Глава 8. Служба
– Твоей службой, – с болью повторила Равнсварт и закусила внезапно задрожавшие сахарные губы. – Это не служба, это попытки умереть, – прошептала она чуть слышно.
Фладэрик невольно рассмеялся:
– Что? Госпожа королева изволит шутить?
Усмешка стылостью напоминала смёрзшийся до дна ручей. Адалин покачивался хоругвью на ветру и выразительностью отличался соответствующей. Айрин лишь отмахнулась.
– Какие шутки, Адалин? Тебя… Ты… – королева осеклась. – Тебя солдаты Поста едва отбили! Скажи одно: чем… чем ты обижен? Мало тебе почестей?
– Моя Королева! – упреждающе перебил Упырь и невольно сдвинул брови.
Но Айрин вновь взмахнула рукавом:
– Оставь уже! Я не слепая! Тебе милее пустоши и гати!
– Это моя служба, – нетерпеливо повторил Адалин и тоже поджал губы, выдохнул, нащупывая нужный тон. Оный пока хоронился за раскидистыми лопухами досады и колючей неприязнью. Подобных бесед Равнсварт давно не затевала.
– Ты мог вообще не служить! – Синие глаза сверкнули. Мрачно, зло, как розблески Князей в ночных чернилах небосвода. – Ты – старший Адалин, Высший по праву наследства после смерти Тайдэрика! Ты состоишь в Стяге! И, если хочешь, получишь любые титулы! Меча, Советника, да хоть Канцлера Долины! Чего ты хочешь?! – Мелодичный голос дребезжал пустым доспехом.
– Айрин, прекрати! – Фладэрик поспешно опустил веки, смиряя злость. Разговор таки вывернул на трижды проклятую стёжку. – Перестаньте, Ваше Величество, – интонации всё ещё скреблись позёмкой, но сердитый скрежет удалось смягчить. – Я служу долине. Тебе служу, – напомнил Упырь тихо.
– Ты разлюбил меня! – внезапно рассмеялась королева, подняв бескровное лицо. – Оставь уже притворство! Какая служба? Ты ненавидишь королеву и долину!
Адалин испытал странную, одуряющую тошноту и вздрогнул. Головокружение оказалось недолгим, будто прелагатая столкнули со стены во сне.
– Нет, – кратко бросил он, будто проснувшись.
– О, да, – бархатный, грудной смех на сей раз показался почти жестоким. Огромные глаза заблестели вешним ручейком, дробя свечную рыжину. В голосе звенела сталь, а рот кривился, но Равнсварт действительно заплакала. – Ты талантливо притворяешься, Адалин, умеешь быть полезным. Иногда я даже верю. Знаешь, что? – Фладэрик замер. Не напрасно. – Канцлер Двора давно нашёптывал про измену старшего Адалина, про странную любовь к бродяжничеству, самовольные отлучки, вольности, сомнительных друзей и странные беседы. Я сама не понимаю, почему прощаю это!
Айрин неожиданно проворно очутилась подле оцепеневшего, сощурившегося в предвкушении Упыря.
– Ведь я могу избрать любого, Адалин! – бросила она сердито. Вымученная улыбка теперь напоминала жутенький оскал. Фладэрик разглядел и горячечный румянец на нежных скулах, и треклятые слёзы в дивно блещущих глазах. А ещё – тоску. Палящую и цепкую, как ядовитый плющ. – Слышишь?! – Хрупкая Айрин неожиданно чувствительно толкнула прелагатая в грудь. – Любого! И куда более благодарного!
– Что останавливает прекраснейшую из королев? – Упырь едва разжимал сведённые внезапной судорогой челюсти. – Влюбленные – или притворяющиеся таковыми из страха перед шибеницей – быстро надоедают?
Равнсварт притопнула сердитым каблучком:
– Ужели Тэрглофф прав?! Ты всего лишь… – Бархатные щёки полыхали. – Ты просто презираешь хозяйку Розы, которой клялся служить! Которой присягал на верность и обещал любовь!
– Это невозможно, – Фладэрик покачнулся, прикрыл глаза. – Айрин, ты это знаешь.
– Знаю? Знаю ли? – Королева отвернулась и опустила голову. – Я скажу тебе, что я знаю, Фладэрик. – Разметавшиеся покровом по плечам, напоминавшие в мерцании свечи расплавленное золото волосы благоухали бергамотом. – У тебя ледяной взгляд! Глаза цвета янтаря и взгляд зимней бури! Ни отблеска эмоций. Ледяной яд Голоземья! – Бесподобная Айрин дрожала. Обескураженный прелагатай осторожно подступился, невольно хмурясь. – Что бы ты ни разыгрывал, в чём бы ни клялся, – королева стиснула ладони у груди, – ты… был другим! Ты себя помнишь?! Настоящего. Тот молодой гвардеец… он не стал вельможей. – Горький, преисполненный боли смешок ранил отравленным кинжалом. – Он стал прелагатаем. Отличным, это правда. Но и лишённым чувств. Точно деревянная кукла с намалёванной улыбкой. – Упырь и впрямь почувствовал себя шарнирным болванчиком, когда обнимал за плечи вздрогнувшую, но не отстранившуюся королеву. Девица Равнсварт лишь всхлипнула. – Ты будто одичал на большаках. И вовсе не стремишься в долину возвращаться, Розы избегаешь, а шутки твои…
– Айрин… – Благовония дурманили, как заговорённый дым. Адалин наклонился, почти коснувшись лицом золотой макушки. – Ты сама сказала, я всегда пренебрегал «ясновельможностью». Прости, что заставил усомниться. – Госпожа Каменной Розы доверчиво вздохнула и позволила обнять себя теснее. – Я люблю тебя. – Горло будто сдавили невидимые пальцы, но голос оставался вкрадчивым и ровным. Упырь прикрыл глаза: лучше бы это и впрямь были лишь слова, ширма, за которой так удобно хорониться. – С тех пор, как увидел на обряде клятвы… – Фладэрик бережно разнял стиснутые ладони королевы, поднёс к лицу, поочередно поцеловал холодные костяшки.
Зал украшали златотканые хоругви, гирлянды из цветов и лент, вымпелы с шипастой розой, коронованными воронами, гербами присягавших благородных. От блеска аксамитовых одежд и украшений в глазах рябило. Но великолепный двор поблек, когда вслед за магистром ритуалов в дверях явилась королева.
Пленительная Айрин, повелительница навий, синеглазая колдунья, чью красоту и беспощадность воспевали в сонетах и стихах, с тех пор ничуть не изменилась. И смотрела на прелагатая из-под опущенных ресниц всё с тем же манящим выражением, от которого захватывало дух.
Равнсварт заговорила очень тихо, шёлковым, ласкавшим слух голосом:
– А знаешь, я хорошо помню, как ты, ещё не представленный ко двору, впервые появился в замке.
Упырь удивлённо усмехнулся. Запах лилии, что источали пальцы королевы, сделался насыщеннее.
– Ты не знаешь… – Нежная улыбка превращала шёпот в заклинание. Адалин пожал плечами, почти пьянея. – Я тебе никогда не говорила, как увидала в казармах Стяга приведённого старшими дружками студиозуса, нахального не по годам. Но памяти тот день остался, будто вчера было. – Айрин невесомо прижималась к Упырю. – Черноволосый, светлоглазый. Ты дрался с кем-то из гвардейцев. – Фладэрик того не помнил. И потому лишь потянул плечами. – В запале поединка вы не заметили всеобщего оцепенения. Ты и твой дружок. Тогда Стягом командовал Ксавер Ордэгел, страшный, что Исчадие Бездн на службе у Тёмного Князя. Вёл меня под ручку по галерее. – Адалин припомнил старого вояку и прикусил губу. Он почти понял, о каком поединке говорила королева. – Как увидел это сборище, он аж остолбенел, – Айрин усмехнулась, рассеянно погладив ледяные, огрубевшие от верховой езды ладони прелагатая. – Я наблюдала поединок молча и ушла, так ничего не приказав. Забавно, перепуганные солдаты не рискнули даже пискнуть. Таращились истуканами. Всех присутствующих, не исключая старого Ксавера, следовало наказать. А юноше, самовольно покинувшему Стударм до срока, ещё и с солдатнёй путавшемуся, отказать в Присяге на год.
Адалин наморщил лоб. С гвардейцами он «путался» исправно. Тогдашний Стяг любил поединки. И драк в ту пору случалось много.
Равнсварт кивнула в ответ на собственные воспоминания:
– Я сделала не так. Зачем же я тогда посещала Стяг? Вроде, с внеочередным смотром. Или по настоятельной рекомендации Тэрглоффа? Не помню причины. – Фладэрик вдруг понял, что улыбается вслед за госпожой. Рассеянно и диковато. – Я помню только эту схватку между гвардейцем и лихим юнцом с бешеными глазами. Помню во всех подробностях. Вплоть до складок распущенных рубах. Без доспехов, даже без кафтанов. На боевых саблях. Вы оба хохотали и подначивали друг друга, как сумасшедшие или хмельные. – Адалин пожал плечами. Запах лилии и бергамота окутал наважденьем. Прелагатай почти увидел то, о чём вещала королева. – Знаешь, я сделала вид, будто ничего не произошло. Ни словом не обмолвилась. Видимо, Ордэгел вам тоже не сказал… Наверное, все слишком испугались. А день спустя, на обряде клятвы тот юнец уже сверкал на меня своими шалыми глазами и…
– И клялся служить прекраснейшей из королев, – закончил хрипло Адалин. – Я помню. Тогда я в тебя влюбился.
– Сколько воды утекло с тех пор, сколько крови, лжи и ненависти, – прошептала королева едва слышно. – Ты всё ещё любишь меня?
– Как иначе, моя госпожа? – непритворно удивился Фладэрик и закрыл глаза.
Королева тихо улыбнулась, медленно провела ладонью по чёрным волосам, впалой щеке и выбритому подбородку:
– Видимо, потому Тэрглофф до сих пор не получил высочайшего дозволения на спытки, – вкрадчиво прошелестела Айрин, мягко отступая в сжимавшихся объятиях. – Ты не врёшь. Во всяком случае, не теперь.
Глава 9. Ворожба
Обманчивая тишина ласкала усталый разум перьями заморских птиц. Адалин неслышно выскользнул в соединявшую опочивальню с приёмными покоями потерну. На ходу стянул шнуровку ворота рубахи и сбежал по каменным ступеням вниз.
Тайный лаз скрывал старинный гобелен ратной схватки Величеств с порожденьем мрака из бредней чароплётов. Несмотря на неправдоподобно жуткий вид, Адалин не сомневался, что затканная пеплом и багрянцем тварь в рогатом шлеме где-то да существовала.
Валтаровы записи нашлись в небольшом ларце вместе с ещё несколькими свитками. С лучину64 Упырь шуршал листами, изучая переписку. Айрин держала связь с предводительницей западных ведьмищ, любовно именовавшей королеву Северной Звездой и «доцей». Фладэрик нахмурился и пробежал глазами краткую эпистолу Ставменского волхва – доклад об отбытии наместника. Просмотрел свитки под сломанным сургучом жешских магнатов и союза западных негоциантов, жаловавшихся на Чёрный След, что лютовал на перевалах и ни один обоз не пропустил без урона. Чёрный След номинально подчинялся одному из оборотнических господарей. Которому именно – Кноблач, их главарь, решал сам и в выборе руководствовался соображениями удобства, а не благородства. Потому взывать к вампирской госпоже здесь было бесполезно. Рункард Валэсны, хозяин оборотней Марумана, ещё мог демонстративно прислушаться и окоротить скорых на расправу перевертней Следа, но Седой Имрэ и, тем паче, лютый Дитмар, заправлявшие в западных лесах, чихать хотели на приказы дивноокой. Адалин это прекрасно знал и, отчасти, приложил к тому руку.
Упырь не рассчитывал найти тут хоть что-то стоящее, и потому, обнаружив чертёж, едва слышно присвистнул. Владычица Каменной Розы, оказывается, на досуге забавлялась колдовством. И колдовством не обыкновенным.
Филигранный рисунок повторял узоры битого стекла, кругами выложенные в Голоземье. Фладэрик склонился над ларцом, недоверчиво щурясь в полумраке. Клятые чудодеи вовсе помешались.
Алмазная Лилия и Каменная Роза. Что ж вам понадобилось за Кромкой?
Упырь услышал скрежет и по нему догадался, что слишком крепко стиснул зубы. А потому намеренно расслабил челюсти и расцепил незаметно стиснувшиеся кулаки. Пальцы десницы отчего-то потемнели и выглядели покойницкими. Адалин деликатно уложил свитки обратно и сердито размял зудящую переносицу. В глаза будто пригоршню трухи швырнули.
Паскудные открытия совсем не радовали.
«Ты теперь Кромешник», – прошептала, улыбаясь, тьма.
А ещё Фладэрик наткнулся на донос с печатью Тэрглоффа. Ябедничал клятый канцлер на Корсака и на него.
Прелагатай мрачно улыбнулся, растёр загривок под неубранными волосами и подошёл к окованному железом колдовскому кодексу, зависшему над полом без пюпитра. Айрин не потрудилась даже перевернуть страницу. И Фладэрик прочёл исчерканный комментариями пращуров, ажурный разворот.
Пиктограммы и сепараторная ворожба, гоэтия65 и теургия66.
Те твари, что ждут, принюхивались из углов. И ночь как будто оживала. Адалин почти услышал пастушью свирель.
Самонадеянной глупости, тесным венцом натёртой и оттого воспалившейся, воистину нет предела. Упырь в безмолвной тоске воззрился на безответный фолиант. Чего безумцам не хватает? Зачем за Кромку лезут и сил тамошних домогаются? И без того ведь не найдётся равных могуществом в обширном околотке. У одного – Сартан на сворке, стая выжлецов и дивное собрание страстей, взращенных в подгорных мастерских. У второй – целое племя прирождённых убийц, кровожадных навий, практически не убиваемых и зачарованных до полного безволия.
В виду открывшихся обстоятельств на Розу следовало потратить ещё день-другой.
В покоях Её Величества, несмотря на свинцовую тяжесть предутренней тьмы, чары поддерживали влажный, дурманивший воображение полусвет. Ласково дохнуло в лицо гвоздикой, розмарином и вездесущей железной травой – духмяное сочетание баюкало королевское ложе.
Прогоркло пахло очагом и мехом.
Фладэрик отодвинул тяжёлую гардину, умудрился не свалить свечник, оплывший у самого прохода жировыми слезами едва ни до полу. И посмотрел на госпожу.
В жерле открытого очага ещё тлели наколдованным огнём головёшки, распространявшие проклятый смрад. Адалин с некоторых пор ненавидел запах огня в доме больше навязчивой пряности благовонных воскурений. А потому поморщился поганому обычаю и осторожно подошёл к постели.
Ложе Айрин венчало трехступенчатый постамент, обложенный шкурами и коврами, точно берлога дикаря. Равнсварт, во сне особенно очаровательная, раскинулась среди шкур ночным кошмара затворника. На диво привлекательная в развратном забытье. Хоть нежное лицо и выглядело пепельным в лиловом полумраке. Ресницы дрогнули и томно приоткрылись. Упырь, помедлив, опустился на корточки и непроницаемо улыбнулся. Потусторонняя прелесть полусонной госпожи завораживала не хуже, чем накануне.
– Фладэрик, – ласково мурлыкнуло распутное видение. – Куда ты? Разве уже утро?
– Скоро, – Упырь оглянулся на узкое окно и пожал плечами. Девица Равнсварт сладко потянулась, гибкая и пластичная на зависть всем замковым кошкам и придворным змейкам. – Мне надо идти, Ваше Величество.
– Куда же? – Синие омуты плутовски щурились. Скулы чуть заалели. Королева выскользнула из-под шкур и уселась боком, опираясь на руки. Юное нагое тело влекуще изогнулось в меховых волнах. – Ещё не рассвело…
– Самая пора для прелагатая, – напомнил Фладэрик и бережно погладил бархатную, едва розовеющую в полумраке щёку госпожи.
Айрин покачала головой:
– Ты странный, Адалин. До сих пор не могу тебя понять. Зачем тебе это?
– Преданность? – насмешливо поиграл бровями Упырь, не отнимая руки.
Равнсварт очаровательно поморщилась:
– Так это преданность тебя из моей постели гонит?
Томная после сна, выглядела королева даже краше вчерашнего. И Фладэрик нарочито призадумался над ответом:
– Как ни чудно. Не ты ли давеча досадовала на дотошность Канцлера и скрытность Второго Советника? На Древнюю Силу и прочие… радости?
– И это не может подождать? Ложись! Мне следовало тебя женить. На этой, с кем ты там был помолвлен? – Айрин небрежно встряхнула золотыми волосами и улеглась в мехах, сладко и ехидно улыбаясь.
– Зачем? – тоже усмехнулся Адалин, наклоняясь к лукаво кривящимся в предвкушении губам.
– Она б родила тебе детей и не выпускала из долины. А ты был бы со мной…
– Ерунда. – Упырь глухо рассмеялся, сжимая пальцами нежное бедро. Равнсварт одной рукой уже оплела подданного за шею, а другой направила его ладонь. – Звучит безумно.
– Ты прав, – выдохнула королева. – Наверное, я бы её убила. Ты мой, Фладэрик. Запомни.
Часть 4. Долина
…И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне…
И чёрная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
«Возмездие», А. Блок. 1910– 1921.
Глава 1. Жилище
Сумерки случились внезапно. Как и погорелое, изуродованное поселение, к которому Мирко, спотыкаясь, выбрел из леса. За собой мальчик с трудом волочил перепачканную грязью и тошнотворно-смрадной, гнилой жижей, брызнувшей из памжи67, обомшелую рогатину.
Когда он рухнул с дерева на жуткую тварь, то сперва в горячке одурелого ужаса слепо отбрыкнулся, лягнул сипящее чудище, попытался вцепиться обломанными, мягкими, совсем для того не пригодными человеческими ногтями в скользкую, липнущую к пальцам шкуру. И, хвала Хозяину Солнца, благополучно слетел с приподнявшегося на дыбки, обескураженного буйным отпором уродища. Откатился по прелому валежнику, выдрал первый под руку подвернувшийся куст и, не помня себя от страха, пережитой за минувшие дни боли, голода и невыносимой, близкой к помешательству ненависти ко всем этим прожорливым страховидлам, поганым навьям, падким до чужих потрохов, принялся лупить по серому хребту, исступлённо подвывая.
Нечисть визжала, хрипела и металась.
«Маленький вещун» сам не понял, как умудрился выжить и, более того, одолеть тварь. Он лупцевал серое существо, даже когда то, рухнув, перестало дергаться, даже когда брызнуло что-то буро-чёрное, а в нос ударило зловоние. Даже когда в глазах потемнело. Очнулся мальчишка лишь поутру, весь перемазанный, с ломящими руками, рассаженными коленками и подранным боком. Не то об ветку зацепился при падении, не то бестия, издыхая, всё же задела.
Потом Мирко худо-бедно обтёр мхом грязюку с лица, залепил им кровоточащую ссадину, в прорехе рубашки выглядевшую совсем неважно, и зачем-то снова взял рогатину, обтряс остатки земли с комля и потащил за собой. «Вещун» понятия не имел, зачем делает всё это.
Мальчику казалось, он вот-вот проснётся на повети или у печки, где тёплый, сдобный дух сморил его после дневной беготни на подворье. И ласковая Ладка погладит по волосам, нальёт парного, сладкого молока, украдкой отломит горбушки на закуску… Или Добря, посмеиваясь в усы, оделит куском терпко-солёной, жёсткой, как вожжа, но такой вкусной сушёной рыбины. Потом «вещун» спотыкался, падал или натыкался на какую-нибудь корягу, всхлипывал, оглядывал неприветливый, седым лишайником поросший бурелом, через который упорно продирался, сознавал себя до сих пор не съеденным и упрямо шёл дальше.
Язвящий гнус, сбитые ноги и шатавшийся зуб тревожили его всё меньше. Пареньку сделалось так дурно, что он не старался определить, где именно болит сильнее всего. И вот, каким-то чудом выкарабкавшись из сырой, промозглой чащобы с её оврагами, корнями, цепкой, жгучей порослью и осклизлым валежником, оглушительно хрустевшим под ногами, Мирко замер на окраине ляды и впервые всерьёз заметил вонючую рогатину, нежданные сумерки и запах.
Удушливый смрад погорелого жилья.
Страшный… и тошнотворно-влекущий. Потому что впитал в себя намёком что-то съедобное, что-то… Мирко утёрся размочаленным рукавом, загнанно покосился на темнеющее небо. Селение – курящийся дымом остов – мальчик уже мог разглядеть. И прекрасно понимал: живых там не осталось. А всё равно обречённо поплёлся по кулиге68 к пепелищу, бороной волоча проклятую рогатину. Ветка цеплялась и мешала идти, но дикий, животный страх не давал её выбросить. Она будто приросла к ладони, став продолжением руки.
Село оказалось небольшим, может, в два-три раза превосходившим Овражки. Бревенчатая городьба, защищавшая некогда территорию, местами прогорела, местами обрушилась. Чёрные столбы торчали уродливыми рогами или наростами. Сажа висела в ещё тёплом воздухе. Мирко, пачкаясь в золе, брёл вдоль выжженного заплота и бессмысленно таращился на закопчённые костяки, оставшиеся от людских строений. Понять, на что смотрит: брёвна, угли, обгоревшие кости – он даже не пытался. Нюх его не подвёл. Воняло не только костром, пахло печёным мясом. Палёной шерстью. А кое-где завалы ещё тлели.
Вещун обошёл часть поселения и опустился в остывавший пепел, борясь с искушением перебраться через прокопчённый, поваленный забор и порыться в том, что осталось после пожарища. Смущало только, что никто больше этим не занят: не воют погорельцы, не рыщут, не ворочают сгоревшее добро уцелевшие, не скулят псы, даже воронья не видать. Неужели никто не успел выбраться из охваченного огнём села?
Следов Мирко особенно не искал, а, тем не менее, отстранённо заметил, как вытоптана кургузая ляда.
– Я хочу выжить, – уже не слишком уверенно, бесцветно пробормотал под нос мальчик, чувствуя, как заваливается навзничь, и подтянул колени к животу. – Я хочу… Судьба-Куделя, защити… матушка.
Балий из соседнего хутора не так, чтобы сильно преувеличил. И Алянка, летами умудрённая, суеверия свои к месту поминала. Потому что на дороге, вившейся промеж сгоревшей городни да лядины, показался верховой. И по посадке да выправке судя, не халоп-челядинец, меринка заседлавший, а всамделишный всадник.
Мирко тихо заскулил.
Всадников, тем паче, благородных, на высоких сёдлах да с оружием, стоило опасаться, пожалуй, не меньше клятой памжи. А этот ещё и гнедка своего, подъезжая, придержал, объехал скорчившегося в грязи мальчонку кругом, едва не топча. Окликнул.
Мирко сжался в клубок, чувствуя, как подаётся под могучими копытами стынущая зола, вдыхая облачка взвивавшейся сажи. Верховой спрыгнул с седла, потыкал мальчугана носком смазного сапожища. Опустился на корточки.
– Живой, что ли? Слышь! – Мирко снова заскулил. – Местный, Паданский? Эй? – Конный ответа так и не дождался, сердито сплюнул на дорогу, ухватил за шиворот и без видимых усилий закинул поперёк седла. – Разберёмся, – постановил он сквозь зубы.
Разглядеть непонятного доброхота – да и доброхота ли? – «вещун» не пытался. Только щёлкал зубами и плакал, чувствуя, как врезается в разодранный бок жёсткая лука. Верховой что-то напевал. А дальше вдоль дороги, сменяя сгоревший частокол страшным подобием, за селом уходил в поле ряд свежеструганных колов. И почерневших, изуродованных тел, причудливо на те колья нанизанных…
***
Стылый, въедливый сквозняк теребил выцветшие гобелены, скрёбся мышиными стаями по углам, перегонял скудную пыль, порождённую шелушащимися стенами. Свечи почти прогорели – снулые челядники снимали жирный нагар, те подновляя. С бесшумной вкрадчивостью сменялась стража.
Адалин легкомысленной походочкой записного вельможи вывернул из-за угла и небрежно оглянулся. Замер, согнал с податливой физиономии беззаботное выражение. Из затенённого арочного проёма, со Спутником забавляясь, показался паскудно усмехавшийся Эльзант. Искра сновал по хозяину вёрткой молнией, то и дело смешно вздыбливался и мелодично пощёлкивал.
– Хорош ты… спать, – Сполох оглядел принаряженного знакомца и выразительно фыркнул.
Фладэрик в ответ изъязвил ухмылку и покивал. Кафтан Упырь бросил наопашь69, недошнурованный ворот парадной туники и стянуть забыл.
– Живописно смотришься, – оценил белёсый Тегейриан, ласково поглаживая шелковистую холку зверька. Ласка устремила на хозяина проницательный взор, замерла на плече чутким столбиком.
– Как же, – фыркнул Адалин. – Побрился ради такого случая.
– Красавец, – насмешливо похвалил динстманн. – Утешил дивноокую? Госпожа, я полагаю, в восторге? – Упырь поморщился, но смолчал. – Я уж думал, не дождусь тебя, – продолжал ёрничать Эльзант.
– Дождался, – Адалин скривился с намёком на улыбку. Судя по глумливому оскалу коронного чароплёта, Эльзант без труда угадал мысли дружка. – С чем и поздравляю.
– Где Позёмыш? – Сполох вскинул хрустальную бровь и спрятал Искру, возмущённого внезапным самоуправством, за пазуху.
В простом кожаном дублете и самодельном поясе из карманов и петель смотрелся Тегейриан не менее занимательно, чем растрёпанный прелагатай. Адалин пожал плечами и свернул в затенённый лаз.
– Шныряет где-то возле казарменных кухонь, по погребам.
– Запасы разоряет, – с одобрением протянул чародей. – Чудо-зверь, – и без всякого перехода вытащил из-под дублета увесистую, сшитую грубой бечевой и перекрученную стопку замусоленных листов. – Откопал я записи свои… того времени. Тут подробные описания. Так что наслаждайся…
Фладэрик оценил габариты «наслаждений» и присвистнул.
– А ты, оказывается, тот ещё сказочник. Целая гримория70.
– Гримории – это по твоей части, – осклабился Эльзант.
В полумраке его перламутровое, костистое лицо светилось мрачным предзнаменованием. Адалин рассеянно покивал, благополучно упихал манускрипт под тунику и на измождённого чародея поглядел с непрошенным беспокойством. Сполох насмешливо ломал прозрачные брови, покачивал бесцветной головой и взгляда того будто бы не замечал.
– Хоть бы рассказал чего, поделился, – заметил он невзначай.
– По поводу? – легко согласился Упырь.
Любопытство чароплёта его не шибко удивило. Тегейриан слишком ловко и проворно соображал, дабы не задаться соответствующим вопросом. К тому же, неосвещённый, пыльный, что божница в губной избе, полого спускавшийся вниз кут весьма располагал к подобным разговорам.
– Своих предположений, – чародей хитро прищурил мерцавшие загробной синевой зенки. – Думаешь, я не в курсе, что ты там в библиотеках старых изучал, о чём западных посвящённых да шаманов степных допытывал? А теперь ещё это.
– Ну, – философски пожал плечами Адалин и паскудно ухмыльнулся. – Раз в курсе, сам, полагаю, догадаешься. Что запад, что восток – в этом вопросе они солидарны.
– Выходит, одного мира любомудрам державным мало сделалось? – ожидаемо проницательно предположил Тегейриан.
Положенного трепета динстманн не обнаружил, но и лукавое ехидство придержал. Адалин не спешил реагировать. Задумчиво вгляделся в тяжеловесные потёмки коридора. Сполох сдавленно откашлялся – явно, стервец, терпел до последнего, о реакции чернявого памятуя, – утёрся рукавом, выцедил заковыристую брань. Прелагатай кивнул.
– Паскудство, – оценил Эльзант. – Может, сказать Корнфлиду? Или кому иному из Круга?
– Не надо, – в голосе Упыря убеждённость мешалась пополам с издёвкой. И Тегейриан вопросительно хмыкнул, предполагая некие объяснения. Фладэрик надменно прищёлкнул языком. – Если Гельхард до сих пор не в курсе, значит… не его сукна епанча.
– А если в курсе?
– А если в курсе, Сполох, – мрачно улыбнулся Адалин и смерил поскверневшего лицом динстманна долгим, выразительным взглядом, – лестницы у вас в Башне уж больно опасные. Того и гляди, сверзится кто, костей не соберёт.
Чародей насупился и неодобрительно потёр межбровье:
– Не знаю… Расточительно. Корнфлид – сильный чародей. Один из сильнейших. Лучше бы уговорить.
– Ну, попробуй, пощупай, – после краткого раздумья согласился Фладэрик и на миг задержался перед низкой дверью, замыкавшей ход. – Только последствия наперёд… просчитай.
Эльзант понятливо кивнул и первым скользнул за бесшумно отворившуюся створку. Адалин оглядел мрачный лаз позади, вздохнул, помянул древних зодчих и нынешних нерадивых хозяев: пыль чуть не на зубах скрипела. Да и сквозняки гуляли непотребные. Исполинская громада Розы впечатляла: снаружи – неприступной мощью и нарядностью, изнутри – на глазах ветшавшей, дряхлой неповоротливостью. Ещё одна иллюзия, пожиравшая сама себя.
В изъеденных древней ворожбой стенах заступом и долотом орудовало время и пренебреженье. Коронный замок незаметно и неостановимо умирал под звук тимпанов, лютней, домбр и шелест платьев.