История Франции. С древнейших времен до Версальского договора

В 1194 г. Ричард снова вышел на свободу. Он был таким искусным полководцем, что сумел прекратить интриги Филиппа на пять лет, пока сам не погиб (в 1199 г.) от случайной стрелы при штурме замка в Южной Франции. Эта стрела определила многое в истории. Трудно сказать, как сложилась бы судьба Франции, если бы этому талантливому военачальнику было суждено прожить долгую жизнь. После Ричарда законным наследником, по меньшей мере части его владений, вероятнее всего, был его племянник, принц Артур. Но младший брат Ричарда Джон (король Джон, или Иоанн Английский, вероятно самый большой негодяй, когда-либо позоривший собой английский трон) протянул руки ко всем владениям брата. «Анжуйская» доля наследства, составлявшая его значительную часть, была разделена. Филипп, как сюзерен «обязанный вершить правосудие», поспешил встать на сторону молодого Артура и объявил, что тот имеет законные права на Анжу, Нормандию и Британию.

Джон был не совсем бездарным полководцем. Он нанес поражение Артуру, захватил того в плен, а потом довершил начатое дело, убив племянника. Теперь Филипп имел дело с совершенно ясной и точно определенной феодальными обычаями ситуацией. Джон убил наследника трех крупных ленов и незаконно захватил их, то есть «разорвал все узы вассальной верности». Поскольку подлинных наследников не было, эти лены возвращались в руки сюзерена. Джон был так жесток и так непопулярен у французских баронов, что большинство других вассалов Филиппа охотно поддержали короля Франции. А вассалы Джона часто сражались за своего сюзерена очень вяло или не сражались вообще.

Зимой 1203/04 г. Джон трусливо, как и следовало ожидать от этого труса, укрылся в Англии. Тогда Филипп усилил осаду большого замка Шато-Гайяр, вероятно самого мощного замка в то время. Ричард построил его на месте, имевшем первостепенную важность, чтобы перекрыть путь из Парижа вниз по Сене в Нормандию. Защитники сражались доблестно, но к ним не пришла помощь извне. Инженеры Филиппа прорвали одно за другим внешние укрепления Шато-Гайяра, и в апреле 1204 г. этот большой замок сдался. В июне того же года Руан, столица Нормандии, открыл свои ворота, и почти все бывшее герцогство норманна Ролло вскоре оказалось в руках Филиппа. После такой демонстрации силы было достаточно легкой прогулки французских войск по землям вдоль Луары в 1204 и 1205 гг., чтобы Мэн, Турень, Анжу и Пуату сменили сюзерена. К 1208 г. у Джона остались во Франции почти только Сентонж и Гасконь – часть прежнего Аквитанского герцогства в южных землях. Огромная когда-то Анжуйская империя почти исчезла.

Однако Джон не сдался без борьбы. В 1214 г. Филипп столкнулся с настоящим кризисом. Из-за выгод, получаемых от анжуйских земель, во многих регионах Франции начались мятежи, во многих ее частях у короля появились враги. Но главным было то, что из-за них император Германии Отто (иначе Оттон) IV вторгся во Францию через Фландрию. Вместе с ним в походе были почти все князья из нидерландских династий. Эти правители маленьких государств, чья верность всегда была ненадежной, не желали слишком большого усиления ни Франции, ни Германии. Опасность была велика. Сам Джон тоже начал вводить свои войска во Францию там, где граница проходила вдоль Луары, но Филипп созвал всех своих вассалов и получил значительную помощь от ополчений новых «вольных городов». Горожане старались показать, как они благодарны королю, своему защитнику, и как много пользы могут ему принести. Французы и немцы сошлись в бою возле моста у Бувина (между Лиллем и Турне). Это было средневековое сражение, когда противники просто бросаются друг на друга: в нем было мало полководческого искусства, зато много отваги. Филипп находился в самом центре битвы. Немецкие пехотинцы стащили Филиппа с коня и едва не взяли в плен, но его рыцари обрушились на них и выручили своего короля. В конце концов северофранцузские рыцари своими неудержимыми атаками очистили поле и от немцев, и от их фламандских и английских помощников. Оттон в свою очередь тоже едва избежал плена и с позором бежал, оставив в плену у французов шесть графов и двадцать пять менее знатных баронов, а также множество рыцарей и простолюдинов.

Жители королевской столицы радостно встречали вернувшегося Филиппа. До нас дошел рассказ о том, как в день его въезда в Париж голоса духовенства, певшего Te Deums, смешивались со звоном колоколов и ревом труб. Дома были увешаны шторами и коврами, а улицы выстланы зелеными ветками и цветами. Все горожане, священнослужители и студенты университета с пением хвалебных песнопений вышли встречать короля. Это поистине была победа всего народа: ополчения коммун сражались так же отважно и сыграли в битве не меньшую роль, чем феодальные воины^[22]. Французский народ находил себя и чувствовал, что полезен и силен. Поэтому битва у Бувина осталась в истории как одно из сражений, решавших судьбу мира.

Джон после своего поражения при Бувине быстро ускользнул обратно в Англию, не рискуя нанести противнику серьезный удар. Давнее наследство герцогов Нормандских было окончательно потеряно для него. Филипп примирил враждующие партии завоеванной им страны, действуя при этом с изумительным мастерством: он умел сделать так, чтобы завоевание не казалось обидным, и одновременно укрепить свою новую власть. Новшества, которые король Филипп ввел в управление более обширными теперь королевскими землями, показывают, что он был не только успешным воином, но и великим государственным деятелем. Не углубляясь в технические подробности, скажем, что он стал назначать должностных лиц высшего уровня, которые назывались бальи, для надзора за королевскими чиновниками более низкого уровня – прево и для борьбы со злоупотреблениями и умело осуществил финансовые меры, благодаря которым смог нанимать в свою армию солдат^[23] и выплачивать им стабильное жалованье, то есть не зависеть только от феодальных войск; этот король также явно благоволил новым «вольным городам», которые давали простор для действий и свободу людям из низов общества.

В 1223 г., когда Филипп Август умер, он оставил после себя королевство, в котором к личным владениям королей прибавились огромные территории от Пикардии почти до центра Аквитании. В 1180 г. его владения делились всего на тридцать восемь округов, во главе которых стояли прево, в 1223 г. во Франции было уже девяносто четыре таких превоства. Королевские доходы увеличились более чем в два раза. Феодалы дрожали от страха перед своим королем и твердо знали, что с этих пор они в лучшем случае лишь привилегированные могущественного монарха. Другими словами, в правление Филиппа Августа родилось великое государство Франция.

Кроме того, в это царствование был сделан важный шаг к тому, чтобы сделать область с центром в Тулузе, восточную часть южных земель, зависимой от Северной Франции.

Филипп не участвовал в этом процессе непосредственно, но ничего не делал, чтобы ему помешать. По словам историков, в этом цветущем краю с мягким климатом католическая церковь ослабила свою хватку и значительная часть населения заразилась «альбигойской» ересью – учением смешанного типа, которое было наполовину христианством, наполовину восточной мистикой и отвергало почти все ортодоксальные догмы. Поскольку мягкие меры, то есть старания победить ересь силами проповедников, потерпели неудачу, в 1207 г. великий папа Иннокентий III велел проповедовать «всеобщий Крестовый поход» против еретиков. Многие северофранцузские бароны были в восторге от его призыва: их звали воевать за веру в стране, которая находилась рядом и была полна добычи. С 1207 по 1218 г. очаровательные Прованс, Тулуза и другие области юга были полностью разорены, их города разграблены, рост местной цивилизации остановлен и было убито множество местных жителей, в том числе немало благочестивых католиков^[24]. Могущество графов Тулузских, когда-то независимых почти как короли, было почти полностью уничтожено.

В конце концов, пожар Крестового похода погас сам: его топливо выгорело. Еретики исчезли, а выжившие южане в отчаянии повернули оружие против захватчиков и прогнали большинство из них со своей земли. Но для того чтобы иметь хоть какую-то защиту от врагов, граф Амори Тулузский и южные бароны были вынуждены позвать на помощь короля Франции и поклясться, что будут его смиренными вассалами. При сыне Филиппа, Людовике VIII, почти вся эта огромная часть южных земель была полностью взята под королевский контроль. Теперь знамена Капетинга гордо развевались на всей территории от серых вод Ла-Манша до синего Средиземного моря.

Лувр при Филиппе Августе

Этот дворец, одновременно служивший крепостью, был намного меньше современного Лувра

Правление Людовика VIII (1223–1226) оказалось таким коротким, что он не успел оставить сколько-нибудь заметный след в истории своего времени. Он оставил трон своему сыну, которому при вступлении на престол было двадцать один год. Этот сын, Людовик IX (1226–1270), известный в более поздних летописях как Людовик Святой, стал следующим после Филиппа Августа главным творцом величия королевства Франции.

Когда он официально вступил на престол, королевская власть столкнулась с угрозой, которая всегда была серьезной опасностью для любой феодальной монархии, – с регентством. Правление слабого регента, который ведет дела от имени малолетнего короля, стало бы настоящим расцветом для крупных баронов. Но все эти себялюбивые раскольники не учли, что им придется иметь дело с Бланкой Кастильской, талантливой и энергичной матерью короля. К тому времени, как ее сын вырос и стал править самостоятельно, она поставила феодалов на положенное им место. Король Англии Генрих III (сын Джона), мечтавший вмешаться в дела Франции, был разбит и прогнан домой, и власть французских королей над Тулузой, установленная Людовиком VIII, стала еще крепче. Мать и сын, видимо, всегда жили в полном ладу между собой и относились друг другу с полным доверием. Она много лет продолжала быть опорой власти сына, управляя Францией, когда он уезжал в Палестину или отправлялся в Крестовый поход. До самой ее смерти (в 1252 г.) трудно было сказать, кто первый человек в королевстве – она или король. Характер этой могущественной королевы-матери иногда кажется суровым и мужским, но никто не может отрицать, что она была очень талантлива и использовала свои большие способности на благо Франции. В ее лице мы видим, должно быть, первую из тех выдающихся женщин, которые сыграли такую большую роль в истории французской монархии.

В правление Людовика Святого произошло мало драматических или выдающихся событий, если не считать два его Крестовых похода (подробности которых выходят за пределы темы этой книги). Но он произвел огромное впечатление на своих современников. Его друг и боевой соратник, господин де Жуанвиль, оставил нам восхитительное описание жизни Людовика – наивный, но полный любви и, видимо, очень точный рассказ о личности и делах этого действительно хорошего человека. Биограф описывает его так: стройная фигура, большие голубые глаза, длинные светлые волосы и «манеры как у девушки». Но в его действиях не было ни капли робости, когда он отдавал под суд недовольных баронов, нарушавших его законы, или когда шел в бой, если его честные старания сохранить мир не приводили к успеху. В нем средневековая набожность сияла самым ярким светом^[25].

Его благочестивая жизнь доказала, что можно было очень строго соблюдать правила относительно молитв и постов, заботиться о больных, собственными руками раздавать хлеб нищим, построить много церквей, больниц и других благотворительных учреждений и одновременно поддерживать закон и порядок в большом королевстве, прогонять со своей земли врагов, вводить справедливые законы и заставлять порочных людей дрожать от страха перед справедливым гневом короля.

В 1248 г. Людовик «принял крест», то есть отправился в Крестовый поход. Дух первых крестоносцев слабел в новых поколениях. Теперь люди уже не так сильно, как на сто лет раньше, хотели спасти свои души паломничеством в Иерусалим. Однако Людовик считал, что его долг – еще раз попытаться вернуть христианам Святой Город. Этот поход оказался таким же неудачным, как предыдущие. Король высадился в Египте, какое-то время отважно сражался там, а потом, в 1250 г., попал в плен к магометанам и освободился только после того, как уплатил большой выкуп. Однако своим героическим поведением в плену он заслужил восхищение не только у всего христианского мира, но и у державших его в неволе египтян, которые, как утверждают, рассматривали возможность сделать его своим султаном, если бы он принял ислам.

В 1254 г. Людовик вернулся во Францию и в течение следующих пятнадцати лет посвящал себя заботам о счастье своего королевства. Он, несомненно, был самым могущественным монархом своего времени. До нас дошли восхитительные описания того, как он любил вершить правосудие и проницательно, умело и быстро судил как знатных, так и простых людей, сидя вместе со своими судебными советниками под дубом в королевском Венсенском лесу. Папы внимательно прислушивались к почтительным, но очень ясным и понятным советам, которые король иногда давал им по поводу их жалких споров из-за мирских проблем. Могущественные бароны просили его быть судьей в их спорах даже в тех случаях, когда по феодальным обычаям имели право обнажить свой меч. Беспокойные партии или члены династий в Англии и в Лотарингии (которая тогда еще не была частью Франции) просили его решать споры между ними. Все это означало, что король Франции добавлял к своему вещественному могуществу ту не поддающуюся точному определению, но часто непреодолимую моральную силу, которая возникает, когда земное величие, сила ума и высокий дух соединяются в одном человеке.

В государственных делах Людовик не был большим новатором, но он, не нанеся ни одного сильного удара по феодализму, постоянно укреплял авторитет королевской власти. Он употреблял все свое влияние, чтобы запретить или по меньшей мере сделать нежелательным «благородное право» решения судебных дел поединком, когда переданное в суд дело решалось сражением между защитником одной стороны и защитником другой, а не честным путем предоставления доказательств судье, который, рассмотрев их, выносит приговор. Была создана система королевских судов, устроенная так, что люди легко могли обращаться в эти суды для пересмотра решений, вынесенных судами их сеньоров. Со временем (во всяком случае, при рассмотрении важных дел) «суд сеньора» стал лишь номинальным и предварительным перед тем, как дело передавалось «королевскому правосудию». Таким образом, Франция была подчинена единой системе судов, что еще больше объединило страну. Еще одним шагом к объединению государства, и даже шагом по более прямому пути, была другая мера Людовика. Он реформировал систему чеканки королевских денег и положил в ее основу новые, честные принципы. С этого времени королевские монеты были в обращении на всей территории королевства. А жалкие маленькие монетные дворы баронов из-за коррупции и неодинаковых стандартов чеканили монеты, которые были в ходу только во владениях выпустившего их сеньора. Разумеется, хорошие деньги короля быстро вытеснили из обращения плохие деньги феодалов. Невозможно даже подсчитать, какое огромное значение это имело для развития экономической жизни Франции.

Авторитет и престиж монархии Капетингов неизмеримо выросли за сорок четыре года правления этого гениального человека – мудрого, отважного, энергичного и искренне набожного. Людовик IX был идеальным королем-христианином XIII в. Даже злоключения в Египте, казалось, были посланы этому королю Небом для того, чтобы ярче были видны его добродетели. Еще при жизни его стали называть святым, и смерть Людовика усилила этот ореол святости. В 1270 г. король Франции снова отправился в Крестовый поход, хотя все его приближенные – люди с большим жизненным опытом – настойчиво отговаривали его от этой войны. Европа устала от Крестовых походов, и только огромное личное влияние короля помогло собрать и отправить в путь на кораблях большую армию. По пути в Палестину это войско высадилось возле африканского города Туниса, чтобы усмирить его правителя, мусульманского князя, который угрожал Сицилии. Вскоре в лагере крестоносцев началась чума, король заболел и после короткой болезни умер (в том же 1270 г.). Разумеется, поход сразу же был прерван, и армия вернулась во Францию с гробом любимого монарха. Современники единодушно считали этого правителя святым, и в 1297 г. (необычно короткий срок для католической церкви) Людовик был положенным образом канонизирован в Риме и его имя внесено в календарь. С этого времени французские короли могли гордиться тем, что в их роду были не только государственные деятели и воины, но и святой, признанный церковью, достойный равняться с мучениками, святыми епископами и вдохновенными богословами. Пока в умах и душах людей сохранялся дух Средних веков, это было огромной выгодой для династии Капетингов.

В 996 г. Гуго Капет оставил после себя небольшое родовое владение – Париж и земли вокруг него – и слабые претензии на вассальные обязанности многочисленных непокорных феодалов. В 1270 г. святой Людовик, его прямой потомок, оставил в наследство своему сыну Филиппу III прочное и обширное государство, которое простиралось от моря до моря, огромные доходы и грозную армию. Франция заняла в Европе высокое положение и с тех пор никогда его не теряла, несмотря на то что много раз переживала тяжелые испытания.

Глава 5. Жизнь в феодальную эпоху

Феодальный замок. Сюзерен и вассал. Убожество жизни всех людей феодальной эпохи. Какие общественные группы включала в свои ряды церковь. Интеллектуальная жизнь в Средние века. Крестьяне. Их тяжелое положение. Свободные крестьяне. Внешний вид города

Средневековые хроникеры часто рассказывали о делах баронов и королей феодальных времен скучно и без подробностей. Их сухие летописи редко волнуют наше воображение, если мы не можем представить себе мир, в котором они жили. Жизнь во времена первых Капетингов, когда королевская власть была очень слаба, а феодальная анархия – в самом расцвете сил, часто кажется нам более далекой, чем жизнь Древних Афин или Рима, несмотря на то что по времени Гуго Капет гораздо ближе к нам, чем Перикл или Август. Не может быть и речи о том, чтобы дать здесь идеальное описание условий жизни в феодальную эпоху: на это не хватило бы и гораздо более длинной книги. К тому же в Средние века дела были такими запутанными, что любое обобщение относительно того, как люди тогда жили, думали и действовали, становится более рискованным, чем обычно. Тем не менее мы можем считать некоторые черты тогдашней жизни типичными и подлинными и рассказать о них. Даже очень неполное описание тех условий, в которых королям Франции пришлось строить их государство, поможет нам понять, какая трудная задача стояла перед ними, как медленно и с каким трудом французский народ шел вперед перед тем, как смог превратиться в великую современную нацию.

* * *

В Средние века люди делились на три основных сословия – феодалы-воины, привилегированные священники и крестьяне, обязанные служить^[26]. Мы рассмотрим жизнь только двух первых классов, потому что обычно только они считались по-настоящему важными.

Как правило, ячейкой жизни в Средние века был не город и не лишенная укреплений крестьянская усадьба, а феодальный замок – укрепленное жилище с большими или меньшими претензиями на внешнюю роскошь, стоявшее, если была возможность, на высоком холме. Часто возле замка располагалась маленькая деревня, где прижимались одна к другой грубые хижины, в которых жили крестьяне владельца замка. В начале феодальной эпохи эти замки были устроены очень просто. В большинстве случаев это была всего одна башня – вначале деревянная, позже каменная. Она могла быть круглой или квадратной, а окружали ее только грубый забор и ров. Здание было выше любой лестницы, которую могли бы использовать осаждающие. Проемы в белой каменной кладке стен начинались только на большой высоте над землей. Еще выше располагалась узкая дверь, куда можно было войти только по шаткому деревянному мосту, который было легко разрушить, или по хрупкой лестнице, которую каждую ночь поднимали вверх. Внутри башня делилась на несколько темных, похожих на пещеры комнат, которые располагались одна над другой и были связаны между собой лестницами. Единственным назначением такого неуютного замка была защита его обитателей, причем защита просто с помощью высоты и мощи^[27] здания, а не путем умелого расположения его частей.

Вид снаружи

Вид внутри

Постепенно эта простая башня-донжон стала сложнее^[28]. Первоначальную башню сохраняли, но лишь в качестве возможного последнего оплота в большом комплексе укреплений. Появились внешние ограды, рвы с водой, боковые башни, ворота, защищенные подъемными мостами и опускающимися решетками, а также большой двор, окруженный достаточно пригодными для жилья зданиями. Донжон по-прежнему стоял в центре и как будто хмурился, глядя с высоты на остальные постройки. Для противника прорвать внешние укрепления означало лишь оказаться перед более мощными, внутренними. Самым лучшим средневековым замкам было достаточно иметь очень маленький гарнизон. Даже не самый сильный барон мог, укрываясь за такими стенами, нанести поражение королевской армии.

В этом замке (более или менее крупном в зависимости от могущества и честолюбия владельца) жили сам хозяин-феодал (сеньор), его семья и несколько десятков или сотен личной прислуги – воины, слуги и служанки. Для нормального средневекового дворянина законным было лишь одно занятие – воевать или готовиться к войне. В начале феодального периода случаи, когда французский юноша из знатной семьи учился читать и писать, были исключением^[29]. С самого раннего возраста его учили воевать – ездить на одном из свирепых боевых скакунов, легко и быстро прыгать в тяжелых доспехах и при этом наносить удары, в совершенстве владеть мечом и копьем. Отец мог отправить юношу ко двору своего сюзерена «на воспитание», то есть для обучения всему, что полагалось знать воину благородного происхождения. Там он становился «оруженосцем» сюзерена и ему давали уроки придворного церемониала, обучали вежливости, положенной при обращении с женщинами благородного происхождения, учили прислуживать на пирах и празднествах, но основная часть его образования была все же военной. Когда юноша достигал возраста примерно двадцати лет, его обучение завершалось. Теперь он был первоклассным воином; на огромном коне и в грозных доспехах он один был равен двадцати хуже обученным и плохо вооруженным пехотинцам. В конце учебы сюзерен устраивал для него хорошо продуманный праздник, на котором молодому дворянину вручали новые шпоры и опоясывали его новым мечом. В заключение этой церемонии сюзерен по обычаю ударял его рукой по голове или по плечу и произносил: «Будь доблестным!» С этого момента молодой оруженосец становился рыцарем^[30] (на латыни это звание называли miles, что значит «воин»).

Если этот молодой человек был старшим сыном в семье, то он мог надеяться, что со временем унаследует замок своего отца. Младший сын должен был стать авантюристом, воевать на службе у какого-нибудь правителя и попытаться благодаря его милости добыть себе оставшийся без держателя лен или жениться на богатой наследнице.

Время, которое дворяне проводили в своих замках, не занимаясь военными делами, они могли коротать, устраивая бесконечные охоты с собаками или соколами, буйные празднества (очень часто переходившие в бесстыдные скотские попойки) или организовывая турниры – развлекательные бои, в которых было много смертельного риска. У среднего феодального сеньора было мало спокойных занятий. Чтобы зимний вечер был сносным, сеньор мог коротать его, играя в шахматы или слушая песню менестреля о «великих делах Роланда и Карла Великого», но, вероятно, такие развлечения казались ему очень скучными^[31].

У женщин, живших в замке, характер был под стать нраву их мужчин. Супругу сеньора, вероятно, выдали за него замуж ее родители, когда она была еще почти ребенком, и при этом обращали мало внимания на желания дочери^[32]. Иногда муж обращался с женой почти так же грубо, как с глупым неуклюжим слугой. Но жена, в свою очередь, становилась суровой и властной женщиной, которая хорошо умела наказывать свои десятки «неряшливых и ленивых» служанок и командовала гарнизоном замка, когда муж уходил в набег. Это было суровое время, и тот, кто был слаб, редко бывал в состоянии пережить физические опасности, подстерегавшие детей.

Теоретически, феодальный порядок был в высшей степени человечным: «повелитель» и его «подчиненный» договаривались о том, что будут хранить верность друг другу и защищать друг друга, а также об условиях службы и наградах. На самом же деле этот порядок поощрял принуждение, нарушение клятв, агрессию и восстания. Практически каждый дворянин, то есть человек, принадлежавший к высшему, военному сословию феодального общества, был чьим-то вассалом^[33] и имел своих вассалов. Вассал был обязан опускаться на колени перед «своим милостивым господином» и дать клятву быть ему полезным помощником в обмен на предоставленный ему земельный лен. Главными обязанностями верного вассала было давать своему сюзерену хорошие советы^[34], оказывать ему, в некоторых случаях и в определенном ограниченном размере, денежную помощь, и в первую очередь сражаться ради него (вместе со своими сторонниками) в течение определенного количества дней в году, а также, разумеется, не делать ничего, что повредило бы интересам сюзерена. Тот, в свою очередь, обещал своему вассалу «правосудие и защиту».

Обычно ценность такого договора зависела от того, сколько силы и такта проявил сюзерен, требуя его заключения, и от нужд вассала. Честолюбивый и умелый правитель мог создать крупное феодальное владение, но его слабому наследнику все вассалы «отказали бы в почете», лен быстро рассыпался бы на куски, и наследник потерял бы его. Многие бароны, формально находившиеся в положении подчиненных, держали свои многочисленные лены от двух или более сюзеренов одновременно. Часто случалось, что эти сюзерены были в состоянии войны один с другим. В результате вассал стравливал их между собой и получал от этого большую выгоду.

Часто «оказание почета» становилось простой формальностью, и вассал фактически был независимым правитем^[35]. Кроме того, вопрос об отношениях его собственных вассалов к его сюзерену всегда был деликатным. Сюзерен всегда старался забрать у зависевших от него феодалов своих подвассалов (то есть их вассалов) и сделать тех, кто зависел от его подчиненных, своими непосредственными ленниками, чтобы они были больше подчинены ему самому и оттого охотнее ему служили. Существовала поговорка: «Вассал моего вассала – не мой вассал». Из-за разногласий по этим вопросам подчиненности подвассалов между феодалами шли бесконечные споры.

Феодальная эпоха была временем непрерывных войн. Вероятно, каждый барон был по различным причинам обижен на равного ему владельца соседнего лена, на своего сюзерена (или сюзеренов) и на своих вассалов. Даже самые низшие из дворян дорожили правом вести собственную «частную войну». Церковь, которой иногда помогали короли, пыталась сдерживать эти местные войны с помощью «Божьего перемирия» (прекращения боевых действий с ночи среды до утра понедельника, а также в праздники) и многих других мер.

Но решать свои проблемы мечом в бою было «благородным правом» дворян. И часто бароны-соперники действительно шли на уступку, если решали свой спор в единоборстве («судебном поединке») в присутствии судей, которые обеспечивали соблюдение правил боя, а не созывали своих вассалов, родственников и т. д. и не втягивали весь свой край в войну.

Права на охоту и ловлю рыбы, границы владений, раздел лена между братьями, требование матери-вдовы, чтобы ей выделили приданое, разногласия по поводу права сюзерена объявить лен свободным – вот лишь немногие причины, из-за которых феодалы могли обречь целую общину на нищету и несчастья. Эти феодальные войны были полной противоположностью тому, как их представляет себе большинство наших современников. В них было мало крупных сражений^[36]. Слабые феодалы запирались в своих замках. Более сильный противник старался принудить своих врагов к сдаче, сжигая их беззащитные деревни, разоряя их поля, угоняя их скот, преследуя их крестьян. Боевые действия обычно ограни чивались единоборствами, налетами, засадами или мелкими стычками. Страдали от войны в основном крестьяне – беспомощная добыча обеих сторон. Со временем один из противников выдыхался, и наступал мир, хранить который противники, как положено, клялись на ларце с реликвиями святых в соседней церкви. Но война могла возобновиться в любой момент, если недовольная сторона видела новые возможности для победы. Таким образом, никакого нравственного благородства не было в этих войнах, которые иногда так прославляют как воплощение «рыцарской роман тики».

В X в. феодальная анархия была наиболее сильна. Примерно с 1000 г. положение постепенно и непрерывно улучшалось, но и намного позже во Франции, как и во всей остальной Европе, к сожалению, не было закона и порядка.

Нам нужно напрячь воображение, чтобы представить себе время, когда нормой повседневной жизни была война, а не мир и когда «взять в руки оружие» было почти таким же обыкновенным делом, как надеть плащ. Поездка на любое расстояние без собственного оружия и без надежной охраны, если была возможность ее иметь, была практически немыслимым делом почти для всех, кроме служителей церкви^[37] и крестьян в лохмотьях.

Помимо этого господства вооруженного насилия, жизнь в феодальную эпоху имела много других недостатков. Практически все люди, кроме служителей церкви, были неграмотны. И знатные бароны, и простые крестьяне становились жертвами грубых суеверий. Церковь правильно поступала, придавая огромное значение предупреждениям насчет адского пламени: только звериный страх – боязнь вечно гореть в аду – удерживал многих дворян-грешников в рамках приличий. Ни в замках, ни в лачугах не было даже зачатков современной санитарии, а значит, не было и ее результата – здоровой жизни. На полу огромных залов, в которых сеньоры и их слуги пировали и напивались допьяна, лежал толстый слой тростника, который меняли всего несколько раз в год. В этот тростник бросали большинство объедков. То, что не съедали многочисленные собаки, оставалось лежать на полу до далекого дня уборки. Вероятно, даже в 1200 г. в Европе не было ни одного замка (даже замка великого короля), где современный человек не пришел бы в ужас по очень многим причинам, которые оскорбляли бы его зрение, слух и обоняние. Медицинская наука часто была просто шарлатанством^[38]. Среди детей велика была доля мертворожденных, а значительная часть тех, которые родились живыми, умирали в младенчестве. Короче говоря, из-за плохой санитарии, отсутствия медицинской помощи и незнания законов здоровья доля людей, доживавших до старости (даже если не учитывать убитых на войне), была гораздо меньше, чем сейчас.