Loe raamatut: «Дело табак»

Посвящается Робу – в промежутках между выходными.

Эмме, которая помогла мне понять гоблинов.

И Лин – как всегда.

Terry Pratchett

Snuff

Copyright © 2011 by Terry and Lyn Pratchett

© В. Сергеева, перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

* * *

Представления об окружающем мире у гоблинов облечены в форму культа или, если угодно, религии под названием «коготт». Если вкратце, это необычайно сложная система воззрений, основанных на идее воскрешения и священности всех телесных выделений. Основной догмат коготта гласит: то, что исходит из тела гоблина, некогда, несомненно, являлось его частью, и, следовательно, с ним надлежит обращаться почтительно и должным образом хранить, чтобы в свое время предать погребению вместе с владельцем. Пока владелец жив, упомянутые выделения хранятся в коготтных горшочках – примечательных изделиях, о которых речь пойдет дальше.

И тут появляется неприятное осознание того, что достигнуть этой цели может лишь существо, обладающее внушительным богатством, массой свободного места и покладистыми соседями. Поэтому в реальной жизни большинство гоблинов соблюдают так называемый «хад» – более распространенную и менее строгую форму коготта, которая предполагает хранение ушной серы, обрезков ногтей, а также слизи из носа. Вода, в общем и целом, не считается коготтом, поскольку просто циркулирует по телу, не становясь его частью, и гоблины полагают, что нет никакой очевидной разницы в воде до употребления и, так сказать, после (к сожалению, это дает понять, какой сомнительной чистоты воду они пьют в своих подземных логовищах). Сходным образом, фекалии считаются едой, которая просто перешла в иное состояние. Как ни странно, зубы не представляют для гоблинов никакого интереса; они считают их чем-то вроде грибов, и волосам они тоже не придают особого значения – впрочем, их у гоблинов все равно немного.

Тут патриций Ветинари, правитель Анк-Морпорка, перестал читать и уставился в пустоту. В следующее мгновение в пустоте возник силуэт Стукпостука, личного секретаря (который, нужно заметить, годами упражнялся сливаться с пустотой).

Стукпостук сказал:

– У вас задумчивый вид, милорд.

К этому наблюдению он присовокупил самый почтительный знак вопроса, который повис в воздухе.

– Я обливаюсь слезами, Стукпостук, обливаюсь слезами.

Стукпостук перестал смахивать невидимую пыль с блестящей черной поверхности лакированного стола.

– Пастор Овсец весьма убедительно излагает, не правда ли, сэр?

– О да, Стукпостук. Но основная проблема никуда не делась, и заключается она вот в чем: человечество сумело примириться с гномами, троллями и даже орками, как бы они ни были временами устрашающи, и знаешь почему, Стукпостук?

Секретарь осторожно сложил тряпочку, которой вытирал пыль, и взглянул в потолок.

– Осмелюсь предположить, милорд, это потому, что в их жестокости мы узнаем свою?

– Отлично сказано, Стукпостук, я еще воспитаю из тебя настоящего циника. Хищники уважают друг друга, не так ли? Иногда они даже уважают добычу. Лев порой способен лечь рядом с ягненком, пускай в итоге на ноги поднимется только лев. Но он никогда не ляжет рядом с крысой. Крысы, Стукпостук. Целая раса опустилась до уровня крыс!

Патриций Ветинари грустно покачал головой, и неизменно бдительный Стукпостук заметил, что пальцы его светлости в третий раз за день вернулись к странице, озаглавленной «Коготтные горшочки». И вдобавок в процессе патриций разговаривал сам с собой, что было весьма необычно…

«По традиции, горшочки делает сам гоблин, из чего угодно, начиная с драгоценных камней и заканчивая кожей, деревом и костью. Из кости получаются самые изящные и тонкие, как яичная скорлупа, вместилища, когда-либо существовавшие в мире. Разграбление гоблинских поселений охотниками за сокровищами и месть разгневанных гоблинов – вот в чем доныне заключаются отношения людей и гоблинов».

Патриций Ветинари откашлялся и продолжал:

– Я цитирую пастора Овсеца, Стукпостук. «Должен признать, что гоблины живут на грани смерти, в основном, потому, что их туда оттеснили. Они выживают там, где не выживет больше никто. Их обычное приветствие – «ханг» – означает «держись». Я знаю, им приписывают ужасающие преступления, но и мир никогда не был к ним добр. Скажем прямо – те, чья жизнь висит на волоске, прекрасно понимают жуткую алгебру необходимости, которая не знает милосердия. Когда же необходимость становится крайней, женщины делают коготтные горшочки под названием «душа слез», самые красивые, украшенные резьбой в виде цветов и омытые слезами…»

Стукпостук, идеально рассчитав время, поставил на стол перед своим господином чашку кофе, как раз когда патриций Ветинари дочитал до конца и поднял глаза.

– Жуткая алгебра необходимости, Стукпостук. Мы-то знаем, что это такое, правда?

– О да, сэр. Кстати говоря, сэр, мы получили сообщение от Алмазного короля троллей, который благодарит нас за непоколебимую позицию в отношении тролльих наркотиков. Отлично сделано, сэр.

– Я бы даже не назвал это уступкой, – заметил, отмахнувшись, Ветинари. – Ты знаешь мое мнение, Стукпостук. Я, в общем, не возражаю, если люди принимают всякие вещества, от которых им становится лучше и веселее, ну или они видят маленьких танцующих фиолетовых человечков или даже собственного бога, почему бы и нет. В конце концов, это их мозг, и общество не имеет на него никаких прав, лишь бы в это время они не работали за станком. Но продавать троллям наркотики, от которых у бедняг в буквальном смысле взрывается голова, – это самое настоящее убийство, тяжкое уголовное преступление. И я рад отметить, что командор Ваймс полностью согласен со мной по данному вопросу.

– Да, сэр, и, с вашего позволения, напоминаю, что в скором времени он уезжает. Вы желаете его проводить?

Патриций покачал головой.

– Думаю, что не стоит. Наверняка он не в лучшем настроении, и, боюсь, мое присутствие только усугубит ситуацию.

Стукпостук с едва заметной ноткой соболезнования в голосе произнес:

– Не вините себя, ваша светлость. В конце концов, и вы, и командор Ваймс в руках высших сил.

Его светлость герцог Анкский, командор сэр Сэмюэль Ваймс из анк-морпоркской городской Стражи яростно тыкал за голенище карандашом, чтобы унять зуд. Но тщетно. Никогда это не помогало. От носков у него чесались ноги. Сто раз он собирался сказать жене, что вязание не входит в число ее многочисленных блистательных достоинств. Но Ваймс предпочел бы вообще остаться без ног. Ведь Сибилла бы страшно огорчилась.

Носки действительно были ужасные, толстые, бугристые, сплошь в узлах, так что приходилось покупать обувь на полтора размера больше. Он так и делал, потому что Сэмюэль Ваймс, который ни в один храм не входил с религиозными намерениями, боготворил госпожу Сибиллу и каждый день с крайним удивлением сознавал, что она испытывает к нему сходные чувства. Он сделал ее своей женой, а она его – миллионером; благодаря Сибилле нищий, одинокий, циничный, мрачный коп стал богатым влиятельным герцогом. Впрочем, свой цинизм Ваймс умудрился сохранить, и даже запряжка быков, накачанных стероидами, не вытащила бы копа из души Сэма Ваймса. Этот яд проник слишком глубоко, впитался в становой хребет. И теперь Сэм Ваймс чесался и подсчитывал плюсы, пока у него не закончились цифры.

А среди минусов была бумажная работа.

Бумажная работа существовала всегда. Хорошо известно, что всякая попытка сократить количество бумаг ведет к их увеличению.

Разумеется, для бумажной работы у Ваймса были люди, но рано или поздно ему как минимум приходилось что-то подписывать, а если не удавалось увернуться, так даже читать. И положить этому конец было невозможно; в конце концов, в полицейской работе всегда есть вероятность, что где-то взлетит на воздух очередной сортир. Инициалы Сэма Ваймса на бумаге извещали мир, что это его сортир и, следовательно, его проблемы.

Он окликнул через открытую дверь сержанта Задранец, которая исполняла обязанности ординарца.

– Еще что-нибудь, Шелли? – с надеждой спросил Ваймс.

– Не в том смысле, как вы думаете, сэр. Но, полагаю, вам приятно будет узнать, что я минуту назад получила клик от временно исполняющего обязанности капитана Пикши из Щеботана, сэр. Он говорит, что дела у него идут неплохо, сэр, и «а-ля» ему очень даже нравится¹.

Ваймс вздохнул.

– Еще что?

– Тихо как в колодце, – сказала гномиха, выглядывая за дверь. – Жарко, сэр. Слишком жарко, чтобы драться, слишком липко, чтобы воровать. По-моему, чудесно, сэр.

– Где стражники, там и преступление, – буркнул Ваймс. – Запомни это, сержант.

– Я помню, сэр, хотя, на мой вкус, лучше звучит, если слова поменять местами.

– Я так понимаю, нет никаких шансов, что меня отпустят без экзекуции?

Сержант Задранец явно встревожилась.

– Простите, сэр, но, боюсь, увильнуть не удастся. Капитан Моркоу официально заберет у вас значок в полдень.

Ваймс стукнул кулаком по столу.

– Я посвятил всю жизнь городу и не заслуживаю такого обращения!

– С вашего позволения, командор Ваймс, вы заслуживаете гораздо большего.

Ваймс откинулся на спинку кресла и застонал.

– И ты туда же, Шелли?

– Простите, сэр. Я знаю, вам нелегко.

– Меня вышвыривают отсюда после стольких лет! Ты же знаешь, как я просил! А такому человеку, как я, просить нелегко, можешь не сомневаться. Я умолял!

На лестнице послышались шаги. Ваймс вытащил из ящика стола коричневый конверт, что-то сунул в него, сердито лизнул, запечатал плевком и бросил на стол. Конверт звякнул.

– Вот, – произнес он сквозь стиснутые зубы. – Мой значок. Как велел патриций Ветинари. Сдаю добровольно. Никто не скажет, что его у меня отобрали!

В кабинет вошел капитан Моркоу, пригнувшись под притолокой. В руках он держал какой-то сверток, а за спиной у него теснились несколько ухмыляющихся стражников.

– Прошу прощения, сэр, верховная власть и все такое. По-моему, вам повезло, что вас отправляют в отпуск всего на две недели. Госпожа Сибилла изначально настаивала на месяце.

Моркоу протянул Ваймсу сверток и кашлянул.

– Мы с ребятами тут скинулись, командор, – произнес он с натянутой улыбкой.

– Предпочитаю то, что звучит разумнее, например «старший констебль», – сказал Ваймс, забирая сверток. – Знаешь, я тут подумал: если мне надают побольше титулов, я в конце концов найду тот, с которым смогу смириться.

Он разорвал бумагу и извлек маленькое разноцветное ведерко и лопатку, к общему восторгу притаившихся зевак.

– Мы знаем, что вы едете не на взморье, сэр, – начал Моркоу, – но…

– И очень жаль, что не на взморье! – жалобно произнес Ваймс. – Там бывают кораблекрушения. Контрабандисты. Утопленники. Преступники так и кишат! Хоть что-то интересное.

– Госпожа Сибилла говорит, вам будет чем развлечься, сэр, – сказал Моркоу.

Ваймс застонал.

– В деревне-то? Чем можно развлечься в деревне? Ты знаешь, почему она называется деревней, Моркоу? Потому что там, черт побери, нет ничего, кроме проклятых деревьев, которыми почему-то полагается восхищаться, хотя на самом деле они просто сорняки-переростки! Там скучно! Сплошное воскресенье! А еще мне придется общаться со всякими шишками!

– Сэр, вам понравится. Я не помню, чтобы вы когда-нибудь брали выходной, разве что когда бывали ранены, – сказал Моркоу.

– Да и то он непрерывно ворчал и беспокоился, – произнес голос в дверях. Он принадлежал госпоже Сибилле. Ваймса изрядно обижало то, что стражники слушались его жену. Он, разумеется, до безумия обожал Сибиллу, но не мог не заметить, что в последнее время его любимый сандвич с беконом, салатом и помидором превратился из традиционного сандвича с БЕКОНОМ, салатом и помидором в сандвич с САЛАТОМ, ПОМИДОРОМ и беконом. Разумеется, жена пеклась о его здоровье. И все вокруг словно сговорились. Почему ученые не откроют какой-нибудь овощ, который вреден для здоровья? И что не так с луковой подливкой? В конце концов, в ней же лук! И желудок он прочищает будь здоров. Это ведь полезно, не так ли? Что-то такое он точно читал.

Две недели отпуска, в течение которых за каждым приемом пищи будет надзирать жена. Об этом нестерпимо было даже думать… но Ваймс все равно думал. И потом еще Юный Сэм, который рос как сорная трава и всюду совал свой нос. Две недели на свежем воздухе, по словам Сибиллы, пойдут мальчику на пользу. Ваймс не спорил. Бессмысленно было спорить с Сибиллой: даже если ты думаешь, что победил, оказывается, на самом деле тебя неверно информировали. Это какая-то магия, совершенно недоступная мужьям.

По крайней мере, ему позволили выехать из города в доспехах. Они были частью Сэма Ваймса, такие же потрепанные, как и он сам, с той разницей, что вмятины на доспехах чинились при помощи молотка.

Ваймс, держа на коленях сына, смотрел на удалявшийся город, а карета везла его навстречу двум неделям буколических грез. Он чувствовал себя изгнанником. Но, с другой стороны, в городе просто обязано было случиться какое-нибудь ужасное убийство или дерзкое ограбление, которое по очень важным соображениям морали (на худой конец) потребовало бы присутствия главы Стражи. Оставалось лишь надеяться.

Сэм Ваймс со дня вступления в брак знал, что у его жены есть дом в деревне. В частности, потому, что Сибилла подарила этот дом ему. Точнее, она перевела на мужа все владения своей семьи (упомянутая семья состояла из одной лишь Сибиллы), следуя старомодному, но очаровательному убеждению, что владеть собственностью должен супруг². И она настояла на своем.

Из деревни регулярно, в зависимости от сезона, на Лепешечную улицу прибывала телега, груженная фруктами и овощами, сыром и мясом. Все это выращивалось и производилось в поместье, которого Ваймс никогда не видел. И не горел желанием видеть. Про деревню он точно знал, что она хлюпает под ногами. Да, конечно, под ногами хлюпали большинство анк-морпоркских улиц, но, черт побери, они хлюпали правильно – и он хлюпал по ним с тех самых пор, как только выучился ходить (и, что неизбежно, падать).

Официально поместье носило название Кранделл, хотя обычно его называли Овнец-Холл. Овнецам принадлежал отрезок форелевого ручья длиной в милю, а также паб, как запомнил Ваймс из документов. Владеть пабом – да, вполне понятно; но как можно владеть форелевым ручьем? Ведь твой отрезок, пока ты на него смотришь, уплывет вниз по течению, разве нет? И перед тобой окажется вода, которая раньше принадлежала твоему соседу, живущему выше по течению, и этот надутый сноб, возможно, сочтет тебя браконьером. Вот сукин сын. А рыбы вообще плавают, где им вздумается. Так откуда тебе знать, которая из них твоя? Может быть, она вся помечена? С точки зрения Ваймса, это было вполне по-деревенски. Жить в деревне значит постоянно держать оборону. Совсем не так, как в городе.

Патриций Ветинари громко рассмеялся, что было для него весьма необычно. Почти сияя от радости при мысли об унижении своего врага, он положил на стол экземпляр «Таймс», открытый на странице с кроссвордом.

– Тыквина – многосемянный плод с тремя плодолистиками! Я все-таки утер вам нос, мадам!

Стукпостук, который аккуратно раскладывал бумаги, улыбнулся и спросил:

– Очередная победа, милорд?

Всем была известна битва, которую Ветинари вел с главной сочинительницей кроссвордов в «Таймс».

– Кажется, она теряет хватку, – сказал Ветинари, откидываясь на спинку кресла. – Что это у тебя, Стукпостук? – он указал на толстый коричневый конверт.

– Значок командора Ваймса, сэр. Доставлен капитаном Моркоу.

– Запечатано?

– Да, сэр.

– Значит, в нем не значок.

– Да, сэр. Осторожное прощупывание конверта навело меня на мысль, что внутри лежит крышка от жестянки из-под нюхательного табака «Двойной гром». Мое предположение подтверждается запахом, милорд.

Ветинари, по-прежнему разгоряченный, произнес:

– Но капитан тоже наверняка это понял, Стукпостук.

– Да, сэр.

– Конечно, это весьма в духе командора, – продолжал Ветинари. – Потому мы его и ценим. Он одержал маленькую победу. А человек, который одерживает маленькие победы, способен одержать и большую.

Стукпостук неожиданно помедлил, прежде чем ответить:

– Да, сэр. Кстати говоря, госпожа Сибилла ведь сама заговорила о поездке в деревню, если не ошибаюсь?

Ветинари поднял бровь.

– Ну конечно, Стукпостук. Ума не приложу, кто еще мог бы это сделать. Храбрый командор известен своей преданностью делу. Кто, кроме любящей жены, сумел бы внушить ему, что несколько недель отдыха на природе прекрасная идея?

– О да, сэр, – ответил Стукпостук и предпочел не развивать тему, потому что не видел в этом никакого смысла. У патриция были источники информации, недоступные даже для Стукпостука, как бы он ни старался; одни лишь боги знали, кто прибегал к Ветинари по длинным неосвещенным лестницам. Жизнь в Продолговатом кабинете представляла собой мир секретов, догадок и ошибок, и правда здесь менялась, как цвета радуги. Стукпостук это знал, поскольку играл не последнюю роль в спектре. Но выяснить, что именно знал патриций Ветинари и о чем он думал, было психологически невозможно. Каждый мудрый человек признал бы это и продолжил раскладывать бумаги.

Ветинари встал и посмотрел в окно.

– Это город попрошаек и воров, не так ли, Стукпостук? Я горжусь тем, что среди них есть мастера своего дела. Более того, если бы существовала такая вещь, как международный конкурс воров, Анк-Морпорк взял бы главный приз, да еще прихватил бы несколько чужих бумажников. Воровство имеет цель, Стукпостук, но человек подсознательно чувствует, что раз есть вещи, по определению недостижимые простым людям, то есть и вещи, которые нельзя позволять богатым и сильным.

Ход мыслей Ветинари Стукпостук понимал настолько, что стороннему наблюдателю это могло показаться волшебством. И впрямь удивления было достойно, сколь многое ему удавалось постичь, наблюдая за тем, что патриций читает, прислушиваясь к внешне бессмысленным замечаниям и соотнося их, как умел делать только Стукпостук, с насущными нуждами и заботами. И теперь секретарь сказал:

– Контрабанда, сэр?

– Отчасти, отчасти. Я ничего не имею против контрабанды. Контрабандисту нужны предприимчивость, хитрость и оригинальное мышление, свойства, которые надлежит поощрять в рядовом человеке. По правде говоря, контрабанда не причиняет так уж много вреда и позволяет ощутить легкий трепет восторга. Каждый должен время от времени нарушать закон каким-нибудь безобидным и приятным способом, Стукпостук. Это гигиена мозга.

Стукпостук, чей мозг неизменно сверкал чистотой, сказал:

– И все-таки, сэр, налоги следует платить. Город растет. И для этого нужны деньги.

– Разумеется, – ответил Ветинари. – Я мог бы обложить налогами все подряд, но предпочел ввести пошлину за то, без чего, по сути, можно прекрасно обойтись. Трудно назвать эту штуку вызывающей сильное привыкание, не правда ли?

– Некоторые так считают, сэр. И многие недовольны.

Ветинари даже не поднял взгляда от своих бумаг.

– Стукпостук, – заметил он, – жизнь сама по себе вызывает привыкание. Если горожане будут жаловаться слишком громко, придется обратить их внимание на этот факт.

Патриций вновь улыбнулся и сомкнул пальцы домиком.

– Короче говоря, Стукпостук, на безвредный бандитизм среди низших классов до некоторой степени надлежит смотреть сквозь пальцы, если и не активно поощрять, во имя общественного здоровья. Но что делать, когда безобразничать принимаются богатые и высокородные? Если бедняк проведет год в тюрьме за кражу, совершенную от голода, как высоко надлежит вздернуть богача, который нарушает закон из жадности?

– Я повторюсь, сэр, что сам покупаю себе скрепки, – немедленно ввернул Стукпостук.

– Да-да, конечно, но, позволь мне с удовольствием отметить, что твой действительно чистый мозг не нуждается в дополнительных гигиенических мерах.

– Я сохраняю все чеки, – продолжал Стукпостук. – На тот случай, если вам захочется взглянуть.

Мгновение стояла тишина, затем секретарь произнес:

– Командор Ваймс сейчас уже на пути к Овнец-Холлу, милорд. Возможно, это счастливое стечение обстоятельств.

Ветинари не повел и бровью.

– О да, Стукпостук. О да.

Дорога в Холл занимала целый день – два, если ехать в карете, с ночевкой на постоялом дворе. Ваймс проводил время в ожидании, не раздадутся ли крики нагоняющего карету всадника, который привезет столь желанные вести об ужасной катастрофе. Обычно Анк-Морпорк поставлял катастрофы что ни час, но теперь решительно отказывался выручить своего отчаявшегося сына в час нужды.

Солнце нового дня озаряло упомянутого сына своими лучами, когда карета остановилась у ворот. Спустя несколько мгновений из ниоткуда появился старик – древний старик, – который торжественно, прилагая максимум усилий, отворил ворота и замер по стойке «смирно», сияя от сознания хорошо проделанной работы, пока карета проезжала мимо. Миновав ворота, она остановилась.

Сибилла, занятая чтением, толкнула мужа локтем и сказала, не отрываясь от чтения:

– Полагается дать мистеру Гробу пенни. В прежние времена мой дедушка держал в карете небольшую жаровню, чтобы греться, но в основном для того, чтобы докрасна раскалять монетки. Потом он брал их щипцами и бросал привратнику. Дедушка утверждал, что это было очень весело, но больше мы так не делаем.

Ваймс порылся в кошельке в поисках мелочи, а потом открыл дверцу кареты и вышел, к огромному удивлению мистера Гроба, который попятился в густые заросли, глядя на Ваймса как загнанное животное.

– Молодчина, мистер Гроб, вы отлично подняли засов, просто блеск, – Ваймс протянул монетку, и мистер Гроб попятился еще дальше, в любую секунду готовый пуститься наутек. Ваймс подбросил монетку в воздух, перепуганный старик поймал пенни, метко сплюнул на него и исчез в кустах. Казалось, он разочаровался, не услышав шипения.

– Как давно твои родственники перестали бросать слугам раскаленные монеты? – поинтересовался Ваймс, усаживаясь в карету, которая тут же тронулась с места.

Сибилла отложила книгу.

– Мой отец положил конец этому обычаю. Мама жаловалась. Привратники тоже.

– Да уж не сомневаюсь.

– Нет, Сэм, они жаловались, что обычай отменили.

– Но это же унизительно!

Сибилла вздохнула.

– Да, знаю, Сэм, но ведь они получали деньги просто так. Во времена моего прадедушки, если съезжалось много гостей, привратник порой зарабатывал шесть пенсов в день. А поскольку старик, не переставая, хлестал ром и бренди, он иногда швырял и доллар. Настоящий старинный золотой доллар. На него можно было неплохо прожить целый год, особенно в деревне.

– Да, но… – начал Ваймс, но жена улыбкой заставила его замолчать. Для таких случаев у Сибиллы была особая улыбка – теплая, дружеская… и высеченная из камня. Оставалось либо прекратить дискуссию, либо нестись вперед, рискуя врезаться головой в скалу и причинить ущерб исключительно самому себе. Сэм Ваймс, хорошо затвердивший некоторые уроки, предпочел отвернуться к окну.

Ворота остались далеко позади, а он продолжал смотреть вперед, ожидая увидеть в вечернем свете большой дом, который был центром поместья. Однако Овнец-Холл показался не раньше, чем карета загромыхала по аллее мимо «идиллических пастбищ» – как выразился бы какой-нибудь дурак поэт, – усеянных, насколько мог судить Ваймс, овцами, мимо аккуратно подстриженных рощ, по мосту, который сделал бы честь и городу³. Мост пересекал, как подумал Ваймс, декоративное озеро, но на поверку оно оказалось очень широкой рекой. Пока они с достоинством катили через мост, Ваймс заметил внизу огромную лодку, плывущую без парусов и весел. Судя по запаху, на ней везли скот. В этот момент Юный Сэм сказал:

– А на этих дамах нет никакой одежды! Что ли они собираются купаться?

Ваймс рассеянно кивнул, потому что десяток обнаженных женщин – вовсе не тот предмет, который стоит обсуждать с шестилетним мальчиком. В любом случае его внимание по-прежнему привлекала лодка; вода вокруг нее так и бурлила, а матросы на палубе приветствовали госпожу Сибиллу, а возможно, одну из обнаженных статуй.

– Это ведь река? – уточнил Ваймс.

– Да, это Щеба, – сказала госпожа Сибилла. – В ее поймах расположена большая часть Октариновых лугов, и тянется она до самого Щеботана. Насколько я помню, большинство местных жителей называет ее Старой Изменницей. У Щебы капризный нрав, но в детстве мне так нравились эти маленькие лодочки. Они просто прелестны.

Карета с грохотом съехала с дальнего конца моста и покатила по аллее – да-да, к величественному дому – наверное, подумал Ваймс, так говорят, если дом вполне под стать какому-нибудь величеству. На лужайке паслось стадо оленей, а у парадной двери толпилось стадо людей. Слуги поспешно выстраивались в две шеренги, как на свадьбе. Что-то вроде почетного караула. Их было больше трехсот, от садовников до лакеев. Все пытались улыбаться, хоть довольно безуспешно. Ваймс вспомнил парады Стражи.

Двое лакеев столкнулись лбами, одновременно попытавшись опустить подножку кареты, и Ваймс окончательно испортил торжественный момент, выбравшись из противоположной дверцы и вытащив за собой госпожу Сибиллу.

Среди перепуганных лиц он увидел одно дружелюбное, и оно принадлежало Вилликинсу, дворецкому и камердинеру Ваймса, приехавшему из Анк-Морпорка. По крайней мере, в этом отношении Ваймс был непреклонен. Если он поедет в деревню, то привезет с собой Вилликинса. Ваймс объяснил жене, что Вилликинс уж точно не стражник, потому что большинство стражников не знают, как зарезать человека при помощи разбитой бутылки, не повредив притом рук, или как превратить обычную кухонную утварь в оружие, пускай не всемогущее, но однозначно смертельное. И вдобавок Юный Сэм, увидев покрытое шрамами лицо Вилликинса, прорвался сквозь толпу удивленных слуг и с размаху обнял колени дворецкого. Тот, в свою очередь, поднял Юного Сэма вниз головой и перекувырнул, прежде чем осторожно поставить обратно на землю. Эта процедура доставила бы любому шестилетнему мальчику огромное удовольствие. Ваймс доверял Вилликинсу. Он мало кому доверял. Человек, прослуживший много лет стражником, становится в этом отношении довольно привередливым.

Он склонился к жене.

– Что я должен сделать? – шепнул он, потому что ряды нервных улыбок его не на шутку тревожили.

– Что хочешь, милый, – ответила та. – Ты хозяин. Ты ведь принимаешь парады Стражи, не так ли?

– Да, но там я знаю каждого по имени и по званию… и так далее! В городе такого не бывает!

– Да, дорогой, потому что в Анк-Морпорке все знают командора Ваймса.

«Ладно, ничего сложного», – подумал Ваймс. Он подошел к мужчине в потрепанной соломенной шляпе, с лопатой в руках и выражением легкого ужаса на лице, еще похлеще, чем у самого сэра Сэмюэля. Ваймс протянул руку. Мужчина в шляпе посмотрел на нее, как будто никогда раньше не видел протянутых рук.

Ваймс, запинаясь, произнес:

– Привет, я Сэм Ваймс, а вас как зовут?

Мужчина, заслышав это, оглянулся в поисках помощи, поддержки, подсказки или пути к бегству, но тщетно; толпа хранила мертвое молчание.

– Уильям Батлер, сэр, с вашего позволения, – ответил он.

– Рад познакомиться, Уильям, – сказал Ваймс и снова протянул руку. Уильям сначала отшатнулся, а потом сунул ему ладонь, на ощупь похожую на старую кожаную перчатку.

Что ж, подумал Ваймс, все не так страшно. И смело шагнул на неизведанную территорию.

– Чем вы здесь занимаетесь, Уильям?

– Я садовник, – запинаясь, ответил тот и выставил перед собой лопату, одновременно как средство защиты и удостоверение личности.

Поскольку Ваймс и сам чувствовал себя не в своей тарелке, он ограничился тем, что попробовал лезвие пальцем и пробормотал:

– Что ж, она у вас в должном виде. Вы молодчина, мистер Батлер.

И подпрыгнул, когда кто-то похлопал его по плечу. Сибилла сказала:

– Ты тоже молодчина, милый, но на самом деле просто нужно было подняться на крыльцо и похвалить дворецкого и экономку за отменную выправку слуг. Мы здесь простоим целый день, если ты будешь болтать с каждым.

С этими словами госпожа Сибилла крепко взяла мужа за руку и повлекла вверх по лестнице, между рядами вытаращившейся челяди.

– Так, – прошептал Ваймс, – я вижу лакеев, поваров и садовников, но кто все эти парни в толстых куртках и котелках? Неужели у нас есть собственные судебные приставы?

– Исключено, дорогой. Это лесничие.

– Котелки им совсем не идут.

– Ты так думаешь? Кстати говоря, их придумал лорд Котелл, чтобы защитить лесничих на случай жестокого нападения браконьеров. Насколько мне известно, эти штуки необычайно прочные. Гораздо лучше, чем стальные шлемы, потому что от удара по котелку в ушах не звенит.

Явно будучи не в силах скрыть свою досаду на то, что новый хозяин предпочел поздороваться за руку с садовником, прежде чем обратиться к ним, дворецкий и экономка – оба, разумеется, румяные и с брюшком, как и предполагал Ваймс – поняли, что ждут напрасно, и заспешили к нему с такой скоростью, какую только позволяли развить коротенькие ножки.

Ваймс, черт возьми, знал, как живется под лестницей и на чердаке. Не так давно полицейскому, приглашенному в большой дом, частенько предлагали пройти с черного хода, чтобы забрать в участок рыдающую горничную или туповатого мальчишку-чистильщика, без всяких улик обвиненных в краже кольца или серебряной расчески, которую хозяйка дома, как правило, сама находила, протрезвев. Теоретически, стражники существовали не для этого, хотя на самом деле, конечно, именно для этого они и существовали. Все дело было в привилегиях, и молодой Ваймс едва успел сносить первую пару казенных башмаков, когда сержант объяснил ему, что есть что. Это называлось частное право. В те дни влиятельному человеку многое могло сойти с рук, если он обладал правильным произношением, правильной булавкой на галстуке и правильными друзьями. А молодой стражник, который чересчур много возражал, рисковал остаться без работы и без рекомендаций.

Сейчас все изменилось коренным образом.

Но в те, прежние времена молодой Ваймс считал дворецких двойными предателями, а потому одарил грузного мужчину в черном фраке убийственным взглядом. И легкий поклон, которым тот поприветствовал Ваймса, отнюдь не улучшил дела. Ваймс жил в мире, где отдавали честь.

– Я Сильвер, дворецкий, ваша светлость, – с легким упреком произнес толстяк.

Ваймс немедленно схватил его за руку и горячо пожал.

– Приятно познакомиться, мистер Сильвер.

Дворецкий поморщился.

– Просто Сильвер, сэр, без всяких мистеров.

– Извините, мистер Сильвер. А как вас зовут?

Было забавно наблюдать замешательство дворецкого.

– Сильвер, сэр! Просто Сильвер!

– Знаете, мистер Сильвер, – сказал Ваймс, – лично я считаю, что под одеждой все люди одинаковы.