Записки сибирского бандита. Книга первая. Черный ферзь

1.

Свежий ветерок неспешно поигрывал едва пробивающейся листвой. Солнце грело еще слабо, но уже немного слепило глаза. Мои легкие до отказа наполнились воздухом, когда я в неброском спортивном костюме и таких же кроссовках сделал несколько шагов навстречу новой жизни. Дверь заведения УХ 16/3, в простонародии именуемого «тройка», гулко захлопнулась за моей, уже начавшей непроизвольно распрямляться, спиной. Что творилось в моей голове, душе и еще черт знает в каких частях тела – словами не передать. Каждый раз выхожу на свободу «с чистой совестью», и каждый раз это ощущение испытываю заново, с новой силой, с новой «радугой» чувств, как будто заново родился. Как будто все что видишь, все что слышишь, все, что вокруг тебя происходит – весь этот мир существует только для одного человека – для тебя! Но хватит лирики, непосвященному все равно не понять.

Мою скромную персону встречать, конечно, никто не сподобился. Как говорится «…иных уж нет, а те далече…», хотя вряд ли уважаемый классик вкладывал тот смысл в эту фразу, который вкладываю я, ну да бог с ним. Подельники мои (из тех, кто жив) освободятся из разных колоний нашей бескрайней Обской области с разными – же временными интервалами. Ближайший Юра Болгарин через полгода с «десятки». Хохол и Кувалда с общего с «восьмерки». Остальные в последующие год-полтора. Я как первая ласточка. Как ласточка перед бурей. Как мать твою, буревестник! Как это «…а он мятежный ищет бури…» Хорошо сказано! Хлестко! Буревестник есть. А будет ли буря? Будет, будет буря! Отвечаю!

Изящно плюнув на асфальт, заботливо, с придыханием подметенный бесконвойниками – «бесами», я энергично направился к ближайшей остановке общественного транспорта. На секунду задержавшись, оглянулся, не мелькнет ли (хотя знал, что не мелькнет) до боли знакомое табло. Нет, не мелькнуло! Красных (козлов) всегда выпускают на свободу раньше, чем обычных зеков, не хотят эксцессов на прилегающей к учреждению территории. И правильно делают, уж слишком много вопросов у меня к одному вязаному – сволочи. Уж так много, уж так много, сука, вопросов…

Искренне подивившись дальновидности нашей троишной администрации и успокоив себя тем, что все равно найду гниду, заскочил в подъехавший автобус.

Ретивая кондукторша, полная женщина лет пятидесяти с очками на носу, целенаправленно доковыляла до меня и монотонным голосом пропела:

– Ну и… Проезд оплачиваем. – для убедительности приоткрыв болтающуюся на пузе сумку.

Отогнув полу куртки, я тожественно извлек из широких штанин новенькую хрустящую бумаженцию с моим фейсом и печатями только что покинутого заведения. Громко, чтобы слышал весь автобус, произнес:

– Вот, уважаемая. Справка об освобождении!

Дающая, к слову сказать, право бесплатного проезда на пару дней (весьма своевременная забота государства). С удовлетворением оглядел лица разных возрастов полов и национальностей, синхронно повернувшихся в мою сторону. Кривая усмешка пробежала по моим губам – люблю быть в центре внимания … «как будто в бурях есть покой». Внимания – да! Но! Не со стороны правоохранительных органов. Меж тем, внимательно оглядев меня, головы одна за другой вернулись в исходное положение, в автобусе установилось психоэмоциональное равновесие и лишь одна бабка на заднем сидении проквохтала своей случайной соседке: «О господи! Вот это рожа! Такому человека убить, что высморкаться…»

2.

Первое утро на свободе началось как полагается, ласковый луч весеннего солнца заставил-таки раскрыть глаза. Сладко потянувшись на непривычно большом после панцирной шконки диване, я с удовлетворением осознал, что нахожусь по нужную, на сей раз, сторону забора. Чертовски приятное ощущение! Вставать не хотелось, но нужно было навестить местного участкового. Как под учетный элемент я был обязан в течение трех суток отметиться в опорном пункте. Засвидетельствовать – так сказать. Так чего тянуть. Попив привычно-крепкого чаю, оделся и направился по указанному адресу.

Автомобиль с шашечками добросил меня до ближайшего опорного пункта. Водила оказался свой парень, и, узнав, откуда я намедни прибыл, денег с меня брать не стал. У двери с надписью «капитан Ерохин» остановился, но входить не торопился по причине того, что в кабинете, кроме хозяина, уже томился какой-то бедолага. В приоткрытую дверь был виден его бритый череп с ярко красным гребнем точно по центру, кожаная в клепках куртка и серьга в ухе в форме креста, неизвестной мне символики. Самого капитана видно не было, зато слышался его гнусавый голос:

– Вот посмотри Комаров, ну что ты тут пишешь? Судя по твоей писульке тебя не наказывать надо, а прямо на доску почета сразу вешать – ими гордится район! Послушай, что это! «Прогуливаясь без определенной цели, в районе дома 15, по Кемеровской, неизвестным был послан нах…! Как человек высоких нравственных устоев не смог пройти мимо вопиющего (в прямом смысле слова) безобразия, посему среагировал мгновенно – вырвал у неизвестного, впоследствии оказавшимся дворником Сосункевичем М.И., лопату и тыльной стороной ее лезвия нанес около 6-8 ударов по голове и спине негодяя. По поводу заявления Сосункевича о том, что ударов было больше, поясняю, это ложь, так как лопата сломалась уже после 7-8 удара, и преследовал я его (якобы полтора квартала) уже с одним черенком. Объясняю свой поступок тем, что в моем круге общения, выражение «пошел нах..» свидетельствует о крайней степени неуважения. В содеянном не раскаиваюсь и прошу, чтобы гражданина Сосункевича М.И. после прохождения реабилитационного периода наказали хотя бы в административном порядке.»

– Енто что, Комаров?! Ты хоть понимаешь, что это тяжкие телесные! – продолжал участковый. – Я ж тебя закрыть должен.

– Ладно, ладно начальник! За что закрыть то? У меня и так условка по сфабрикованному делу.

– По сфабрикованному? Да ты вообще оборзел! А марихуану в твоем жигуле нашли, хочешь сказать подбросили?

– Да не-е, – панк выпрямил спину, – У моего корыта до меня по ПТС-ке 4 хозяина было, походу кто-то из них заныкал. Че ты меня паришь, начальник, вон у Бройлера вообще противотанковое ружье в гараже нашли и ничего, сказал, что дед с войны притащил. Говорят, до самой смерти смазывал, ждал, что коммуняки раскулачивать придут. А меня за козла какого-то упаковать хочешь. Где справедливость?

– Ладно, хватит! – участковый зашелестел бумажками. – Дельце твое я похерю, но не бескорыстно, конечно. – Мент вперился своими глазами в Комарова. – За это сольешь мне братьев Растамбековых и всю их бражку – чем дышат, откуда запчасти к ним поступают, ну не мне тебя учить, родимый! Сроку неделя, мне в среду отчет писать о проделанной работе. Усекаешь? Только смотри, чтоб не как в прошлый раз с армянами!

«О-о-о! Так Гребень-то здесь не впервой» – просек я, отодвигаясь от дверного проема. Дальнейшее меня не интересовало, и потому я углубился в изучение висевшего в коридоре плаката «Ими гордится район». Ни одного знакомого фюзеляжа не увидел, карточки стукача Комарова, к слову сказать, тоже не было, хотя район, по всей видимости, им все- же гордился. По крайней мере, какая-то его часть. Наконец, панк вышел из кабинета, расчесав свой багровый гребень об верхнюю часть дверной коробки. Даже не пригнулся! Во дает…

– Здравствуйте! Я к вам и вот по какому вопросу. – я протянул менту справку об освобождении. Участковый, не здороваясь, взял бумажку, бегло пробежал и начал рыться в столе. Вскоре на свет появилась пухлая пыльная тетрадь. Он долго перелистывал ее, водя по исписанным страницам желтым, прокуренным пальцем и шевеля толстыми губами. Наконец злорадно вскинул на меня глаза:

– Кубарев Александр Николаевич, 1969 года рождения, клички Куба, Кубинец, Ферзь. Надо-ж, Ферзь! – ментяра вскинул на меня глаза.

– Черный Ферзь. – пришлось нехотя поправить мне.

– Дак оно ясно, что Черный. Далее, активный член Федотовской преступной группировки, неоднократно судим, последний срок – статья 148-ая – вымогательство, три года.

– Так, а по ней нынче меньше не дают, начальник. – посетовал я.

– Присаживайся, – предложил капитан, – Как жить собираешься? На старое, надеюсь, не потянет! Мне на районе злодеи не нужны, своих хватает! Так что не вздумай! И чтоб каждую неделю ко мне на отметку – трезвый, побритый, опрятный! Мент постучал пальцем по тетрадке. – Усекаешь?!

Я выдержал мхатовскую паузу, под столом разглядывая его черные туфли, потом медленно поднял глаза и, чуть подавшись вперед, вылупился исподлобья в зенки капитана:

– Выговорился? Теперь я скажу. Мы с тобой оба знаем, что я птица не твоего полета и даже не твоего ведомства. Ты лучше вон – бакланами да кухонными бойцами занимайся, да плакатики оформляй, спать будешь спокойнее. По поводу наших с тобой теплых встреч – сегодняшняя последняя, ты увидишь меня еще только в одном случае, если лично мне что-то от тебя понадобится. Но я бы на твоем месте не надеялся. Мой визит сегодня – это визит уважения к нашему гуманному законодательству, давшему мне, по относительно тяжелой статье всего три года и, если хочешь, к тебе лично. Но на большее не рассчитывай! Освободился я по звонку, надзора за мной нет. Будешь пакостить – приму меры, уж сам домысли какие. Ну, не буду мешать…….

Я встал, протянул руку, забрал из застывших пальцев онемевшего мента свою справку и со словами: «не беспокойтесь, провожать не надо» – вышел в полумрак коридора. Меня, действительно, никто не провожал.

Метров в трехстах от ГОМа вдруг увидел панка Комарова, жадно, из горла, хлебавшего пиво возле какого-то ларька. Вылакав всю бутылку, он отбросил пустую тару в сторону, сунул в пасть сигарету и стал хлопать себя по карманам, видимо в поисках зажигалки. Ничего не найдя, вылупился на меня: «Слыышь! Дай-ка прикурить». Я сунул руку в карман, будто ища зажигалку и, подойдя к нему, резким ударом пробил стукачу печень. Панк сложился вдвое, сигарета отклеилась от нижней губы и упала на землю. Из распахнутой пасти вместе со слюной вырывался клекот. Я бы, конечно, мог объяснить Комарову, что во времена моей тревожной юности стучать было не хорошо, я бы даже сказал вредно. По большей части для здоровья. Но не стал. Вместо этого провел рукой по его гребню, тут же радостно заигравшему в солнечном свете всеми цветами радуги, затем, словно опомнившись, брезгливо обтер руку о его клепаную кожанку, бросил панку под ноги коробок спичек и побрел восвояси.

3.

Возле дома сразу срисовал подозрительную «девятку». Что-то с ней было не так. Не могу объяснить, у ментов это называется интуицией, у зеков – чуйка. Короче чувствовал я, что не зря она здесь, возле моего подъезда. Поравнявшись, постучал по тонированному стеклу, оно опустилось. На меня смотрели две пары наглых, красных от марихуаны, судя по запаху из салона, глаз.

– Не меня пасете бойцы?

– Кто пасет, тот пень грызет! А ты Куба?

– Ну, я.

– Тебя Федот старший хочет видеть. Поехали?

У мусоров отметился, теперь блатные на чай зовут. Чудны дела твои, господи! А может не на чай? С этими мыслями я сел в машину. Один из бойцов протянул мне дымящуюся «беломорину», я сделал несколько быстрых затяжек и, задержав дыхание, вернул штакетину, благодарно кивнув головой. «Трава» была неплохая.

Девятка остановилась во дворе 33-ей школы. Мои сопровождающие подошли к отдельному крыльцу с надписью «Бассейн» и постучались. Дверь приоткрылась на расстояние цепочки, и в проеме мелькнула лысая голова. Цепким взглядом изучив присутствующих, и задержавшись на мне, лысый закрыл дверь и снова открыл ее, но уже без цепочки.

Мы зашли внутрь и двинулись по выложенному кафелем узкому коридору. Я с детства помнил этот бассейн, со времен моей учебы внешне практически ничего не изменилось, разве что братья Федотовы – Сергей и Саша сотоварищи, стали использовать его не совсем по назначению. Так и повелось, утром-днем детишки плавают, занимаются в две смены, а вечером братва собирается и вопросы свои решает. Среди посвященных бассейн 33-ей школы именовался «База». И ничего, что утром уборщица баба Тома вылавливает из воды презервативы, работа у нее такая. Ведь уборщица же…

Коридор расширился и плавно перетек в большой зал со стометровым бассейном. Я огляделся, несколько человек шумно бултыхались в воде, остальные не менее шумно толпились у большого стола с водкой, сигаретами и закуской, стоявшего тут же у края бортика. В помещении стоял гам, а эхо многократно усиливало и без того громкие звуки. Братва отдыхает. Хотя, если присмотреться, некоторые из присутствующих имели к братве весьма и весьма посредственное отношение. Вдруг один из столующихся повернулся в мою сторону, замахнул из пластикового стакана и, шатаясь, направился ко мне.

– Глянь, братва! Сам Кубинец к нам пожаловал! Ну как сиделось? Не жало, не терло, не икалось? Может, водочки? Лысый, налей-ка нам с Саней.

Я помнил его – Леша Филон. В бытность свою наперстки крутил на «толчке». Лохотронщик – сукин сын! Гляди-ка, поднялся – цепь на худой шее грамм на триста, гайка на пальце, да еще это барское – налей-ка нам, Лысый! А глаза те же. Глаза не врут. Трусливо-мышиные. Смотрит, ждет реакции. Бойся меня, сучонок. Бойся, шестерка Федотовская! А может и Федот Серега решил мне таким образом проверку организовать. Уж не постарел ли!? Уж не потерял ли хватки!?

– А может в западло тебе с братвой-то выпить, а, Куба? – бывший наперсточник со стаканом в руке был уже в шаге от меня. – Может стремно за одним столом с порядоч……

Договорить он не успел. Нет, бить я его, конечно, не стал. Зачем? Вместо этого схватил за ухо, и с силой вывернул до хруста. Наклонившись ко второму, пока здоровому уху и шепотом, медленно:

– Ты с кем это, сявка, сейчас разговаривал? Забылся что ли? Так я напомню! Может тебе по старой памяти пару ребер сломать?

– Саня, Саня, отпусти! – заскулил лохотронщик, – Бес спьяну попутал! Давно тебя не видел, вот на радостях и позволил лишнего, а так-то ты знаешь, что я, я… я … к тебе всей душой, да и братва т-т-т-т-т-тоже…

Я отпустил филоновское ухо. Оно было большим и синим.

– «Узнаю, узнаю брата Колю!» – раздался за спиной знакомый баритон Федота старшего. Я обернулся, Сергей, старший из братьев, протягивая руки, шел мне навстречу. Мы обнялись. Без теплоты, правда, но и без холода.

– А ты, Серега, пополнел чуток, – сказал я, оглядывая авторитета, а так, такой же, как три года назад.

– Да, и ты, брат, тоже мало изменился, седины добавилось разве что. Ну, пойдем ко мне в апартаменты, отметим возвращение твое.

Мы вошли в небольшой кабинет. Посреди стоял журнальный столик, уставленный всякими заграничными яствами. По центру, возвышаясь над продуктовым изобилием, торчало несколько бутылок со спиртным. Я плюхнулся на кожаный диван, закинув ногу на ногу, Федот сел напротив, закуривая сигарету.

– Ну, как, брат, сиделось?

– Спасибо, Серега, тебе, как и многим пацанам благодарен, что не забывали меня. Ни в чем практически не нуждался. Вот костюмчик только, – я взял двумя пальцами за ткань своей одежки. – Простенький больно. Но ты не обессудь, если глаз режет, свой пришлось братве в лагере оставить. Им там нужнее. А я уж в чем придется….

– Да брось ты Саня! И не благодари, то дело святое. Ну, а как на «тройке» нынче? Слыхивал, строем в столовую ходят, маршируют, песни поют!

– Кто марширует, а кто нет, да ты и сам знаешь. Нет Серега, на тройке нормально. Вот помню первым сроком на Шестерке – это таки да! Там на общем режиме, как в лагерь поднялся, мусора сломать по началу пытались, но потом, видя, что бесполезно, отвязались. Но почки до сих пор болят. Да и Дима Тягач сильно с воли тот раз помог, спасибо ему, пару особо ретивых блюстителей на больничную койку отправил – бояться стали, стороной обходить. Не замечать – я бы сказал. Кстати, а где он? Надеялся с тобой его увидеть, вы же вроде как вместе работали. А по поводу тройки брат, плохого не скажу…

– Вот по поводу Тягача я и хотел с тобой покалякать, но чуть позже. Давай выпьем – закусим, торопиться нам некуда.

Федот затушил сигарету и начал разливать по рюмкам водку.

– Давай, с возвращением, – мы, не чокаясь, выпили. Напиток был высшего качества и пился легко. Я с интересом повертел бутылку в руках, водка называлась «Абсолют».

– Да-а, при мне-то такого продукта еще в продаже не было. Ну, а у вас как дела? – спросил я.

– Да ничего, живем помаленьку. Колю Кино три недели как застрелили. Слыхал небось? Прямо на пятаке у ДК «Нефтехимик». Там пацаны его с ним были, начали шмалять в ответ, даже вроде как стекло заднее на их жигуле высадили, но те все-таки снялись.

– Слыхал. Не нашли еще?

– Нет, ищем. Смотреть страшно было, мозги по всему капоту на его шевролюхе. На ментов надежды мало, братва сама шевелится по этому вопросу. Кино порядочный был пацан, таких единицы. Даже враги его уважали. Мы на девять дней на том месте, где это все случилось, поминки устроили. Машин пятьдесят было. Наливали всем, кто мимо проходил за помин души. Гаишникам пришлось движение на пару часов перекрыть у ДК. На том пятаке и сейчас цветы свежие лежат.

– Да, жаль пацана. Я-то его близко не знал, так привет-привет, знакомые общие там кое-какие были. Нигде дорогу друг другу не переходили. Но наслышан тоже о нем много хорошего.

Мы минут сорок болтали, вспоминая старое, кто кого давно или недавно видел, кто на свободе, кто нет. Потихоньку потягивали «Абсолют», курили. Когда Федот в очередной раз наполнил рюмки, в дверь кто-то постучал. Хозяин кабинета бросил, не поворачивая головы – входите. В дверь ввалились два лысых бугая, один из них, увидев меня, тут же добродушно ощерился своим золотым «штакетом» и полез обниматься. Это были два неразлучных друга Чук и Гек. Они дружили с детства, никогда не расставались, даже сидели на «четверке» вместе, и были чем-то похожи друг на друга внешне (отсюда прозвище), как двое из ларца. Свирепые с виду, на самом деле они были добродушные увальни, для своего круга общения конечно… Их даже звали одинаково – Коля и Коля.

Отвечая на медвежьи объятия двух братков, я ни капли не сомневался в том, что радость их искренняя. Вдоволь наколотившись своими ручищами по моей спине, пацаны уселись на свободное место.

– Ну че, какие дела? – спросил Федот.

– Да ни че, Серега, «паджерика» вон загнали делать. Обещали к субботе выкатить.

Федот вдруг закатился диким смехом, тыча пальцем в «близнецов». Я непонимающе уставился на него. Чук немного обиженно процедил:

– Серый, да хорош уже гоготать, сколько можно-то.

Но Серега успокоился не сразу:

– А ты, Колян, расскажи, расскажи Сане! Куба, хочешь поржать? Давай, рассказывай, кому говорю.

И Коля – Чук начал нехотя свой рассказ.

– Дело было так. Часов в одиннадцать вечера было уже темно. Два неразлучных друга от нечего делать стояли на своем Мицубиси Паджеро у какого-то ларька в одном из районов нашего сибирского города. Чук выковыривал из золотых зубов остатки только что съеденного шашлыка и изредка плевался в окно. Гек недовольно косился на него.

– Говорил же тебе, что здесь шашлык беспонтовый, а ты один хер в этом ларьке всегда покупаешь. Надо было к Карену на «Восточку» ехать, любой козел в «Букварях» знает, что у него лучшее в округе мясо.

– Да не гони, братан, нормальный шашлык. А Карен твой в маринад мало перцу кидает, поэтому у него и не беру.

– Карен перцу не кладет? Да я сам видел, целый кулак на ведро высыпал! При мне было, отвечаю!

– Не кипятись, Колян. Говорю: мало кладет – значит мало, а вот здесь в самый раз. Че ты споришь постоянно? Вот сколько тебя помню – ты всегда со мной споришь. Ты и в школе мне не верил, что Рашпиль наш учитель рисования – педик.

– А ты- то откуда знаешь? – Гек вылупился на своего побратима. – В натуре что ли педик? Да байки это все! Не верю.

– Ну, вот опять споришь. А то, что Светка с….

Вдруг приблизительно в квартале от ларька, где находились спорщики, сухо щелкнул одинокий выстрел, прервавший их воспоминания.

– Во! С «тэтэшника» шмаляют, – напряг слух Чук.

– Да ты че в натуре не слышишь ни хрена? С какого «тэтэшника»?! С «макара» влупили – уши промой!

– Не, у Макара звук другой, че я не знаю, что ли.

– Забьем! – Гек аж подскочил на водительском сидении. – На блок «Мальборо»!

– Да без базара, – Чук протянул свою лапищу.

Через минуту оба неслись к предполагаемому месту выстрела.

– Говорю, на «Весне» шмаляли!

– Да не-е, на «Дружбе» по ходу.

– Опять споришь!

– Да пошел ты!

Наконец между домов стал виден свет милицейских мигалок. «Паджеро» подкатил вплотную к ментовской машине, и друзья выбрались наружу. На земле, в луже крови и еще непонятно чего, валялся жмур, обычное, к слову сказать, явление для данного времени суток в этом районе. Невдалеке, прислонившись к стене, сидел еще один участник событий, а суетливый врач из скорой, постоянно ворча, перевязывал ему голову. Вокруг жмурика валялись какие-то куски ни то железа, ни то пластика, – в темноте разобрать было трудно. Мент, с погонами капитана, диктовал под запись какому- то молодому очкастому ботану, а тот при свете фар старательно записывал.

– По утверждению свидетеля – гражданки Голиковой Н.И., между ее сожителем, гр. Горобцом Е.Г., и гражданами Алибековым М.Х. и Алибековым В.Х. произошла ссора, предположительно на почве ревности. В ходе которой Горобец Е.Г. нанес Алибекову М.Х. удар по голове магнитофоном «Днепр», отдельные части которого находятся тут же, – капитан пнул кусок пластмассы. – Это можешь не записывать. После этого брат Алибекова М.Х., Алибеков В.Х. произвел единственный выстрел в голову гражданину Горобцу Е.Г., далее обозначенного как потерпевший, и скрылся с места преступления. Вследствие чего потерпевший Горобец Е.Г. скончался на месте. Понятые, подойдите сюда, расписаться надо.

– Эй, служивый, – позвал капитана Коля-Чук, – Ствол-то чурка с собой уволок или на месте сбросил, как полагается?

– Чего-о? – капитан подозрительно повернулся к братанам.

– Я говорю ствол. Ну, с которого этого придурка завалили, нашли уже или нет еще?

– А тебе-то какая печаль? – капитан уже с явным интересом разглядывал друзей, – Филипенко, ну-ка, прошманай-ка этих двоих, больно рожи их знакомы. – Уж ни с доски ли почета!

– Да ты что, начальник, с какой доски, мы здесь так, случайно оказались в натуре, выстрел услышали…

– Выстрел услышали и добивать приехали?! – вступил в разговор прапорщик Филипенко. – А ну-ка руки на капот! Ноги шире! Шире говорю!

Чука и Гека ошмонали. Ничего, правда, не нашли, но для выяснения, доставили все же в Советский РОВД, продержали до следующего вечера, выгребли все деньги и отпустили.

Спустя сутки, под вечер, примерно в то же время, притормозили у того же ларька.

– Будешь шашлык? – спросил Коля-Чук у Коли-Гека.

– Да пошел ты со своим шашлыком, целый день потеряли эксперт-баллист хренов!

– А все-таки ТТ это был. Я у прапора потом вынюхал. Так что блок с тебя!

– Да какой ТТ! Что я «макара» от «токарева» не отличу что ли!?

– Вечно ты в какую-нибудь историю влезешь! Сколько тебя помню, за что ни возьмешься, везде геморрой найдешь. Натура у тебя такая пакостная и споришь постоянно.

– Я геморрой нахожу?! А ты у нас прям агнец божий! Мне баба Клава до сих пор вспоминает, как мы в третьем классе ей балкон спалили, в горящие подбитые самолетики играли! Чья идея была, не помнишь?

– То в третьем классе. Я вообще по жизни говорю, вот спорить бы ни стал вчера, глядишь, ночевали бы в более приличном месте. А так весь бомжами провонялся!

Меж тем в ларьке попросили подождать немного, пока шашлык приготовится. «Братья» уже приготовились поскучать, а заодно и поспорить о чем-нибудь, как вдруг к ним подошел знакомый парень с соседнего дворика. Знакомого звали Геша Пенкин, или попросту Пеня.

– Здорово, пацаны! Может, добросите до тещи, моя послала морковки отнести. – Пеня показал на пакет под мышкой. – А то пешком долго тащиться придется.

– У тебя же теща на «Весне» живет, – уточнил Гек, – Поехали, все равно делать не хер, как раз шашлык готов будет, пока катаемся.

– Да я туда и пулей обратно, – заверил Пеня, – Можете даже не глушить.

Через пару минут Паджеро въехал внутрь дворика и остановился у второго подъезда.

– Я пулей! – повторил Пеня и скрылся в недрах пятиэтажки.

В ожидании Чук снова предался воспоминаниям: – Помнишь, братан, Маринку с этого дома? В 98-й школе училась, Малька сестра.

– Ну помню и че?

Вдруг дверь подъезда, напротив которого стояла машина, с треском вылетела и упала на асфальт. Поверх двери лежал какой-то тип с козлиной бородкой в цветастом китайском спортивном костюме «радость лоха» и подавал слабые признаки жизни.

Братья переглянулись.

– Слушай, там Пеню не замесят до кучи?

– Да не, он в первый подъезд пошел, а мы у второго.

Между тем, вопреки всем ожиданиям, «козлобородый» воспрял, вскочил на ноги и ломанулся в зияющий дверной проем подъезда, из которого только что «вышел». Близнецы с интересом уставились ему вслед, нетерпеливо ожидая продолжения. Оно не заставило себя ждать. На сей раз вместе с первым фигурантом на улицу вывалились еще три персонажа. Один пинал беднягу, второй бил по голове кухонной скалкой, а третий просто шел сзади, сжимая в руке пустую бутыль огромных размеров из-под чего спиртного, видимо, выжидая момент. Все это сопровождалось отборным матом в обоих направлениях. Когда первые двое, немного утомившись, расступились в стороны, третий прицельно опустил свою бутыль на лысый череп козлобородого. После чего тот сразу потерял интерес к происходящему и стал медленно оседать на асфальт. Посчитав свою миссию законченной, троица синхронно развернувшись, в том же порядке направилась обратно. Но не тут-то было. Откуда-то из-за машины раздался крик: «Стоять!» и на импровизированную сцену, освященную подъездным фонарем, выскочили еще двое. Один был в семейных трусах и тельняшке, а второй голый по пояс и в сланцах на босу ногу. Видимо, компенсируя недостаток одежды, спину его украшал татуированный орел, отдаленно напоминающий ворону. Татуированный выскочил на середину пятака и заверещал, наслаждаясь своим голосом: «За Батона завалю с-сучара!!» В его руке блеснула самодельная заточка. После прозвучавшей непонятно к кому конкретно адресованной угрозы из недр подъезда вынырнула упомянутая ранее троица, но уже в сопровождении свежих участников. Перевес сил был явно не на стороне тельняшечно-татуированных друзей козлобородого. Зечара с гербом на спине видимо остро осознал это, несмотря на алкогольно-никотиновый дурман в глазах, но было уже поздно. Толпа ринулась на двоих обреченных. Выбили заточку из рук зека, вытряхнули его из сланцев, кто-то уже пинал обмякшее тело в тельняшке и трусах.

Чук и Гек заворожено наблюдали за стремительно развивающемся сценарием, предвкушая как они после будут гоготать, вспоминая сегодняшний вечер. Как вдруг кто-то из толпы, видимо войдя в раж, швырнул кровоточащего зека на капот их паджеры, не переставая при этом месить его костлявое туловище. Налет равнодушия и веселости мгновенно слетел с физиономий «близнецов».

Двери паджеры распахнулись и явили на свет двух чудо-богатырей – Пересвета и Ослябю (Чука и Гека). С этой секунды в сражении наступил переломный момент. Первым, и это справедливо, пострадал тип, опрокинувший татуированного зека на капот джипа. Чук резко развернул его и ударом своего каменного лба с хрустом сломал подонку переносицу. Тип померк и исчез с поля зрения. Второй и третий пострадавшие синхронно повалились от мощного бокового, причем справедливости ради стоит отметить, что изначально Чук метил в нагло выпиравшую челюсть третьего, а второй возник на линии огня совершенно случайно, крайне неудачно вынырнув откуда-то снизу. Краем глаза Чук видел, как слева от него мощный торс Гека врезался в толпу, и тут же под его ногами образовалась куча-мала из поверженных вражеских тел. В стане противника наметилось смятение, передние ряды дрогнули и стали пятиться к неожиданно ставшей неприлично узкой подъездной двери. Те, кто не успел эвакуироваться, остались лежать на асфальте с травмами различной степени тяжести. Остановившись, наконец, и оглядев поле боя, братовья обнаружили, что вокруг них нет никого ни то, что представляющего опасность, а хотя бы подающего признаки жизни. Один только зечара с орлом на спине слабо подергивался на капоте паджеры. Чук уже было направился к машине с явным намерением сковырнуть ублюдка, как вдруг двери балкона на третьем этаже распахнулись, и при оконном свете «близнецы» увидели двух чурок в обнимку с лохматой бабой и двух персонажей, из числа умудрившихся ускользнуть с поля брани. Один из «выживших» тыкал пальцем в сторону братьев и что-то шептал небритому чурбану на ухо. И тут только Гек разглядел, что уже где-то видел эту бабу и того чебурека с перебинтованной башкой, изначально в темноте, принятой за чалму. И видел вчера!

– Братан, да это же вчерашние чучмеки Алибековы или Растамбековы, хер их разберет, а эта шмара – вдова того терпилы.

– Да ну на!

Между тем один из Алибековых выхватил пистолет Макарова и пару раз шмальнул непонятно куда.

– Я ж говорил Макар, а не ТТ! – успел сказать один из здоровяков, но его перебил выкрик на ломаном русском.

– Лави шайтан граната!

И прямо под ноги Чуку с Геком упала лимонка и неспеша покатилась в сторону машины. Не сговариваясь, два Коли нырнули рыбкой в кусты и затихли, закрыв головы руками. Граната меж тем закатилась прямо под днище автомобиля, раздался взрыв – Паджерик подпрыгнул на четырех колесах, по земле и по стенам пятиэтажки забарабанили осколки. От мощного толчка татуированный зэчара сполз-таки с капота и распластался на земле что-то мыча. Возле его расплющенной морды упал оплавленный дымящийся сланец.

Медленно подняв головы, братки огляделись. Встали, ощупали себя – вроде целы. Где-то вдалеке надрывно завыла ментовская серена.

– Пора сваливать. – подытожил более смышленый Чук.

Гек пинком отшвырнул корчившегося перед машиной зека и запрыгнул за руль. Его побратим влез в другую дверь. Машина – О чудо! – завелась и медленно, на трех ободах и одном, каким-то образом уцелевшем колесе, со скрежетом покатилась с поля боя. Из первого подъезда вдруг выскочил Пеня и замахал руками.

– Стойте-стойте! – заскочив на заднее сидение, поблагодарил.

– Спасибо, пацаны, выручили! – братья переглянулись. – Не за что!

Коля Чук закончил свой рассказ. Мы с Федотом надорвали животы от смеха. Близнецам было не особо весело, и они просто немного обижено лупали на нас глазами. Наконец, вдоволь напотешавшись над братками, Серега отпустил своих подчиненных. Еще раз тепло обнявшись, я простился с Колянами и вернулся к бутылке с Абсолютом.