Loe raamatut: «Рождённый Зверем»

Font:

Я не искал такой судьбы.
Я, может быть, и не хотел.
Меня никто и не спросил.
Такой вот мой теперь удел.
Она сама меня нашла.
Окутала и оплела.
Сопротивляться нету мочи.
По раскалённым углям, в тень.
Вокруг теперь лишь шелест ночи.
Спасайтесь все – родился Зверь!

Есть в нашем мире место тени,
Где тьма сгущает краски дня,
Там бродят духи – привидения,
Наивных путников маня
В прохладную обитель Рая.
Цель высока, а смысл един!
Обманывая, обольщая…
Не съешь ты нас – мы съедим.
И существуют, пожирая.
Лишь только тьму рассеют звёзды,
Взойдёт она – мать всех теней.
Возврата нет, уж слишком поздно,
Ты – раб Луны и враг людей!
Волной промчится шёпот ночи…
Страшитесь все – Родился Зверь!

Пролог

Жизнь, словно крутящееся колесо велосипеда, которое вращает, усердно давя на педали, малыш. Он весело и игриво несётся по изумрудным лужайкам, плавно переходящим в янтарное осеннее волшебство.

Так и проносится вся наша жизнь. То по мокрым зеркальным лужам, то по заметённой грязным снегом дороге, то по прекрасным мгновеньям весны.

Мечта каждого человека – цвести, как прекрасный весенний сад, переливаясь в душе яркими красками, купаться в ласковых лучах солнца, резвясь и играя на сочной зелёной траве, ещё не просохшей от утренней свежести.

Проходят года, и краски тускнеют, осыпаются пожухлой листвой, выдворяя из поникшей души беспечную юность. Жизнь становится скучной и неинтересной.

Незаметно колесо замедляется, и растерявший запал радости человек растерянно озирается по сторонам. Где же тот нерадивый маленький велосипедист, так весело крутивший педали? Куда он завёз? Почему и зачем? Где выход?

А может, пора поискать ответы в себе самом? В потаённых уголках заблудшей души? Ведь это ты и есть тот самый малыш, который заехал в тупик. Такова, знать, Судьба, и дороги назад просто нет.

Верите ли вы в Судьбу?

Это та самая загадочная незримая сила, что слепо ведёт нас по жизни. Она переменчива и бескомпромиссна. Иногда она, подобно прекрасной и доброй матроне, щедро осыплет подарками, заглянет к каждому в душу и исполнит заветные мечты. И мир возродится, расцветёт яркими красками, услаждая взор. И жизнь засияет радужным счастьем.

А бывает иначе. Когда вязкие грозовые тучи сгущаются над головой, а неудача, словно злобный рыскающий зверь, преследует по пятам. Жизнь становится невыносимой, краски из ярких превращаются в серые, и ты уже не ждёшь с трепетом в мертвенном сердце новое утро и новый, до ужаса похожий на предыдущий безрадостный день.

Куда бы не ступила нога человека – везде воля Судьбы! Она добра и милосердна, в то же время жестока и бессердечна. Только что ты нежился в уютной пушистой колыбели бытия, с удовольствием наслаждаясь прохладой ласкового ветерка, как вдруг снежный ком проблем и тревог тяжелым грузом рухнул на голову, и сбросить его нету сил. В глазах потемнело, ноги налились свинцом, а ослабевшие мышцы оплело колючей паутиной бессильной немощи, скрутило, безжалостно вгрызаясь до самых костей. И только лишь крошечный, не успевший заледенеть пульсирующий комочек серого вещества бешено вопит от отчаянья, понимая всю невозможность попыток вернуться назад, в беспечную юность, где, казалось, нет ничего невозможного. И разум панически бьется в агонии, сознавая, что это Конец.

А может, наоборот – начало? Новая дорога, в другую жизнь… за гранью? Незримый и неведомый поворот мудрой Судьбы.

Наверняка каждый из вас понимает, что манипулировать Судьбой невозможно. Так же, как и предугадать или изменить её. Она, как гигантский бездушный паук-кукловод, виртуозно управляет нами, дергая то за одну, то за другую паутинку – ниточку жизни. У Судьбы тысячи лиц, и всё же она безлика в своей обворожительной таинственности. Легкой незримой рукой она твёрдо ведёт нас по жизни, порой жестоко швыряя лицом в пыль на обочине или шутя шлёпая тёплой ладошкой, наказывая за невинные шалости. И мы хмуримся, отчаянно проклиная её. До зубовного скрежета тужимся, пытаясь бороться, стараемся подмять её под себя, изменить и свернуть с предначертанного пути, однако слепо подчиняемся ей от рождения и до самой смерти.

В народе говорят, что от Судьбы не уйдёшь. Какой бы жизненный путь ты не выбрал, как быстро бы не бежал, всё равно она у тебя за спиной. Теребит волосы ветром, шелестит опавшей листвой, нежно шепчет на ушко. Тенью преследует и настигает, липкими паутинками оплетая бессмертную душу, душа ростки бунта, парализуя волю. А мы, так и не разгадав её планы, живем себе дальше. Плачем, смеёмся, таимся, обманываем, слепо повинуясь Судьбе, но твёрдо уверенные, что своей жизнью управляем мы сами. Не понимая, что, как ни вертись, ни старайся, у неё уж давно всё для всех решено.

Предисловие

Мягкие ладони дарили тепло ненавязчивыми нежными поглаживаниями. Ласковый взгляд лежащей рядом женщины горел жаждой любви и покоя. Мелодичная трель её песни рождала в душе бурю восторга и сладостное наслаждение, а в уютном и тёплом лоне её зарождалась новая жизнь.

Глаз нещадно зудел, но Вик улыбался. Таких прецедентов ещё не случалось. Мужчина крепко прижал к себе хрупкую женщину и сощурился от наслаждения. Он всем своим существом ощущал, как в глубине её естества зарождается новое, ещё неведомое миром существо. Как незримые клетки делятся, в сумасшедшем ритме складываясь в причудливую мозаику будущего величия. Его сын, нет, их сын будет новым витком в развитии человечества. Он отдал все свои силы, чтобы мизерная часть его самого росла и множилась во чреве любимой женщины. Никто не должен об этом узнать. И уж тем более его стая. Пока он вожак, он сможет позаботиться об этом.

Вдруг мир замер, и пространство, вздрогнув, пошло рябью. Обострённое чутьё заставило насторожиться. Тело резко напряглось, а руки женщины остановились. Он повернул к ней лицо. В её огромных глазах светилась тревога. Нет, он не позволит причинить ей какой-либо вред, ни сейчас, ни после! Гладкий лоб его покрылся морщинками, брови сдвинулись к переносице, а в глазах загорелась решимость. Девушка вздрогнула и отшатнулась. Тело мужа скрючила жестокая судорога.

Он быстро скатился с кровати и, судорожно натягивая на себя одежду, лихорадочно зашептал:

– Меня предали… Они нашли меня… Здесь оставаться опасно… Я уведу их. – грозной скалой он навис над трясущейся девушкой. Влажными ладонями обхватил её щёки и уставился прямо в глаза. Онемев от ужаса, она наблюдала, как радужка его единственного и такого родного глаза густо покраснела, а зрачок вытянулся в узкую щелку. Ладони на её лице огрубели и покрылись мягкими влажными волосками. Пальцы удлинились и заострились кинжальными когтями. Удерживать жену ему стало неудобно, и он выпустил женщину, но та даже не двинулась. Каменным изваянием застыла она посреди смятой постели, следя безумным взглядом за страшными метаморфозами.

– Прости! – прорычало создание, бывшее когда-то её любимым супругом. В вытянутой уродливой морде, усеянной частой щебёнкой зубов, и треугольной голове с заострившимися подвижными ушами уже нельзя было узнать её Вика, нежного и трепетного, некогда весёлого балагура. Девушка всхлипнула. Окинув любимую долгим прощальным взглядом, существо горестно взвыло и, одним прыжком оказавшись в тесной для могучего существа прихожей, выскочило за дверь.

Ещё долго сидела оторопевшая молодая жена, вперив пустой взгляд в тёмный коридор, где исчезло чудовище: «Это всё сон… Это не правда… Я просто спятила…» – калейдоскопом скакали и путались мысли в голове. Заломив тонкие руки, она безвольно рухнула в стылые объятия охладевшего ложа и обречённо разрыдалась.

Глава первая

Когда я был маленьким, мама называла меня по-разному: «малыш», «зайчик» или «чертёнок», когда я особенно баловался. Одноклассники дразнили совсем другими словами: «псих», «дебил», «придурок». В психушке же я просто был пациентом номер…, а теперь…

Теперь я полноценный гражданин, хотя имя Генрих, которое указано во всех моих справках и новых документах, мне ни о чём ни говорит. Почему Генрих и где мои старые документы – тайна, покрытая мраком. Тайна, которую моя несчастная мать унесла с собой в могилу.

Сейчас-то я уже знаю, кто я такой и что значу для этого мира, но тогда… Полоумный, отвергнутый всеми мальчишка с острым лезвием в кулаке, я ещё совсем не подозревал о своем предназначении. Тупо глядя на зияющие порезы вдоль тонких запястий, на чёрную тягучую жидкость, мало чем напоминающую кровь, я всё ещё думал: «Кто же я? Что же я!» В сверкающей белоснежной ванне, густо заляпанной чёрным, под горячими струями воды я всё ещё пытался заставить кровь течь из ужасных порезов, но всё было напрасно. Даже это мне оказалось не по силам. Капли быстро густели, сворачиваясь, а порезы неумолимо затягивались прямо у меня на глазах. «Да что же это, в самом-то деле?» – шептал я злобно, продолжая увечить зажившие раны, когда наконец-то примчалась скорая по вызову матери. Помню скорбь и ужас в её печальных глазах, без кровинки поджатые тонкие губы и удивлённые взгляды докторов, их недоумевающие перешёптывания. Затем были иглы, болючие уколы, и разум мой, казалось, помутился окончательно, так как дальнейшее помню урывками. Высокий забор, психиатрическая клиника, белые мягкие стены, заискивающе лживые лица, глупые нелепые вопросы, мокрые грустные глаза матери и бесконечные гирлянды желтоватых капельниц. Мама, такая родная и до невозможности далёкая, она что-то всё порывалась сказать, объяснить про отца. Что-то связанное с лесом, луной, но я так и не понял, хотя улыбался ей и кивал. Мне всё чудилось, что я сплю и вокруг всё лишь сон, плод моего больного воображения. Больница, врачи, мать, её сухой шёпот, напоминающий скрежет зубов; пронизанный запахом затхлой травы, гниющей листвы, обглоданных ломких костей и дикой пляской волков под заунывный вой одноглазого чудища. И этот чудовищный один-единственный глаз, как злобное бельмо кровавой луны, заглядывал в самую душу. Прожигал насквозь, копошился клубками червей, выворачивал наизнанку моё незнакомое Я. И тело отзывалось на зов, трепетало в предвкушении чего-то прекрасного, всеобъемлющего и безумного. Я рвался, рычал, разрывая некрепкие путы, и снова были врачи, куча крепких ремней и колючие иглы горячих уколов.

Но я знал, что всё это лишь бред моего болезненного состояния, лишь краткий миг жуткого сна, а когда я проснусь, вновь воцарится гнетущее однообразие. Так пролетали первые дни, пока всё вдруг не закончилось.

Проснулся я в белой и чистой палате. Один и не привязан к хрустящей кровати. В душе наконец-то воцарился покой. Весь день был один. Спокоен и беспечен. Делал, что хотел и как хотел. Никто не колол меня иглами, не задавал глупых вопросов, не заглядывал пытливо в глаза. Я был свободен в своем тесном уютном мирке, доволен и счастлив. Затем лязгнула дверь и вошёл пожилой и седеющий мужчина в белом халате. Он долго смотрел на меня и молчал. Под его внимательным колким взглядом я заметно занервничал, и тогда он сказал, что моя мать умерла и ему очень жаль. Жаль? Чёрта с два! Я смотрел в его холодные и лживые глаза и видел в них отражение безразличной души. Пустота и ледяное спокойствие царили там, а он всё стоял и смотрел, а может быть, ждал? Чего, что я кинусь в рыданьях к нему на шею? Что буду кричать, головой биться о стену? Дам повод ему позлорадствовать и снова начать изучать меня? Нет, я не дурак! Стиснув зубы, я молча стоял и смотрел в глаза его хитрые. Только чего стоило мне это спокойствие! В душе будто бурлили, сжигая, котлы адских мук. Моя бедная милая мама! Никогда она больше не улыбнется мне, не обнимет родное дитя, не услышу я ласковый шёпот, не коснусь рукой гладких волос. Теперь я остался один в целом мире озлобленных тварей.

Доктор остался мной недоволен. Ушёл он раздосадованный, мрачнее тучи, нервно дёргая мочку уха, и вновь я остался один. Теперь можно расслабиться и оплакать несчастную мать. Потом были похороны, я плохо запомнил дальнейшее. В голове помутилось, я всё же больной. Помню двух санитаров угрюмых, рыданье соседей, скулящих и воющих псов вдоль дороги – никто их не смел прогонять. Лоснящийся жирный священник, а в узком дешёвом гробу навеки уснувшая мать. Помню, как пытался взять её за руку, но холодные белые пальцы всё время выскальзывали из моих дрожащих ладоней. Потом помню, как она стояла вдалеке и тихонько качала головой, я её видел, кричал, звал, но она лишь печально смотрела, а глаза были грустные-грустные. Потом она мне улыбнулась на прощанье и, отвернувшись, побрела в лес, наверное, к отцу. А я всё кричал и пытался догнать её, но санитары не видели маму и не пускали. Я помню, как жар поднимался в груди и ломило в зубах, я орал на них, колотил кулаками и плакал. А слёзы были алые, как кровь. Люди вокруг тоже качали головами, шептались и жалели несчастного сироту. Они тоже не видели мать и думали, что я сумасшедший, а я всё звал и плакал, и вместе со мной скулили собаки, они меня понимали, потому что тоже видели мать и провожали её до леса.