Я не хотела умирать

Глава 3. Пазл

– Опять он тебя ударил, да? Да что же это такое, никак неймётся ему! – вздыхала тётя Надя, прикладывая лёд к маминой губе.

– Да я сама виновата, полезла под горячую руку.

– Ой, ничего не говори, и я такая же была, пока мой не издох, царствие ему небесное, – перекрестясь, горячо произнесла соседка. – Ведь сколько раз себе говорила: ну не лезь ты, Надя, не лезь. Нет, всё равно на рожон иду.

– Вот о том я и говорю. Сами виноваты, а потом сидим тут, плачемся.

– Дуры-бабы, что с нас взять. Ну да ладно, утечёт вода, не оставит следа.

Подслушивая такие разговоры на кухне, я всё больше убеждалась в нормальности нашей жизни, принимая, как неотложную истину, неизбежность насилия и нашу вину в этом. Способствовали тому и постоянные увещевания мамы, что у нас всё хорошо. Вот только я никак не могла понять, почему мне так страшно находиться в этом «хорошо». Я боялась до дрожи пьяного отца и ненавидела за то, что он избивал маму. Что-то внутри меня продолжало противиться кроткому принятию насилия, и я постоянно металась, не зная, к какой гавани пристать: довериться своему внутреннему ощущению о неправильности происходящего или довериться взрослым, которые должны были вести меня и оберегать.

Я не понимала мир, и он в ответ не понимал меня. В детском саду дети отказывались со мной играть, потому что у меня были странные игры. «Сами вы странные», – думала я, глядя, как они от меня шарахаются. В моих играх не было счастливых семей. Вернее не так, были счастливые семьи в моём понимании. Где папа бил маму, родители били детей, и у них было всё хорошо. В разыгрываемых мной сценах всегда были одиночество, боль и страдание. Я играла жизнь, которую видела, выхватывая из неё всё самое жестокое, ведь именно оно казалось мне правильным. Маме было некогда вникать в мои игры. Тем более, играла я всегда очень тихо или про себя, чтобы не нарушать покой отца. Она лишь однажды заметила, как я бью куклу.

– Юля, нельзя так, – сказала она мне, – кукле очень больно.

– Но тебе же тоже больно, когда папа тебя бьёт? – хмуро ответила я, не понимая, почему мою игру прерывают. – Вот и кукла пусть страдает.

– Дерутся и обижают других только плохие люди.

– Значит, папа плохой?

Мама тяжело вздохнула и твёрдо произнесла:

– Нет, папа хороший, и он нас любит.

– Если он хороший, тогда почему тебя бьёт?

Она долго объясняла мне, что у нас хорошая семья, а папа просто не всегда может держать себя в руках, он ошибается, и мы должны любить его и прощать, помогая бороться с пороками. Я сосредоточенно слушала путаные мамины объяснения, всё больше хмуря брови.

Из всего этого я сделала только один вывод: играть в такие игры нужно так, чтобы мама не видела.

***

Прошло две недели, а в «Пироге» после того разговора с Сергеем я не появлялась. Мне стало легче дышать, а муж был как никогда мил и обходителен. Мы снова переживали светлые дни нашей любви. Прошлое отлично прячется в чулан: если завалить его получше коробками, набитыми доверху тяжелыми вещами, то о нём на какое-то время можно забыть, и сейчас я жила своим счастливым настоящим.

Ждать мужа в хорошие дни было утомительно. Все обязанности выполняла Наташа, моей главной задачей было ей не мешать, и я бродила по нашему огромному дому, как забытое привидение.

Дом всегда казался мне слишком большим для нас двоих, пустота огромных комнат меня растворяла, я чувствовала себя неуютно и боялась оставаться один на один с этим пространством. Я включала свет и открывала шторы в каждой комнате, стараясь сделать их хоть немного жилыми, и проверяя, чтобы ни одна из них не исчезла. Это до жути раздражало Наташу, она старательно выключала зажжённый мною свет, а я включала опять, наше молчаливое противостояние могло продолжаться весь день.

Два года назад я начинала с цокольного этажа, который занимала прачечная, котельная и спортзал с бассейном. Теперь же я лишь открывала дверь, смотрела на широкие короткие лестничные пролёты с большими поручнями, ведущие вниз.

«Дверь была не закрыта, я упала, всего лишь случайность».

Эти слова, словно мантра, звучали каждый раз в моей голове. Я прокручивала снова и снова обрывки воспоминаний, и всякий раз во мне всплывали другие, которых там быть не должно. Я сжала до боли виски, пытаясь их вытеснить, и закрыла дверь.

На первом этаже была гостиная, кухня, столовая, огромный холл в окружении зеркал и ванная. В гостиной проходили наши семейные вечера, перед камином, телевизором и белоснежным роялем.

Второй этаж представлял собой целый лабиринт из череды комнат: три спальни, гостевая, детская, игровая, Димин кабинет, ванная, три гардеробные. Из всего этого пространства обитаемой была только наша спальня. Я быстро прошагала комнаты, выполнив свой ритуал. Следующей на очереди была игровая, я невольно улыбнулась, зайдя туда. Эта комната воплощала все наши нереализованные детские фантазии: батуты, горки, бассейны с сухими шарами, лазалки и мячи, в своём детстве я не могла о таком и мечтать, а Диме иметь такое никогда бы не позволил отец. Когда мы только переехали, днями напролёт проводили здесь время, жуя попкорн и сладкую вату, катаясь с горок, стреляя бластерами, безумно смеялись и бесконечно любили друг друга. Не знаю, когда мы были здесь в последний раз, но сегодня был отличный день, чтобы вспомнить о её существовании.

Лишь одна из дверей выбивалась из общей стилистики, она была цвета растушёванной лазурной синевы. Вела в комнату, которая должна была стать особой. Такой она и стала. Это была единственная комната, дверь которой не открывалась на протяжении уже двух лет. Она была не заперта на ключ, но держало её нераскрытой что-то посильнее замка.

Я прикоснулась ладонью к холодному металлу дверной ручки. Прислушалась, надеясь услышать хоть что-то, кроме тишины. Мне так хотелось попасть туда, но в голове горел сигнал «нельзя», и моя рука не могла пошевельнуться. Тяжело сглотнув, я стёрла сбежавшую по щеке слезу и направилась дальше.

На мансарде располагалась библиотека. Красивые панорамные окна, аккуратные книжные стеллажи под потолок треугольной крыши. Я словно попадала внутрь самой книги и, заходя, с наслаждением вдыхала книжный запах, которым был пропитан каждый уголок. Дима подарил мне её на день рождения, воплотив мою мечту о библиотеке до мельчайших деталей. Я улыбнулась, вспоминая, как кружилась от восторга моя голова, когда впервые её увидела.

Кутаясь в такие воспоминания, словно в мягкий вязаный плед, я чувствовала, как меня наполняет тепло и счастье.

Наша жизнь была похожа на мозаику с кусочками битого стекла. Все хорошие дни собирались в красивую картинку, плохие же больно ранили своими осколками, оставляя шрамы. Но если отбросить осколки в сторону и заменить их приятными ложными воспоминаниями, то наш сложенный из счастья пазл получался невероятным.

***

– Я сегодня сама приготовлю ужин, Наташа, – сказала я, спустившись в кухню.

– Вы уверены? – недоверчиво на меня покосившись, спросила она.

– По-твоему, я не в состоянии приготовить ужин собственному мужу?

– Отпускаете меня домой? – не удостоив мой вопрос ответа, сухо произнесла она.

– Да, конечно, отдыхай.

Я уже давно не готовила. Но сегодня была преисполнена вдохновения. Этот день будет принадлежать только нам двоим, и он будет совершенен.

***

– М-м-м, божественно, – медленно прожёвывая, протянул он.

– Рада, что тебе понравилось, – в довольной улыбке ответила я.

– Может, подучишь Наташу готовить? Чтобы её еда была хоть чуточку съедобнее.

– О нет. У нас и без того холодная война. Лучше я буду готовить для тебя сама.

– Я не хочу, чтобы это стало твоей обязанностью. Для этого мы и нанимаем прислугу.

– Мне будет только приятно что-то сделать для тебя, – ласково поглаживая его предплечье, произнесла я.

– Иди сюда, – он притянул меня к себе и принялся жадно целовать в губы. – Я тебя обожаю! – горячо прошептал он, обжигая дыханием моё лицо.

– Я тебя больше, – массируя его голову, ответила я.

– У нас были ещё какие-то планы на сегодня? Или можем сразу перейти в спальню?

– Ну, у меня была ещё одна идея, – таинственно улыбнулась я.

– Какая?

– Я вспомнила, что мы давно не были в игровой.

– М, и что ты предлагаешь? Приставка? – озорно щурясь, спросил он.

– Ага.

– Хм, Мортал Комбат³?

– Отлично.

– Саб Зиро? – изображая интонацию игры, произнёс он.

– Скорпион? – в тон ему ответила я.

– Е-е-е! – мы заговорщически стукнулись кулачками и рассмеялись.

Раздался звонок его мобильного.

– Я сейчас отвечу. А ты пока приготовься проигрывать, – чмокнул меня в макушку он.

– И не надейся, – с азартом ответила я.

Ожидая Диму, я включила музыку погромче и медленно покачивалась в такт мелодии, как ощутила прикосновение его рук на своей талии.

– Так быстро поговорил?

– Секретарша звонила, – нежно касаясь своей щекой моего лба, произнёс он. – Бронь билетов подтвердили, улетаю завтра на три дня.

– Так не хочется тебя отпускать, – прижимаясь к нему, сказала я.

– Я быстро вернусь, и, если всё пройдёт удачно, съездим куда-нибудь отдохнуть на пару дней.

Нежась в объятиях друг друга, мы танцевали.

Дима плохо умел расслабляться, и в танце это было особенно ощутимо, он двигался слишком резко и в то же время скованно, его лицо становилось серьёзным, губы слегка вытягивались, а щеки надувались от напряжения.

Репетиции танца на пятую годовщину свадьбы были для него пыткой. Нашим преподавателем была красивая бодрая женщина с плотными формами. Дима никак не мог расслабиться и погрузиться в танец, не выдержав смотреть на наш восьмой безуспешный прогон, она подошла к Диме и, похлопав ладонью по его щекам, бойко произнесла:

– Эй, да хватит вам уже дуться и хохлиться, как одинокий пингвин.

Вспомнив ошеломлённое такой непозволительной наглостью лицо Димы, я тихо хихикнула.

– Ты чего? – заметив мой смешок, вопросительно посмотрел он.

– Да так, вспомнила нахохлившегося пингвина.

– По-твоему, это было забавно? – резко отстранившись от меня, спросил он.

– Дима, ты чего? – примирительно улыбнулась я. – Это было мило, я люблю пингвинов, ты мой Лоло⁴! – я прикоснулась ладонями к его щекам, но он отдёрнул мои руки.

– Признайся, тебе просто доставляет удовольствие унижать меня? Вспоминать мои неудачи, да? – с нарастающей злостью проговорил он.

– О чём ты? Конечно, нет. Ты заводишься из-за ерунды, – снисходительно улыбаясь, произнесла я.

– Ерунды? Ты наглая лживая тварь, которая насмехается надо мной! – громко прокричал он.

Я закрыла уши руками, стараясь не слышать произнесённых слов, и, закусив от обиды губу, тихо сказала:

– Я прошу тебя, давай просто продолжим ужин.

– Ты думаешь, я так просто тебе это прощу? – его глаза вновь наполнились дикой яростью.

Он подошёл вплотную ко мне и резким движением сжал свои пальцы на моей шее.

– Дима, отпусти! – я пыталась убрать его руки, но тщетно, его хватка всегда была крепкой и нерушимой. Подушечки пальцев всё больнее сдавливали мою кожу. – Почему ты всегда делаешь мне больно? – плача от осознания собственного бессилия, прошептала я.

– Потому что ты это заслужила, – со злостью проговорил он, цедя каждое слово сквозь плотно сомкнутые зубы.

Он ещё несколько минут сжимал моё горло, наблюдая за беспомощными попытками вырваться с каким-то нелепым сладострастием. Я уже начала чувствовать острую нехватку воздуха в лёгких, когда он, наконец, разжал пальцы.

Я рухнула на пол, откашливаясь и тихо плача.

Он нервно засобирался. Взял ключи, накинул куртку, уже почти уйдя, вдруг вернулся. Я вжалась в стену, испугавшись, что моё наказание продолжится, но он, ухмыльнувшись, прошёл мимо. Подошел к сервированному мной кухонному столу и с силой дёрнул скатерть, послышался противный громкий лязг бьющейся посуды. Удовлетворенный собственной выходкой, он ушёл. Я видела через стекло, как блеснули огни его уезжающей «Астон Мартин» и раздался пронзительный рёв мотора.

Пазл снова рассыпался, и я осталась одна, заваленная коробками своего раскрывшегося чулана.

***

– Сожалею, но мы уже закрыты, – произнёс Сергей, услышав звон колокольчиков. Он возился под стойкой и не видел входящего.

Я помедлила на пороге, чувствуя себя незваным гостем, с меня струями стекала дождевая вода, смешанная с пролитыми слезами. Но мне было больше некуда идти, поэтому, набравшись решимости, я подошла к стойке.

– Всё снова разрушилось, – произнесла я, дрожа от холода.

Он поднялся и с грустью на меня посмотрел.

Через пару минут я сидела со своим латте, укрытая тёплым пледом. Сергей ничего не спрашивал, мы сидели молча, вдвоём в кофейне, слушая, как дождевые капли разбивают ночную тьму.

Глава 4. Гена и Чебурашка

«Самым ненавистным местом на земле для меня был детский сад. Я готова была съесть всю тушёную капусту на свете, выпить весь рыбий жир и молоко с противной пенкой, лишь бы не идти туда.

Непонятая в своих играх другими детьми, я была изгоем. Детство жестоко в своём восприятии мира: оно не видит граней и полутонов, поэтому отличное от себя дети стараются уничтожить. Под надзором воспитателей я была просто одиноко играющим ребёнком, но стоило им отвернуться, как меня встречали тычки, щипки и насмешки, построенные мной города, слепленные подделки безжалостно разрушались. Я частенько бросалась на своих обидчиков, но их было больше, поэтому доставалось мне всегда сильнее, а воспитатели, не желая разбираться, кто виноват, наказывали и меня тоже, ставя в угол в одних трусиках и майке.

Поэтому я орала, как чумная и, вцепляясь в мать, умоляла не отводить меня туда. Часто мама не выдерживала, жалела, и, развернувшись на полпути, забирала с собой на работу. То было лучшее время в моей жизни. Там меня любили.

Мама работала кладовщиком на небольшом умирающем заводе у нас в посёлке, наследие советского прошлого. Воздух там был пропитан тяжёлым запахом металла, мужского пота, въевшейся грязи и табака. Я быстро привыкла к поначалу пугающим меня громким звукам заводских инструментов, полюбила привкус сварки на языке и путающуюся в волосах металлическую стружку.

В этом наполненном грубой физической силой индустриальном мире я была единственным ребёнком. И рабочие окружали меня теплом и заботой.

Утро моё неизменно начиналось с обхода вместе с начальником цеха по производству. Валерий Петрович был очень высоким, с широкими плечами и густыми бровями, рядом с ним я, и без того маленькая, выглядела совсем крошкой. Он называл меня Дюймовочкой⁵, сажал к себе на шею, и так мы проходили каждый станок и опрашивали мастеров. Валерий Петрович всегда разговаривал со мной, как с взрослой, пояснял и показывал, как работает тот или иной механизм, я мало что понимала, но, преисполненная гордости, сосредоточенно кивала. Когда Валерию Петровичу что-то не нравилось, он хмурился и просил меня закрыть ушки, я послушно исполняла, и лишь по вздымающейся спине и красневшим перед ним рабочим понимала, что он ругается. Он был строг, но справедлив и всегда горой стоял за своих подчинённых. Поэтому его любили и уважали. А я любила его больше всех на планете.

Он научил меня читать, открыв мир, где я могла существовать, прячась от нашего настоящего, научил писать – и я стала делиться своими чувствами с бумажными листами.

Однажды я притащила бродячего чёрного кота, долго прятала его в кладовке, мама была в ужасе, обнаружив это, а Валерий Петрович рассмеялся и разрешил мне его оставить, кота мы назвали Кузькой. Он стал нашим любимцем, и c тех пор на обход мы ходили втроём.

А потом Валерий Петрович умер. Мне было пять, и со смертью я ещё не встречалась, тогда это было просто страшное слово. Я помню, как катала машинку на подоконнике, из нашего окна был виден зелёный еловый лес, и я представляла, что моя машинка едет сквозь ветви, собирая шишки. Мама пришла на кухню с зарёванным лицом и сказала, что Валерия Петровича больше нет.

– Как нет? – хмуро спросила я, посмотрев на неё. – Он что, уехал?

– Он умер, Юля.

– Какую глупость ты сказала! – зло воскликнула я и отвернулась к окну.

Но вместо зелёных елей я теперь видела пожелтевшие деревья с опадающими, словно листья осенью, ветвями, у меня защипало глаза, и я расплакалась.

Мои утренние обходы прекратились. Новый начальник был крикливым и злым, его никто не любил. Кузьку он выбросил, а сотрудников поувольнял. Я болезненно воспринимала уход взрослых из своей жизни и много плакала тогда.

Валерий Петрович был единственной искрой, поддерживающей жизнь на этом одряхлевшем заводе. Его не стало, и теперь из окон комнаты я наблюдала, как умирал и завод. Как постепенно закрывались цеха, и гас свет в окнах, словно глаза огромного фантастического зверя, которые потухали, чтобы больше никогда не загореться.

Маму оставили, но сильно урезали зарплату и, чтобы, как она говорила, выжить, нам необходима была вторая работа. В посёлке ничего не было, и маме пришлось устроиться в город. И теперь по вечерам мы приезжали в красивое многоэтажное здание с сияющими в лучах солнца стёклами, где мама подрабатывала уборщицей. Поездка в город была для меня целым приключением. Автобус был рейсовый, ходил редко и строго по расписанию, мы с мамой бежали до остановки сломя голову, чтобы не опоздать. Я смеялась, для меня это была игра в догонялки, а мама уставала, и, прислонившись к её груди, я слышала, как гулко бьётся сердце.

Город – совершенно иной мир. Мир спешащих людей, снующего транспорта и множества звуков. Высокие здания, широкие дороги, толпы людей были для меня в новинку и поначалу очень пугали.

Высокий офисный центр с белоснежной сверкающей плиткой был так не похож на наш пыльный завод, мне было непросто привыкнуть к его холодной тишине, я бродила по пустынным коридорам, предоставленная сама себе, и слушала эхом разносимые звуки моих шагов и изредка доносящееся хлюпанье половой тряпки.

Я была одинока, пока не познакомилась с дядей Мишей.

Дядя Миша работал охранником, сначала мы с ним просто здоровались, а потом он стал развлекать меня и маму разговорами, покупать конфеты и дарить игрушки. Так мы и подружились.

Я с нетерпением ждала каждой его смены. Ему было лет пятьдесят, а он играл со мной, как мальчишка: бегал по коридорам, искал и прятался в укромных уголках, кружил на руках, подбрасывал и пускал самолётики. Раньше дядя Миша работал в кукольном театре, у него была целая коллекция разных кукол, и он показывал мне спектакли, ловко пародируя голоса. Мы всё время смеялись, и я делилась с ним своими секретами. Вот только со временем я стала замечать, что наши игры какие-то странные.

Когда он меня ловил, то крепко прижимал к себе и часто, как бы в шутку, легонько хлопал по попе. С каждым разом его объятия становились настойчивее, а руки всё наглее трогали моё тело, он стал заводить их между моих ног, крепко стискивать грудную клетку и держал так до тех пор, пока я не начинала усиленно вырываться. Он любил садить меня на колени лицом к себе, начинал водить мной по своему телу, и я чувствовала, как в меня что-то упирается. Мне это было странно, а потом стало неприятно. Я сказала ему, что такие игры мне не нравятся. Он улыбнулся и спросил:

– Хочешь анекдот?

Я кивнула. Анекдоты я любила.

– Гена недолго дружил с Чебурашкой, как-то зевнул он, и не стало бедняжки.

И рассмеялся.

Я нахмурилась.

Анекдот был мне не ясен. Я пробовала спросить у мамы, что это значит, но она лишь отмахнулась и сказала, что ничего не понимает в анекдотах. А наши игры с дядей Мишей всё продолжались.

***

Однажды он завёл меня в комнатку охраны попить чай, я часто бывала в этой каморке на первом этаже, жевала сушки, рассматривая обклеенную картинками тумбочку. Вот только в этот раз чая не было, а дверь за мной он зачем-то закрыл на защёлку.

– Поиграем в новую игру? – улыбаясь, спросил он.

Я оживлённо закивала. Старые игры мне уже надоели, а новые всегда были интересны.

– Сейчас я познакомлю тебя со своим другом, – он расстегнул ширинку и потряс странной штукой, болтавшейся у него между ног. – Хочешь его погладить?

Мне не очень-то хотелось это трогать, вообще выглядел его друг как-то неприятно. Дядя Миша, увидев моё замешательство, взял за руку и провёл моей ладошкой по нему.

Я поморщилась.

– Мягкий и тёплый, – констатировала я, отряхивая ладошку.

Он кивнул.

– Хочешь, покажу фокус? Он станет твёрдым и длинным.

Я кивнула, фокусы дядя Миша всегда показывал отличные: в его руках ловко исчезали карты, монетки появлялись из ниоткуда, а в своих карманах я находила горсти конфет.

– Возьми его в ротик, – прислонив своего друга к моему лицу, произнёс он.

– Не хочу, – сморщившись от неприятного запаха, я попятилась назад, но дядя Миша крепко схватил меня одной рукой.

– Он хороший, – проводя им по моим щекам и губам, приговаривал он.

Я сжалась и, закрывая своё личико ладонями, произнесла:

– Мне не нравится эта игра, дядя Миша.

– Ты её просто не поняла.

– Я хочу уйти, пожалуйста.

– Нет, пока мы не поиграем, ты не уйдёшь, просто возьми его.

– Не хочу.

– Юля, если я сделаю иначе, тебе будет больно.

– Я не хочу, чтобы мне было больно.

– Тогда возьми его в рот, – настойчиво повторил он, и я почувствовала, как его руки убирают мои ладони с лица. Мне стало страшно, и я расплакалась.

Меня спас случай. Я не помню точно, что это было, но вдалеке неожиданно раздался громкий звук, он оглянулся на дверь, и его настойчивая хватка ослабла. Я этим воспользовалась и, резко дёрнувшись, бросилась к распахнутому окну. Он попытался схватить меня, но не успел, я спрыгнула вниз, разодрав об асфальт ладони с коленями и поцарапав подбородок. Я бежала под окнами первого этажа, громко крича «мама».

– Господи, ты как здесь? – испуганно воскликнула мама, выглянув в окно. Она помогла мне подняться.

– Дядя Миша, он показал мне какую-то штуку, он хотел сделать плохое, – захлёбывалась в рыданиях я.

– Я ничего не понимаю, – мама растерянно развела руки в стороны.

В это время к нам, виновато улыбаясь, подошёл дядя Миша.

– Нина, я извиняюсь, напугал её, наверное, – он достал из кармана тряпичную куклу-рукавичку, изображающую Бабу Ягу, и показал маме. – Вот что она увидела и напугалась.

– Нет, там было другое, – я спряталась за спиной мамы. – Он врёт.

– Юльчонок, ну прости, напугал я тебя, глупый старик, давай мириться, – он сел на корточки и, улыбнувшись, протянул мне палец для примирения.

– Нет, вы плохой.

– Юля, ну перестань, тебе просто стыдно, что ты такая взрослая испугалась игрушки. Посмотри, и колени все опять ободрала, Миша, есть зелёнка?

– Есть, пойдём, Юльчик, разрисуем тебя.

– Нет! – завопила я и крепко вцепилась в мать.

– Боже, да что с тобой такое? Миша, извини, не знаю, что на неё нашло, – виновато произнесла мама.

– Да ладно, всякое бывает, дети же, они такие выдумщики, что-то показалось ей, вот и напугалась. Ну, я пойду лучше, ты уж не слушай её сказки сильно, – промолвил он, почёсывая затылок.

– Конечно, нет, Миш.

Дождавшись, когда дядя Миша уйдет, я затараторила:

– Мама, он врёт, это у него было там, в штанах, он достал мне и показал.

– Юля, перестань! – прикрикнув, прервала меня мама. – Мне некогда слушать твои фантазии, мне домыть надо! Не то мы опоздаем, и придётся спать на вокзале.

На автобус мы, действительно, чуть было не опоздали, мама не могла отдышаться всю дорогу и кашляла. Больше я ей ничего не сказала, а лишь усиленно тёрла свою щёку. Я всё думала об этой неприятной игре. Может, я зря испугалась. Мне стало досадно, что я так и не увидела фокус. Но дядя Миша соврал маме, значит, в этой игре было что-то плохое, поэтому с взрослыми я решила больше не играть, и с тех пор обходила пост дяди Миши стороной.

***

Как милосердно детство в своём неведении. Я не понимала, что дядя Миша со мной делал, мне не нравилась эта штуковина у него между ног, было страшно и больно, когда он меня держал, обидно, что не поверила мама. Будучи ребёнком, я просто побежала дальше, а потом и вовсе забыла, что этот эпизод в моей жизни существовал. И не вспоминала, пока не подросла.

Мне было 10 лет, Дима учился в старших классах и решил показать видео, которое гуляло у них в школе под названием «минет Пэрис Хилтон», для него это была забава, для меня тяжёлая правда. Я посмотрела на него испуганными глазами, не решаясь спросить.

– Чёрт, я забыл, нельзя было тебе показывать, – увидев моё лицо, с досадой произнёс он и спрятал телефон.

Он не хотел, но ему пришлось всё рассказать. Мама никогда не разговаривала со мной на такие темы, она до сих пор закрывала мне глаза, когда в фильмах целовались, и Дима был первым, от кого я всё узнала. Меня тогда вырвало, и я долго плакала. Он гладил меня по голове и говорил, что теперь он рядом и больше никто так со мной не поступит.

Я не виню его в раскрытии этой правды. Он очень поддержал меня тогда, а это осознание всё равно настигло бы меня рано или поздно.

Но когда вся чудовищная мерзость произошедшего прояснилась, этот эпизод всё чаще стал всплывать в моей памяти. Каждый раз, вспоминая, я с каким-то бешеным исступлением тру свои щёки, которых касался его член. Удивительно, насколько в моей голове осели детали. Я помню стоявший в его каморке запах многократно заваренных дешёвых чайных пакетиков и до сих пор ощущаю, как провожу кончиками пальцев по оборванным краям наклеек Гены и Чебурашки⁶ на его обшарпанной тумбе. Грёбаные Гена и Чебурашка.

***

Прошло почти три недели после того вечера, и всё это время с Димой мы не разговаривали. Молчание было неотъемлемой частью нашего брака. Он часто так делал, то наказывая меня этим, то из-за проблем в бизнесе. Как было на этот раз, я не знаю. Спрашивать мне не хотелось. Его командировка была неудачной, я поняла это по громко брошенной дорожной сумке. Он был всё время погружён в свои дела и практически не находился дома, приезжая чаще за полночь. В наши редкие пересекающиеся встречи меня он не замечал, три раза мы занимались любовью в таком же нерушимом безмолвии.

Наверное, меня бы устроил такой брак: тишины и равнодушия, в нём я не испытывала хотя бы физической боли, но я знала, это скоро кончится, так происходило всегда, и в какую сторону на этот раз пошатнётся маятник наших отношений, предугадать было сложно.

Единственным местом, где я могла свободно дышать, стала кофейня. Я приезжала туда каждый день. Слова Сергея о том, что они видят каждого гостя, меня зацепили, и я тоже начала наблюдать.

Это странно, но, кроме чашки кофе, я ничего не видела раньше, и, спроси меня кто-нибудь, как выглядит кофейня, я бы не смогла её описать. А в ней было так много деталей.

На коричневых стенах кирпичной кладки были рисунки. На одной – большая бледно-фиолетовая чашка, из неё высыпались кофейные зерна, причудливо превращающиеся затем в женский портрет, на другой – расплывшаяся кофейная гуща, в очертаниях которой виднелся статный средневековый замок.

Необычная полка, сделанная из гитары, доверху наполненная книгами, дисками, банками кофе и приправами. В рамках висели фото с открытия кофейни: счастливые смеющиеся лица, размазанный по лицу Сергея торт, перерезанная красная лента. Рядом фотография первого гостя, первый выпитый стакан кофе и первая чайная чашка. На подоконниках росли зелёные мирты в аккуратно слепленных глиняных горшках горчичного цвета.

Я стала замечать и людей. Первой, кого я приметила, стала обаятельная рыжеволосая девушка-официантка, её живость, горящие глаза, звонкий смех обращали на себя внимание своей искренностью и чувственностью. Я не могла сдержать улыбки, слушая её громкие эмоциональные восклицания в предобеденной тишине кофейни.

Шумный гитарист, парень с длинными волосами, вальяжно располагавшийся на стульчике у стойки, репетитор английского, неизменно заказывающая пуэр, никуда не успевающий логист, мне казалось, что за всю свою жизнь я не видела столько людей, сколько заметила сейчас. Почти все посетители были такими же постоянными гостями, как и я, мы встречались каждый день, здороваясь глазами и обмениваясь улыбками, и их присутствие стало для меня не просто естественным, а чем-то родным.

С Сергеем мы лишь приветствовали друг друга, не обмениваясь ни фразой больше. Неловкость от того, что он знает мою тайну, была сильна, и я избегала встречаться с ним взглядом.

Я наблюдала за ним издалека, он часто бывал в зале, разнося заказы и непринуждённо беседуя с посетителями, смеялся за стойкой с другими официантами.

Сегодня мне захотелось с ним поговорить, и я негромко окликнула его, когда он проходил мимо.

– Да? – обернулся он.

– Вы не присядете?

– Конечно, обслужу постоянщиков и вернусь к вам.

Я наблюдала, как легко он общается с двумя молодыми людьми. Проводив их, он подошёл ко мне.

– Как ваши дела? – сев за столик, спросил он.

– Пока вполне неплохо. Мы просто молчим.

– А что с вашей щекой? – он внимательно на меня посмотрел.

– О нет, это я сама, слишком сильно потерла. Он никогда не бьёт меня по лицу. Это единственная неприкосновенная часть моего тела, – грустно улыбнувшись, ответила я.

Он грустно улыбнулся в ответ. Мы сидели в заполненной тишиной паузе, я нервно теребила краешек стола.

– Я вас смущаю? – спросил он.

– Нет, я просто никак не могу привыкнуть, что вы знаете обо всём этом, – растерянно произнесла я.

– Ну, я могу сделать вид, что не знаю, если вам станет легче.

– О нет, таких людей в моём окружении достаточно.

– Меня радует этот ответ. Надеюсь, что когда-нибудь смогу помочь вам.

– Почему вы так хотите мне помочь?

– Потому что знаю, через что вам приходится проходить.

Я в задумчивости на него посмотрела.

– Ваш тыквенный пирог! – весело произнесла рыжеволосая девушка.

– Спасибо, Карина, – тепло улыбнувшись, поблагодарила я, впервые назвав её по имени.

– О, е-е-е! – щёлкнув пальцами, радостно воскликнула Карина. – Макс, гони косарь, я выиграла, – танцуя, прокричала она другому бариста.

Сергей рассмеялся и, увидев недоумение на моём лице, пояснил:

– Они спорят, с кем же первым заговорит или начнёт обращаться по имени постоянный гость. Карина часто выигрывает. Но в этот раз по факту первым был я, конечно, – подмигнул ей Сергей.

– Хм, мне кажется, ты где-то сжульничал, биг босс. Да? Он же сжульничал? – прищурившись, спросила у меня Карина.

– Да, он сам со мной заговорил, – улыбнувшись, ответила я.

– Ах ты, проказник! – она потрепала Сергея по волосам. – Нарушаешь правила, значит? Минус сотка к твоей карме. Так, ладно, я полетела к посетителям. А вы заглядывайте к нам, вы же ещё с Максом не знакомы, он нереально крутой парень.

Я кивнула, улыбаясь.

– Так странно, что я раньше никого и ничего не замечала, – посмотрев на Сергея, сказала я.

– Просто не туда смотрели.

– Да, наверное. Я всё хотела спросить, почему вы работаете в качестве официанта?