комнату он стал просто удушающим. Девушке вдруг показалось, что по квартире пронесся порыв ветра, словно все окна в ней были распахнуты.

Она остановилась, не решаясь войти. Что-то не давало сделать ей последний шаг.

– Заходи же, – раздалось изнутри довольно зловеще.

Ада толкнула дверь, и она распахнулась с недобрым скрипом.

В комнате отца горело множество разноцветных свечей, которые освещали комнату мерцающим голубым и зеленым светом. Их пламя резко колебалось, будто раздуваемое сильным ветром, как и дым десятков ароматических палочек, наполнявших комнату странным сочетанием экзотических ароматов.

У стены стояла невысокая тахта, на которой лежал отец. Его взгляд был устремлен перед собой, словно упирался во что-то невидимое. Дышал он тяжело и почти все время кашлял, до видимых вен напрягая худую шею.

– Подойди, – хрипло сказал он дочери, даже не глядя на нее.

С усилием, как будто преодолевая невидимое препятствие, Ада сделала шаг вперед. Когда она оказалась в комнате, внезапно раздался какой-то шум: вздохи, шелест, похлопывание. Что-то громко стукнуло в оконную раму. Отец надрывно вздохнул, и все тут же стихло. Только сверкающие язычки свечей потрескивали, колеблемые движением холодного воздуха.

Глаза отца, наконец, обратились к Аде:

– Я умираю, – тихо сказал он, и лицо его исказилось, как от мучительной боли.

Потрескивание свечей стало еще сильней, и снова раздался шелест. Было слышно, что на улице тоже поднялся ветер.

– Я умираю, – повторил лежащий человек, – а ты… остаешься, – глаза его скользнули по дочери.

Ада стояла, не в силах не только произнести ни слова, но и просто пошевелиться.

Ее вдруг обдало холодом, в комнате что-то хлопнуло, а тело отца забилось в конвульсиях. Хрипя от душившей его боли, он пытался сказать что-то, но не мог.

Глаза его были широко открыты и снова упирались во что-то Аде невидимое, руки метались по одеялу. Внезапно невероятным усилием воли остановив одну, он протянул ее к дочери:

– На, возьми, возьми…

Ада с ужасом смотрела на простертую к ней руку. Все ее существо стремилось прочь отсюда, из этой комнаты, от этого страшного человека, но тело ее не слушалось. Она будто приросла к полу.

– Возьми! – клокочущим, как раскат грома, голосом, крикнул отец с неожиданной силой, и прежде мутные глаза его засверкали злобными искрами.

Вне себя от страха Ада дотронулась до его руки. Он с силой сжал ее ладонь, и в это мгновение Ада почувствовала, как холодная и одновременно обжигающая дрожь пробежала по ее телу.

Внезапно глаза отца прояснились. Он отпустил дочь, и его руки мирно легли на грудь. Свечи разом перестали трещать, и все стихло, даже ветер за окном.

В пляшущем полумраке человек на тахте глубоко вздохнул еще раз и закрыл глаза.

Несколько секунд Ада смотрела на него, а потом бросилась вон из комнаты. Звонить в «скорую».

Многое изменилось в доме после смерти отца. Мало-помалу их квартиру бесцеремонно заселили звуки, присущие всем нормальным квартирам, и Ада, может быть, впервые за всю жизнь почувствовала себя свободно и раскованно.

Она не переставала удивляться метаморфозам, происходившим с ее матерью: та потихоньку начала улыбаться и даже смеяться, чего раньше с ней никогда не случалось, пользоваться косметикой, изменила прическу, стала ярко и нарядно одеваться. Казалось, что эта женщина просыпается после долгого сна.

У нее появились подруги, а потом и друг, и, подмигнув Аде, с которой они теперь весело и безбоязненно болтали по утрам, так как только тогда, в основном, и виделись, мать не приходила ночевать.

Наблюдая за этими переменами, Ада чувствовала, что и сама меняется. Она ощущала себя иначе, не такой, как прежде. Зеркало говорило, что взгляд ее стал глубоким и проникновенным, а улыбка сдержанной. Все заметили, что у нее потемнели волосы, а пара институтских подружек утверждала, что и глаза.

Ада вдруг полюбила одиночество. Теперь она могла весь вечер сидеть дома, и у нее не появлялось ни малейшего желания пойти куда-нибудь. Она стала молчаливой и спокойной, почти меланхоличной.

Наливая себе очередную чашку чая, чтобы засесть перед телевизором, она говорила себе, что, наверное, всегда этого и хотела – быть домашней, замкнутой на все замки. Это присутствие отца гнало ее из дому, но больше так не будет.

Однажды в их квартире протек потолок. В большой комнате, где она спала, как раз над кроватью. Шли проливные весенние дожди, а они жили на последнем этаже. Ада передвинула свой диванчик в другой угол, но на следующий день потекло и там. Тогда она решила, пока крышу починят, перебраться в другое место. Например, в комнату отца.

Странно, но эта идея показалась ей вполне логичной и естественной. Зайдя туда впервые со времени похорон, она рассмотрела все как следует. А ведь раньше ей и заглянуть сюда в голову не приходило. Впрочем, что интересного здесь можно было увидеть?

Обычная небольшая комната с одним окном. Из-за потемневших обоев и почти черных от времени старинных узорчатых ковров на полу и над тахтой она казалась еще меньше. Возле окна с тяжелыми бархатными шторами стоял письменный стол. Его гладкая поверхность была покрыта пылью.

Несмотря на то, что они с матерью первым делом собрали и выбросили свечи и сгоревшие палочки благовоний, в комнате все еще пахло довольно-таки экзотически. Но Аде этот запах показался даже приятным.

Бра над тахтой, настольная лампа, стул и мягкое кресло делали обстановку вполне стандартной, если бы не одна деталь, которая позабавила Аду: в дальнем углу к стене была прислонена старинная ширма. Разглядывая пожелтевшую от ветхости ткань и потертые створки, девушка думала о том, как бесцеремонно не вписывается в обстановку мужской комнаты этот осколок былого. Такие теперь сохранились лишь у старушек с претензией на аристократизм да, пожалуй, у любителей старины. Но, судя по остальной мебели, ее отец к ним не относился. Во-первых, не с их доходами было иметь подобные слабости, а во-вторых, кажется, он ценил в предметах только их функциональность и не более. Может, ширма просто досталась ему по наследству?

Сначала она хотела вынести ее и засунуть в комнате за мебельную стенку, но потом подумала, что этот старинный предмет вполне может пригодиться, ведь за ним так удобно переодеваться. И хотя ей вроде бы не от кого было прятаться, она решила пока оставить ширму на месте.

Придя к этому решению, Ада открыла дверцы высокого шкафа. Он оказался полупустым – у отца был весьма скромный гардероб. Даже сейчас она вряд ли бы смогла точно описать, в чем он ходил на работу – кажется, в чем-то темном, вот и все. Значит, забота о собственном внешнем виде тоже лежала вне сферы его интересов.

Кстати, Ада только сейчас сообразила, что отец никогда не смотрел телевизор. И радио не слушал. И никакой аппаратуры в его апартаментах тоже не наблюдалось.

Зато он читал книги – вон их сколько в огромном темном шкафу. Что ж, это характеризует его с лучшей стороны. Она подошла и вынула одну из книг – тяжелую, в темно-зеленом переплете с выцветшим золотым тиснением. Ха, почитать не удастся – какой-то чужой язык, вместо иллюстраций – непонятные схемы…

Запихнув книгу обратно, девушка вытащила другую – такую же, только еще более старую и уже коричневую. На желтых листах стройными рядами вместо букв выстроились какие-то значки, иначе и не скажешь. На мгновение Аде показалось, что она понимает их. Какие-то слова на неизвестном языке сами собой сложились у нее в голове, но она тут же почему-то захлопнула фолиант и водрузила его на место.

Еще раз обведя взглядом комнату, Ада вдруг решила, что тут ничего. Жить можно. Если ей придется провести здесь несколько ночей, неплохо бы и убрать.

И, вытерев пыль и тщательно вымыв и натерев полы, к несказанному удивлению матери, она перебралась в отцовскую комнату.

Когда Ада впервые легла там спать, все события той ночи, когда умер отец, снова предстали перед ней, как будто кто-то включил повтор страшного реального шоу. Она и прежде не раз вспоминала все это, и каждый раз происшедшее пугало ее своей необычностью. Снова и снова память возвращала ее в эту ночь, словно требовала найти, заметить что-то упущенное и непонятое ранее. Но воспоминания и ощущения всегда были одинаковыми, зафиксированными и в то же время почему-то загадочными и в чем-то новыми. В конце концов она пришла к выводу, что затаенный страх перед отцом, потрясение его смертью и выпитое на дне рождения подруги шампанское вызвали все те необычные ощущения, которые преследовали ее до сих пор. И она заставила себя перестать думать об этом.

Но теперь, лежа на тахте, на которой столько лет спал и умер ее нелюдимый отец, она не испытывала ни малейшего дискомфорта. Воспоминания оставались, но они больше не пугали ее, как что-то пережитое так давно, что оно уже кажется нереальным. Ей нравилось здесь, мало того, ей хотелось жить в этой комнате.

Спала она в эту ночь необычайно крепко. Тахта была мягкой, и вообще эта комнатка была удобной и тихой. Ей ведь всю жизнь приходилось спать и заниматься в гостиной. Значит, пока будут чинить крышу над ее комнатой, она может пожить и здесь. Поэтому наутро Ада решила перенести сюда не только самое необходимое, но и все свои вещи. Ведь все равно в гостиной потом придется сделать ремонт. Не будет же она каждую ночь, засыпая, видеть над своей головой безобразное пятно?

Она сказала об этом матери, и, хотя денег на ремонт у них все равно не было, обе сделали вид, что готовы начать его завтра же.

Упаковав и вынеся немногочисленную отцовскую одежду, Ада занялась приведением этой мужской кельи в надлежащий вид.

Решив положить свои конспекты и учебники в отцовский письменный стол (примерно о таком она всегда и мечтала, ведь ей вечно приходилось хранить все это в секретере в гостиной), она обнаружила, что два его нижних ящика заперты, в то время как остальные пусты и открыты. Она дернула посильнее. Да, тут явно поработал ключ. Только где же он может быть? Она ведь вроде все уже перебрала. Надо будет спросить утром у матери.

Разместив все свои вещи, которые, что удивительно, поместились самым лучшим образом, Ада, усталая, присела в мягкое отцовское кресло и подумала, что, наверное, здесь и вправду приятно сидеть вечерами, перелистывая старые фолианты при мягком свете настольной лампы, в то время как за окном стучит дождь и носится ветер. Какая в этом году неприятная весна…

Девушка протянула руку и взяла еще одну книгу из шкафа. Теперь ей уже не казалось, что она понимает причудливо изогнутые хвостики непонятных букв, но вся эта обстановка и потрепанные страницы книги будили в ее душе что-то сентиментальное. Ей было хорошо здесь. Просто хорошо.

В этот день Ада проторчала в библиотеке до вечера. Почему-то в хранилище никак не могли разыскать книгу, по которой она должна была делать завтрашний доклад. Когда, наконец-то, книгу подняли, Ада обнаружила, что одной ее будет явно недостаточно, чтобы раскрыть тему. А она-то так надеялась получить «автомат» и не сдавать зачет! Пришлось снова рыться в каталоге, подыскивая что-нибудь подходящее, выписывать еще три книги и лихорадочно перелистывать их в поисках хоть каких-то крупиц научной истины.

Когда с раскалывавшейся от науки головой и написанным докладом Ада вышла на улицу, почти стемнело. К счастью, хоть дождя не было. Она решила пройти пешком пару остановок, чтобы немного вытрясти из головы и одежды пыль научных изысканий.

На улице никого не было – уже началось «сериальное время». Но Аде было ни до чего. Опустив голову и по-старушечьи шаркая ногами, она тащилась по улице, нимало не наслаждаясь царящим вокруг серым в прямом и переносном смысле пейзажем.

– Девушка, извините! – раздалось из подъезда старого двухэтажного дома, мимо которого она как раз проходила.

Ада остановилась и попыталась всмотреться в полумрак подворотни.

– Одну минуточку, девушка! Вы не подскажете…

В этот момент что-то мягкое упало Аде прямо на лицо. Она подняла руку, силясь смахнуть это, но в глазах у нее потемнело, и она не могла даже пошевелиться.

Сквозь охватывающую ее сознание темноту девушка все-таки чувствовала, как кто-то поднял ее на руки и запихнул в автомобиль. Она несколько раз дернулась, пытаясь оттолкнуть чужие руки, но сил не было. Потом Ада задела ногой дверцу и даже еще успела почувствовать мягкость сиденья, на которое бессильно упало ее тело.

Ада медленно открыла глаза. Перед ней была грязная серая стена. По которой тянулись трубы. Под трубами проступали мокрые темные пятна.

Она сидела, прислонившись спиной к другой такой же стене. Теперь-то Ада поняла, как по-настоящему болит голова. Пошевелившись, она услышала под собой треск. Испугавшись упасть, девушка резко вскочила. Голове это не понравилось, и она ответила новым залпом чудовищной боли.

Оказалось, Ада сидела на деревянном ящике, таком старом, что он не мог вынести даже ее птичьего веса. Теперь она стояла и чувствовала, как затекло ее тело, а ноги налились тяжестью.

С трех сторон ее окружали стены-близнецы – грязные, мокрые и с трубами. Впереди было пустое пространство. Но его преграждала крупная металлическая сетка. В сетке было что-то типа калитки, на которой снаружи висел большой амбарный замок.

Было довольно темно, только где-то вверху горела лампа. Это было похоже на заброшенный склад – огромное помещение, заваленное разбитыми ящиками, бутылками и бумагой.

В голове Ады начали прокручиваться тысячи жутких историй из криминальной хроники вперемешку с самыми страшными сценами из боевиков и сериалов. Ну почему именно она? Есть ведь тысячи таких же девчонок! Почему выбрали именно ее? Ну почему она такая невезучая?

Когда девушка уже была готова дойти до паники, вдалеке возникли две фигуры. Они шли по направлению к ее клетке, и Ада застыла на месте. Вот сейчас она все поймет и узнает. Сейчас. Сейчас.

Как ни странно, но такого уж явного ужаса она почему-то не испытывала. Скорее раздражение. И желание уйти отсюда. Живой.

Фигуры приближались, и она уже могла различить, что это мужчины. Один был явно старше другого, кряжистый и широкоплечий, в кожаной куртке и тяжелых ботинках. Другой очень стройный, худой; шел мелкими легкими шагами, отставая от первого. На нем была маленькая черная шапочка и длинное пальто, которое, видимо, и сковывало его движения.

Они остановились в метре от сетки и стали молча смотреть на Аду. А она смотрела на них. В душе Ада решила, что не будет показывать им страх. Даже если это ей не поможет, она не хочет еще и унижаться перед ними. Да и нельзя сказать, чтобы она так уж боялась.

Ада всмотрелась в того, что шел впереди, и ей показалось, что на его широком лице написана такая ненависть к ней, что она спешно перевела взгляд на второго. В нем, наоборот, не было ничего угрожающего. Он был молодой, светлокожий и светловолосый – из-под надвинутой на лоб шапки выбивались длинные растрепанные волосы. А светло-голубые глаза смотрели на Аду спокойно и внимательно, и в углах рта в тусклом свете можно было угадать легкую улыбку.

Почему-то девушке пришло в голову, что на настоящих маньяков они не похожи. Как, наверное, не похожи на них и те голливудские звезды, которые гоняются за своими коллегами с картонными топорами.

– Видишь? – негромко сказал тот, что постарше, и было непонятно, к Аде или к своему спутнику он обращается. – Ну что?

– Подожди, – голос у второго был высокий и какой-то особенно мелодичный. Аде пришло в голову, что он должен неплохо петь.

Молодой вплотную подошел к сетке, и пленница заметила, что обладатель грубой обуви сделал предостерегающий жест.

– Здравствуй, – почти ласково сказал человек в шапочке. – Ты себя нормально чувствуешь?

Второй презрительно хмыкнул. Это разозлило Аду, и она не выдержала:

– Почему вы меня заперли? Немедленно выпустите меня отсюда! Что это такое?!

– Видишь? – выразительно повторил мужчина постарше и слегка оттолкнул молодого назад.

– Я буду кричать! – не унималась Ада. – Что вы задумали? Выпустите меня! Выпустите!

В запале она схватилась за сетку и дернула ее на себя. Молодой тут же отскочил, а рука другого тут же оказалась в кармане.

Наученная горьким опытом просмотренных боевиков, Ада отпустила сетку и сказала уже потише:

– Что вам надо?

Она понимала, что все слова и фразы в такой ситуации выглядят глупыми и смешными. Ничего она не может сделать. Она полностью во власти этих людей, чтобы они не задумали.

Опустив голову, пленница села на ящик, который снова затрещал, но ей было все равно. Внезапно она потеряла желание сопротивляться.

– Не знаешь, почему ты здесь? – вдруг спросил мужчина в куртке. – А ты подумай. Вы ведь сообразительные, правда?

Голос его звучал издевательски громко.

Ада подняла голову:

– Что это значит? Кто это мы?

– Ну хватит! – мужчина рванулся к клетке. – Перестань ломать комедию! Мы все о тебе знаем! Имей совесть не отпираться!

– Все знаете? – такое удивление невозможно было подделать. – А я вот о себе сама не все знаю. Как, должно быть, и вы о себе.

– Видишь? – в третий раз повторил старший своему спутнику. – А ты говорил…

Молодой остановил его плавно поднятой рукой и сам заговорил с Адой:

– Пожалуйста, давай поговорим. Нет смысла отпираться.

– Да о чем это вы? – Ада уже теряла терпение.

– Говори правду! – рявкнул злой в тяжелых ботинках.

– Хотите правду? Да вы явно лажанулись. Взяли не того, вернее, не ту, кто вам нужен. Я бедная студентка, взять с меня нечего и номера счета мафии в швейцарском банке не знаю. А убить меня теперь или нет – вам решать.

Конечно, последнего говорить не стоило, но уж очень она разозлилась.

– Убить? А что, это мысль! – рука злого глубже залезла в карман.

У Ады замерло сердце, но молодой сказал:

– Перестань, Петр! Так мы никогда не поговорим.

– Хотите разговаривать, тогда откройте. Я не зверь, чтобы сидеть в клетке.

Петр хотел что-то сказать, но сдержался. Он достал ключ и снял замок со словами:

– Учти, начнешь вытворять какие-нибудь штучки – сразу, – и в его руке появился пистолет.

Вот тут-то Ада точно почувствовала ужас. Это все серьезно. Очень серьезно. Но она собрала все силы, чтобы не показать им свою слабость.

Молодой открыл дверь и, сопровождаемый настороженным взглядом Петра, вошел внутрь. Сев на соседний ящик, он сказал:

– Ну вот, дверь открыта, как ты и хотела.

– Я еще хочу, чтобы в меня не целились, – твердо сказала Ада.

– Нет, это не пройдет, – Петр помахал оружием в воздухе.

– Никто в тебя не целится, – примирительно сказал молодой. – Просто Петру нравится все, что… издает шум. Но не будем терять время. Пойми, от того, захочешь ли ты с нами разговаривать, зависит твоя судьба. Пожалуйста, будь откровенна, и мы примем правильное решение.

– Да кто вы такие, чтобы решать мою судьбу? – взорвалась Ада и вскочила на ноги.

Пистолет в руках Петра тут же был направлен прямо ей в грудь, но девушка посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

– Хотите – убейте, но мне не о чем с вами разговаривать. Я не знаю, чего вам от меня надо.

Она услышала щелчок: это Петр взвел курок и произнес:

– Я убью ее сразу, и будь что будет.

Он вытянул руку, Ада инстинктивно зажмурилась, но молодой вдруг бросился вперед и встал перед ней:

– Нет, Петр, нет! Ты не сделаешь этого! Мы еще ничего не решили.

Петр был так разъярен, что его товарищ стал говорить тихо и умиротворяющее:

– Эта девушка даже не знает, кто она такая. Как же мы можем убить ее? За что? Это не по правилам.

– Не знает! Да все она знает! Они умеют так притворяться, что проведут любого! Но не меня! И не думал, что тебя, Павел, – но Петр все-таки опустил оружие.

Павел громко вздохнул и сказал:

– И меня еще никому не удавалось провести. Поэтому я и занимаюсь этим делом.

Но в следующее мгновение Петр снова поднял свой пистолет. Молодой предостерегающе взмахнул рукой, но Ада опередила его:

– Кто это «они»? Кем вы меня считаете? Кто я, по-вашему?

Петр взглянул ей в глаза и неожиданно спокойно сказал:

– Они – это ведьмы. И ты – одна из них.

Ада была так ошарашена, что даже забыла про наведенное на нее оружие:

– Что? Да вы сумасшедшие! Вам лечиться надо! «Ведьмы»!

Павел вдруг повернулся к ней и сказал:

– К несчастью, это правда. Ты – дочь могущественного колдуна, и, значит, сама колдунья. Ваш… дар передается по наследству. После смерти предыдущего носителя.

Ада вздохнула – а она еще надеялась, что один из них нормальный.

– Если ты до сих пор этого не знала, – продолжил Павел, – то в скором времени все тайное и скрываемое стало бы для тебя явным. Не веришь? Хорошо, мы представим тебе доказательства. Ваш род успел оставить по себе долгую память для всех последующих поколений. Ты его последняя представительница. Вспомни: разве твой отец не передал тебе что-то перед самой своей смертью?

При этих словах перед Адой снова предстал снимок той ночи – свечи, треск, шум за окном и умирающий отец, крепко держащий ее за руку.

– Вы говорите ерунду, – сказала она, но голос ее звучал уже не так уверенно. – Может, мой отец и был слегка чокнутым, но уж никак не колдуном. Да и вообще, никаких ведьм и колдунов просто не существует. Это все сказки.

– Вот как? Разве ты сама всю жизнь не испытывала тяги ко всему таинственному – гадания, карты, книги по магии? – мягко спросил Павел.

Тут он попал в точку. Лет с пятнадцати Ада страшно увлеклась всяческой мистикой – она покупала в переходах тоненькие книжки с заманчивыми названиями, с упоением смотрела всяческие ужастики и читала готические романы. Пару раз они с девчонками пытались совершать описываемые в этих книжках ритуалы и вызывать духов, но у них, конечно, ничего не получилось. Но в то время почти все этим увлекались.

– Ты веришь, – констатировал Павел. – Ты знаешь, что все это есть. И ты тоже принадлежишь к этому миру – таинственному миру магии, чьи искаженные отражения так привлекали тебя в массовой культуре.

– Вы прямо лекцию читаете, – ехидно сказала Ада. Ей было неприятно, что он словно смотрит ей в душу.

– Перед смертью твой отец передал тебе свой дар. Я знаю это потому, что иначе бы он вообще не смог умереть. Мучился бы до тех пор, пока кто-то не забрал бы у него магические способности. Но он должен был передать их только тебе – как наследнице. Так было принято в его роду много столетий. Ты и не догадываешься, насколько глубоко мы проследили вашу историю. Менялись времена, страны, фамилии, но сила всегда переходила от родителей к детям. И это было неизменно до сих пор. Твой отец умер – значит, теперь ты несешь в себе всю силу вашего древнего рода.

Павел сказал бы что-то еще, но Петр остановил его:

– Ты слишком много ей рассказываешь. Хватит.

Павел повернулся к нему:

– Но она должна знать. Иначе мы не сможем быть справедливыми.

Видимо, у Ады было такое лицо, что она больше не вызывала у человека с оружием тревоги. Он спрятал пистолет в карман и сказал Павлу:

– Выйдем. Нам нужно поговорить.

Молодому человеку не хотелось оставлять Аду, но он все же вышел из клетки.

Девушка как будто не заметила этого. Так же она никак не отреагировала и на то, что Петр снова запер ее на замок и они с Павлом ушли, оставив ее одну.

Ада сидела абсолютно неподвижно, глядя прямо перед собой. Почему-то она сразу поверила в то, что все, рассказанное этими людьми – правда. Конечно, это было непонятно, немыслимо… Но не невозможно. Почему-то она твердо знала это.

Но если это возможно, значит… Тогда странное поведение отца при жизни и особенно перед смертью полностью укладывается в начерченную ею схему.

Протянутая сухая рука, черные глаза с зелеными искорками и выкрикнутые зычным голосом слова: «На, возьми, возьми!»… Ада словно снова перенеслась в эту страшную минуту. Что это было, как не ритуал передачи магической силы? Она вспомнила, что читала об этом в народных сказаниях. А если это правда… Не может не быть правдой, слишком много совпадений.