Сумеречный Сад

– Расскажи мне об Э. Как она меня взяла к себе. Почему она это сделала?

А. изучает мое лицо.

– Почему мы вообще что-то делаем? Полагаю, из любви. – Она смотрит куда-то за мое плечо, глаза вспыхивают. – О, это Г.? Я должна поздороваться.

И она ускользает, оставляя меня рядом со столом. Я бросаю взгляд на Ф. Могу ли я спросить, как его зовут?

Он улыбается мне, будто подбадривает, но заговаривает прежде, чем я успеваю открыть рот:

– Тебе не пора уходить?

– Уходить? – Я разочарованно выдыхаю. Он понял, что мне здесь не место? – Тут так… светло. Я хотела бы остаться.

– Да, так всегда и бывает, правда? Стоишь на пороге чего-то нового, и вдруг старая жизнь кажется такой чудесной, идеальной – и как ее оставить?

Здесь все говорят загадками? Или только писатели?

– На пороге?

Он поднимает бокал в сторону дальней части сада, в другой стороне от книжного, за освещенным факелами кругом. Где должна быть стена «Ритм и чудо».

– Конечно. Это лишь начало. Тебе предстоит зайти дальше.

Я стараюсь рассмотреть, что там за краем сада, или что может быть краем.

Вижу только кустарники, цветы и извилистую дорожку из серого камня со статуями по бокам. В глубине – только неизведанная темнота.

– Куда она ведет?

– Хм. Для каждого из нас по-своему, так ведь? Но, конечно, главное здесь – воображение.

Я улыбаюсь.

– Звучишь как Э. Но я стараюсь смотреть на вещи практичнее.

Я вру, конечно. Или выдаю желаемое за действительное.

– Чушь! Как ты думаешь, откуда у нас паровой двигатель? Телефон? Автомобили? Это все нужно было выдумать, прежде чем они стали реальностью. Люди с хорошим воображением – вот кто создает новое, изобретает, двигает прогресс!

– Может, вы и правы. – Я кладу в рот соленую оливку и раскусываю.

– Нет никаких «может»! Чтобы жить полноценно, мы должны пройти сквозь двери в более удивительный, чудесный мир. Шанс. Судьба. С таким не шутят.

Я делаю глубокий вдох, не зная, что сказать.

– Ну же, иди, – он кивает в сторону тропинки, ведущей во тьму.

– Простите?

– Надо пройти сквозь двери.

Значит, не метафора.

Но все это уже слишком. Я люблю тайные проходы, но ни за что не пойду в темный лес, даже если на его месте на самом деле должна быть стена.

– Я… мне нужно…

Ф. цыкает.

– Что нужно? Что может быть важнее?

– У Э. проблемы со здоровьем. Я должна проверить, как она. И в магазине дела плохи.

Он наклоняет голову, слегка нахмурившись.

– Все потому, что ты не знаешь, кто ты такая.

Я открываю рот, но не могу выдавить ни звука. Ф. знает меня? Может быть, даже моих родителей?

– Когда ты не знаешь, кто ты на самом деле, другие люди могут у тебя забрать. Забрать то, что является твоим. – Он трогает меня за плечо, подталкивая к краю сада. – Ты найдешь там ответы на все свои вопросы. Если осмелишься.

Он заставит меня идти туда?

Впервые за вечер я чувствую страх, порыв сбежать, хотя другая часть меня жаждет обрести найденное.

– Я должна идти, была очень… рада знакомству… то есть встрече.

Я разворачиваюсь от Ф., от стола.

Где же та скамейка, рядом с которой был мой вход?

Я стремглав бегу по буйной траве, но почти у самой скамьи я спотыкаюсь и падаю. Последнее, что я вижу в мерцании свечей – летящий в воздухе бокал и удивленный взгляд мужчины, которого Т. назвал моим поклонником.

Затем – темнота.

Глава 8

Любовь – жизнь пробуждающаяся, ты – сон.

Из «Слово в пустыне», Малкольм Гайт

Из темноты меня зовет тихое, мелодичное птичье пение.

Я просыпаюсь медленно, пробираюсь с закрытыми глазами сквозь туман подсознания.

Вспоминаю. Сад. Я в волшебном мерцающем Саду.

Открываю глаза, чтобы найти птицу, поющую мне доброе утро – может быть, она слетела с ветвей величественного дуба?

Но я вижу только желтеющий потолок моей квартиры.

На мне снова домашние штаны, заляпанные краской, и старая толстовка. Платье с вышитыми цветами вистерии пропало.

Птичье пение – всего лишь будильник, звенящий все громче с прикроватной тумбочки.

Со стоном нашариваю рукой телефон и выключаю будильник.

Сон. Всего лишь сон.

Закрываю глаза ладонями и чувствую горячие слезы.

Почему я плачу?

Потому что сад казался настоящим, таким… целебным.

Странное слово, но оно первое приходит мне в голову.

Меня приняли в круг «настоящих» писателей. Сообщество людей, ценящих творчество и красоту. Мои люди. Как будто находишь оазис в пустыне. Изысканные блюда, принесенные подарки, ощущение вечности.

В саду я нашла все, что люблю. Алхимия, замешанная на моей крови: ностальгия и элегантность, загадки и любопытство. Радость и принятие.

Но я знаю, откуда они пришли.

Я скатываюсь с кровати, выхожу в гостиную и снова беру с полки «Таинственный сад». Затем вынимаю тетрадные листы. Растрепанный край страниц там, где раньше они крепились к пружинке, разваливается у меня в руках на маленькие квадратики.

Я сажусь на диван, как вчера читая первые строчки – неужели только вчера?

Давным-давно жила-была девочка-сиротка, растила ее бабушка, которая ей была вовсе не бабушка. Девочка не знала, кто она, но ей предстояло пережить множество приключений и увидеть много загадочных мест.

Первым местом, в котором она нашла Себя, был очень волшебный сад с волшебными людьми, которые ее любили.

И снова слезы. Я откладываю страницы и массирую онемевшими пальцами лоб, пытаясь стереть из мозга захватившее его за ночь сумасшествие.

Зачитанная до дыр книга о Мэри и ее таинственном саде. Страницы, написанные мной в десять лет. Плюс, Уильям упомянул эту историю, когда мы смотрели сквозь запертые ворота. Даже «Звездный фолиант», постоянно мозолящий мне глаза, – все это соединилось в одну иллюзию, убежище от реальности, где я могу быть кем-то еще. Келси, ты сходишь с ума.

Но что это был за сон! Никогда я не видела ничего подобного. Мои органы чувств и мои эмоции работали сообща, я помню все запахи и вкусы – не как в обычных, ускользающих обрывках видений.

Больше было похоже на пробуждение.

Я должна знать правду.

Засовываю ноги в кроссовки, не завязывая шнурки, несусь вниз сквозь книжный. Открываю дверь, лечу до железной двери и обеими руками пытаюсь ее открыть.

Если бы двери открывались отчаянием и надеждой, они распахнулись бы без усилий.

Вместо этого я всем телом влетаю в железные прутья.

Так и остаюсь, глотая горечь, вжатая в ворота.

Должен же быть ключ. Может, вчера кто-то открыл ворота, а потом запер снова?

Я просто не в себе. Это единственное объяснение. Почему еще я бегу обратно в магазин и хожу кругами вокруг кассы, закрыв глаза?

Где я видела ключ? Где-то на крючке.

Где же, Ба, где?

В детском отделе.

Я включаю свет по всему магазину, помещение наполняется шипением галогеновых ламп.

Вскоре я уже пробираюсь между шуб в платяном шкафу и бегу сквозь Нарнийский лес в комнату, где мои юные писатели хранят свои тетрадки на пружинках, заполняя их мечтами, которые могут оказаться реальностью.

Вот здесь стена с «диковинками», как она их называла. Пара дюжин безделушек, купленных в антикварных магазинах и выловленных из ящиков с реквизитом, скопившихся за шестьдесят лет истории Книжной лавки на Каштановой улице. Ба сама повесила ржавый железный ключ на крючок.

«Никогда не знаешь, что он может открывать», – сказала она тогда, хитро улыбаясь.

Знала ли ты, что он открывает? Помнишь ли до сих пор?

Я хватаю ключ и бегу обратно сквозь Нарнию и Книжный на улицу.

Дрожащими руками вставляю ключ в замочную скважину ворот, не дыша.

Подходит. Поворачивается.

Щелк.

Дверь открыта. Я снова пробираюсь сквозь заросли травы и плющ к волшебному саду

Но никакой магии здесь нет.

Трава, еще трава. Мусор, еще мусор. Десятилетиями пьяные подростки, смеясь, закидывали сюда пивные банки, ветер заносил промокшие под дождем обертки, бумажки. В центре стоит старая стиральная машинка, и как она сюда попала – непонятно.

Я скрещиваю руки на груди и медленно поворачиваюсь назад, чувствуя непреодолимую грусть. Но чего я ждала? Почувствовать себя дома здесь, среди заросшего мусора?

«Все потому, что ты не знаешь, кто ты такая», – сказал мне Ф. прошлой ночью.

Ну-ну. Неудивительно, что слово «дом» всегда звучит для меня со скрытым знаком вопроса.

Я правда пыталась. Все эти годы я расспрашивала Ба, но она всегда молчала. О чем я только не мечтала подростком: богатые родители, потерявшие меня и продолжавшие поиски. Или, может быть, я была похищенной принцессой и на крыльцо Книжного меня доставили по приказу узурпатора трона моей далекой родины. Я воображала слезные воссоединения, богатые дни рождения, подарки, обернутые в блестящую бумагу и перевязанные красными лентами.

Потом – письмо. Я все еще вижу его. Оно спрятано, но не забыто.

Ощущаемая пустота мне не в новинку. Просто встреча лицом к лицу с преследующей меня отчужденностью.

С трудом продираюсь сквозь сорняки, снова закрываю ворота, кладу ключ в карман штанов. Тяжелый и холодный металл упирается в ногу.

Что лучше: лишь вкусить или никогда не попробовать? Так ведь говорят: лучше любить и потерять, чем не любить вообще?

Прошлой ночью в саду я снова ожила, отвлекшись от губительной для души фиксации на нашей финансовой катастрофе. Как я могу теперь снова вернуться к безнадежности?

Оставлю этот вопрос на потом. Сегодня – душевная боль, нехватка воздуха в груди, горечь непролитых слез.

Через полчаса, когда я выхожу из горячего душа, в голове всплывает строчка из вчерашнего сна:

Первые издания Ф. когда-нибудь будут стоить золотые горы, вот увидишь.

Стеклянный шкаф на первом этаже, запечатанный и закрытый от посторонних, хранит свои сокровища.

Может, одного из них – или даже всех – хватит, чтобы отсрочить катастрофу? Шкаф стоит у задней стены магазина, поэтому на него особо никто не обращает внимания, но если выставить книгу на продажу в Интернете? Наверняка найдется покупатель, готовый хорошо заплатить.

Переодеваюсь в джинсы и футболку и, несмотря на мой выходной, спускаюсь в магазин.

Лиза как раз заходит внутрь. Она хмурится:

– Дверь была не заперта. Это небезопасно.

– Все в порядке. Я выходила только что, поэтому не закрыла.

– Мне все равно не по нутру, что ты здесь одна, а дверь нараспашку. Тут так-то ценные вещи лежат.

Я улыбаюсь в ответ на ее заботу, хотя ее, кажется, больше волнует товар.

– Как выходной? – Лиза вводит код разблокировки кассы.

Я поднимаю руки, будто сдаваясь под натиском ее сарказма – у меня правда не выходит отдыхать по средам.

– Знаю, знаю, я просто хотела кое-что проверить.

Лиза качает головой:

– Нет, я спросила, как прошел твой выходной вчера.

Я смеюсь:

– Сегодня среда, Лиза. Мне жаль, но до пятницы еще два дня.

Лиза хмурится, смотрит на часы, затем на меня.

– Я не столько вчера выпила. Сегодня четверг. Вообще-то, тебя вчера весь день не было.

Сердце начинает отбивать стаккато, я вынимаю телефон. Дата «Четверг, 31 марта» смотрит на меня, как и серия непрочитанных сообщений от Остина, присланных прошлой ночью.

Ты где?

Затем:

Ты придешь?

Ты забыла про встречу?

Серьезно?

И наконец: Ухожу. Напиши, как прочтешь. Надеюсь, все ОК.

Сложно дышать. В поисках опоры хватаюсь за шкаф. Неужели я весь день провела во сне?

Я пытаюсь вспомнить. Я слишком много выпила? У меня жар?

– Ты в порядке? – Лиза скрещивает руки на груди. – Выглядишь так себе.

Задней частью ладони меряю температуру – лоб холодный.

– Правда? Кажется, все в порядке.

– Тебе, может, взять еще один выходной? У меня все под контролем.

– Нет! Нет, все хорошо. Я… я пойду в офис на минутку.

Дверь закрывается, в окружении стопок несортированных книг я роняю голову на стол.

Думай, Келси. Как такое возможно?

Никак. Это невозможно.

Нет ни единого объяснения, и ничего тут не поделать.

Лиза стучит, затем заглядывает в кабинет:

– Тебе письмо. По-моему, неприятное.

– Спасибо.

Оставшись в одиночестве, я открываю письмо из городской налоговой.

Как и ожидалось, это требование об уплате налога с указанием пени. Однако дальше указана новая информация.

Если я не соглашусь признать решение суда до пятнадцатого апреля, они смогут конфисковать мое имущество и продать с молотка.

Внутренним взором вижу пренеприятную картину: Чарльз Даймонд Блэкбёрн с довольной ухмылкой машет аукционной карточкой, делая ставку.

«Признать решение суда» в данном случае значит выплачивать накопившийся долг в течение долгих десяти лет, не забывая про новые начисления. Но если я просрочу налоги снова, то администрация будет в праве конфисковать все, чем я владею, и я не смогу протестовать. Я не соглашалась до последнего, но до пятнадцатого апреля осталось всего две недели.

Хватит с меня таинственных садов на пустырях. Время действовать.

Я засовываю письмо в ящик и направляюсь в магазин.

Лиза открывает рот, чтобы что-то сказать, но, видя выражение моего лица, решает промолчать.

– Я тут подумала. Как считаешь, сколько мы можем выручить за них? – Я подхожу к стеклянному шкафу и просматриваю названия книг.

Фолкнер, «Когда я умирала». Элис Уокер, «Цвет пурпурный».

Л. Фрэнк Баум «Волшебник страны Оз».

Фрэнк, как Ф.? Или он должен был быть Л.? Сердце пронзает боль, я не реагирую. Больше никаких бредней.

Но я спонтанно вынимаю телефон и ищу фотографию Л. Фрэнка Баума. Прищурившись, смотрю на шахматную доску из черно-белых картинок.

Мурашки бегут по шее – я узнаю этого человека, хотя на большинстве фотографий он старше. Это Ф., который, по словам А., подписал Э. – Ба? – одно из своих первых изданий. Так ведь?

– Ну? – Лиза спрашивает, заглядывая мне через плечо.

Я прижимаю телефон к груди.

– Что?

– Хороший куш? – она кивает на мой телефон. – Боишься, что я потребую долю, если узнаю, сколько оно стоит?

– Что? Нет, я не смотрела цену. Я искала… одного из авторов, – я указываю на красную, белую и зеленую книги на полке.

Лиза поднимает брови:

– Ну покажи.

Я протягиваю Лизе экран с фотографией. Тот же квадратный подбородок, густые усы, добрые глаза за золотой оправой.

– Хм. Симпатичный. Такой винтажный.

Я качаю головой.

– Это один из самых популярных писателей девятнадцатого века, а ты: «симпатичный».

– Эй, я что вижу, то и говорю!

Звенит колокольчик на двери, и Лиза идет встретить покупателя.

Я снова смотрю на картинку. Сердце колотится в груди.

Дрожащими руками я печатаю в строке поиска: «Спокойная точка вращающегося мира».

Запоминающаяся строчка. Вчера она мне показалась знакомой. Мой собеседник сказал, что это его стихи, но, может, я где-то уже читала…

Ох. Стихотворение, поэт, его фотография – все это появляется у меня на экране.

И вот он, мой новый друг Т., выглядит точно так же, как вчера.

Т. – сокращение от Томас. Томас Стернз Элиот.

На обложках книг – Т. С. Элиот.

Цитата оказывается из поэмы «Бернт Нортон», первой из цикла «Четыре квартета», который мы читали в колледже.

Я глазами пробегаю по строкам поэмы и нахожу другие цитаты:

 
Неслучившееся – только абстракция,
Навсегда остающаяся возможностью
Лишь в мире предположений.
 

Я не могла помнить эти строки так хорошо, чтобы воспроизвести их во сне, так ведь?

Кто еще?

Лиза занята покупателем. Воздух застревает у меня в горле.

Кто еще?

Красивый мужчина, заглядывавшийся на меня весь вечер, – с подвернутыми рукавами в черной жилетке. Но мне неоткуда начать, я не знаю его инициалов. Ничего.

Женщина, которая отвела меня к столу – А.

Что я о ней знаю?

Я предпочту любому стихотворению старое доброе убийство.

Тогда я решила, что речь идет о детективных романах.

Я отрываюсь от телефона и смотрю в сторону стеллажа с надписью «ДЕТЕКТИВЫ» – туда, где раньше был театральный балкон.

На самом деле это ни к чему.

Любой читатель скажет вам имя писательницы детективов с именем на букву «А».

Я даже помню фотографию с обложки ее автобиографии, хотя там она старше.

Едва попадая пальцами по маленькой клавиатуре, я ищу еще раз.

Множество фотографий.

Прокручиваю в поисках картинки, сделанной в ранние годы.

Когда она появляется на экране, я чуть не роняю телефон.

Снова прижимаю экран к груди – то ли чтобы уберечь правду, то ли чтобы отрицать, я не знаю.

Но сомнений нет.

Прошлой ночью, на приеме в невозможном саду, я встретила Агату Кристи, гранд-даму британского детектива.

Глава 9

Ибо в этом конечная цель искусства: восстановить мир, показывая его таким, какой он есть.

Жан-Поль Сартр

Ба хочет посмотреть на сад «АдвантаМед», хотя оловянное небо затягивают тучи цвета сажи.

– Берти сказал, что первые луковичные уже распустились. Ты знаешь, я обожаю весенние цветы.

Я разворачиваю коляску, пока не оказываюсь спиной к двойной двери в так называемый сад, затем пытаюсь открыть дверь локтем.

Звучит сигнализация.

Не для того я пришла сюда, чтобы любоваться растениями, но я стараюсь не демонстрировать свое расстройство.

Я извинилась перед Остином за сорванный ужин, и мы перенесли свидание на сегодня. Утро я провела, уточняя стоимость книг в стеклянном шкафу, и по итогу выставила на несколько сайтов издание «Волшебника страны Оз» Л. Фрэнка Баума из тысяча девятисотого года, одну из самых ценных книг в нашей коллекции. Я преждевременно пообещала бухгалтерии, что скоро смогу заплатить по счетам. Но хотя Ба давным-давно написала на меня доверенность, чтобы я могла платить и подписывать чеки, карт-бланша на пользование ее деньгами у меня нет. Она любит быть в курсе, даже если в этом уже давно нет смысла.

Если честно, я хотела бы задать ей еще пару маленьких вопросов о некотором пустыре рядом с магазином. Однако мне почти удалось убедить себя, что та ночь была продуктом остаточных знаний по литературе из колледжа и нервов по поводу денег.

Сотрудница лет двадцати подходит к нам, чтобы выключить сигнализацию.

– Давайте я введу код. – Она наклоняет голову и говорит Ба снисходительным тоном: – Мы не можем позволить нашим гостям бродить где угодно, так ведь?

Ба выпрямляет спину. Она все еще величественна и элегантна, сливовая водолазка подчеркивает белые волосы.

Ее самоконтроль впечатляет. Ба ненавидит такое обращение. Надеюсь, эта девочка не попробует назвать ее «милая», а то выговора не миновать.

– Ты уверена, что хочешь на улицу, Ба? Дождь вот-вот начнется.

– Я уже давно не боюсь промокнуть. – Венозными руками она хватается за ручки коляски. – Я с ума схожу в этой комнатушке. Просто вернемся к обеду.

Воздух снаружи похож на тропики – несмотря на раннюю весну, сейчас очень тепло и сыро. С деревьев, загораживающих автомобильную дорогу, раздается пение одинокой птицы.

Я направляю коляску к прямоугольным клумбам, расположенным в сетке их потрескавшегося тротуара. Похожи на могильные плиты.

– Побыстрее, девочка моя. Я не младенец, в конце концов.

Я смеюсь.

– Ты видела этот асфальт? Если я поеду быстрее, ты вылетишь из кресла при первой же трещине.

– Тогда развернись еще раз, как ты сделала на выходе.

– Ты с ума сошла, – но я слушаюсь, кручу ее в кресле и на максимально возможной скорости довожу до клумб.

Она в восторге, как школьник, которого отпустили с занятий пораньше, потрясает кулаком в воздухе, хватается за подлокотник снова и радостно кричит, когда из-за трещины на дороге ее подкидывает в кресле.

– Довольна? – Я смеюсь и притормаживаю, поворачивая Ба лицом к клумбам ярко-желтых нарциссов, склонившим головки будто в молении, и хору крокусов с лавандовыми шейками.

Я останавливаю кресло у скамейки и подпираю тормоз.

Ба тянется к моей руке, пока я сажусь.

– Да, довольна. – Она улыбается мне, не цветам.

Я легонько жму ее руку и пытаюсь отогнать подступающие слезы. Недолго осталось нашей маленькой семье. Да, расти с женщиной за шестьдесят и за семьдесят в роли матери было тяжело, но она всегда принимала меня полностью, как я есть. Кто будет так относиться ко мне, когда ее не станет? Лиза? Остин?

Может, это мой страх потери мутит воды моей фантазии и создает в голове радушную компанию мертвых писателей?

Я указываю на цветы.

– Похоже, и в таком месте жизнь не запретить.

– Хм. Да. – Ба смотрит на клумбы, в основном еще спящие под покровом прошлогодней смерти. Она протягивает хрупкую руку к ближайшему нарциссу. – Сады так себя и ведут, правда? Воплощают красоту в реальность, даже если на них никто не смотрит. Напоминают нам, что все наше человеческое искусство – только отражение чего-то большего. Все сады в мире, наверное, связаны с архетипическим изначальным садом. Осколки рая, разбросанные по миру.

– Красиво, Ба. Ты все еще хороший поэт.

Она еле слышно смеется.

– Может быть. – Ее взгляд обращается ко мне. – Ну а ты и твои истории?

Я отворачиваюсь, смотрю на серо-зеленые стебли ирисов, взрезающих темную землю. Слышно, как первая пчела вьется у цветка.

– Боюсь, у меня нет времени сейчас.

Ба снова выпрямляется, смотрит мне в глаза.

– Чушь несешь и сама это понимаешь, девочка моя. – Она поджимает губы в прямую линию.

– Все в порядке, Ба. Просто я этим баловалась в детстве…

– Не только!

– Ну да, но…

– Так когда она выходит? Вот что мне хотелось бы знать!

– Ба, не так все просто. – Хотя технически могло быть и просто. У меня есть роман, и ничего не мешает мне отправить его в большое плавание…

Только вот у дурацкого бестселлера «Звездный фолиант» сюжет невероятно похож на мой. Если я и опубликую книгу сейчас, меня высмеют за вторичность.

– Глупышка. Конечно, это непросто. Кто сказал, что будет легко? Ты все еще не поняла, что должна вступить в борьбу!

– Какую еще борьбу? – Я сразу же сожалею, что спросила. Она волнуется.

– Борьбу против коварства зла!

Окей, если я хочу что-то узнать сегодня, то нужно спрашивать быстро, прежде чем истощение ее доконает.

Ба смотрит в сторону дверей:

– Как думаешь, уже обед?

– Я хочу спросить кое-что, Ба. У нас в стеклянном шкафу есть старинные издания…

Она кивает:

– Ты хочешь их продать.

Я выдыхаю.

– Они стоят чуть больше, чем указано на ценниках. «Волшебник страны Оз»… нас бы очень выручил.

– «Выручил»? Нужны деньги?

Я прикусываю губу. Ненавижу беспокоить Ба. Или заставлять ее сомневаться в том, что я справляюсь с магазином.

– Да, нам нужны деньги. Мы немного не успеваем оплатить налог на недвижимость. И еще нужно было вызывать сантехника. Если продать книгу, то можно заплатить налоги и покрыть пару месяцев здесь.

– Ты сама виновата, что сдалась и больше не пишешь. Трусиха! – В голосе ее слышен гнев.

Я закрываю глаза.

Птица больше не поет, мир затих, как всегда бывает перед грозой. За деревьями гул машин становится все громче.

Я делаю глубокий вдох, нервно облизываю губы.

– У нас не так много покупателей сейчас.

– Просто спад. Скоро все наладится.

– Надеюсь. А пока… ты будешь против, если мы продадим книгу?

– Я не против. Но Бобби не говори, он на нее уже давно слюни пускает. Фрэнк мне ее сам подарил, хотя это было так давно, что он уже и не помнит, наверное. Я думаю, он бы понял.

Вот опять. Я почти отговорила себя поднимать эту тему. Но сейчас…

Игнорируя «Бобби», я спрашиваю про самое интересное упомянутое имя.

– Фрэнк сам ее тебе отдал? Фрэнк Баум, автор книги?

– Конечно, кто же еще?

– Но он… умер. Задолго до твоего рождения.

– Они так помогли мне, когда ты была маленькая. Тебе стоит спросить у них. Они наверняка нас выручат. Они знают, что мне больно видеть магазин на мели.

– Кто, Ба?

– В саду конечно же! Они помнят, что для меня значил тот день – день, когда ты появилась в моей жизни.

Мое сердце оседает под весом новой информации. Мое прошлое, мои родители тоже часть всего этого?

Нет, должно быть, стареющий мозг Ба выдумывает небылицы. Я не верю ей, но лучше подыграть, чтобы не расстраивать старушку.

– Расскажи мне о том дне.

Ба улыбается морщинками в уголках глаз и прикладывает палец к губам.

– У всех свои секреты, девочка моя.

Первые капли дождя падают из промокших облаков, раскрашивая бежевую дорожку в кружки размером с медную монетку.

Ба поднимает руку и рассматривает каплю на обвисшей коже.

– Дождь начинается, – почему-то она звучит так, будто боится.

– Да, пора возвращаться.

– Почему ты меня вытащила в дождь? Убить меня хочешь?

– Конечно нет. Я сейчас увезу тебя. – Я поворачиваю коляску к дому и аккуратно везу ее по потрескавшимся дорожкам.

– Мокро! – Она пытается повернуть кресло, в глазах огонь.

– Прости, Ба. – Я пытаюсь не заплакать. – Прости.

Все чаще появляются приступы – словно Ба заменил злой двойник. Меня предупреждали, что мозг подводит ее, как и тело.

– Теперь из-за тебя мы опоздали на обед! – ее ярость наступила быстрее, чем дождь.

– Еще не поздно. – Я ускоряю шаг. – Сейчас мы пообедаем.

За моей спиной сад занавешен пеленой дождя.

В голове моей больше вопросов, чем ответов, а в сердце больше трещин, чем в этом тротуаре.