Пациентка

Глава 3

Свет на Пути

17. Разыскивай путь.

18. Ищи путь, отступая все более внутрь.

19. Ищи путь, выступая смело наружу.

Мейбл Коллинз. Свет на Пути

Мария Михайловна медленно дошла до скамейки, села и прикрыла глаза. Она ничего не забыла. Такие вещи невозможно забыть. Они реальнее той жизни, которую люди считают реальной. Она помнила все, до мельчайших подробностей, хотя прошло уже больше сорока лет. Потом была встреча с Учителем, разочарование и потеря. Она думала, что видение и благословение Христа – это конечный пункт ее многолетнего поиска, но оказалось, это только начало… Сейчас прошлое снова стало перед глазами.

Она тогда проснулась потрясенная. Чувство благодати разливалось в теле теплом и мягкой пульсацией. Казалось, каждая клеточка вибрирует и светится… Ооо… вот это сон. Она видела Христа! Она вспомнила момент снятия с креста и свое нежелание смотреть туда: от физического тела отделялось тонкое, но оно было такое странное, что разум отказывался это определять, классифицировать, сравнивать с чем-то. Выглядело тонкое тело так, как будто у Иисуса две головы… «Нет, нет, не хочу вспоминать, не хочу смотреть!» Она усилием воли отвлекла себя от этого образа, как делала всегда, когда не могла сразу осознать картинку. Понимание придет. Потом.

А сейчас она стала с удовольствием и приятным чувством, охватывающим тело от низа живота до сердца, смаковать подробности, которые были доступны разумению. Сначала пришел восторг и чувство гордости. Она смогла! Она преодолела свой страх! И какой страх. Самый страшный, самый глубинный страх перед небытием, перед разрушающей пустотой, перед неназываемым. Она смогла. Это было то, о чем пишут в сказках, когда Иван должен прыгнуть в чан с кипящей водой. Только тот, кто не убоится, выпрыгнет преображенным. Она выбрала не Иисуса распятого, а Иисуса воскресшего, не страдания, а жизнь, жизнь вечную. Чтобы увидеть Божью любовь, вися на кресте, нужно превзойти в себе человеческое – сомнения, претензии, страх, боль. Отдаться. Тотально, полностью, не прося награды за свою жертву. Только тогда свершается чудо.

«Вот что значит распятие, – думала она, идя привычной дорогой в школу. – Сегодня я им обещала контрольную. Нужно проверить спряжение глагола «быть», как всегда в начале учебного года. Je suis… Tu es¹⁰… Я есть. Интересно, Иисус боялся? Боялся. Это страшно – а вдруг умрешь. Не телом, а всем собой. Вдруг… не получится?! Сомнения присущи человеку, они часть работы нашего логического ума. Нельзя, нельзя их слушать! Интересно, можно ли объяснить другому, что такое Вера. Как, на каком уровне, с помощью каких внутренних инструментов делается выбор?»

Она не знала. Кленовые листья под ногами пестрели разными цветами. Она прислушалась к их шороху. Подбросила их ногой. Они приподнялись в воздухе желто-красным веером и плавно опустились на землю. Я есть. Ты есть… Иисус отдал себя. Хотя ему было страшно. И она тоже сделала свой выбор. Она вспомнила тот момент, когда шагнула в темную бездну. Смерти нет. Вслед за Христом она доказала это. Доказала самой себе. Значит, все правда. И ее предназначение теперь – нести людям знание Христа о том, что смерти нет, а есть лишь вечная жизнь. И есть любовь. В уме сами собой сложились строчки.

В миг распятия тревожный

Соверши… что невозможно.

Превзойди в себе – себя.

Не страдая, но любя.

Содрогнется мир огромный —

Ты познал его основы.

Смерть. Глубокий вдох. И снова —

Пустота родит движенье.

И победу – пораженье.

Любовь. Она разлита в пространстве как сладкое молоко, которым питаются все дети Земли. Она есть то, что соединяет их всех в одно огромное любимое дитя Божье. Пройдешь через смерть, и откроются врата истинной любви и жизни вечной. Ведь только «смертию смерть поправ», можно раскрыть в себе новый мир. Смерть – огромная трансформирующая сила. Пережить смерть при жизни – это значит стать «дважды рожденным» («двидживой»).

Она вспомнила слова своего наставника, сказанные чуть позже, чем случился этот опыт, и поставившие все ее переживания и сомнения на свои места: «Двиджива означает не только дважды рожденный, дважды живущий, но и имеющий две души»¹¹.

После встречи с Иисусом Мария Михайловна ощущала себя именно так – как будто в ее прежней форме живет теперь новая, мудрая, всезнающая душа, соседствуя с прежней, привычной и подверженной человеческим слабостям и страхам.

К тому моменту, когда она подошла к дверям школы, она поняла с непреложной уверенностью, что сегодня ночью, без всякой видимой причины, без специальной мольбы, она получила посвящение и благословение. Это была милость. Была ли она следствием ее многолетнего внутреннего вопрошания? Или была подарком от духовного мира? Кто знает… Главное – это случилось.

Теперь она увидела ясно, как через прозрачное стекло, что она всегда получала только тот опыт, который ей был необходим именно в данный момент, и ничего случайного в ее жизни не было. Картинка сложилась полностью. Вестником, несущим откровение, мог быть кто угодно или что угодно. Все люди, и события, и даже сны были частью этой картины. Единственным необходимым условием была ее готовность воспринять знание и понять связи. Когда приходило понимание, сознание расширялось.

– Так ведь это как в школе, – размышляла она. – Посади первоклассника в десятый класс, он ничего не поймет. Но как только он готов перейти на следующую ступень, он видит на ней дары, предназначенные ему. И берет их по праву, так как они – его. Они стали частью его сознания, они ему соответствуют.

Если же он еще не готов и прыгает со своей ступеньки в надежде заглянуть, что там, вверху, он теряет смысл данного момента жизни, который готовит его к будущему.

«On ne peut pas brûler les étapes», как говорят французы.¹²

Необходимо понять опыт каждой ступеньки, чтобы не быть тем первоклассником, который, заглянув на урок астрономии в 10-м классе, испуганно, на цыпочках, выходит разочарованным.

Всему свое время.

Сейчас пришел Ее час.

Многие истины, которые стали очевидными для Марии Михайловны после этого опыта, невозможно было передать словами. Она просто знала. Ее понимание не вызывало сомнений. Что теперь? Служить людям, передавать знания, стать учителем. «Хотя… я ведь и так уже учитель», – улыбнулась она про себя, открывая дверь школы. Je suis. Будь тем, кто ты есть. Забавно получилось.

После уроков ее настигли и одолели сомнения. Что она себе вообразила? Учитель Любви. Ха-ха. Как ты себе это представляешь? Выйдешь на амвон проповедовать? Забыла небось, что с такими делали в Средние века? Забыла, в каком государстве живешь? Нет, не забыла. Поэтому и страшно. Что она может? Немолодая уже учительница французского языка, которой внезапно открылась истина. Куда ее нести? Как найти людей, которым это нужно? Страшно. Вчера не побоялась спуститься в самый ад души, а сегодня боится жить. Да, вот так. Это человеческое – бояться…

Мария Михайловна верила в Бога. Семья ее жила в маленькой деревушке в Ярославской области. Бабушка покрестила ее в три года. В тот летний день они долго ехали в телеге, запряженной низкорослой лошадкой, которая маленькой Маше казалась огромной и ужасно говорливой. Она все время громко вздыхала и фыркала. Маша сидела в колючем сене, опираясь спиной на бортик и наблюдала, как лошадиный хвост гоняет настырных мух. Вправо-влево, вперед-назад, он трудился неутомимо. Она задремала. Сами крестины не помнит, но ощущение праздника запало в душу. Утром следующего дня она, раскрасневшись ото сна, прибежала в одной рубашонке в хлев, где бабушка доила корову.

– Бабушка! А когда мы снова поедем креститься?

Через год началась война.

Отца забрали сразу. На прощанье он прижал Машу к груди, и она почувствовала щекой мягкую бороду. Больше она его не видела. Они остались с мамой и бабушкой. Жили трудно. Одна отрада была у Маши – тайная любовь. Бабушка научила ее молиться, и они подолгу вместе стояли на коленях перед простенькими образами, висящими в «красном углу». «Какой красивый Иисус, – думала Маша. – Борода как у папы».

В школе про Иисуса рассказывать было нельзя. Там все любили дедушку Ленина. Он тоже был красивый и лучезарно улыбался с октябрятского значка. На значке он был маленький, и это примиряло Машу с ним. «Это мой братик, – думала она, – а Иисус – мой папа». Фотокарточки папы дома не было, и со временем образ Христа и образ отца слились в одно.

Когда она в 1954-м после школы приехала в Ленинград и поступила учиться в педагогический, прогрессивная молодежь на факультете иностранных языков растолковала ей, что деревенские жители темные и невоспитанные и верят во всякую чушь от недостатка образования. Но Мария нет-нет да вспоминала бабушку и молитвенное благоговение, которое она переживала рядом с ней, безграмотной и темной крестьянкой. «Иисус все знает, – говорила та. – Он глядит прямо в сердце».

Придя после школы домой, вся во власти сомнений, Мария подошла к зеркалу в тайной надежде увидеть кого-то другого. Молодую, уверенную в себе красивую женщину. А что? Вон Иван выскочил из котла красавцем. Но нет. Чуда не случилось. На нее смотрело привычное тридцатитрехлетнее отражение. Опущенные плечи, гладко зачесанные и собранные в пучок темные волосы, скромная коричневая кофточка. Может быть, только глаза редкого изумрудного оттенка светились по-новому. Как будто зажглась в них какая-то искорка. Но не присмотришься – не заметишь.

Она вздохнула. Что же делать? Где искать своих? Поздно уже. А еще контрольную проверять. «Но ведь если Господь доверил тебе знание, так он же и предоставит возможность его применить», – сказал внутренний голос, который всегда вступал в полемику с тем насмешливым первым. «А и верно», – согласилась она.

«Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее¹³, – думала она, механически чиркая красным в детских тетрадях. – Я потеряла и сберегла, а значит, Господь укажет, как ею нужно распорядиться».

И Он указал.

Глава 4

Василий Иванович

Учить не уча,

Жить без ожидания,

Любить всегда —

Так рождается бодхисаттва.

(Из дневника Марии)

Через два года, в ноябре 1972-го, выходя из школы глубоким ленинградским вечером, Мария стала свидетельницей страшной драки рядом со школьной площадкой. Было уже темно, лишь одинокий фонарь очерчивал бледный полукруг перед зданием школы, а кусты вокруг площадки и вовсе тонули в темноте.

Обычно она быстро перебегала на другую сторону улицы, чтобы ждать автобус на освещенной остановке, но сегодня в черной бездне за лысыми кустами раздавалось какое-то сдавленное пыхтение, и она с опаской приблизилась к одинокому фонарю, чтобы посмотреть, что там. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела молчаливый и оттого еще более устрашающий бой. Трое на одного. Здоровенные парни мутузили тщедушного на вид, но не желающего сдаваться «студента». Все его лицо уже было в кровоподтеках, один глаз полностью заплыл. Из-за чего началась потасовка, она не знала, но то, что драка была неравной и несправедливой, было очевидно.

– Вы что делаете! Оставьте его в покое! – тоненько закричала она, но никто не обратил внимания на ее писк, и она остановилась неподалеку в нерешительности. Бежать обратно в школу, на вахту? Там телефон. Надо звонить в милицию! Но не успела она развернуться в сторону школы и сделать первый шаг, как ситуация на импровизированной арене, где бился хлюпик-гладиатор, изменилась.

– Как же так, ребята, – сказал вдруг кто-то спокойно. – Трое на одного? А честь воина?

Она знала его – школьный сторож Василий Иванович, худощавый жилистый мужчина среднего роста, с острым, цепким взглядом.

– Отвали, мужик. – В руке одного из нападавших блеснул нож. То, что студент был еще на ногах, казалось чудом. Вероятно, они просто хотели попугать, забив его до полусмерти.

– Вызывайте милицию! – крикнула Маша новому союзнику.

– Не надо. – Сторож как-то по-кошачьи подошел к группе дерущихся, поднырнул в середину, и через мгновенье парень с ножом уже лежал на земле, а остальные недоуменно застыли в нелепых позах.

– Ребята, настоятельно советую вам удалиться, – тем же спокойным тоном сказал «вахтер». Подхватив обмякшее тело приятеля, нападавшие попятились, потом побежали. Наступила тишина. Только судорожные вздохи студента, стоявшего согнувшись и уперев руки в колени, всплесками оттеняли звенящий покой.

Все произошло так стремительно, так по-киношному молниеносно, что Мария почувствовала какую-то нереальность увиденного, словно она оказалась не в роли наблюдателя за кадрами фильма жизни, а внутри самой киноленты. Скорость развернувшихся, а затем свернувшихся в точку событий ошеломила ее. Эта новая позиция в центре внезапно затихшего тайфуна из собственных эмоций, звуков мужского дыхания, пугающих картинок вызывала беспокойство.

Ее реакции не успели откликнуться на увиденное, и она внезапно осознала, что стоит, замерев с полуоткрытым ртом, будто фильм поставили на паузу. И будто она, Мария, здесь вообще ничего не решает: жизнь обскакала ее бешеным галопом, а она не успела и охнуть. Она выдохнула и опустила руки, судорожно прижимавшие к груди коричневую дерматиновую сумку.

– Чаю? – задумчиво осведомился нежданный спаситель у пустоты перед собой. Вытиравшая кровавые подтеки на лице жертва и восторженный свидетель дружно кивнули. Пока шли к школе, в глубине души Марии пролетело легкое облачко вины – дома ждали муж, дочь и негуляная собака. Но отказаться от приглашения она не могла – вся эта история напоминала ей вырванную страницу из книги, которую она когда-то читала, но потом позабыла, а вот теперь начинает вспоминать… Ей обязательно нужно было узнать продолжение!

– Геннадий, – кивнул ей спасенный.

– Мария Ми…Маша.

Парень был моложе лет на пятнадцать, но ей не хотелось официоза в обращении. Так они оказались в маленькой комнатке, которую Мария окрестила «дворницкой» и которая стала для них вратами в неизведанное, родным домом, где они знакомились с собой по-настоящему. Василий Иванович пошел на кухню, бросив им:

– Располагайтесь.

Мария посмотрела на Гену. Высокий нескладный юноша с темными глазами прикладывал тыльную сторону ладони к рассеченной губе и морщился.

– Очень болит? – участливо спросила она.

– Да нет, нормально. – Геннадий прислонился к стене и устало прикрыл глаза.

Мария огляделась.

Железная кровать, застеленная солдатским одеялом, стол, пара табуреток и большая коробка с книгами. Ее притянуло как магнитом. Книги были ее страстью. Он заглянула внутрь – в основном самиздат. Забыв все правила вежливости, не спросив разрешения, она запустила руку в коробку и вытащила несколько томов в одинаковых серо-коричневых переплетах. Пастернак, Булгаков, Бердяев, Рамачарака… Последний автор был ей не знаком.

С кухни пришел Василий Иванович с ковшиком теплой воды.

– А… можно? – Маша прижимала к груди сокровище – томик Хармса.

– Возьми. Завтра занесешь.

Она кивнула.

Василий Иванович обработал Геннадию раны какой-то пахучей мазью из жестяной коробочки.

– Заживет как на собаке, не переживай.

– Это волшебная мазь д’Артаньяна? – Марии было легко, как в детстве. Книги многое рассказали о своем владельце, и она почувствовала себя здесь в полной безопасности.

– Почти. – Василий Иванович усмехнулся.

– А вы можете меня научить так драться? – с потаенным страхом отказа спросил юноша.

– Драться – нет, – ответил странный сторож. – Я не поощряю драки. Но могу научить тебя быть воином.

– А меня? – трепеща больше, чем Геннадий, спросила Мария.

Он окинул ее внимательным взглядом. Небольшого роста, слегка сутулая, книжный червь. Глаза горят. Эх, романтик ты, Маша.

– Тебе не нужно будо¹⁴. Ты не воин. Впрочем, можешь походить на айкидо. Заодно осанку поправишь.

– А… кто я? – с детской надеждой спросила она.

Он снова усмехнулся как-то по-доброму и ничего не ответил. О, сколько раз ей впоследствии задавался этот вопрос, и как мучительны были поиски ответа. Человек, женщина, жена, мать, учитель… Затем, когда ей открылась другая реальность, она перестала себя связывать с какой-то ролью, и ответы стали более сущностными – ученик, душа, энергия.

«Тебя удовлетворяет твой ответ?» – Мария понимала: нет, опять не то, она больше, чем все это. Но кто же она?

Оказалось, что ее новый «старый знакомый» – духовный наставник древней традиции, и встреча их не случайна. Через месяц она уже не представляла, как жила без этого дыхания свободы, которое пробуждалось рядом с Василием Ивановичем. По вечерам в спортзале школы загорался тусклый свет, и пятнадцать человек приходили заниматься, соблюдая конспирацию, – все это было не очень-то легально. Имен друг друга не знали, после тренировки расходились молча. Геннадий настолько увлекся, что бегал на тренировки каждый день, даже в старшую группу. Заниматься там он не мог, не хватало техники, но ему разрешили присутствовать. Он пожирал глазами ребят, которые отрабатывали технику боя, и каждый их жест прокручивал в голове.

Мария ходила два раза в неделю на айкидо и постепенно начала ощущать свое тело. Она вдруг поняла – у нее есть тело! Руки, ноги, голова, и все это связано, и во всем этом присутствует Она.

С огромным удовольствием они вдвоем с Геннадием посещали теоретические занятия по «духовной науке».

Мечта Марии сбылась – она нашла и Учителя, и «свою стаю».

– Меня зовут… – на первом занятии тот, кого все знали как Василия Ивановича, назвал странное имя, которое всколыхнуло что-то у нее внутри. Повеяло чем-то родным, но очень далеким, сказочным и древнерусским, былинным. – Так ко мне и обращайтесь.

Каждый раз, произнося удивительное сочетание звуков, Мария словно смаковала какую-то сладость. Мозг реагировал на это звукосочетание выбросом эндорфинов. Приятная волна тепла пробегала по телу вверх и вниз и затаивалась мягким шариком в середине, в самом сердце.

Однако имени своего наставник просил не разглашать и об увиденном-услышанном не распространяться. Мужу Мария сказала, что занимается репетициями школьного спектакля, и он долго возмущался, что за эту нагрузку должны доплачивать. А то что же – жены по вечерам нет и денег не дают. Мария молча убегала. Врать не хотелось, а правды сказать она не могла – не могла подвести Василия Ивановича.

Они начали заниматься в ноябре 1972-го, а в конце января следующего года Мария узнала неприятную новость.

Она, как обычно по средам, вернулась домой поздно. Муж уже поужинал, разогрев котлеты, которые она приготовила накануне. Дочка спала в своей «комнатке» за шкафом, где помещалась только кровать, а он сидел на кухне. Читал газету.

– Что новенького? – Она склонилась над ним и чмокнула в висок. После занятий она всегда была в приподнятом настроении. Хотелось петь, но было уже поздно.

– Да ничего такого. – Он схватил ее за бедро и усадил на колени. – Твоих йогов критикуют.

Слова ударили ее, как струя воды из шланга. Она отшатнулась и спрыгнула с его колен.

– Ка-каких йогов?

– Да вот, – он махнул в направлении разложенной на столе газеты и снова сделал попытку схватить ее за ногу.

– Подожди!

Холодея, Мария взяла газету. Глаза мгновенно выхватили нужную статью. Комитет по физической культуре и спорту при Совете Министров СССР опубликовал постановление «О некоторых фактах неправильного развития отдельных видов физических упражнений в спорте».

Практика и обучение йоге на территории СССР отныне были запрещены, хотя до этого момента подобные занятия даже поощрялись. Невероятный успех имел вышедший в 1970 году фильм «Индийские йоги – кто они?» «И как его допустили до советского человека?» – удивлялась тогда Мария. Видимо, сказалось потепление шестидесятых. Кинотеатры ломились от наплыва зрителей. Мария с мужем и десятилетней дочкой тоже сходили в кино.

– Вот бы и мне так, – мечтательно сказала она после фильма. Образы людей, умиротворенно медитирующих, контролирующих свое тело и спокойно закручивающихся в бублик, поразили ее воображение. Муж хмыкнул. Однако она не отступилась от своей мечты и начала каждое утро по пятнадцать минут сидеть с закрытыми глазами. Чаще всего это было похоже на дремоту. Лишь с появлением Василия Ивановича Мария узнала на опыте, что именно может происходить внутри медитирующего йога.

Она искала учителя, ждала его! И нашла. И вот только-только новый мир распахнул ей свои сияющие двери, как…

Она отложила газету. Ну уж нет! Она занятия не бросит.

Мария и Геннадий занимались не йогой, однако возникшая напряженность чувствовалась по отношению к любым глубоким философским поискам, уж не говоря об эзотерических знаниях.

В советской психиатрии появился псевдонаучный термин «Метафизическая интоксикация». Это означало – отравление человеческой психики мистическими или религиозными воззрениями. Этот диагноз позволял трактовать любое проявление искреннего интереса к философии или религии как форму шизофрении и применять «профилактические меры» к тонко чувствующим людям – их забирали «поправить здоровье и мозги» в психоневрологических интернатах. Именно поэтому о своем собственном экстатическом переживании Мария не рассказывала никому.

Василий Иванович был первым. Она подробно, в красках, описала свои чувства и озарения, не без внутренней гордости и тайно ожидая одобрения.

– Иисус? Ну хорошо, – ответствовал он, не слишком, казалось, вникнув в масштабность события. И увидев ее вытянувшееся лицо, добавил:

– Что теперь? Медаль себе на грудь повесишь?

Она вспыхнула и обиделась: обесценили самое дорогое, что у нее было. Поймала себя на том, что у нее выпятилась нижняя губа, как у ребенка, который готов заплакать, когда у него забрали любимую игрушку. На занятии она сдержалась, но дома, вечером, в слезах рухнула на кровать: «Всё! Вообще туда больше не пойду!»

Однако утром, еще не совсем проснувшись, а плавая в сладком светлом море сна, она вдруг увидела, что заигралась в избранность:

– Божечки, да это же все гордыня!

Теперь она поняла, почему Василий Иванович выслушал ее тайную исповедь более чем спокойно.

Мимо таких моментов скрытого самолюбования он не проходил, иронично подтрунивая над ее восторженностью, и Марии иногда бывало тяжело и больно. Ее представления о жизни и о себе рушились.

Прежние знания ее и даже кандидатская степень здесь не котировались.

Она словно свалилась с небес на землю – ей необходимо было признать, что на этом пути она всего лишь неофит, делающий робкие шаги, а видение ее – только первое из череды посвящений, которых она, конечно, не получит, если не поймет свой урок: в духовном мире главное – самоотречение и служение.

В первый раз это понятие засияло для нее новым светом. Служение Родине и людям она понимала до этого, как учили товарищ Ленин и коммунистическая партия, – отдать всю себя без остатка во имя великой идеи победы коммунизма, совершенно забывая о своих нуждах и желаниях. Двигаться в ногу со всеми, быть как все.

В маленькой дворницкой она познавала иной мир, в котором не было политики и даже границ между странами. Где людям открывалась бескрайняя свобода Духа. Даже понятие свободы приобрело новый смысл. Свободным может быть только человек, осознающий себя, принимающий свою индивидуальность. Люди в массе, хоть и утверждали, что они обладают свободным выбором, на деле становились безликими, теряли свое «я», свою уникальность. Плыли в массовом бессознательном, как рыбы в косяке, – в толпе было легче выжить. Быть индивидуальностью было опасно.

Однако Марию влекло к новым знаниям так сильно, что она забывала всякую опасность. Идеи коммунизма о светлом будущем для всех словно потеряли всю идеологическую шелуху, и она поняла, что хочет именно этого – служить людям. Но не так, как наставляли идеологи коммунизма, а так, как ей открывалось через древнее духовное учение. И на первом этапе важно было одно – сохранять верность новому знанию и учителю.

Зимними холодными вечерами в дворницкой на столе горела маленькая лампочка под зеленым абажуром. Тусклый свет придавал пространству оттенок колеблющегося пограничья. «Со мной ли это все происходит, – иногда думала Мария. – Реально ли все это, то, что я слышу после трудового дня, уроков, чтения незамысловатых текстов «Le petit Nicolas», разговоров в учительской о новом фильме, вышедшем на экраны, – «А зори здесь тихие…». После нормальной, привычной, такой знакомой жизни».

– Эк-зотерическим называется знание явное, это та наука, с которой мы сталкиваемся, постигая мир, – Василий Иванович говорил, а она конспектировала в своем дневнике. – Понятие «э-зотерическое знание» часто переводят как «тайное» знание или «герметическая наука» (по имени Гермеса Трисмегиста). Однако правильнее будет сказать, что эзотерика – это не «тайное», а не-явное знание. Разница есть! – Василий Иванович, мерно ходивший по комнате (три шага в одну сторону, три – в другую), остановился и сделал паузу, чтобы хлебнуть чаю из большой жестяной кружки. Она напоминала Марии о войне. Такая же была у ее отца, когда он уходил на фронт. Ушел и не вернулся. Наверное, Василий Иванович тоже воевал. Интересно, сколько ему лет? Около пятидесяти? Наставник коротко глянул на нее, и Мария стушевалась. Ей показалось, он прочитал ее мысли.

– Это не тайна, которую где-то прячут, – продолжил он. – Это знание, которое уже есть. Оно есть. Здесь, сейчас, всегда. Но до него еще нужно дорасти. Понимаете, есть Путь. Вы растете духовно, зреете.

Человеку нужно вскрыть некий пласт, покров иллюзии, закрывающий от него свет Истины.

Мария кивнула. Она поняла! Вспомнила свое переживание «избранности», которое на самом деле было просто гордыней. Вот она, иллюзия.

– Прорыв к Истине, высший вид внутренней экзальтации, расширение сознания называют Сатори (это по-японски), или Просветление. В миг просветления для человека в мире перестает быть что-то не-Живое. Мир вспыхивает всеми своими гранями, и ты понимаешь связи между явлениями и событиями. Он открывается тебе в постоянном развитии, в постоянном становлении. И в то же время ты осознаешь, что есть только одно мгновение, сейчас, которое равно вечности.

– Итак, можно сказать, что эзотерика – это внутреннее, духовное знание, которое помогает понять себя, разобраться с вопросами «Кто я?», «Что такое жизнь?», «Что есть смерть?» Разные традиции по-разному подают это знание. Но единый духовный закон гласит: «Путей много, Истина одна». И твой путь, – Василий Иванович снова бросил короткий взгляд на Марию, и она перестала дышать, – уникален. Он только твой.

В качестве послушания ей доверили переписывать книги, и так она познакомилась с трудами йога Рамачараки, появившимися в России в начале XX века, и с «Бхагават-гитой», которую в 70-е тайно распространяли «среди своих». В 1971 году Советский Союз посетил Свами Шрила Прабхупада, основатель международного общества Сознания Кришны, и именно с этого момента началось знакомство советских искателей с индуистской философией.

Мария научилась печатать и стала дотемна засиживаться в учительской, чтобы пользоваться машинкой школьной секретарши. Теперь она возвращалась поздно не три раза в неделю, а все пять. Мужа раздражало такое рабочее рвение, но он умолкал, когда она приходила домой радостная, с ясными глазами-фонарями.

– Опять репетировали? – мрачно уточнял он.

– Да, репетировали, – она обнимала его, напевая что-то на французском. Ее лицо сияло, она вынимала шпильки из строгого пучка и волосы волшебной волной рассыпались по спине. Никогда раньше их близость не была настолько страстной и насыщенной. Ему казалось, что от нее шли сильнейшие токи.

– Долго это еще будет продолжаться? – однажды спросил он со смешанным чувством собственничества, недовольства ее самостоятельной, отдельной от него жизнью, невозможности контролировать эту самую жизнь и желания повторения острого блаженства, которое, как он смутно ощущал, было связано с ее ежедневными «репетициями».

– Не знаю, наверное, до конца учебного года. И в следующем учебном году тоже… – она осторожно глянула на него.

Кончилось все внезапно. После летних каникул, приехав в конце августа из псковской деревни, где они отдыхали с дочкой, она первым делом побежала к школе. Три ступеньки с торца, маленькое крыльцо и заветная дверь. Постучала условным стуком. Раздался мягкий, еле слышный звон поворота ключа в замочной скважине (Василий Иванович сам обтачивал ключ, чтобы тот не слишком громко скрежетал), и на пороге возникла грузная женская фигура.

– Кого тебе? – не очень-то любезно спросила владелица тела.

– А-а-а?.. – Мария вопросительно махнула рукой, изображая нечто вроде человекообразного облака и пытаясь заглянуть в комнату через могучее плечо новой хозяйки.

– Уехал он.

– Куда?!

– Мне откуда знать? Уволился и уехал. Дурак! Место-то доброе. – Она довольно потрясла головой в мелких кудрях.

Мир рухнул. «А как же я?!» – хотелось кричать ей. Никаких контактов у нее не было. И он ничего не оставил – ни весточки, ни адреса. Просто уехал, и все. Бросил ее. Их. А где Геннадий? Найти его она тоже не могла – не знала ни фамилии, ни телефона. Василий Иванович был их связующим звеном. А вдруг… внутри похолодело. Нет-нет, с ним ничего не могло случиться. Она вспомнила его лекцию об интуиции. Он тогда все «разложил по полочкам».

– Представьте свое сознание в виде сосуда, – говорил он, привычно расхаживая по крошечной комнатке. Маша представила трехлитровую банку с хрустящими солеными огурцами и сглотнула. Она села на краешек кровати и, волевым усилием отогнав огурцы, принялась, как обычно, строчить в свой блокнот. Геннадий примостился на полу, в углу. У него тоже была тетрадь. Он ничего не записывал, не любил он это. Он рисовал, и его тетрадь была полна переплетениями каких-то крошечных кружочков и спиралей, заполнявших собой весь лист.

– Этот сосуд наполнен неоднородным содержанием. Большую часть, около восьмидесяти процентов, занимает наш инстинктивный разум – это тот уровень сознания, который мы разделяем с братьями нашими меньшими. Он отвечает в первую очередь за все неосознаваемые процессы, которые происходят в теле. Как в теле животного, так и в теле человека работа внутренних систем и органов не контролируется интеллектом, а происходит согласно некой природе, которая придумала все мудро и гармонично. Мы не контролируем, как мы дышим, как осуществляется в теле сердцебиение или процесс выделения.

Вторая сфера влияния инстинктивного разума – деятельность, которую мы производим автоматически. Нам не нужен интеллект, чтобы открывать двери, выключать свет или ездить на велосипеде. Как только мы обучились какому-то навыку сознательно, он переходит в область подсознания. Вот вы научились кататься на велосипеде один раз, и дальше всю жизнь обладаете этим навыком. Даже если долго не ездите, потом тело все вспоминает.