Глава 16. Недостатки марксизма-ленинизма и левого движения
Поскольку моя цель – скорейший переход к разумному обществу, которое будет жить ради познания мира, я искал идеологических союзников, с которыми можно было бы объединить усилия. Это неизбежно привело к тому, что я заинтересовался левым политическим движением. Под знамёнами социализма собираются довольно многочисленные группы людей; социалистам принадлежат разнообразные просветительские кружки, они создают профсоюзы, занимаются агитацией и пропагандой. Я подумал, что их опыт может позволить им знать более эффективные методы передачи знания, чем те, что доступны мне, а также я рассчитывал на понимание и сотрудничество со стороны лидеров левого движения, потому что, как я полагал, мы с ними разделяем стремление построить общество с равными правами и возможностями для всех людей и максимально сократить общественные страдания. Вообще говоря, обилие противоречивой пропаганды из враждующих источников породило множество различных представлений о социализме; в частности, в США и в некоторых зависимых от них странах слова «коммунизм» и «социализм» являются ругательными и означают режимы, где сумасшедшие параноики-диктаторы обрушивают экономику страны и подчиняют своей воле всё население путём массовых убийств. Несмотря на это представление, существует множество очагов левого движения с созидательными идеями, и я надеялся на продуктивное взаимодействие с ними.
Но при более близком знакомстве с левым движением я встретил множество труднопреодолимых проблем. Изначально, понаблюдав за деятельностью множества левых идеологических центров, я обратил внимание, что средний уровень теоретической подготовки их рядовых последователей довольно низок. Не владея научным методом, в своих спорах и рассуждениях они постоянно апеллировали к авторитету, приводили ложные аналогии, неосознанно прибегали к софистике и часто плохо ориентировались даже в базовых терминах: например, путали научный коммунизм с научным атеизмом и военным коммунизмом, а также считали, что диалектика – это то же самое, что диалектический материализм. Впрочем, эта ситуация была предсказуема, и осуждать этих людей было бы неразумно, ведь современное общество не создало условий для всеобщего качественного образования. Люди, которым с детства подавили любознательность, вообще обладают сильно сниженной способностью к познанию, и тем более им сложно освоить объёмную теорию, когда они вынуждены учиться и работать, затрачивая на это наибольшую часть своих сил. Это характерно для подавляющего большинства людей в современном обществе, а не только для тех, которые придерживаются левых политических взглядов.
Тогда я попытался обратиться к лидерам левого движения, которых смог обнаружить в медийном пространстве. К счастью, на тот момент я успел получить некоторую известность как автор видеолекций социальной направленности, а также мои профили в интернете обладали некоторым весом: в большинстве случаев у меня было больше подписчиков и просмотров видео, чем у тех деятелей, к которым я обращался. И каково же было моё удивление, когда я обнаружил, что эти достойные люди весьма неконтактны и не заинтересованы в кооперации. Я писал лидерам мнений, специалистам, организаторам кружков и профсоюзов, максимально скромно представлялся, говорил, что разделяю их взгляды и также желал бы видеть общество без деления на богатых и бедных, без денег, границ и войн. Я указывал, что в результате длительного обучения и философских изысканий мне удалось открыть некоторые прогрессивные идеи, которые помогут построить это идеальное общество быстрее в текущих социально-экономических условиях. Я предлагал знакомиться, общаться, объединять усилия, предлагал организационную и материальную помощь и просил дискуссии о конкретных методах достижения нашей общей цели. К сожалению, после применения такого подхода пару десятков раз я могу вспомнить только одного человека, который хотя бы согласился познакомиться со мной. Самые популярные и занятые деятели оставляли мои письма непрочитанными, и это несложно понять. Но среди прочих фигур левого движения одни не удостоили меня ответом после прочтения письма, другие косвенно показывали нежелание общаться, третьи прямо заявляли, что их эта тема не интересует. Помнится, я написал одному не очень известному, но дотошному левому экономисту, который лично знаком со многими лидерами левого движения и многократно запечатлён в их компании. Я спросил его, с кем было бы уместно обсудить новые прогрессивные идеи скорейшего воплощения социализма в жизнь. Его ответ поразил меня. Он сказал: «Я таких людей не знаю, а сам я просто интересуюсь экономикой». Когда же мне удалось поговорить лицом к лицу с одним из популяризаторов левых идей и донести до него, что у меня есть полезные наработки, которые помогут приблизить позитивные перемены в обществе, его позиция выразилась следующими словами: «Завтра у меня будет два часа свободного времени, и если ты хочешь что-то рассказать мне, то расскажешь». При этом мы продолжали находиться рядом, обсуждали другие темы, и у него не возникло ни одного вопроса о моих идеях, хотя было заявлено, что это напрямую касается его деятельности. На следующий день наш разговор всё время соскакивал на отвлечённые темы, и интереса у собеседника я не увидел. Ещё один молодой популяризатор идей Маркса при контакте ответил мне так: «Я читаю Ленина, и мне хватает». Наконец, одна весьма видная женщина, которая не покладая рук трудится над организацией детско-юношеского патриотического движения с явно левым уклоном, сказала: «Я совсем не интересуюсь политикой».
Тогда я стал изучать медиаресурсы левых, слушать их лекции, встречи и изучать комментарии к их публикациям. В первую очередь мне пришлось обратить внимание на то, что левое движение крайне разрозненно. Оказалось, что последователи Сталина и Троцкого – это два непримиримо враждующих лагеря, между которыми не может быть и речи о братстве. Затем выяснилось, что ожесточённые споры и разделение существуют также по вопросам различных определений терминов, диалектики, теории прибавочной стоимости, методов достижения коммунизма и пр. Огромное число споров ведётся даже о том, кого признавать участниками левого движения, а кого нет. Таким образом, левое движение сегодня, как и более века назад, представляет собой огромный калейдоскоп причудливых, несогласованных между собой позиций, которые конкурируют друг с другом и готовят массы молодых последователей, неспособных объединяться со своими ближайшими идеологическими собратьями и видящих в них вредителей и предателей. Это заранее указывает на то, что в случае прихода левых сил к власти среди них начнётся та же неразбериха, что и в руководстве СССР, и много ресурсов государства будет потрачено на ведение внутренней борьбы.
Ещё одним вездесущим свойством этого движения оказался поразительной силы идеологический догматизм. Забрасывание друг друга цитатами стосемидесятилетней давности и изгнание из рядов организаций тех последователей, которые спорят с некоторыми взглядами Маркса и Ленина, стали в левой среде любимым спортом, как и разбирательство, кто из представителей движения самый левый, а кто недостоин быть в движении вообще. Стоило мне лишь упомянуть раз или два на левых ресурсах словосочетание «научный материализм», как на меня обрушилась токсичная критика, суть которой заключалась в том, что уже существуют диалектический материализм и исторический материализм, придуманные Марксом и Энгельсом, и попытки продвинуть в массы новое учение со схожим названием является кощунством, а само учение не подлежит рассмотрению. При попытках донести до адептов марксизма-ленинизма, что так называемые законы диалектики в действительности не являются законами и не имеют прогностической силы, я услышал, что научному знанию вовсе не нужна прогностическая сила и что польза от него может заключаться уже в том, что оно даёт некий особенный способ смотреть на вещи. Многие спорщики были убеждены, что Маркс, выведя учение о диалектике, существенно продвинул мировую науку вперёд, ибо до него она не обладала достаточно эффективными методами познания и не могла полноценно развиваться.
Также я узнал, что попытки пересмотра учения Маркса в левых кругах принято называть ревизионизмом, причём это слово употребляется с негативным окрасом. Я был удивлён этому обстоятельству, ведь ревизия – это проверка чего-либо на наличие ошибок и обязательная составляющая критического мышления, а значит, научного метода, а значит, эффективного познания бытия. Но на левых медиаресурсах мне объяснили, что ревизионизмом называют попытку пересмотреть марксизм-ленинизм с ненаучных позиций и несправедливо подорвать его авторитет. Мне показалось, что это неэффективное использование термина, и я стал спрашивать, как в таком случае следует называть пересмотр учения с научных позиций. И насколько же я был обескуражен, когда не смог получить никакого другого ответа, кроме слова «развитие». Фактически множество людей пытались донести мне, что однажды написанные Марксом труды можно либо дополнять и развивать, либо ненаучно оспаривать, а ошибок в них быть не может, потому что они непогрешимы и содержат знание о бытии, приближенное к совершенному.
С надеждой я обратил своё внимание в сторону тех, кого называли ревизионистами, ведь если кто-то всё же решается критически оценивать труды классиков, то среди них есть больше шансов встретить эффективно мыслящих людей, с которыми можно было бы договориться. Но, к своему великому сожалению, я убедился, что даже такие лидеры левых сил постоянно используют в спорах аргументы вроде «но ведь Маркс писал», «но ведь Ленин говорил». Это всё те же догматизм и прямое нарушение научного метода, ибо любая мысль должна рассматриваться на состоятельность сама по себе посредством проверки её соответствия законам логики и накопленному знанию. Попытка придать высказыванию убедительности через ссылку на авторитет приучает мыслителя к неэффективному способу мышления и обнуляет ценность его дальнейших рассуждений. Применение такого подхода всегда заканчивается столкновением разных авторитетов, на которые ссылаются участники спора, и разделением людей на конкурирующие или враждующие группы. Ровно это и наблюдается в левой среде, и то обстоятельство, что некоторые социалисты берут на себя смелость критиковать Маркса, не смогло исправить ситуацию в целом.
Весь этот раздор в рядах левого движения напомнил мне короткий рассказ, который я прочитал в детстве. В нём маленький мальчик, проснувшись утром, задумал вершить великие добрые дела. Сестра хотела отвлечь его от мыслей просьбой поиграть с ней, мать просила помыть посуду, и отец также просил помочь ему в чём-то. Мальчик отмахнулся от них всех и продолжал думать, что бы такого сделать великого и доброго. Не придумав ничего удовлетворительного, он обратился за советом к бабушке, и та сказала ему: «Поиграй с сестрёнкой, вымой посуду и помоги отцу». Подобно этому мальчику, левые активисты стремятся учредить некий благополучный общественный строй, но при этом они не обладают теорией, которая позволила бы им начать хотя бы с такой малости, как согласие в собственных рядах. В итоге каждый левый идеологический центр спешит собрать под свои знамёна и лозунги побольше последователей, видимо рассчитывая, что в благоприятный момент к власти придут именно они и им не придётся ни с кем считаться при определении дальнейшего общественного уклада. При этом доступная информация о действующих марксистских кружках и посещение их моими учениками позволили сделать вывод, что они устроены таким образом, чтобы не принимать критики. В них ведётся обучение новичков исходному учению Маркса и в ряде случаев новым, современным взглядам на марксизм, а дискуссии происходят только для закрепления озвученного на лекциях материала. Попытки задавать проясняющие вопросы о спорных моментах учения и завести о них разговор в большинстве случаев не приветствуются, и организационно для них не предусмотрено времени. Человек других взглядов, который усомнился в своей картине мира и испытывает потребность оценить альтернативные точки зрения, чаще всего не найдёт в марксистском кружке ничего полезного для себя. По всей видимости, почти все такие кружки служат только для наполнения сознания новичков нужными установками и определениями для их формального причащения к движению, а позиция лидеров по отношению к инакомыслию выражается простым пожиманием плеч и дистанцированием.
Когда я попытался внимательно послушать дискуссии социалистов в надежде почерпнуть что-нибудь полезное для себя, почти в каждом случае я столкнулся с обилием очень спорных тезисов, которые, на мой взгляд, не вели к приближению светлого будущего. Приведу здесь примеры из всего одной недавно услышанной мной беседы, где речь вёл очень эрудированный популяризатор марксизма-ленинизма с образцовой выучкой.
1. В этой беседе прозвучало определение: коммунист – это тот, кто соединяет научный коммунизм с рабочим движением. Оно выглядит для меня довольно странно, потому что слово «коммунист» происходит от слова «коммуна», которое означает приблизительно то же, что и слово «социум»: община, общество. Слово «коммунист» в своём прямом значении подразумевает человека, для которого главной ценностью являются интересы общества, в котором он проживает. Это означает, что такой человек должен стремиться заботиться о благополучии своих ближних, направляя на это свои основные усилия. Осмелюсь предположить, что именно такой смысл изначально вкладывали в термин его авторы, и весьма любопытным образом это совпало бы с позицией человека, который осознал связь общественного блага с персональным. Когда определение подменяет стремление к общественному благу на осознание некой связи между двумя явлениями, это превращает учение из прикладного и созидательного в оторванное от жизни книжно-философское и лишает его ясного вектора. При этом автор высказывания сам же в этой беседе привёл пример, что высказывание Ленина «Коммунизм – это есть советская власть плюс электрификация всей страны!» следует воспринимать не как актуальное определение коммунизма, а как агитационный лозунг, то есть он понимал необходимость ответственно обращаться с определениями и всё же так странно описал коммунистов.
2. В беседе прозвучало утверждение, что философию Гегеля необходимо изучать, поскольку это необходимо, чтобы понять учение Маркса. Это же утверждение мне приходилось слышать и от некоторых других левых. Но тексты Маркса никогда не были непонятными для меня – научный метод позволяет хорошо осмыслить его идеи и сравнить их с реальностью и накопленным знанием. От других достаточно образованных людей я также не слышал жалоб, что идеи Маркса не поддаются осмыслению. При таком состоянии вещей неочевидно, зачем труды Гегеля рекомендуются к прочтению. Если автор высказывания считал Гегеля изобретателем единственно верного способа мыслить, без которого невозможно постичь истинно полезное учение, то в этом я не смог бы с ним согласиться, потому что мне удалось освоить много полезных знаний и добиться весьма изрядной эффективности без гегелевского философского метода, а лишь довольствуясь наследием Аристотеля, Архимеда, Аль-Хорезми, Лейбница и других учёных мужей. Если же учение не поддаётся освоению при помощи обычного научного метода и требует принятия некоторого особенного способа мышления, то оно таким образом лишь дискредитирует само себя. Что касается трудов Гегеля вообще, они в основном наполнены оценочными суждениями об идеальном. Если среди них имеется некая частица рационального смысла, её следовало бы выделить и опубликовать отдельной компактной статьёй, как, кажется, собирался сделать Маркс, а не рекомендовать людям источник, где под видом знания подаются высказывания вроде «бытие есть та абстрактная неопределённость и непосредственность, в которой оно должно служить началом».
3. Выступающий поведал, что в левой среде идут споры вокруг теории стоимости и понятия производительного труда с целью определить, кто является пролетарием, а кто нет. Согласно его позиции, врачи, учителя, стюардессы и прочие работники сферы услуг являются пролетариями при капиталистическом общественном строе, но не будут таковыми являться при наступлении коммунизма. В его представлении правящим классом при коммунизме должны быть только производители материальных предметов, а услуги он обесценил и не дал права не только врачам, но даже и учёным будущего принадлежать к правящему классу. При этом он не уточнил, что́ должно произойти с общественным укладом, когда роботизация приведёт к исключению человека из процесса материального производства и названный им правящий общественный класс перестанет существовать.
4. Он заявил, что труд является производительным только тогда, когда его итоговый продукт участвует в товарно-денежных отношениях и создаёт прибавочную стоимость. Иными словами, сколько бы вы ни вырастили пшеницы и сколько бы ни накормили ею людей, ваш труд не должен считаться производительным, потому что он не создал прибавочной стоимости. Если вы в качестве хобби занимаетесь кузнечным делом и обеспечиваете целую деревню полезным инструментом, ваш труд также не должен считаться производительным. Кстати, в беседе прозвучало – и это практически прямая цитата из «Капитала» Маркса, – что писатель является производительным работником только тогда, когда обогащает книгопродавца, из чего мы должны сделать вывод, что писатель, распространяющий свои произведения бесплатно, не занимается производительным трудом. Но самое курьёзное явление – это когда кто-то делает, например, мебель на заказ и продаёт её в разные дома. По утверждению выступающего, если предмет не был перепродан с прибавочной стоимостью, то производитель создал не товар, а простой продукт. Поскольку каждый владелец новой мебели может как использовать её сам, так и продать, создав прибавочную стоимость, труд изготовителя мебели в момент его осуществления не может быть признан производительным или наоборот, потому что неизвестно, будет ли итоговый продукт участвовать в товарно-денежных отношениях. Выходит, если такой производитель не будет специально отслеживать, была ли его мебель перепродана кем-то из новых владельцев, то он не сможет уверенно ответить на вопрос, является ли его труд производительным, и, следовательно, не будет знать, является он сам пролетарием или нет. Таким образом, произведённая им мебель будет находиться для него в состоянии, аналогичном квантовой суперпозиции, являясь то ли товаром, то ли простым продуктом, а сам он как бы станет пролетарием Шрёдингера54. Как выяснилось позднее, это подтверждается и словами Маркса: «Производительный и непроизводительный труд здесь различаются всегда со стороны владельца денег, капиталиста, а не со стороны работника» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 26, ч. 1. С. 139). Очевидно, что после ликвидации капиталистических отношений такое определение не позволит понять, какой труд является производительным.
5. Выступающий сообщил, что появление в экономике такого явления, как криптовалюты, пошатнуло марксистскую теорию стоимости, ибо её положений недостаточно, чтобы определить роль криптовалют в экономике и их влияние на разделение общественных классов.
6. На мой письменный вопрос о конечной цели общественного движения, к которому причисляет себя выступающий, он ответил, цитирую: «Построить общество, в котором обеспечивается полное благосостояние и созданы условия для полного свободного всестороннего развития всех членов общества». По данной формулировке видно, что никакой определённой цели у этого будущего общества не предусматривается даже в изначальной задумке, а требуется только создать условия для его всестороннего развития. И в то время как понятие «полное благосостояние» более-менее понятно – допустим, это означает наличие жилья, еды и всех необходимых предметов быта у каждого человека, – положение об условиях для всестороннего развития остаётся непонятным. Если считать развитием человека его избавление от необходимости трудиться благодаря спекуляциям или эксплуатации наёмных работников, то выходит, что условий для всестороннего развития при коммунизме не может быть, ведь такие виды деятельности будут запрещены. Если же не считать это развитием, то получается, что всесторонним развитием человека у социалистов называются только некоторые специфические изменения его бытия, и требуется либо подробный список этих изменений, либо введение принципа, который описал бы их все. Опять же возникает вопрос: является ли развитием человека его включение в процесс управления обществом? Если да, то выходит, что работники сферы услуг не смогут получить всестороннего развития, потому что они не будут считаться пролетариями при коммунизме и не будут включены в правящий класс. На мой взгляд, формулировка конечной цели левого движения в данном случае недостаточно конкретна и требует уточнения.
Эти примеры являются лишь иллюстрацией того, что можно встретить среди многочисленных осколков левого движения, и я не имею в виду, что изложенное здесь отражает позицию всех левых. Напротив, стоило мне поделиться тезисом о производительном труде с другими людьми, как один неравнодушный молодой человек немедленно заявил, что автор тезиса является ненастоящим марксистом, и в доказательство своих слов он привёл якобы цитату Маркса: «Производительный труд – это труд, воплощающий в произведённом продукте больше рабочего времени, чем его затрачено на жизненные средства, необходимые для воспроизводства рабочей силы». Он настаивал, что, согласно этому определению, результат труда не должен участвовать в товарно-денежных отношениях, чтобы узнать, является ли труд производительным. Тем не менее проверка показала, что в действительности это цитата из Большой советской энциклопедии, а в оригинальном труде Маркса «Капитал» сказано следующее: «Производительным трудом, в смысле капиталистического производства, является тот наёмный труд, который, будучи обменян на переменную часть капитала (на часть капитала, затрачиваемую на заработную плату), не только воспроизводит эту часть капитала (т. е. стоимость своей собственной рабочей силы), но, кроме того, производит прибавочную стоимость для капиталиста» (там же, с. 133). В той же главе позднее прямо сказано: «…производительный работник производит для покупателя его рабочей силы товар» (с. 141). Отсюда видно, что протестующий молодой человек заблуждался, а выступающий разделял позицию первоисточника.
Проблема состоит в том, что практически любой разговор, в котором принимают участие марксисты, наполнен противоречиями, подобными вышеизложенным, и очевидно, что теория, которую они приняли на вооружение, при всей своей общей полезной направленности недостаточно ясна и заставляет их увязать в болоте споров и неясностей, в то время как приближение марксистов к их конечной цели бывает почти незаметным на протяжении целых десятилетий.
Разумеется, я понимал и понимаю, что все эти недочёты появились в левом движении не по злому умыслу его лидеров, а по объективной причине отсутствия у человечества достаточно качественной общественной теории. Несмотря на проблемы с овладением научным методом познания, в среднем левые активисты обладают большей гражданской сознательностью, чем многие их конкуренты по политическому процессу и аполитичные люди, а их старания направлены на уменьшение суммарного общественного страдания, что способствует развитию общества относительно его текущего состояния. Поэтому я с уважением отношусь к этим людям и, когда указываю на недочёты в их деятельности, не имею в виду негативного отношения к ним и никого не призываю осуждать их.
Тем временем проблема с определением производительного труда не оставила меня равнодушным. Дело в том, что Маркс давал своё определение строго для капиталистических рыночных отношений и только с позиций капитала, но многие представители левого движения используют их, чтобы определять, кому надлежит быть правящим классом при наступлении общественного уклада, в котором капиталистические отношения будут ликвидированы. При этом некоторые левые, сбитые с толку определением из энциклопедии, считают, что для Маркса производительным является только такой труд, в результате которого появляется вещественный продукт. На самом деле такого ограничения у Маркса нет, и даже напротив, разделяя производительный и непроизводительный труд, он пишет, например, следующее: «С другой стороны, часть услуг, существующих в чистом виде, не принимающих предметной формы… может быть куплена на капитал…, может возмещать свою собственную заработную плату и доставлять прибыль» (там же, с. 149). Сомневающиеся могут убедиться, что это высказывание, будучи сопоставлено с определением производительного труда, которое было процитировано выше, непременно означает, что во многих случаях оказание услуг считается у Маркса производительным трудом.
Но, помимо наличия подобных недоразумений, существуют также левые деятели, которые, будучи хорошо знакомыми с учением Маркса, оспаривают или произвольно понимают некоторые отдельные его положения. В связи с этим между различными левыми существует множество теоретических споров о том, как следует относиться к услугам, что считать стоимостью труда, как определять пролетариев, и по многим другим существенным вопросам. Данная книга не служит задаче пересмотреть марксистскую теорию прибавочной стоимости, зато для научного материализма весьма актуальны вопросы, как следует оценивать различные виды труда и как в разумном обществе деятельность граждан должна определять их социальное значение. В связи с этим я хочу предложить несколько определений, которые опишут труд независимо от капиталистических и любых других экономических отношений.
Труд – это процесс выполнения физической работы, которая следует некоторому проекту.
Под физической работой в данном определении имеется в виду не только механическое взаимодействие со средой, но и мыслительная деятельность. Если допускать в качестве труда только механическую работу, это означало бы, что учёный, который годами размышляет о свойствах природных явлений и двигает всё человечество к развитию, трудится только тогда, когда совершает записи на бумаге или рисует чертежи, а в остальное время он не занят трудом. Мыслительная деятельность оказывает исключительное влияние на общественное бытие, и, как и любая другая деятельность, она расходует время, энергию и требует восстановления запаса питательных веществ в организме; она вполне должна считаться трудом.
Следование проекту означает, что труд всегда имеет цель осуществить некие конкретные изменения либо в реальном мире, либо в сознании, даже если эти изменения неважны, неуместны или создают опасность в текущих условиях среды. Примером реальных изменений может быть строительство здания, а изменение в сознании может выражаться выделением паттерна поведения некой абстрактной модели либо её анализом, то есть выделением и исследованием отдельных её частей. Совершение хаотических непредсказуемых действий не является трудом: если человек ворочается во сне, трясётся от лихорадки или мечется в припадке истерики, следует называть это как-то иначе, – и в равной степени это относится к беспорядочной мыслительной деятельности. Простой поток сознания также не является трудом, ибо не изменяет ничего в сознании и лишь выражает его естественный ход.
Определение труда здесь задано таким образом, чтобы максимально соответствовать интуитивному представлению большинства людей об этом понятии. Некоторые марксисты склонны называть трудом только полезную деятельность человека, что исключает столь естественное для людей понятие, как «напрасный труд», и затрудняет принятие учения, создавая несколько натянутую, искусственную философскую картину мира. При текущем определении и человек, который бурит отверстие во льду, и танцор, и певец, и бегун, и водитель за рулём, и философ, выстраивающий рассуждение, и ребёнок, прыгающий через лужи, и пулемётчик, ведущий огонь, будут считаться выполняющими труд. У кого-то может вызвать неприятие, что в такое определение труда также попадают, например, убийство человека и поджог общественной собственности, но следует отделять эмоции, вызванные негативным эффектом от совершённого действия, от сущности самого этого действия. Для реализации этих разрушительных идей потребуются предварительная разработка проекта и выполнение физической работы в соответствии с ним; нет противоречия в том, что в общем смысле это будет названо трудом.
Производительный труд – это процесс выполнения физической работы, направленной на увеличение ордопии в объекте или участке реального мира.
Здесь я позволю себе отступить от основной темы и порассуждать о словах.
Ордопи́я (англ. ordopy, от лат. ordo – порядок) – произвольно выдуманный мной термин, означающий противоположность понятию «энтропия», которое встречается в физике и математике. Дело в том, что терминология, которая принята в науке сегодня, имеет недостатки. Сама энтропия на простом языке означает относительное количество хаоса в системе, степень нарушения работы её узлов и связей. Противоположностью такому хаосу являются относительное количество упорядоченности системы, приближенность её состояния к идеальному проекту. В науке величину упорядоченности системы давно принято называть негэнтропией, и это неудачный термин. Он субъективно не очень красиво звучит и появился в результате сокращения от выражения negative entropy, которое Эрвин Шрёдингер употребил для обозначения упорядоченности системы только потому, что на тот момент не придумал подходящего короткого термина. Но даже исходный термин «энтропия» сам по себе является противоречивым, потому что он происходит от греческих слов «в» и «обращаться, превращаться». Иными словами, этот термин означает «то, во что всё превращается». Если вы заинтересуетесь термодинамикой, вы убедитесь, что фактическое применение этого термина не соответствует его лексическому значению: в замкнутой системе, которая постепенно превращает свою упорядоченную энергию в рассеянное тепло, энтропией называют именно величину рассеивания исходной полезной энергии, а не частицы, являющиеся переносчиками тепла, и не их энергию. То есть по мере разлада системы она не превращается в энтропию, а вместо этого растёт величина её энтропии. Отсюда понятно, что вместо слова «энтропия» с его исходным значением следовало бы использовать слово «хаос» – оно было бы более уместно по смыслу. И если термин «энтропия» хотя бы достаточно короток, благозвучен и прочно закрепился в языке учёных ввиду длительного отсутствия альтернативных вариантов, термин «негэнтропия» в целом принимается учёной средой менее охотно, потому что лексически он не передаёт подразумеваемого свойства, а только отрицает другое свойство, сущность которого ещё и неверно передана корнем слова.