Loe raamatut: «Инстинкт мастерства и структура промышленного искусства»

Переведено по изданию: Veblen T. The Instinct of Workmanship and the State of the Industrial Arts. New York: B.W. Huebsch, 1918.

Опубликовано Издательским домом Высшей школы экономики http://id.hse.ru

doi:10.17323/978-5-7598-2798-6

© Перевод на русский язык.

Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», 2024

Глава 1
Вводная

Для человека, как и для других высших животных, жизнь вида обусловлена набором инстинктивных склонностей и тропизматических¹ способностей, которыми вид, как правило, наделен. Не только дальнейшая жизнь вида зависит от адекватности его инстинктивных склонностей, но и рутина и детали его жизни в конечном счете также определяются этими инстинктами. Они являются главной движущей силой как в человеческом поведении, так и в поведении всех тех животных, которые проявляют самостоятельность или осмотрительность. Человеческая деятельность в той мере, в какой о ней можно говорить как о поведении, никогда не может выйти за рамки этих инстинктивных предрасположенностей, по инициативе которых человек предпринимает действия. Ничто, кроме того, что отвечает этим врожденным склонностям человека, не входит в человеческую схему вещей, которые желательно сделать. Только эти врожденные склонности делают что-либо имеющим смысл, и из их работы вытекают не только цель и эффективность жизни, но и ее существенные удовольствия и боль.

В последнее время термины «инстинкт» и «инстинктивный» больше не встречаются среди специалистов тех биологических наук, в которых они когда-то пользовались большой популярностью. Специалисты, занимающиеся психологией поведения животных, старательно избегают этих понятий, и в этой осторожности они, несомненно, правы. Для такого использования эти слова, похоже, больше не подходят в качестве технических терминов. Они утратили необходимую четкость определения и последовательность коннотации, очевидно, в результате распада под более тщательным анализом, чем тот, которому ранее подвергались явления, входящие в эти понятия. В таких биологических науках интерес сосредоточен не на вопросе о том, какие действия могут быть обусловлены врожденными склонностями или предрасположенностью вообще, а скорее на определении несводимых психологических и, более того, физиологических элементов, из которых складывается поведение животных. Для этой цели «инстинкт» – понятие, имеющее слишком слабое и шаткое определение, чтобы отвечать требованиям точной биологической науки.

Для наук, занимающихся психологией человеческого поведения, несомненно, желателен такой же поисковый анализ элементарных фактов поведения; и при таком более тщательном изучении этих фактов, несомненно, окажется, что и здесь широкое понятие «инстинкт» имеет слишком неточный характер, чтобы служить потребностям исчерпывающего психологического анализа. Но потребности исследования природы и причин роста институтов не совсем такие же, как потребности такого психологического анализа. Генетическое исследование институтов касается роста привычек и обычаев, обусловленных материальной средой, а также врожденными и постоянными склонностями человеческой природы; и для этих склонностей, проявляющихся в процессе культурного роста, нет лучшего обозначения, чем избитое временем понятие «инстинкт».

В свете последних исследований и предположений вряд ли стоит сомневаться в том, что каждая из этих различимых склонностей может быть проанализирована на основе анализа более простых составных элементов квазитропизматической² или физиологической природы³; но с учетом повседневного опыта и общеизвестности не вызывает сомнений и то, что эти простые и неоспоримые психологические элементы человеческого поведения делятся на составные функциональные группы и, таким образом, образуют специфические и детерминированные склонности, предпочтения, способности, которые в рамках социальных наук должны рассматриваться как безусловные черты человеческой природы. Действительно, выходит, что именно в конкретном группировании и объединении этих конечных психологических элементов в характерные линии интересов и склонностей можно окончательно отличить природу человека от природы низших животных.

Эти различимые врожденные склонности, классифицированные как «инстинкты», имеют общую характеристику: все они вместе и каждая в отдельности, более или менее императивно, предполагают объективную завершенность действия. С другой стороны, что отличает один инстинкт от другого? Каждый из них устанавливает отличные от объективной цели любого другого инстинкта, характерные цель, задачу или объект, которые должны быть достигнуты. Инстинктивное действие телеологично⁴, осознанно, и данные масштаб и цель каждой инстинктивной склонности характерно отличаются от всех остальных. Несколько инстинктов являются телеологическими категориями, в разговорном обиходе их различают и классифицируют на основании их целенаправленности. Поэтому, учитывая, как этот термин используется здесь и как он понимается в настоящее время, инстинкты не должны определяться или описываться ни в механических терминах тех анатомических или физиологических способностей, которые казуально лежат в их основе или вступают в действие при функционировании любого данного инстинкта, ни в терминах движений ориентации или таксиса⁵, участвующих в функционировании каждого из них. Отличительная черта, по которой идентифицируется любой данный инстинкт, обнаруживается в особом характере цели, к которой он побуждает⁶. Инстинкт, в отличие от тропизматического действия, предполагает сознание и приспособление к цели, на которую он направлен.

Разумеется, здесь ставится цель не установить или предписать определение понятия «инстинкт» в целом, а только указать, насколько возможно, какой смысл вкладывается в этот термин, как он здесь используется. В то же время считается, что определение понятия не вредит ни разговорному употреблению, ни употреблению специалистами, которые использовали этот термин в научных дискуссиях, особенно в обсуждении инстинктивных склонностей человека. Однако не следует забывать, что данное определение может оказаться непригодным или, по крайней мере, сомнительным в применении к тем более простым и непосредственным импульсам, о которых иногда по традиции говорят как об «инстинктивных», даже в человеческом поведении, – импульсам, которые с большим успехом можно было бы назвать «тропизматическими».

В отношении поведения животных, например, а также таких прямых и непосредственных импульсивных действий человека, которые справедливо относить к животному поведению, часто возникает некоторое недоумение по поводу проведения границы между тропизматической активностью и инстинктом. Известно, что действия, обычно признаваемые инстинктивными, сильно различаются между собой по степени прямоты или непосредственности, с которой происходит данный ответ на стимул. В этом отношении они варьируются от таких реакций, которые трудно отличить от простого рефлекторного действия, с одной стороны, до таких, которые сложно признать инстинктивными из-за степени размышления и обдумывания при их выполнении, с другой стороны. Путем неощутимой градации низшие (менее сложные и обдуманные) инстинктивные действия сливаются в класс явных тропизматических чувствительностей, без возможности определить с помощью какого-либо надежного теста, где должна заканчиваться одна категория и начинаться другая⁷. Такая квазитропизматическая деятельность может быть оценена наблюдателем как целенаправленная в том смысле, что она способствует жизни отдельного индивида или вида, хотя у наблюдаемого индивида нет осознания цели; тогда как «инстинкт» в более узком и специальном смысле, которым, по-видимому, желательно ограничить этот термин для настоящего использования, обозначает сознательное преследование объективной цели, которую данный инстинкт делает стоящей.

Итак, цели жизни, цели, которые должны быть достигнуты, определяются инстинктивными склонностями человека. Но пути и средства достижения тех вещей, которые инстинктивные склонности делают имеющими смысл, являются делом интеллекта. Отличительной чертой человечества является то, что работа над инстинктивными склонностями расы направляется интеллектом в такой степени, к которой и не приближаются другие животные. Но зависимость расы от инстинктов не менее безусловна для вмешательства интеллекта, поскольку только благодаря побуждению инстинкта размышление и обдумывание становятся широко используемыми и поскольку инстинкт также регулирует объем и средства интеллекта во всем его использовании. Люди думают, но человеческий дух, то есть расовая одаренность инстинктивными склонностями, решает, о чем они должны думать, как и для чего.

Однако зависимость схемы жизни от совокупности инстинктивных склонностей становится менее непосредственной, поскольку между инстинктивно заданной целью и ее реализацией возникает более или менее расширенная логика путей и средств, а линии связи между любой инстинктивной склонностью и любой особенностью человеческого поведения становятся тем более извилистыми и кружными, чем труднее их проследить. Чем выше степень интеллекта и чем больше объем знаний, имеющихся в распоряжении данной группы, тем более обширной и продуманной будет логика путей и средств, проложенных между этими импульсами и их реализацией, и тем более многогранным и сложным будет аппарат целесообразностей и ресурсов, используемых для достижения тех целей, которые инстинктивно заслуживают внимания.

Этот аппарат путей и средств, доступных для достижения того, к чему стоит стремиться, по сути, является традицией прошлого, наследием привычек мышления, накопленных опытом прошлых поколений. Таким образом, способ и в значительной степени мера, в которой инстинктивные цели жизни реализуются в любой данной культурной ситуации, во многом обусловлены такими элементами привычки, которые складываются в принятую схему жизни. Инстинктивные склонности по сути своей просты и направлены непосредственно на достижение какой-то конкретной цели. Но в деталях цели, к которым стремятся, многочисленны и разнообразны, а пути и средства, с помощью которых их можно достичь, столь же разнообразны и различны. Это предполагает бесконечное обращение к целесообразности, адаптации и уступчивому согласованию между несколькими склонностями, все из которых достаточно насущны.

Под воздействием привыкания эта логика и аппарат способов и средств укладываются в общепринятые рамки, приобретают последовательность обычая, предписания и таким образом – институциональный характер и силу. Привычные способы действия и мышления не только становятся привычным делом, простым и очевидным, но и санкционируются общественным соглашением, становятся правильными и должными, порождая принципы поведения. В результате их использования и обретения привычки они включаются в существующую схему здравого смысла. Как элементы утвержденной схемы поведения, эти традиционные пути и средства занимают свое место в качестве ближайших целей деятельности. В дальнейшем, в процессе постоянного привыкания, когда внимание привычно сосредоточено на этих ближайших целях, они занимают интерес до такой степени, что обычно отбрасывают свою собственную скрытую цель на задний план и часто позволяют потерять ее из виду, как это может произойти, например, при приобретении и использовании денег. Отсюда следует, что во многом в человеческом сознании как объект интереса и цель усилий присутствуют только эти ближайшие цели, а определенные конвенционально принятые пути и средства устанавливаются как окончательные принципы того, что является правильным и хорошим. В то же время скрытая цель всего этого вспоминается лишь изредка (если вообще вспоминается), в последнюю очередь, в результате рефлексии⁸.

Среди психологов, занимавшихся этими вопросами, до сих пор не было большого согласия относительно количества специфических инстинктивных склонностей, присущих человеку; нет согласия и относительно точного функционального диапазона и содержания, приписываемых каждой из них. По-видимому, считается само собой разумеющимся, что эти инстинкты следует рассматривать как отдельные и специфические элементы человеческой природы, каждый из которых вырабатывает свое собственное функциональное содержание, не смешиваясь в значительной степени со своими соседями в духовном комплексе, в который они все входят как составные элементы⁹. Для целей исчерпывающего психологического анализа, несомненно, целесообразно максимально использовать такую дискретность¹⁰, которая наблюдается среди инстинктивных склонностей. Но для исследования масштабов и методов их проработки в росте институтов, возможно, еще важнее обратить внимание на то, как и с каким эффектом несколько инстинктивных склонностей пересекаются, смешиваются, накладываются, нейтрализуют или усиливают друг друга.

Наиболее убедительный генетический взгляд на эти явления ставит инстинктивные склонности в тесную связь с тропизматической чувствительностью и относит их в физиологическом отношении к одному общему классу¹¹. Если воспринимать эту точку зрения некритически и в общих чертах, то она, по-видимому, подразумевает, что инстинкты должны быть дискретными и прерывистыми между собой в той же мере, что и тропизматические чувствительности, с которыми они в значительной степени связаны. Но при более тщательном рассмотрении такая генетическая теория инстинктов, похоже, не подкрепляет точку зрения, согласно которой они должны быть задуманы как фактически прерывные или взаимоисключающие, хотя эта теория также может не подразумевать обратного, – что они составляют непрерывное или неоднозначно сегментированное тело духовных элементов. Признанные тропизмы выделяются, по всей видимости, как четко определенные физиологические черты, передающиеся по наследству интактно¹², в немодифицированном виде, отделимые и несмешанные, в манере, напоминающей «единичные характеры», о которых говорится в современных теориях наследственности¹³.

Хотя инстинктивные чувства не могут быть объяснены как производные тропизмов, в их работе достаточно сходства, чтобы предположить, что эти два класса явлений должны быть объяснены на сходных физиологических основаниях. Простые и более узко определенные инстинктивные предрасположенности, которые во многом напоминают немедленное рефлекторное нервное действие и автоматически определенный ответ, вполне поддаются такой интерпретации, – например, стайный инстинкт или инстинкт отталкивания с сопутствующей ему эмоцией отвращения. Такие инстинкты человечество разделяет с другими высшими животными на довольно равных основаниях; эти инстинкты относительно просты, непосредственны, их нелегко изменить или компенсировать привычкой. Очевидно, что они имеют ту же природу, что и тропизматические чувства; хотя даже в этих более простых инстинктивных предрасположенностях характерная квазитропизматическая чувствительность, присущая каждой из них, кажется осложненной неясными стимулами нервных центров, возникающими в результате функционирования тех или иных висцеральных органов. И то, что верно в этом отношении для более простых инстинктов, должно быть применимо и к более неопределенным и сложным инстинктам, но с бóльшим принятием во внимание висцеральных и органических стимулов для более значительного усложнения.

Вопрос о том, следует ли рассматривать эти подсознательные стимулы нервных центров через функционирование висцеральной системы в понимании тропизматической реакции, является сложным вопросом, которому до сих пор уделялось мало внимания. Но в любом случае, что бы ни говорили по этому поводу специалисты, изучающие эти явления, висцеральных или органических стимулов, задействованных в любой из инстинктивных чувствительностей, очевидно, всегда больше, чем один, и обычно они сложно устроены. Хотя на первый взгляд легко отнести любой из простых инстинктов непосредственно к определенному органу как к основному или первичному источнику, из которого соответствующая стимуляция поступает в нервные центры, отнюдь не легко определить, какой из органов висцеральной системы или других органов, которые обычно не классифицируются как висцеральные, наоборот, не будет играть никакой роли в этом деле.

Из этого следует, что на физиологических основаниях общий ряд человеческих инстинктов не следует рассматривать как дискретные¹⁴ и элементарные склонности. Одни и те же физиологические процессы в какой-то мере, хотя и в разных пропорциях, участвуют в функционировании каждого из них. В инстинктивной деятельности индивид существует как единое целое, и в поведении, которое возникает под воздействием движущей силы этих инстинктивных предрасположенностей, роль, которую играет каждый отдельный инстинкт, является вопросом большей или меньшей, а не исключительной направленности. Поэтому инстинкты должны беспрестанно соприкасаться, смешиваться, вторгаться и накладываться друг на друга, они не могут восприниматься действующими по отдельности и независимо друг от друга. В связи с этим отношения «давать – брать» между несколькими инстинктивными склонностями – сращивание, смешивание и противоположные цели – предположительно, более слабы и менее значимы для простых и, судя по всему, тропизматических импульсов. С другой стороны, менее специфические и неопределенные инстинктивные предрасположенности, такие как родительский инстинкт или склонность к созиданию или приобретению, будут настолько всеобъемлюще и органично связаны между собой в паутине взаимосвязи и взаимозависимости – будут так неустанно смешиваться, смещать или подкреплять друг друга, и у каждого из них будет такой большой и в то же время такой подвижный запас общности со всеми остальными, – что едва ли можно провести между ними жесткие разграничивающие линии. Лучшее, что можно получить в качестве надежного определения, – это описательная характеристика каждой отличительной склонности вместе с указанием существенных, вытекающих из этого последствий, посредством которых каждая «загрязняет» или сама «загрязняется» другими из комплекса склонностей, образующих духовную природу расы. Таким образом, схемы определения, которые были разработаны до сих пор, в значительной степени должны быть приняты как меры удобства, пригодные для текущего использования, а не как различия, навязанные во всех пунктах одинаково резкой существенной дискретностью фактов¹⁵.

Тот факт, что в какой-то мере несколько инстинктов проистекают из общей основы разумной жизни, что каждый из них задействует индивида в целом, приводит к серьезным последствиям в области привычки и поэтому имеет большое значение для роста цивилизации и повседневного ведения дел. Физиологический аппарат, задействованный в функционировании любого данного инстинкта, частично, хотя и в разной степени, участвует в работе некоторых или любых других инстинктов; таким образом, даже на одних только физиологических основаниях привыкание, затрагивающее функционирование любого данного инстинкта, должно в меньшей степени, но повсеместно влиять на привычное поведение того же индивида, когда им движет любой другой инстинкт. С этой точки зрения, сфера действия привычки, в той мере, в какой она влияет на инстинктивную деятельность, обязательно шире, чем конкретная линия поведения, которой обусловлена данная привычка.

Инстинкты – это наследственные черты. В современных теориях наследственности они, предположительно, считались бы вторичными характеристиками вида как в некотором смысле побочные продукты физиологической деятельности, которая придает виду его специфический характер. Это связано с тем, что такие теории в конечном счете оперируют физиологическими терминами. Таким образом, инстинктивные предрасположенности вряд ли можно считать единичными признаками в менделевском¹⁶ смысле, а скорее можно считать духовными чертами, возникающими из определенного совпадения физиологических единичных признаков, которым вид или индивидуум может быть обязан своим характером, и изменяющимися в зависимости от различий в их составе. Отсюда возникли бы вариации индивидуальности среди представителей расы, опирающиеся, как только что было предложено, на различную наделенность инстинктами и восходящие через них к глубоким различиям физиологических функций. Некий подобный рассказ об инстинктивных предрасположенностях и их связи с физическим индивидуумом кажется необходимым как средство понимания их работы и непосредственно инстинктов, без допущения полного разрыва между материальными и нематериальными явлениями жизни.

Для расы характерны степень неопределенности или обобщенности, отсутствие автоматически детерминированной реакции, отсутствие конкретной событийности, как это можно назвать, в общем ряду человеческих инстинктов. Этот неопределенный и изменчивый характер инстинктов или, скорее, привычной реакции на их возбуждение следует рассматривать в связи с широтой и изменчивостью их физиологической основы, о которой говорилось выше. Для долгосрочного успешного развития расы это, безусловно, имеет наибольшую ценность, поскольку оставляет широкое и легкое поле для экспериментов, привыкания, созидания и приспособления, открытое для ощущения мастерства. В то же время и в силу тех же обстоятельств рамки и диапазон конвенциональности¹⁷ и совершенствования столь же гибки, широки и последовательны. Несомненно, некоторые из расовых групп в этом отношении весьма существенно различаются.

Дополнение инстинктивных предрасположенностей, подразумевающее под этим термином как врожденную склонность, так и соответствующие чувства, составляет то, что можно назвать «духовной природой» человека, – часто о ней говорят просто как о «человеческой природе». Не позволяя ему означать что-либо вроде дуализма или дихотомии¹⁸ между материальными и нематериальными явлениями, термин «духовный» удобно использовать в разговорном смысле. Такое употребление не обязывает к дискуссии о каком-либо отношении к вопросу о едином или двойном устройстве человека, а просто позволяет использовать общепринятое понятие для называния той совокупности целей, которую это понятие обозначает.

Человеческий набор инстинктов колеблется от индивида к индивиду в кажущемся бесконечном разнообразии, варьируясь как в относительной силе нескольких инстинктивных склонностей, так и в схеме координации, коалесценции¹⁹ или интерференции²⁰, которая преобладает между ними. Это разнообразие врожденного характера заметно у всех народов, хотя некоторые народы низших культур демонстрируют заметное приближение к единообразию типа, как физического, так и духовного.

Такое разнообразие особенно заметно среди цивилизованных народов и, возможно, в особой степени среди народов Европы и ее колоний. Крайнее разнообразие характера, как физического, так и духовного, заметное в этих сообществах, по всей вероятности, объясняется тем, что они состоят из смеси расовых элементов. С точки зрения родословной все представители народов западной культуры являются гибридами, а еще большее число людей представляет собой смесь более чем двух расовых групп. Соответственно, пропорции, в которых несколько передаваемых признаков, составляющих расовый тип, входят в состав этих гибридных особей, будут бесконечно варьироваться. Поэтому число возможных перестановок будет чрезвычайно велико, так что конечный диапазон вариаций в гибридах, которые получаются в результате скрещивания этих различных расовых групп, будет достаточно велик, даже когда он будет исполняться в таких пределах, что оставит общий человеческий тип нетронутым. Время от времени вариация может даже выйти за эти пределы человеческой нормы и дать вариант, в котором относительный акцент на нескольких составляющих инстинктивных элементах распределяется по схеме, настолько далекой от общечеловеческого типа, что выбивает его из общего ряда и маркирует как нездоровый ум, или как непригодный для целей группы, в которой он существует, или даже как непригодный для жизни в любом обществе.

Тем не менее даже в этих гибридных популяциях существует общечеловеческий тип духовной одаренности, преобладающий как общий средний уровень человеческой природы во всем мире и подходящий для продолжения жизни человека в обществе. Неблагоприятные отклонения от этого общечеловеческого и работоспособного типа духовной одаренности будут постоянно избирательно устраняться из расы, даже если эти отклонения возникают в результате гибридизма. То же самое будет происходить и в более радикальной форме в отношении любых вариантов, которые могут возникнуть в результате менделевской мутации.

Таким образом, многочисленные расовые типы, существующие в настоящее время, представляют собой только таких мутантов, которые находятся в пределах толерантности, налагаемой ситуацией, в которой возник и выжил данный мутировавший тип. Выживший тип мутанта обязательно более или менее соответствует обстоятельствам, в которых он появился и впервые обеспечил свое выживание, и, предположительно, он менее приспособлен к любой другой ситуации. Поэтому при изменении ситуации, например при миграции данной расы из одной среды обитания в другую, или при эквивалентном сдвиге роста культуры, или при изменении климата, требования выживания, скорее всего, изменятся. Действительно, изменения, которые могут произойти в текущих требованиях к выживанию, настолько серьезны, что любое расовое общество может уменьшиться и прийти в упадок только по той причине, что в связи с ростом его культуры оно стало вести образ жизни, значительно отличающийся от того, при котором его тип человека зародился и проявил способности к выживанию. Так, в смешении рас, составляющих население западных стран, конкурентная борьба за выживание, очевидно, всегда шла между несколькими расовыми группами, входящими в гибридную массу, с разным успехом, в зависимости от того, как меняющиеся культурные требования и возможности благоприятствовали то одному, то другому типу человека. Эти культурные условия выживания в расовой борьбе за существование менялись на протяжении веков, что имело серьезные последствия для истории жизни расы и ее культуры; и, возможно, в настоящее время они меняются более существенно и быстро, чем в любой другой исторический период. Например, постоянный биологический успех любого из этих обществ в европейской расовой смеси в течение небольшого периода времени переместился с боевой способности, и даже в некоторой степени с климатической приспособленности, на духовную пригодность к выживанию в условиях, налагаемых новой культурной ситуацией, системой институтов, которая неощутимо, но непрерывно изменяется²¹.

Эти непрекращающиеся изменения и адаптации, которые происходят в схеме институтов, правовых и обычных, непрерывно вызывают новые привычки работы и мышления в обществе, и таким образом они постоянно прививают новые принципы поведения. В результате один и тот же диапазон инстинктивных предрасположенностей, рожденных в популяции, будет работать с разным эффектом в отношении требований выживания расы. По всей видимости, в этой связи для селективного выживания нескольких европейских расовых групп на первом месте стоят их относительная пригодность к удовлетворению материальных потребностей жизни, их экономическая пригодность к жизни в новых культурных ограничениях и с новой подготовкой, которую дает эта изменившаяся культурная ситуация. Но судьба западной цивилизации как культурной системы, помимо биологического выживания или успеха любого данного расового компонента в западных народах, также связана с жизнеспособностью европейского общества в условиях этих институциональных изменений и зависит от духовной пригодности унаследованной человеческой природы к успешному и долговечному продолжению измененного образа жизни, навязанного этим народам ростом их собственной культуры. Такие ограничения, налагаемые на культурный рост местными инстинктами, плохо приспособленными к цивилизованной жизни, достаточно заметны в нескольких направлениях и во всех христианских странах.

То, что нам известно о наследственности, говорит о стабильности различных расовых типов человека; так что в течение истории жизни любой расы, как утверждается, не следует искать никаких наследуемых модификаций ее типичного состава, будь то духовного или физического. Типичная человеческая одаренность инстинктами, так же как и типичный состав расы в физическом отношении, согласно этому современному взгляду, передается в неизменном виде от начала человечества, – то есть с той точки мутационного развития расы, которой считается уместным датировать зарождение человечества, – за исключением тех случаев, когда последующие мутации породили новые расовые группы, которым и через которые эта человеческая одаренность инстинктами была передана в уже измененной форме. С другой стороны, привычные элементы человеческой жизни меняются непрерывно и кумулятивно²², что приводит к пролиферативному²³ росту институтов. Изменения в институциональной структуре постоянно происходят в ответ на измененный уклад жизни в меняющихся культурных условиях, но человеческая природа остается в целом неизменной.

Пути и средства, материальные и нематериальные, с помощью которых врожденные склонности реализуют свои цели, постоянно находятся в процессе преобразования, будучи обусловленными изменениями, кумулятивно происходящими в институциональной основе привычных элементов, которая управляет образом жизни. Но нет никаких оснований полагать, что каждое или любое из этих последовательных изменений в институтах предоставляет склонностям более удобные, надежные или легкие пути и средства для достижения своих целей либо что фаза привыкания, действующая в любой данный момент в этой последовательности изменений, более подходит для беспрепятственного функционирования этих склонностей, чем любая предыдущая фаза. Фактически, наоборот. Исходя из соображений селективного выживания, разумно предположить, что любой расовый тип, выдержавший испытание селективной элиминацией²⁴, включая совокупность инстинктивных предрасположенностей, благодаря которым он выдержал это испытание, при своем первом появлении был неплохо приспособлен к обстоятельствам, материальным и культурным, в которых возник как мутировавший и обеспечил свое выживание. И в той мере, в какой последующее развитие институтов изменило доступную сферу жизни и метод инстинктивного действия, следует предположить, что любое последующее изменение в этих институтах будет в некоторой степени препятствовать или видоизменять свободную деятельность инстинктивных предрасположенностей и тем самым мешать прямой и незамысловатой работе таких предрасположенностей, свойственных данному расовому типу.