Loe raamatut: «Ковчег»

Глава 1

И решено было уничтожить человечество, ибо в этом повинны были сами люди.

И не дали боги ни одного им шанса, но спастись позволили избранным.

И появилась вода, низвергавшаяся водопадом с неба,

И явились боги, в смертельном убранстве своем, – прекрасные.

И принесли они смерть,

И не было живым спасенья.

И опустилась на землю тьма,

И в глину обратились люди.

И закачались на волнах ковчеги…

Дом был большим и темным. У кровати чадила единственная свеча. В ее жалком свете умирала роженица. Лицо ее, прежде светившееся здоровым румянцем, усохло, резко обозначились скулы. Посеревшие губы неестественно улыбались. Только яркие синие глаза светились прежней жизнью и не собирались с нею прощаться. Ребенок надрывался на руках у повитухи, и крик его был последней ниточкой, связывающей мать с жизнью.

– Знаешь ли ты, Маша, на что обрекаешь девочку? – прокряхтела высокая старуха, покачивая ребенка на руках.

– Знаю и жалею ее… Хотела бы я быть с ней рядом, когда… – слова давались женщине с трудом. Она не хотела умирать, но у нее почти не осталось сил, чтобы бороться еще и за свою жизнь.

– Ты плохо жила, а расплачиваться придется девочке. Она переживет тебя ненамного. И будет несчастлива. И этого не изменить. Ш-ш-ш, спи, деточка, спи…

Ребенок на руках у старухи замолчал и засопел засыпая. Звонкий крик его остался лишь звоном в ушах умирающей женщины.

– Нет, нет… – мать попыталась протянуть к дочери руки, но не смогла. Глаза ее потухли, а тело вытянулось под одеялом, будто женщина попыталась улечься поудобнее.

Со стуком распахнулась дверь спальни.

– Как она? Что с ней?! – взревел, ворвавшись в комнату, высокий темноволосый мужчина.

Повитуха, казалось, согнулась еще ниже и заговорила ломким старческим голосом:

– Преставилась мать. Вот девочку привела. Женечкой велела назвать. Ты б, Иван, калыску поставил да кормилицу девочке нашел… Сиротинушке…

***

– Женька, на Купалье идешь? Наши возле реки дуб срубили здоровенный – кострище будет до неба!

– Гриш, – девушка лет шестнадцати оторвала синие словно цветок василька глаза от вышивания и со сдерживаемым раздражением посмотрела на перепачканное в саже конопатое лицо соседа, торчавшее в распахнутом окне, – ты не обижайся, но со своим Купальем плешь мне проел. Не знаю я, не знаю! Вот будет настроение и девчонки – пойду. А то знаю я, как вы потом голышом с обрыва сигаете!

Пухлощекая голова с непослушными короткими белыми вихрами обиженно надула большие губы:

– Я папараць-кветку иду в лесу прятать, думал, тебе подсказок оставить. Ну, как хошь, – голова из окна пропала, а через секунду послышался шлепок неудачно приземлившегося тела.

– Цветы не помни! – запоздало крикнула девушка.

Не прошло и пяти минут, как калитка во дворе снова скрипнула.

– Эй, курочка, выгляни в окошко, дам тебе горошка, – пропел девичий голос совсем рядом с окном.

– Свет, держи своего брата подальше от меня, – Женя перегнулась через подоконник и улыбнулась подруге.

– Эт которого? Гришаню? Или Миша и к тебе клинья подбивает? – такая же зеленоглазая и веснушчатая, как и старший (всего на год!) брат, Света задорно сморщила курносый нос и повела плечом, сбросив с груди толстую пшеничную косу.

– Слава богу, Миша мне только конфеты из города привозит. А Гриша мне проходу уже неделю не дает: пойдем на Купалье да пойдем.

– А ты что?

– А я что? Если Руслан и сегодня не позовет, придется дома сидеть. Ну, или назло ему пойду с Гришей.

– И разборок не боишься? Подерутся же.

– Ну и что. За мою маму отец тоже дрался.

– Ну-ну, то-то он и тебя порой поколачивает, – хмыкнула Света и, обернувшись, заскороговорила: – А вот и твой ненаглядный. У костра встретимся. Побежала я.

Женя скрылась в окне в ту же секунду – бросилась к зеркалу. Поправила две черные как смоль косы, покусала губы, пощипала щеки, чтобы разлился румянец по светлой коже, пригляделась, не потекли ли подведенные тушью ресницы. И уселась в кресло, как ни в чем не бывало.

Под окном раздался закладывающий уши свист. Девушка улыбнулась, но от вышивания не оторвалась: нечего порядочной девушке на свист откликаться.

Дом, стоявший на вбитых в грунт бетонных опорах, возвышался над землей метра на полтора; такие дома были у всех в вёске – спасало от частых дождевых разливов реки. Возле дома росла кряжистая невысокая ива. Хитрость была в том, чтобы с ее веток допрыгнуть до подоконника, зацепившись же за него, ноги можно было поставить на удобный приступок.

Руслан был ловчее Гриши, и Женя постоянно вздрагивала, так и не привыкнув к его бесшумным появлениям.

– И почему моя принцесса вянет взаперти, точно узница в башне? – Руслан подтянулся на руках и легко оседлал подоконник, рисуясь перед девушкой.

– Отец велел его дождаться, – Женя улыбнулась, скользя по нему влюбленным взглядом. И там было на что смотреть: к своим девятнадцати годам парень вымахал на добрых два метра и был выше всех мужчин в вёске. Его нельзя было назвать качком (модное словечко среди горожанок), он был худощав, но жилист и вынослив. Лицо с острым подбородком носило загар с ранней весны и до поздней осени. Волосы цвета спелой пшеницы Руслан по-бунтарски отпустил до плеч, чем неимоверно раздражал свою мать, но заставлял вздыхать добрую половину вёски. Сохли девушки по волосам и тонули в глазах: темных, карих, непонятно как оказавшихся на его славянском лице, да еще опушенных длинными, как у девчонки, ресницами.

– Гришаню видел. Пообещал он тебе папараць-кветку? – Руслан ухмыльнулся, но глаза остались холодными и цепкими.

– Пообещал, – а пусть помучается, как она мучилась, пока ждала его.

– А я капкан в лесу медвежий поставил, – его ухмылка стала еще шире.

– Очень смешно, – Женя потянулась за вышиванием, но Руслан схватил ее за руку:

– Со мной пойдешь?

– Руслан, я не знаю, у нас еще сено в поле не собрано и хозяйство не покормлено. Я к десяти часам ноги протяну. Какая уж тут папараць?..

– Развеешься, у костра посидим, байки потравим. Это же как ночное, только веселее!

– Ну…

– Это очень важно для меня, – Руслан заглянул ей в глаза, и Женя утонула в них в который раз.

Во дворе скрипнула калитка.

– Отец, – одними губами произнесла девушка, мгновенно побледнев. Руслан скатился с подоконника внутрь комнаты. Навострив уши, они напряженно вслушивались в звуки жаркого июльского дня, что врывались в распахнутое окно. Тяжелые шаги обогнули угол дома, застонали под ними рассохшиеся ступеньки лестницы.

– В половину одиннадцатого на обрыве, – шепнул Руслан Жене прямо в ухо, обжигая быстрым поцелуем, и рыбкой сиганул из окна. Только ива зашелестела.

– Опять твой хулиган по окнам лазит? – Иван вошел в комнату и неодобрительно посмотрел на дочь, которая невозмутимо продолжала вышивать. Она была совсем не похожа на него – ни одной, даже самой маленькой черточкой. Иван был плотно сбит и достаточно высок. Его дочь, тонкая, как тростинка, обещала подрасти еще. У него было волевое квадратное лицо, а ее было мягким, округлым. Над его серыми глазами нависали всегда нахмуренные кустистые брови. Темные с проседью волосы даже в юношестве не принимали такого угольно-черного оттенка, как у его покойной жены. Женя была вылитая Мария в девичестве, этого не оставил без внимания никто в вёске, разве что слепые: тонкие черты лица, изящные брови, прямой нос. Вот только щечки Женины еще не расстались с детской припухлостью, а губы имели свойство надуваться бантиком, тогда как у Марии они были очень подвижными и постоянно демонстрировали настроение хозяйки.

– С чего ты взял?

– А от него душок такой мерзкий остается… Ты сено повернула?

– Да, – девушка поморщилась, зная, что последуют новые указания.

– Вечером в копы собери да накрой пленкой. Попроси Саврасовых подсобить, на той неделе у них будем косить. Мне к Дудковым надобно зайти, ужинай одна. Кобылу и коз я покормил. У кур насыпано, псу похлебку свари. Табун, кстати, на следующей неделе наш.

– Пап, а знаешь, какая сегодня ночь?.. – Женя начала издалека.

– Какая?

– Праздничная, волшебная… – мечтательно протянула девушка. – Наши костер возле реки палят. Девчонки все будут.

– Никакого Купалья. Знаю я, какие там будут «девчонки»!

– Ну, па-а-а-п!

– Дома сиди, – рявкнул Иван, развернулся и вышел из комнаты.

Женя стиснула зубы и со злостью воткнула иголку в ткань. Ойкнула и слизнула капельку крови с проколотого пальца. Нет, так не пойдет. Руслан ждет ее на Купалье, а значит, она будет там. И если она все сделает как надо, отец даже не заметит ее отсутствия. Они с Русланом уже взрослые, стекла не бьют и копы соломы не поджигают. Ей уже шестнадцать! Ишь, нашел, что запрещать!

Вечерело. Вся молодежь после трудового дня уже была у реки, готовилась к празднику. В вёске стояла непривычная тишина. Иван шел, глядя себе под ноги и не поднимая головы, по укатанной телегами дороге. Настроение было хуже некуда: Повитуха опять принялась за старое, никакие разговоры с ней не помогали… Да совесть мучила: может, и стоило отпустить Женьку. Эх, если бы не Руслан этот нахальный! Вот же змей, увивается за девчонкой!

– Вань, а чагой-то ты Женьку свою на Купалье не пустиу? – окликнул мужчину старушечий голос. – Стасовы дык усе пяцёра там, Люда Мишкина ток брюхатая дома сядить.

– Малая еще, баб Маш.

Иван только диву давался, как скоро бабки на лавочках разносили вести. И это даже не вставая с оных!

– Вань, ты б у ней спросил, до чего у нее охота. К тому ж дед Евген поскрипел за ними приглядывать, шоб головы себе не поразбивали, – возразила ему другая старушка.

– Мои вы золотые, давайте я сам буду решать, как воспитывать дочку, – Иван покачал головой.

– Та не, Зин, ци слыхала ты, Мишку з дзеукай нейкай видели, опять ён на охоту выйшау, пакуль жонка евоная с пузом. Тьфу! Гэткая моладзь¹! Нехай сидит Женька у хате, от греха подалей, – глаза у бабы Маши блестели, а улыбалась она и вовсе невпопад. Иван принюхался. Так оно и было: рюмашечку за Купалье соседка уже опрокинула.

– Внук твой, баб Маш, чего очерняешь? Да и шли б вы уже домой! Хватит языками чесать!

Выпивох Иван терпеть не мог, не понимал, как можно пропивать нажитое столь тяжким трудом, чтобы получить капельку удовольствия… Наутро ведь все сменится жестким похмельем. А уж Саврасову бабу Машу трезвой не видели почти никогда. Муж ее, Алесь, помер, однажды напившись до зеленых чертей, и даже Повитуха – и та не смогла его откачать. У Саврасовых осталось два сына, его сверстников и друзей: Федор и Стас, и оба они были семейными, хозяйственными да еще и хорошими работниками. Ивану не хотелось, чтобы они закончили свою жизнь, как отец.

– Вы мне лучше скажите, Дудковы дома?

– Малодшыя, Руслан с Сашкой, свинтили яшчэ пасля апоудня², – бабе Маше было лишь бы зацепиться за что языком. – А старшие дома. А навошта³ яны табе?

– Дело есть, – неприязненно буркнул Иван и поспешил перейти улочку к дому напротив. Мужчину проводили две цепкие пары глаз.

Дверь открыла Анна – расплывшаяся низенькая женщина с пушистыми, торчащими во все стороны светлыми волосами и тяжелым карим взглядом из-под нависающих бровей. Непонятно, как Константин выбрал ее в жены: высокий, подтянутый, несмотря на свой возраст; с правильными чертами лица, острым подбородком, чуть кривоватым, сломанным в юности носом, твердой линией губ. Может, потому Ивану не нравился Руслан, что был вылитой копией отца?..

– Ваня! Здравствуй! – Константин, увидев гостя, поднялся из-за дубового стола и с добродушной улыбкой протянул соседу широкую ладонь.

– Вечереть будешь? – засуетилась Анна, доставая из печи припрятанный до поры ужин.

– Не отказался бы.

– Ань, ты б нам сначала пузырь на стол организовала.

– Костя, я не пью, ты же знаешь.

– Да я тебе накапаю пять капель, не отказывайся, будь другом.

– Ну, если только полрюмочки.

Женя со всех ног бежала к обрыву. Она безнадежно опаздывала: пока собрала сено, пока дождалась ухода отца, пока собралась сама – и заметить не успела, как перевалило за одиннадцать.

Одинокая фигура маячила возле самого обрыва. Не ушел. Женя перешла на шаг.

– Руслан! – не смогла удержаться, крикнула в ночную тишину.

– Я думал, уже не придешь, – раздалось над самым ухом.

Женя вздрогнула и обернулась:

– Ф-фу, напугал! А… на обрыве тогда кто?

– Мишка Саврасов к девке какой-то клеится. Не из наших. Решил не мешать.

Тут уж и Женя рассмотрела две целующиеся тени.

– Бедная Люда, – покачала головой Женя.

– Пойдем к костру, – Руслан потянул ее за руку. – Это не наше дело.

Обрыв они обогнули по широкой дуге. В поле у леса огромным чудовищем двадцати метров в высоту возвышался парусный корабль – ковчег, что был весчанам вторым домом в месяцы наводнений. Черная густая его тень на несколько минут надежно укрыла влюбленных. Чуть дальше, за ольховой рощей, начинался пологий спуск к пойме реки. Ночь выдалась ясная, в темных, едва подсвеченных луной волнах плясали отблески далекого костра. И от этого темная вода выглядела еще более пугающей, вглядываясь в ее толщу, можно было поверить и в праздник водяного, и в его утопленниц-русалок.

– Руслан, смотри, – девушка остановила парня. Мимо них, по направлению от костра, важно качаясь на волнах, проплыли три венка, явно спеша пристать к берегу. Там, выше по течению, вовсю гадали.

Женя опустилась на корточки и в темноте стала шарить в высокой траве в поисках цветов.

– Ты что это делаешь?

– Ну как же, я тоже хочу знать, откуда мой жених пожалует и как скоро, – лукаво усмехнулась девушка, желая поддразнить парня. Тот насупился и некоторое время помолчал, собираясь с духом. Заправив за ухо назойливую прядь, он решился:

– Жень, – Руслан взволнованно выдохнул и поднял девушку с колен. – Я об этом и хотел с тобой поговорить. Через два года, когда тебе исполнится восемнадцать, я подумал, – он на секунду замолчал, переводя дыхание, – мы могли бы пожениться. А сейчас я хочу называть тебя своей невестой. Ты, – он сглотнул, – согласна?

Секунду Женя оторопело смотрела на Руслана, а потом просто повисла у него на шее и покрыла поцелуями любимое лицо. Ей не хватало дыхания, чтобы восторженным визгом рассказать сидящим у костра о произошедшем, ей не хватало сил даже на слова.

– Родная моя, – Руслан сжал Женю так, что у нее, кажется, хрустнули ребра. И внезапно отпустил. Юноша виновато улыбнулся, похлопал себя по бокам и запустил руку в карман штанин. – Кольцо, я забыл про него совсем, предложение же делают с кольцом, вот, давай надену.

– Боже, когда ты успел? – пролепетала девушка, протягивая руку и не смея верить в происходящее.

– В последний раз как с отцом в город на кирмаш ездили, – дрожащими руками он надевал на тонкий девичий пальчик простой серебряный ободочек с аквамарином в цвет ее глаз.

– То-то вернулся такой загадочный, – Жене хотелось смеяться и плакать одновременно. – А что скажет мой отец?.. – ахнула она от страшной мысли. – Вдруг он осерчает на тебя и запретит нам жениться?..

– А я тогда тебя украду! – парень решительно сверкнул своими карими глазами. – Увезу тебя в город, и там тайно обвенчаемся. Иван не встанет на моем пути! Ты будешь моей!

Девушка раскраснелась и приглушенно хихикнула, сраженная его напором.

– Пойдем. Нас ждут, – Руслан повел девушку к костру, держа ее за руку, будто боялся потерять или разбить то, что приобрел секунду назад. В другой руке Женя сжимала почти доплетенный венок. За ненадобностью она выбросила его в воду по дороге. Подхваченный течением, венок немного покачался на волнах, расползся в цветочную цепочку и пошел ко дну.

Глава 2

Все началось со взгляда ее невероятных синих глаз. Из околдованных только Иван не стал ее очаровывать и добиваться: он просто взял и увез ее, дочь барона, из табора. И Мария покорилась его природной силе, необузданности, властности, что была сильнее любого приворота. В вёску черноволосая красавица въехала как королева – в длинном расшитом кружевами темно-красном платье, словно попоной укрывшем круп Ивановой кобылы. На руках ее позвякивали золотые браслеты, а тонкие пальчики унизывали блестящие перстни, волосы цыганка распустила, дав им свободной волной струиться по спине. Лошадь шла медленно, а Мария из-под упавшего на высокий лоб черного локона рассматривала новоиспеченных родственников и соседей, высыпавших на главную дорогу посмотреть, кого же привез этот неисправимый бобыль. Жонки, что не местные, смотрели на девушку с завистью: они-то приезжали на телегах, заваленные сундуками с приданым, совсем не так эффектно. А Мария была бесприданницей: барон не дал своего благословения, но Мария с детства отличалась своенравием и гордыней, потому мириться с отцом и не подумала, только прихватила с собой все свои украшения.

Супруги Павленко тоже не удержались от любопытства. Будучи из рода Дудковых и нажив порядочное состояние успешной торговлей, они имели обыкновение смотреть на местных сверху вниз. Ивана Капустина, жениха завидного, второго после Константина Дудкова, Голову вёски, они прочили себе в зятья. Но дочь их, Кристина, пятью годами ранее сбежала к Саврасову Федору. Павленко жену Ивана невзлюбили с первого взгляда. А Мария – их.

– Глянь, как смотрит.

– Цыганку притянул в вёску. Тьфу, – Анастасия сплюнула на землю и уперла руки в бока, глядя на девушку из-под нахмуренных бровей.

– Нет, ты глянь, как смотрит, чертовка! – Петру внезапно захотелось перекреститься.

А она, будто слыша эти судачества, смотрела Петру прямо в глаза, изогнув свои изящные брови, и расплывалась в широкой улыбке. А как только отвернулась, рядом с ними захлебнулась криком соседка:

– Петро, хлев! Горим!

Любопытный коридор суматошно свернулся, объединившись против огня и тем самым оставив молодых в покое. Но с вечера того дня, когда хлев был счастливо спасен, а бабки расселись по лавочкам, в вёске твердо пришли к выводу: Иванова цыганка – не цыганка вовсе, а ведьма.

***

У костра собралась вся молодежь вёски. Были тут и пятеро Саврасовых: Миша, Гриша, Светка, близняшки Зоя и Надя, неугомонные, носились вокруг костра; младшая сестра Руслана Сашка; были тут и совсем дети, пяти-семи лет, впервые оказавшиеся на празднике взрослых. С ними пришла посидеть Ксения – крестная Жени и по совместительству тетка Руслана и Сашки, она приходилась сестрой их матери, Анне. Хотя какая она им тетка – женщине только-только стукнуло тридцать три года. Дед Евген, на которого был возложен присмотр за детьми, клевал носом, чуть ли не падая в костер.

Папараць-кветку – украшенный ленточками букет из полевых цветов – нашли близняшки. Не мудрствуя лукаво они проследили за Гришей, и как только тот, довольный, что нашел такой хороший тайник в дупле дерева, отошел на шаг, девчонки с хохотом выскочили из-за деревьев, выхватили букет и наперегонки бросились прочь. Старшему брату оставалось только выругаться: от сестер не существовало оберега.

Казалось, парни не заморачивались насчет дров: притащили из леса цельные деревья и составили шалашиком. Пресловутый дуб торчал в центре, необъятный. Прыгать через пятиметровый огонь показалось небезопасным, поэтому компания расселась на оставшиеся бревна полукругом и начала травить страшилки.

– И проглотил он заблудившегося путника, даже не пережевывая, и вырос в два раза, а потом на пути его повстречалась вёска… – Руслан вещал замогильным голосом, крепко обнимая Женю, а та нежилась в его объятиях, совершенно не вслушиваясь в байки, и крутила на пальце тонкое колечко, беспрестанно улыбаясь. Света прожигала подругу любопытным взглядом. Женя смущенно покраснела и послала ей довольную улыбку. Глаза подруги обещали вытянуть из нее мельчайшие подробности помолвки.

Руслан выдержал трагическую паузу. Близняшки вслушивались в каждое слово рассказчика, их веснушчатые круглые лица застыли в ожидании продолжения. Над берегом разносился только треск весело похрустывающего бревнами костра. Малышка лет семи прижалась к Ксении и дрожала от страха.

– И че он с ней сделал? – не выдержал Гриша, с досадой косясь на довольную парочку.

– А СОЖРАЛ! – неожиданно рявкнул Руслан. Женя дернулась. Не она одна: девочка расплакалась, а близняшки восхищенно присвистнули.

– Неправильная сказка, – хмуро заметил Миша. На щеке его отчетливо краснел отпечаток ладони. – В той вёске была чародейка, она заманила этого людоеда на человечий супчик и убила его, пока он хлебал да нахваливал ее фирменную куриную похлебку. Потом распорола ему пузо и оттуда, живые и невредимые, стали выходить люди и звери, которых проглотил людоед. И так прославилась она на весь мир. И с тех пор вёску ту вся нечисть стала обходить стороной.

– Там не чародейка была, а ведьма, – возразила Надя.

– Какая разница? – Миша недоуменно поднял брови.

– Чародейка – дейка чар, ведьма же с ведьмаками на Лысую гору летает и непотребствами занимается, – со знанием дела ответила Зоя.

– Тьфу ты! – на слове «непотребства» неожиданно проснулся дед Евген. – Откуда такие познания?

– Мою маму в вёске ведьмой прозвали, – задумчиво произнесла Женя, глядя на танцующие с ветками язычки пламени. – А я и не знаю, за что. Отец не говорит. Правда, что она колдовала?

– Я помню тот день, когда Иван привез ее сюда – свою жену… Представь себе такую картину: она въезжает в вёску на коне, без телеги с приданым, волосы распущены, платье длинное – аж до конских копыт. Услышала, как старшие Павленко ее цыганкой назвали, так одним взглядом их хлев подожгла. Ну не ведьма ли? И пока Маша была жива, у Павленко все дела шли из рук вон плохо: что на поле, что с торговлей, – Ксения выпустила заскучавшую малышку из объятий, и та поскакала вслед за близняшками на другую сторону костра.

– Да не говори ерунды, Ксюш. Сколько тебе было? Пятнадцать? Поверила ты россказням, кто ж умеет взглядом огонь вызывать? – дед Евген повернулся к Жене:

– Уж очень красивая твоя мама была, а бабы у нас завистливые, да и языками почесать любят, любой случайности убедительное объяснение найдут. С такой яркой внешностью разве могла Маша быть обычной женщиной? Нет, конечно, ведьмой и назвали. Придумали, что ей лет сто, а по ночам она будто бы из крови младенцев молодильное зелье варит. И во всех неурожаях да наводнениях винили ее. Вот только как объяснить неразумным, что колдовства не существует?..

– Да не только в бабах было дело, дед Евген. Там и мужики… как увидели ее, так прям слюни и пустили. Только Маша гордая была: вышла за Ивана, значит, так тому и быть: «и буду век ему верна», – вступилась за нее Ксения. – Неприступная и недоступная. Да еще за самим Капустиным замужем, а тот ее в обиду не давал. Отвергнутые мужики все эти сказки сочиняли. А что до Павленко – так им и надо, пусть земля им будет пухом, – ни для кого не было секретом, что Ксения недолюбливала свекров.

– Бабы да вместе с мужиками – один черт, – махнул рукой дед Евген

– Но как это можно: донимать замужнюю женщину? – не поняла Женя. – И много таких было?

– Да, считай, вся вёска на нее ополчилась. Одна половина слюни пускала, другая фиги в карманах крутила, да только права Ксения: Иван стеной стоял за свою жену, и вёску в узде держал, – хмыкнул старик.

– Отец мой, – сумрачно вставил слово Руслан. – Как увидел Марию, так, говорят, на мою мать вообще с тех пор не смотрит. Она тебя поэтому терпеть не может, ты ж копия Марии.

– Константин Прокофьевич?.. – Женя в ужасе прижала руки ко рту. – Руслан, прости, я же не знала.

– Зато вся вёска знала, – парень рывком поднялся на ноги и отошел от костра в темноту. Женя бросилась за ним.

***

Иван любил жену до беспамятства: разрешал спать до полудня, по дому старался все делать сам, в поле ее не выпускал – берег холеные ручки. Вот только от этой заботы поползли по вёске слухи: мол, держит его девка в ежовых рукавицах, приворожила мужика, слепила из него каблука себе на потеху. Марию устраивало такое положение дел: она любила понежиться в мягкой перине до обеда, отведать оставленный мужем завтрак, а после выйти во двор и наблюдать за соседками, которые к полудню успевали переделать всю домашнюю работу. Порой, когда ей совсем становилось скучно, Мария принималась за хозяйство: так, по мелочи – прибрать дом или насыпать зерно курам.

А однажды она увязалась за мужем в поле, на покос. Знали местные, как относится Иван к Марии, знали, что она «белоручка». Знал об этом и Дима Петровский, но девятнадцатилетний парень был уже обижен отказом, взыграла горячая кровь, бросил он в сторону Марии сальную шуточку, мол, потеть такие груди должны не в поле, а на белых простынях. Ивана в вёске уважали и побаивались: в строгой иерархии Капустины шли в ноздрю с Дудковыми. Мало кто осмелился бы вот так при нем обидеть Марию. А она знала, как повлиять на мужа: прикусила нижнюю губу, глаза ее увлажнились.

Иван не терпел обид, он молча повалил языкастого парня на землю и стал избивать здоровенными кулачищами. Лицо Димы опухало и заливалось кровью на глазах, он и пытался было прикрыться руками, но от кулаков Ивана особо не прикроешься. Мужики окружили их, но не вмешивались в воспитательный процесс, потому как боялись Ивана сами. Петровский уже перестал сопротивляться, и неизвестно, чем бы закончилась драка, если бы на шум не прибежал Константин. Не без труда оттащив Ивана, он велел мужикам отнести Диму к Повитухе, чтобы та вставила парню все его ребра на место.

– Что ж ты так, Ваня, – пожурил старшего друга Константин, – из-за бабы чуть хлопца не пришиб, – он мельком взглянул на Марию, а ту внезапно бросило в жар.

Иван тяжело дышал, лицо его было перекошено от ненависти:

– Маша – моя жена, я не позволю марать ее честь и честь Капустиных. Это послужит остальным предупреждением. Убью, если кто на нее еще спакусится, ‒ он погрозил кулаком в воздух.

А Мария смотрела на Константина, любовалась его обнаженным торсом и волосами цвета спелой пшеницы и не могла понять, где ж он прятался все это время. Константин снова взглянул на нее, и в этом взгляде Марии почудилось предостережение.

***

– Ань, темно уже, сходи, надо подключиться к подстанции, – попросил Константин жену вместо того, чтобы зажечь лучину. Анна выплыла из дома. Иван вскинулся:

– Электричество тратите? Почему никому не сказали?

– Вчера только показатели проверили, – спокойно ответил Константин. – ГЭС⁴ накрутила сверх нормы, появился излишек, теперь в темное время суток вся вёска может пользоваться электроэнергией часа три.

– Так, Костя, что за дела? Сразу нужно было мне передать! – в голосе Ивана послышалась досада.

– Да мы вчера бабе Маше сказали, думали, она уже всей вёске разнесла, да, видимо, все, что не сплетня, для нее не новость, – Константин развел руками и виновато улыбнулся.

Под потолком зажглись две тусклые лампы. В помещении посветлело. Вернулась Анна. Иван прокашлялся:

– Так вот, собственно, пришел я о мужиках наших поговорить, чтоб пить не начинали. Покос закончился, пора и за ковчег приниматься: просмолить его да починить там кой-чего. Осенние дожди уж не за горами, а правый борт под ватерлинией пропорот в одном месте, когда мы весной лес огибали.

– С завтрашнего дня созовем мужиков, – согласно кивнул Константин.

– И вот еще, брата твоего, Ань, Петровского, нигде не видать, а у нас лишних рук нет.

Анна хворостиной стеганула нахального кошака, залезшего на самый припек и сунувшего усатую морду в горшок с едой. Кот обиженно мявкнул и неловко сиганул с печи, развернув задними лапами горшок. Картошка радостно заскакала по полу.

– Да с твоими Васькой и Пашкой лежит где-то дровами, упившись, – ответила женщина раздраженно, схватив метлу да удачным шлепком под зад вышвырнув кота из дома.

– За языком-то следи! Василь с братом от весковых работ не отлынивают, а Димы твоего я уж месяца три не видел! Может, награбленное уже где хоронит, а ты его тут покрываешь! – Иван вспыхивал резко как спичка, много ему не требовалось.

– Своих будешь уму-разуму учить, а жену мою не тронь! – Константин нахмурил светлые брови.

– Вань, да что ты, я неудачно выразилась, найду Димку, отправлю на ковчег. Костя, я ж не обиделась, хлопцы, ну сядьте вы за стол, я вам еще бутылку принесу, – Анна почувствовала нешуточную угрозу, появившуюся в этом прямо-таки наэлектризованном воздухе, и всеми возможными своими женскими силами пыталась сгладить обстановку. Но ее усилий отчаянно не хватало.

– То есть тебе жену мою трогать можно, так получается?.. – произнес Иван очень тихо, медленно, но отчетливо, отчего в доме воцарилась гробовая тишина. Анна смертельно побелела. Константин молчал. О покойной жене Ивана речь не заводилась уже вот как шестнадцать лет. Он чувствовал свою вину, но сделанного было не воротить…

***

Константин не искал встреч с Марией, он был верным мужем и хорошим другом. Вот только синие глаза жены Ивана прожгли его сердце и поселились в мыслях. В отчаянии, чтобы укротить свое тело и дух, он, не жалея себя, работал в поле и на ковчеге, уходил из дома рано, приходил поздно, ел молча. И чувствуя смутную вину перед женой и маленьким сыном, старался даже не смотреть на них, чтобы не выдать себя.

Анна же поняла все с первой секунды: муж охладел к ней, значит, появилась соперница. После родов прошло полгода, она с трудом приходила в себя и, видимо, такой миниатюрной, какой она была, когда Константин брал ее в жены, ей уже не стать. Но это не означало, что Анна перестала пытаться. Она ждала мужа по ночам, когда маленький Руслан засыпал, надевала те вещицы, которые муж так любил видеть на ней до родов (что-то пришлось расшить), но Константин отводил глаза да все твердил, что устал.

Мария. Это была она, ведьма! Она приворожила всех мужиков в вёске, даже ее Константин попал под злые чары, провались она пропадом!

А Мария перестала спать по ночам. Молодой (ей едва исполнилось двадцать) женщине было скучно с Иваном. Тот был старше ее на восемь лет, но был серьезен не по годам. Первый восторг от его силы, уверенности в своем праве принимать решения за других быстро прошел. Мария бы хотела снова почувствовать на себе эту силу, как тогда, когда он увез ее из отцовского табора, но в семейной жизни Иван был ласковым, как котенок. Поворачивать Ивана в нужную сторону не составляло труда: ей стоило лишь чуть намекнуть, чуть вскинуть тонкую бровь, как муж тут же бежал выполнять все ее прихоти. Вот только это вызывало у Марии презрение. Ей хотелось добиваться мужчины, влюблять его в себя вновь и вновь… А Иван стал похож на мужиков в этой вёске: они все смотрели на нее восторженными щенячьими глазами.

Все, кроме Константина. И он стал ее навязчивой идеей. Почему же он не ищет с ней встреч? Неужели устоит перед ней? Неужели она, первая красавица вёски, не терзает его мыслей, сердца и кое-чего пониже?