Loe raamatut: «Полк бессмертный, народ живой», lehekülg 4

По городу и в подразделениях ВСУ поползли слухи о мистической улице и о «Бессмертном полку», который успешно противостоял вооруженным до зубов воякам. Даже ополченцы, простреливавшие все пути подвоза Власовской бригады, не выпустили ни одного снаряда по Метизной, будто знали, что там происходит. Бригадный транспорт старательно объезжал ее стороной, даже под угрозой попасть под обстрел ополченцев.

К утру озверевший оуновец сообразил, на что намекал пан полковник. В строгом соответствии с практиками «пана Хитлера» он приказал согнать местных и заставить их убрать портреты.

Нацики вскрыли какой-то «бусик» на автостанции (выдрали жгут проводов, не заморачиваясь на поиски ключей), голодными шакалами кинулись по городу собирать «мясо». До обеда насобирали четверых теток, сдуру рискнувших выйти из домов. Приуныли: и жрать уже хочется, и Парасюк морды будет бить за такую работу.

– А чего париться, вон курятник с курями – сообразил прыщавый недомерок, неуловимо смахивающий на хорька в жеванной «мазепинке», и тыкнул в соседнюю хрущевку.

Тут бандеровцам и поперло: они даже не пытались позвонить в двери или грубо постучаться, нет, они тупо стреляли в замки и врывались в квартиры, вытаскивали не разбираясь всех подряд: теток в мятых домашних халатах, мужиков в растянутых трениках, пару еще крепких дедков в шлепанцах, и вот «бусик» наполнился тремя десятками «миношукателей», как, хохотнув, назвал их хорек в «мазепинке».

Через 20 минут вся толпа уже стояла на асфальте Метизной возле оуновского броневика. Среди местных выделялся Николай Марченко, на голову выше согнанных заложников. Попал он сюда даже не глупости – по банальному недоразумению: жена послала его к знакомой тетке Вере за мукой. Тетка Вера жила на первом этаже, Николай с женой – на пятом. Бандерлогам хватило трех этажей для заполнения «бусика». Минутой раньше ушел бы Николай от соседки, минутой позже собрался бы идти к ней – сидел бы сейчас дома, на диване с пивком.

Десять лет назад друзья-шахтеры недобро удивились, когда крепкий мужик Николай ушел с шахты в мелкий бизнес на рынке, где можно было заработать больше и без неизбежного риска работы под землей. Абсолютно аполитичный, в 14 году он в ополчение не пошел, тем более что на фронте тогда было еще страшней, чем в шахте, а установленная бандеровцами экономическая блокада Донбасса стала приносить его рыночному бизнесу немалые прибыли. Все было хорошо, и вот такая нелепая подстава.

Его рост и привлек внимание Тараса Парасюка:

– Ты, рухай сюды! Хватай ватникив и скидывай в обочину.

Николай кивнул как-то подобострастно и, суетливо семеня ногами, трусцой подбежал к плакату, потный от страха. Молва о смерти на Метизной нацика от растяжки, давно облетевшая Старославянск, не миновала и рынок. Схватился двумя руками за древко и, зажмурившись, дернул вверх. Ничего не случилось, взрыва не произошло, только сзади заголосили испуганные женщины. Николай нервно хихикнул, еще не веря, что жив, и осекся. Будто налетел с разбегу на бетонный столб!

На него смотрел с нечеткой, размытой временем фотографии на картонке молоденький солдат с надписью Маркиян Потапович Назаренко 1923-1941. В гимнастерке явно большего чем нужно размера, без медалей и орденов, он смотрел удивленно-испуганными глазами, не привыкшими к редкому еще тогда фотографированию. Погиб, вероятно, в первые дни или месяцы войны, раз не оставил более поздних, с уже уверенным матерым солдатским взглядом, фотографий. Николай застыл завороженный, он был старше этого солдата в два раза. Солдат видимо не успел совершить ничего героического, возможно он не сделал ни одного выстрела по врагу, кто знает может он погиб под авианалетом еще в маршевой роте на пути к фронту, без винтовки даже. Но он пришел в этот мир и выполнил свою миссию, встал и пошел на фронт, не спрятался на хуторе у троюродной тетки, не спроворил справку медицинскую. Просто встал и пошел. И даже без выстрела победил лютого врага. Победил и время, вот он, герой, на аллее Славы, пусть самодельной, незамысловатой в исполнении, но полной уважения и упрямой гордости горожан за своих предков-фронтовиков.

А ты-то, Колька, что в своей жизни сделал? Подержанную иномарку купил, итальянский гарнитур из Бердянска? Две тонны мяса в дерьмо перевел, три десятка штанов протер? Детей даже не родил!

И в мальчишеском взгляде солдата увидел Николай невыносимую укоризну ему, 40-летнему мужику, не с автоматом в руках на передовой, а здесь, в тылу, пригнанному нацистами уничтожать память о своих предках, своих героях, своих корнях!

Сзади подвывали женщины, матерились на них боевики, один из них по кличке Шмат, наблюдавший за Николаем, прокричал с безопасного расстояния: «Кидай и дальше работай». Видя, что Николай не слышит его, он подошел ближе и выстрелил одиночным в пыльный асфальт у его ног. Николай встрепенулся и, с дрожащим от напряжения шепотом: «Куда его кидать- то?» двинулся к боевику. Страх неминуемой смерти, ненависть к своему многолетнему позору, презрение к этому свидомому придурку, возомнившему, что автомат в руках делает его «понадусе-человеком», слившись воедино сдавили мышцы жестоко, до судороги.

Между ними оставалось меньше пяти метров, когда боевик с перекошенной от ярости рожей выстрелил в грудь Николаю. Боль была адской, но крепкий мужик рывком, с выпученными глазами, преодолел оставшееся расстояние и вцепился пальцами правой руки в кадык боевика, левой рукой уперся в рожу и уже с пробитым сердцем последним усилием рванул кадык ублюдка.

Толпа с воплями ужаса кинулась в рассыпную! В кровожадном угаре бандеровцы бросились беспорядочно расстреливать спины бегущих. Секунд через пять истошного грохота своего автомата, Клещ вдруг осознал, что стреляет он один. Чуя неладное, он обернулся и остолбенел: пятеро его «побратымов» корчились от боли на асфальте в лужах собственной крови. До оглохшего сознания Клеща слабо доносились вопли о помощи.

От городских пятиэтажек через пустырь к Метизной бежали люди, много людей. Бывший сельский тракторист Клещ прыгнул в БРДМ и машина, испуганно виляя, попылила на запад.

На дороге остались 19 раненых и семь неподвижных тел. Две домохозяйки в ситцевых халатах, два старика, так и не закончивших шахматную партию. Пятым, в странной позе на коленях, отклячив мощный зад и безвольно распластав руки, уткнулся лбом в асфальт бывший ветеринар Парасюк, шестым, неестественно откинув голову, лежал бывший стропальщик Шмат с разорванным горлом. Седьмым был русский дончанин Николай Марченко, он смотрел в небо замутнившимися глазами, левой рукой сжимал плакатик с молодым солдатом Назаренко и улыбался. Улыбался гордо, наверное, впервые за 40 лет.

Видеоинтервью: Панченко Валерий, военнослужащий, 32 года

– Не, я тогда на «Бессмертный полк» не ходил, не чем ходить было, жену отправил, а сам дома сидел с гипсом на ноге. Я ж в ополчении считай с 14 года. Снайпером. 27 апреля под минометный обстрел попал в Песках, осколок в ногу поймал, ерунда, даже не перешибло – трещина только, но командир говорит: «Я из-под тебя утку носить не буду, езжай домой, пусть жена носит». Даже «Ремингтон» мой трофейный разрешил с собой забрать. Приладился я к «Ремингтону», винтовка точная, но капризная до истерики, я ее никому не доверял. Когда все началось, Людка, жена, говорит: «Дома сиди, не то я тебе и вторую ногу обломаю». Бой-баба она у меня. А как тут усидишь? У меня ж снайперка пристрелянная с собой и 4 магазина полных. И канонада на востоке постоянно, пацаны наши бьются, а я на диване пивком прохлаждаюсь. Не-е. Людка свинтила к соседке сплетни собирать, а я с гипсом и «Ремингтоном» похромал себе на чердак. Только я ногу больную приспособил, да к оптике приложился – там бойня началась. Ну я ублюдкам в пять секунд весь магазин и выложил, по ногам бил, чтоб остальные автоматы побыстрей побросали да к раненым поползли. Правда один выстрел сорвал в голову. Эх, как бы не гипс – всех наших прикрыл бы! – Валера грустно улыбнулся – Людка, когда выбили упырей из города и я вернулся долечиваться, злилась страшно, обещала под трибунал отдать или, еще хуже, к теще отправить в село. Ну ничего, – Валера улыбнулся веселей, – за пару ночей я ее успокоил, я умею…

Весь остаток дня из окон домов доносились женские завывания, еще не известны были имена погибших и раненых, но русские женщины всегда жалели всех, без имен и званий, и в первую голову безвинно погубленных. Убитых вот так, по-собачьи, от страха перед безоружными, безобидными, абсолютно случайными в этот момент и в этом месте женщинами и стариками. Из кухонных форточек слышались водочное бульканье и глухой мужицкий мат. Водка не брала совсем. Зубы скрежетали до боли в челюстях. Простые Старославянские мужики, лысые и волосатые, крепкие и худосочные, обычных городских профессий, немудреных обывательских мировоззрений превращались в воинов. Они прощались с еженедельной пивной баней, с отдушиной-рыбалкой, с расслабляющим стаканчиком в конце рабочего дня, с семьями, тещами, кредитами и анекдотами. Они прощались с привычной жизнью ради возможной смерти и ненасытной мести. В сумерках так и не захмелевшие мужики потянулись в гаражи, подвалы и совсем непонятного назначения сарайчики.

Полк в наступлении

План комбрига Власова рушился на глазах, ополченцы методично истребляли его солдат в опорных пунктах непрерывными атаками и огнем подошедшей артиллерии.

В городе началась стрельба. Старославянск, взбешенный расстрелом на Метизной улице, из окон и подъездов, подвалов и чердаков отстреливал всех в военной форме, стрелял из вытащенных из тайников и антресолей трофейных автоматов, охотничьих ружей, даже из мелкашек, норовя попасть в лицо, поверх бронежилетов, и, если не убить, то покалечить основательно. По ночам на улицы из дворов скатывались снятые с ручников грузовики и автобусы, падали деревья поперек проезжей части. Перерезались кабели связи. Бандеровские патрули не справлялись с ситуацией, гоняясь за местными по незнакомому городу. По улицам безопасно можно было передвигаться только в БТР. Пока можно. Власов не сомневался, что скоро появятся и гранатометы. Офицеры почти не спали, контролируя солдат охраны, так и норовивших сигануть куда-нибудь из этого ада. Подлец- командующий ООС не торопился помочь резервами. В Киеве раскладывались какие-то политические пасьянсы, в результате которых, похоже, из него делают козла отпущения.

Старославянск ему не удержать. Он решил перевести свой командный пункт на десять километров западнее, поближе к контролируемой ООС территории.

Комбриг, рассматривая карту боевых действий, обнаружил, что маршруты движения бригадных резервов и колонн снабжения странным образом обходят Метизную улицу, удобную и короткую дорогу на запад. Он знал, что его штабные – не большого ума офицеры, но не до такой же степени!

– Какой нахрен «бессмертный полк», какие мины, какая мистика? – рычал он на испуганных майоров. – Толстомордый оуновец в штаны нагадил, и вы туда же?!

Утро 13 мая было пасмурным, заметно похолодало, с запада наступал циклон атмосферный, с востока наступал циклон военный. Близкая канонада отдавалась уже вибрацией почвы и дребезжанием стекол. Власов накинул теплую куртку и в хмурой задумчивости наблюдал в распахнутое окно окончание погрузки в машины штабного барахла.

Его командирский БТР за номером 315 занял место пятым в колонне. Приказ на марш ввел штабистов в замешательство, скрывавшее откровенный страх – маршрут выхода проходил по Метизной. Себе Власов объяснял это безопасностью: действительно улица ни разу не обстреливалась ополченцами. Но в глубине души он хотел доказать, что нет никакой мистики, все что там произошло – случайность, тупая бестолковость свидомых добробатов, никак не связанная с его операцией, его войной. Улица – не субъект войны, как могло показаться, не самостоятельный противник на стороне ополчения, она всего лишь топографическая единица с некими координатами и проходимостью. Чушь! Все мысли нужно сосредоточить на том, как выйти из сложившейся ситуации на фронте, уводить бригаду из прорыва или навязать сепарам уличные бои в Старославянске. Решение должен принять только он. Командование ООС с начала операции уклонялось от любых приказов, лишь требовало разнообразные донесения о потерях, остатках ГСМ, расходе боеприпасов. Надо было что-то придумать, поставить генералов перед безальтернативной необходимостью вписаться в боевые действия, заставить хитрозадых придурков действовать. «Козлом отпущения» Власов становиться не хотел.

Через час колонна въехала на улицу Метизную, в конце которой город заканчивался, и дорога уходила на запад. Добробатовских нациков в Старославянске уже не было, они почуяли «зраду» и умчались в тыл еще ночью. Полковник оторвался от своих невеселых размышлений и, высунувшись в открытый люк, с интересом посмотрел на улицу, ставшую «ужастиком» для его подчиненных. Командир дозорной машины откровенно замедлил скорость колонны, то ли остерегаясь мин, то ли от суеверного страха. Власов не рыкнул на него в радиогарнитуру, увиденное его заворожило:

Он всматривался в легкие самодельные разноразмерные рамки на древках и нетолстых рейках с георгиевскими ленточками, обступившие длинную прямую улицу неровными шеренгами с двух сторон. Почти все фотографии делались во время войны, ненависть к тому старому безжалостному врагу во взгляде была понятна. Но почему ему кажется, что эти их взгляды направлены на него? Он то при чем? Его дед, между прочим, тоже мог здесь стоять, он был героем той войны. Почему они против него, полковника Власова? Они воевали с жестоким мощным противником, но и сепаратисты вроде как не палками вооружены. Они отдавали жизни за Родину, но и он вроде как под присягой. «Врешь!» – пошевелил листвой набиравший силу ветер. Да, он – не ангел, да, приказывал стрелять по селам и в них гибли и калечились мирные люди, да много чего еще он приказывал, но это война, а не игры в гуманизм. И все же он видел в их лицах суровое железобетонное презрение. «Врешь!» – зашуршали георгиевские ленточки на древках фотографий. Долго, слишком долго колонна шла по этой странной улице, слишком долго и пристально всматривались в «всушников» солдаты Великой Отечественной, будто предупреждая, что все это добром не кончится. Замаячивший впереди сгоревший трактор венчал ощущение напряженной угрозы, готовой взорваться чем-то неотвратимым! Какой-то еще не ясной жестокой развязкой.

Но ничего не произошло, ни подрывов, ни обстрелов, ни засадной атаки. Колонна из семи бронетранспортеров подходила к метизному заводу. Здесь начинался единственный потенциально опасный участок маршрута: всего-то 300 метров открытой со всех сторон дороги.

Видеоинтервью: лейтенант Лев Ганжа, военнослужащий, 24 года

– Я был в ополчении с Илловайска, со второго курса физмата ушел, начинал рядовым.

Обстрелянный толковый боец последние полгода учился на офицерских курсах артиллеристов и, показав хороший результат на выпуске, получил звание лейтенанта и батарею «Акаций» в придачу. Батарея досталась ему, конечно, аховая, глубоко резервная: самоходки были очень старые, трофеем взятые у шумеров, а те серьезным обслуживанием не заморачивались. Из четырех машин на ходу оставались только две. Двигатели хрипели, бренчали составными частями и без постоянной подгазовки норовили заглохнуть. Запчастей в обреченно резервную батарею никто не давал. Собственно, она сама являлась источником запчастей для боевых подразделений. С личным составом тоже было все непросто. Семь «ветеранов Куликовской битвы» вместе со своими ревматоидными артритами и запущенными гастритами, да четыре субтильных ботаника с непременными диоптрийными очками. Лейтенант Лева взялся за батарею с задорным огоньком, засучив рукава на обеих руках, чуть позже он засучил и штанины на ногах. Но терпеливые разъяснения стратегической важности замены траков на гусеницах, смазывания подшипников и изучения влияния ветра и температуры воздуха на траекторию полета снаряда, с периодическим переходом на ненормативную лексику помогали плохо: ботаники при любой возможности скатывались с алгебры на арифметику ,а ветераны, заменив за десять минут один трак гусеницы, затем час восстанавливали дыхание сигаретами в теньке. И вот вечером 12 мая на базу батареи прискакал зампотех дивизиона, вечно потевший толстячок Виннипух (капитан Винниченко). Очередной раз взмахнув носовым платком строго осведомился: знает ли комбат Лева, что такое каннибализм. Получив удивленный, но утвердительный ответ, передал приказ командира дивизиона обглодать до костей одну из стоявших колом самоходок и привести в боевое состояние три полноценных единицы артиллерии. И что характерно: и пожирание коматозной техники и излечение еще дышащей настоятельно рекомендовалось завершить к утру следующего дня, после чего стремительным маршем выдвинуться на позиции с координатами «за Хазаровым курганом возле старой птицефермы». Далее, горестно вздохнув и утеревшись платком, зампотех в течении десяти минут живописал о предстоящей невыносимой расправе с особым цинизмом и неконвенциональными издевательствами над честью и достоинством лейтенанта Ганжи, семи ветеранов и всех четырех ботаников за невыполнение его, командира дивизиона, рекомендаций. Поскольку указанные семь ветеранов и все четыре ботаника присутствовали при постановке задачи, дело как-то сразу заладилось. И утром Лева таки привел трехорудийную батарею на назначенные позиции.