А утром она пришлет тебе смайлик. И напишет что-то про искру, которую не дают твои отсыревшие свечи. И тогда, только тогда ты точно поймешь, что никогда не представлял, как правильно. Даже когда знал, все равно не знал. А все потому, что ты не по этому делу. Ты – алкоголик.
Чарльз Буковски утверждал, что к алкоголизму надо готовиться. Нельзя просто так взять – и стать алкоголиком. Надо пройти трудный путь от любителя рюмашки за обедом до маргинала, побирающегося у вокзала. Алкоголизм не простуда, его не подхватишь по пути с работы домой. Не скажешь наркологу, что это мальчики за гаражами выпивали, а ты просто рядом стоял. Спонтанного алкоголизма в природе не существует. Доказано лучшими алкоголиками мира.
Как у любого выпивохи, мое пристрастие к алкоголю имеет философское обоснование. Это не просто пьянство, это погружение во внутреннюю Ирландию. В этот раз я погрузился с конкретной целью – выпить с Бренданом Глисоном. Он человек простой и не откажет путешественнику из далекой холодной мамы-Раши в стаканчике-другом. Даже двум путешественникам. Только конченный псих будет выпивать с Бренданом в одиночку.
Я знаю, что Глисон прошел через пару сотен алкогольных погружений. Он крепкий старик, и попойка с его участием непременно закончится дракой. Лихой кабацкой рубкой. Исход сражения может быть разным. Если Брендан Глиссон наваляет нам, наутро парочка местных интернет-изданий черкнет заметочку, что в пабе на углу Henry Street и Liffey Street Upper в легкой разминочной потасовке был замечен Брендан Глисон. Если мы намнем бока Брендану, на следующее утро все мировые СМИ облетит новость о нападении на известного актера двух безумных русских. А дальше пойдут требования к мировому сообществу ужесточить санкции против этих северных варваров. Ну, и про Путина еще чего-нибудь добавят. Новость без Путина – как секс в одиночку: возможен, но не радует.
Лично я ставлю на ничью. На нашей стороне молодость и задор, на его – огромный опыт кабацких драк. Но у нас козырь в рукаве – нас двое. Возможно, это уравнивает шансы. Закончится все в любом случае кружкой «Гиннесса» и лихой татарской «Эх, сыз матур кызлар». Брендан обязательно ее выучит. Татарская плясовая с гаэльским акцентом. Это счастье!
Я уехал в Кострому, чтобы выпить в Ирландии с Бренданом Глисоном. Вы не находите это странным? Как можно переехать в город, про который знаешь меньше, чем про далекую северную страну? Кого я здесь знаю? Никого. Кто меня здесь ждет? Никто. Как меня зовут местные жители? Никак. Правило трех «н» останавливают целые нашествия, но вот не меня! В конце концов, что знали ирландцы о Новом Свете? Что там есть земля. В нее можно что-нибудь посадить. Из этого может что-то вырасти. Заколоситься, заклубиться и потом по кружкам разлиться. Чтобы потом веселиться.
Что я знаю про Кострому? Там есть земля. В нее можно что-нибудь посадить. Там живут люди. В них можно что-нибудь посадить, чтобы потом посидеть, поговорить. Это даже больше, чем знали ирландские переселенцы. В отличие от них я точно знал, что мой «Титаник» в пути не нарвется на айсберг, и до своего нового света я доберусь целиком и без посторонней помощи.
На карте мира давно нет белых пятен. Эпоха великих географических открытий закончилась. Но у меня свой глобус, и он белый. Два-три пятнышка плюс немного России – не в счет. Там, где у нормальных людей Ирландия, у меня белое пятно. Просто море первозданного чистого белого цвета. Где Кострома – тоже. Не мир, а сплошная терра инкогнита. Ирландия – это «Гиннесс», шествие на День святого Патрика, музыка и террористы в Белфасте. И еще пару «Гиннесса» повторите, пожалуйста. Кострома? Что это? Знания о Костроме еще беднее. Станет она моей новой любовью? Затеплит внутри? Будет выходить на дорогу в моменты кратких разлук?
Я мало что понимаю в женских городах. Как и в женских странах. Они открыты случайным знакомствам? Они доступны? Любят выпить? Ласковы во хмелю? Я не знаю, как любить женский город. И женскую страну. Я бы мог любить ирландскую глубинку так же, как русскую: разбавить скрипочки пастушьими рожками, запить ржаной самогон темным элем. Начать день с коддла, а завершить котлетами с тушеной капустой. И любить этот симбиоз свинцовых небес, прибрежных дюн, лиственных лесов, кикимор и лепреконов. Любить без памяти. Безоглядно. Так, чтобы эта любовь не испустила дух на третий день.
Любовь живет три дня. Это поразительное открытие я совершил еще в девятом классе, когда первая красавица школы повела плечом и проплыла мимо. Знаете, как это обидно… Три дня, три дня ты готовился. Репетировал. Репетировал! Главное – не гримасничать и смущаться в меру. И цветы. Какие цветы могут быть куплены на уворованную у родителей мелочь? Букет тюльпанов с толстыми короткими стеблями, перевязанными нитками. Но я наскреб на розу. Вы знаете, она была роскошной. Лучшая роза в моей жизни. У нее был большой и довольно плотный цветок и длинная мясистая ножка. Если бы розу можно было есть, я бы тут же нашинковал ее в салат. Она была аппетитна, если так можно говорить о цветке.
Посмотрите на меня, я стою с цветком. Отрепетированной речью. Причесанный. Это важно. Рубашечка заправлена. Выпуск спереди чуть больше, сзади – поплотнее. Красивый до жути. Вы вообще понимаете, на какой подвиг я пошел, через какой позор проходил в этот момент?..
Я стою в школьном коридоре. Мимо меня туда-сюда шастают одноклассники, пацаны из параллельных классов. Тычут пальцами, прячут улыбочки эти глумливые. А я стою: гордый, красивый, в заправленной рубашечке. Причесанный! Это важно. Жду. Внутри затеплилось. Забилось. Вдруг понимаешь, что у тебя есть сердце. Оно может кричать, бить в барабаны, даже прыгать через лужи.
И вот по школьному коридору плывет она. Я весь обмер, сердце гулко стучит, в коленях слабость предательская. И язык, язык к небу прилип, не шевелится. Надо же что-то говорить, она уже поравнялась со мной, надо выдавить из себя хоть слово… Ну, ты же репетировал! Репетировал! И ты что-то мычишь и протягиваешь ей цветок. И даже как-то не весь цветок. Только часть. Так бывает, когда руки не слушаются, а ты хочешь цветок протянуть, и он не цветком вперед протягивается, а стеблем. И рука полусогнутая, пальчики дрожат. А потом цветок – бац! – и выпадает. Вот вся эта роскошная роза и на полу. И первая красавица школы смотрит на тебя, а потом плечиком так поводит и уходит. И уже неважно, что самый лучший цветок валяется на полу, что ты заправленный и причесанный. Внутри вдруг становится пусто и удивительно легко: все, отпустило. Щелк – словно кто-то могущественный и неподвластный твоей воле вдруг опустил рубильник. Поднимаешь с пола эту розу, бежишь к самой некрасивой девчонке в классе, суешь ей эту розу: «Дормидонтова, на!» Выправляешь рубашечку, взлохмачиваешь прическу и выбегаешь на улицу. А там – весна! Птицы орут как оглашенные. Свежесть дурманящая, солнце! Да к черту ее, эту Ингу, тут такая весна!
Если честно, то я не был обделен женским вниманием. Женщины были в моей жизни всегда. Каждый час моего существования был пропитан ими. Юбки падали или задирались с завидной регулярностью. Меня любили женщины миниатюрные, такие хрупкие, что казалось, подуй легкий ветерок, и они сломаются пополам, рассыплются на тысячу мелких осколков. Эти маленькие березки оказались самыми стойкими. Гнулись и не ломались. Простите за двусмысленность, но одна такая фарфоровая девчонка выдерживала атаку моего бронепоезда несколько лет. Она ушла от меня сама. Когда у меня на перегоне что-то заклинило, и я перестал стремиться в ее депо.
Монументальные женщины любили меня не меньше. Им не хватало стойкости, но они старались. Страстно и сильно, так же сильно, как мечтали о счастье. Одна грандиозная женщина из Ростова как-то крепко прижала меня в танце и жарко зашептала на ухо:
– Мы заведем с вами котеночка и комнатную розу. Вы же любите комнатные растения? Помните, как в «Маленьком принце»: роза, что ждала тигров? У нас будет такая же. А еще мы станем с вами ходить в электрический театр. Вы же любите электрический театр? Там сейчас дают прелестную вещицу. А в ванной мы повесим розовую штору. Вы же любите розовый цвет?
Я сбежал от нее через пару месяцев. На память остались упреки, розовая штора и жгучая любовь к большим округлым женским прелестям. Я так полюбил монументальных женщин, что когда одна из моих бывших миниатюрных девчонок спросила: «А как выглядит твоя нынешняя любовь?», я ответил: «Видела когда-нибудь нефтяной танкер? Ну, собственно, вот». Одна беда: мне с ними скучно. Милашки тоскливы. Сумасбродки предсказуемы. Развратницы банальны. Правда, моралистки веселят, но надо очень любить пранк, чтобы связать жизнь с такой дамочкой.
Где-то под океаном белого цвета на моем глобусе прячется Куба. Я уверен, она поможет мне развеять тоску. Если бы уже завтра мне пришлось выбирать между рыжими и темненькими, я бы выбрал темненьких. Любовь должна быть с привкусом шоколада, а не пива. О Кубе я знаю даже больше, чем об Ирландии. Оба острова роднит любовь к подручным плавательным средствам и к Новому Свету. Но вот Новый Свет не любит кубинцев. Америка не хочет, чтобы кубинцы ее строили. Видимо земли стало меньше. И согнать с нее остатки истинных хозяев уже не получится. Это все чертовы права человека! В новом веке геноцид стал предосудительным развлечением. Но я не Америка, меня восхищают креолки, переплывающие Флоридский пролив в поисках белого жениха.
Однажды ирландки покорили Голливуд. «Гиннесс» и пара капель виски двигают жернова ирландской истории. Мохито – напиток пожиже. Кубинский ром создан для наслаждения жизнью. Тростниковый спирт не пробуждает в жителях кубинских островов боевого духа древних завоевателей. Он помогает лучше двигаться в такт кубинской сальсе. Но движения креольских женских бедер под сальсу лучше прыжков и подскоков ирландской джиги.
А еще я обнаруживаю в себе любовь к новоорлеанскому джазу. Он иногда напоминает мне танец теней на асфальте жарким летним днем. И грешное влечение к холодным красавицам нордического типа с неожиданно-страстным разрезом платья. Я чувствую в себе тягу к старым кадиллакам. Современные машины скучны. Их много, они одинаковы. Это жестяные коробки на колесах, различающиеся только продолжительностью вашего финансового рабства. В старых же автомобилях есть свой шарм. Даже то, что ручка переключения скоростей под рулем, спереди не два кресла, а сразу целый диван, это очень впечатляет. В таком автомобиле чувствуешь себя королем Нигерии, открывающим парад по случаю очередного военного переворота.
Я представляю, как рассекаю на моем Cadillac Eldorado вдоль кромки моря, скажем, где-нибудь в кубинском Варадейро. Я в парусиновых брючках, светлом поло классического кроя и шляпе «на панаму». А потом это становится похожим на клип Питбуля и Бруно Марса, где крепкозадые темнокожие танцовщицы исполняют тверк на капоте, натирая его воском и своими прелестями. Обывательская мечта. Мещанская. Прав Антон Палыч. Но что вы хотите, я уже засматриваюсь на молоденьких девочек – стремительно старею. Что мне остается – Бруно Марс, Cadillac Eldorado и лето. Лето самой большой любви.