Беременна (не) от тебя

ГЛАВА 5

ВИКА

Это ужасно, но когда я смотрела на мужа, который не в силах был произнести ни единого слова, на мужа, рот которого перекосило, а лоб покрылся испариной, я…

… я о рисунке испорченном думала.

Что его не исправить.

И по памяти такой багряно-сиреневый рассвет, который неожиданно поймала на днях, я не нарисую.

Обидно.

Но Тимуру, наверное, обиднее было бы, узнай он о моих мыслях. Жена о ерунде мыслит.

Сыну, судя по каменному выражению лица, вообще плевать на здоровье отца.

– Микроинсульт, – сообщает нам Иосиф Евгеньевич, выйдя из палаты реанимации. Смотрит на меня и Яна, вскочивших при его появлении, и выставляет вперед руку: – Жить будет, успокойтесь.

– А… а говорить он сможет? – решаюсь спросить. – Или Тимур так и останется таким?

Если да – я не вынесу этого.

Изо дня в день смотреть на мужа, который не в силах сам о себе позаботиться, и знать, что этого избежать можно было. Останься я с Тимуром и Ратмиром в гостиной – беды бы не случилось.

– Сможет, нужно переждать кризис, – отвечает врач, но смотрит при этом на привалившегося к стене Ратмира, весь облик которого демонстрирует, насколько ему все-равно. – Пару дней Тимур Давидович будет находиться под нашим наблюдением, а затем вы сможете забрать его домой. Пока съездите за необходимыми вещами: смена белья, зубная щетка, и далее по списку.

– Я съезжу, – Ян останавливает рванувшую было по коридору меня, и сжимает ладонь сочувственно. – Вика, отдохни пока, сходи в кафе, прогуляйся в сквере. Здесь тебе нечего делать, в ближайшие пару часов к Тимуру Давидовичу тебя точно не пустят.

Какое кафе?

Какая прогулка в сквере?

Будто я смогу наслаждаться поздней весной, зная, что Тимур в реанимации.

– Я позабочусь о своей… мачехе, – произносит Ратмир первые за этот час слова, и почти силой отрывает меня от Яна. – А ты езжай.

Прикрываю глаза, пытаясь заставить себя не стряхнуть руки Ратмира, нагло обнимающие меня – это выглядело бы странно. Но объятия его болезненные для меня – невыносимо рядом находиться после всего того, что случилось.

– Вика? – с нажимом спрашивает Ян, но взглядом обменивается с Ратмиром.

И взгляды у обоих мужчин странные, непонятные мне. Будто они без слов общаются о чем-то неведомом женскому уму.

Мужчины…

– Все в порядке, – отпускаю я Яна. – Не забудь взять халат Тимура – тот, коричневый в полоску.

– И тапочки с ночным колпаком и кальсонами, – едко добавляет Ратмир, но Ян оказывается умным человеком, и пропускает подначку мимо ушей.

– Убери руки, – шиплю я, и сбрасываю с себя мужские ладони, едва Ян скрывается за поворотом больничного коридора. – И вообще… проваливай отсюда!

– И оставить тебя одну? Мы ведь семья, Вика, – улыбается парень. – А в такие моменты семья рядом должна быть, поддерживать друг друга.

– Ты уже натворил дел!

– Вика-Вика, – качает он головой, и подталкивает за плечи в сторону лестницы, – отец сам двинулся на теме наследства. Я здесь при чем? Драться полез на старости лет, распереживался вот. Этого следовало ожидать, что жадность рано или поздно долбанет его по мозгам. Но ничего, – хмыкает Ратмир невесело, – сейчас этот твой поклонник привезет любимый папочкин стариковский халат с тапочками, и ему полегчает.

Вот прицепился с этим халатом!

Я и сама люблю укутаться в пушистый банный халат, и нежиться в нем. Только Тимуру не особо нравится меня видеть в таком облике растрепы, потому возможность выпадает лишь когда муж в командировках.

Побыть самой собой, расслабиться.

– Эй, – вскидываюсь я, выплывая из омута своих мыслей, – куда ты меня ведешь? Я останусь…

– Не останешься. Мы идем в кафе, – подмигивает упирающейся мне Ратмир, и резко становится серьезным. – И Вика, не советую со мной спорить.

– Значит, боксер? Кулаками машешь?

– А ты картинки малюешь? – в пику отвечает мне Ратмир, и придвигает мерзкий на вид смузи поближе к моим лежащим на столике рукам. – Пей.

– Я из твоих рук больше никакую выпивку не приму!

Парень глаза закатывает, и плечами пожимает. Мол, как хочешь.

А я сама не знаю, что хочу. Сидеть с ним вот так просто – дико. И если задуматься как следует, вся эта ситуация в пятнах грязи.

Вот только что мне делать? Истерику устроить со слезами, с посыпанием головы пеплом?

Юля права, по сути: дело сделано, назад не повернуть.

– Ну, мачеха, расскажи мне сказку, – паясничает Ратмир, отпивая крутой, исходящий паром чай, – как так вышло, что ты вышла за старика?

– Тимур не старик! – спорю с ним.

Хотя еще два года назад я сама в ужасе была, когда отец заговорил об этом. В восемнадцать лет мне и тридцатилетние казались пожилыми. А уж Тимур, которого я не иначе как дядя Тим не называла, и подавно.

В волосах седина.

В уголках глаз морщины.

Брыли, опять же…

Но притерпелась. Может, рядом с ним я и сама постарела душой?

– Значит, великая любовь, м? – предполагает парень, и голос его недобро звучит.

– Да, любовь. И уважение, – добавляю я чистую правду.

– Ну да, уважение, – кривит Ратмир губы. – Именно оно и толкнуло тебя на измену? Как и великая любовь?

Резко поднимаюсь со стула, и Ратмир тут же вскакивает. Давит на плечи, чтобы я обратно села. Зачем?

Выслушивать его колкости? Так я сама себя корю, и корить буду всю жизнь.

Юля бы сказала, что жизнь длинная, и голоса совести обычно хватает на пару месяцев.

– Ладно, не кипятись, колючка. Пей смузи, оздоровляйся. Вылечится твой любимый, и будете душа в душу жить ближайшие пару лет, или сколько там ему осталось, – Ратмир снова придвигает ко мне опостылевший смузи.

А у меня перед глазами картина, как я вскакиваю.

Швыряю в него противный напиток.

И от стекает по черным волосам, в которые я с таким наслаждением зарывалась в ту сумасшедшую ночь.

А затем влепляю хлесткую пощечину, оставляя на его лице клеймо-удар. Чтобы не смел больше никогда… никогда…

– Ты и сам когда-нибудь пятидесятилетним станешь, – беру этот мерзкий напиток, который хотела выплеснуть на него, и отпиваю. – Или не станешь. Судя по тому, какой ужасный из тебя боксер – это тебе, Ратмир, пара лет осталась.

– Ужасный? – смеется парень, но на подначку реагирует. А то надоело выслушивать едкие замечания о моей неверности. – А приходи на бой, детка. Там и посмотришь на меня в деле. Я лучший.

– В селе своем ты лучший. А здесь, – вожу пальцем в паре сантиметров от его лица, – здесь ты никто. Вон как отделали, личико попортили. Не хочется мне на избиение младенца смотреть, – фыркаю, и добавляю, передразнивая его: – Мы ведь семья.

Задевает.

Глупая, детская подначка его задевает.

Сидит, бесится от мысли, что лучшим я его не считаю. Сбитыми костяшками постукивает по столу, выбивая рваный ритм, как набат.

А у меня сердце каждый раз замирает от взгляда серых глаз, когда он смотрит на меня. И все время та проклятая ночь перед глазами встает – ночь, которую я в мельчайших деталях помню.

Никогда с Тимуром такого не было. С ним… нет, не противно, но и не хорошо. Спокойно и предсказуемо, ровно по часам.

Да и сравнить мужа мне не с кем было.

До недавнего времени.

– А знаешь, тебе придется прийти на бой, – с веселой злостью в голосе бросает Ратмир после долгого молчания. – Считай, это одно из моих условий. Чтобы я держал язык за зубами. И если избиения младенцев не случится – с тебя желание.

– Никакого желания, – хмурюсь, но парень качает головой.

– А если проиграю – желание с меня. Любое.

ГЛАВА 6

РАТМИР

Странная девочка.

Злит, раздражает своей колючестью.

И непохожестью своей на тот образ, что в голове сложился – охотница за деньгами. Что-то не видна по Вике особая расчетливость.

Но ведь вышла за отца, а значит…

… внешность обманчива.

– Можете войти к пациенту, – вежливо, но чуть устало выдыхает врач, и Вика подскакивает.

Ну уж нет!

– Я пойду, – опережаю ее. – Я ведь его сын.

Она в таком раздрае, что молча соглашается, позабыв, что жена в приоритете.

Жена… поверить не могу. Мачеха.

Обхватить бы ее лицо, как той ночью, едва мы номер отеля переступили. К стене прижать, вырывая рваные всхлипы…

Хватит! И чего я о ней думаю постоянно? Были у меня девушки красивее, чем она.

Намного красивее.

– Жив? – вхожу в палату к отцу, видеть которого неприятно, и больно. Родная кровь ведь не водица. – Молчи, врач сказал, что говорить тебе пока нельзя. Ты ведь понимаешь, что я тебе говорю?

Он моргает.

Понимает, в овощ не превратился – уже хорошо.

Или плохо…

Интересно, осталась бы с ним Вика? Осталась бы, превратись он в инвалида?

– Надеюсь, ты осознаешь, что бессмысленно спорить с дедом по поводу наследства. И переживать из-за этого тоже бессмысленно, – говорю, и ненавижу себя за то, что успокоить его пытаюсь.

Отец смотрит на меня в упор, и снова моргает. Медленно и выразительно, словно говоря: понимаю, но не сдамся.

– И жить я буду с вами. Пока. Дом ведь дедов, не так ли? – отец моргает, и начинает пыхтеть. – Успокойся. Я просто присмотрюсь к наследству. Или ты хочешь, чтобы я сразу все маме передал?

Он напрягает скулы, которые пугающе выступают, делая черты лица еще более заостренными, чем они есть. И моргает дважды – не хочет.

Мама ведь приедет сразу, если шанс представится.

Поселится в доме, и унижаться начнет. И перед отцом, и перед Викой.

Чтобы не гнали.

– Хм, а что бы ты сказал, предложи я тебе такой вариант, – сам не знаю зачем, предлагаю я. И всерьез ли предлагаю – непонятно и мне самому. – Ты разводишься с Викой, а я отказываюсь от наследства в твою пользу. Ты бы согласился?

Гляжу в его глаза – отражение моих – и с замиранием сердца ответа жду. И он смотрит также напряженно, не моргая. Уже слезу текут из уголков глаз, а отец все держится.

Да?

Нет?

Сам не знает?

Оскорблен моим вопросом?

– Пошел вон, – неразборчиво и медленно шепчет он. – Вон!

– Подумай над моим предложением, – легко вскакиваю со стула, и оборачиваюсь к лежащему, неприятному мне мужчине. – Мачеха у меня зачетная.

ВИКА

– Тим, – сажусь на кровать рядом с лежащим на ней мужем, и легонько сжимаю его ладонь. – Как же так? Ты… ты обязательно поправишься.

Только бы не разреветься.

Не устроить истерику.

Тимур ненавидит женские слезы, наверное, как и все мужчины.

Но он выглядит таким слабым, беспомощным на больничной кровати. Палата обставлена как номер-люкс, но пахнет ведь больницей. И ни муж, ни я ни на минуту об этом не забываем – где мы находимся, и почему.

– Ты…

– Не говори ничего, – решаюсь приказать Тимуру. – Врачи запретили.

– Ты, – упрямо хмурится муж, и пальцы его подрагивают, – и Ратмир… ты…

Я.

Он знает!

Мышцы сводит от ужаса, как будто я стою перед мчащимся на меня автомобилем, и не могу пошевелиться. Сердце панически бьется в груди, гоня дикую кровь по венам.

Я сейчас закричу.

В обморок упаду от страха и стыда.

– Тим, – бормочу онемевшими губами, – я не… ты все не так…

– Замолчи! – муж делает над собой усилие, и приказывает привычным властным голосом. – Ратмир и ты будете пока жить вдвоем. Держись от него подальше, он вовсе не обиженный сиротка, каким хочет предстать. Поняла?

– Я поняла, Тим, – киваю радостно, что мой обман не раскрылся.

Наш обман.

И нужно бы уйти, дать мужу отдохнуть, восстановиться, но проклятое любопытство заставляет меня открыть рот, и спросить:

– Милый, а что Ратмир тебе сделал?

– Много чего, – морщится муж, и приподнимает голову, позволяя мне поправить плоскую подушку.

– А что именно?

Не сходится у меня картинка. Да, я знаю, что мужчины разные бывают, и некоторые считают своими детьми лишь тех, кто от жены родился. Не от любовницы.

Но Тимур ведь много лет был рядом с матерью Тимура – Лианой. Видел, как сын растет, становится похожим на него. Даже несмотря на все разногласия, разве мог он его не полюбить?

Матери иногда завидуют молодости дочерей, отцы успехам сыновей, но в ненависть это выливается крайне редко.

А у Тимура и Ратмира именно взаимная ненависть, которая в каждом взгляде выражена.

– Он плохое семя, – говорит, наконец, муж, когда я уже думала, что не ответит. – В детстве диким был совсем, в чужие дома залазил со всеми вытекающими. Участковый его ловил столько раз – не счесть. А затем я приехал к Лиане с крупной суммой денег, которую кое кому передать должен был…

Тимур начинает натужно кашлять, и я приподнимаю его голову, а затем подношу стакан с водой. И пока муж пьет, я осознаю, что именно он не договорил.

Можно и не продолжать, но Тимур откидывается на подушку, и заканчивает рассказ:

– Утром я не обнаружил ни денег, ни Ратмира.

Вор, значит.

– И большая была сумма?

– По тем временам огромная, – хрипит Тимур устало. – Да и по этим временам тоже. Иди, не нужно сидеть со мной рядом, будто в вечный путь провожаешь.

Поднимаюсь, целую Тимура на прощание, и выхожу в коридор, где меня ждет Ратмир.

Ненавижу воров. Их мало кто любит, но для художников воровство – бич профессии. На такой поступок – присвоить чужое – может пойти только подлый человек.

– Надеюсь, ты не решила ночевать на коврике у его ног? – Ратмир кивает на дверь палаты. – Даже если решила – придется передумать. Мы едем домой. Пошли.

Парень бесцеремонно хватает меня за руку, и тащит по коридору.

А мне представлять невыносимо: как это мы будем находиться дома наедине? Ночью…

– Может, ты в отеле остановишься? – предлагаю парню, когда мы выходим на улицу. – Я оплачу любой номер.

– Я в деньгах не нуждаюсь. Вон наше такси, – указывает на подъехавшую «Камри» машину Ратмир, и снова берет за руку.

«Ян, можешь сегодня переночевать у меня?» – набираю смс помощнику мужа, едва мы с Ратмиром садимся в такси.

Мне с ним неуютно.

Некомфортно.

Неправильно.

– Как невежливо, – едко замечает Ратмир, и я отправляю сообщение Яну, а затем поднимаю на парня взгляд.

– Что невежливо?

– Сидеть, уткнувшись в телефон, блонди. Это невоспитанно. А ты еще и меня «селом» называла.

– Это, – верчу в руке телефон, – лучшее изобретение двадцать первого века. С телефоном интереснее, чем с большинством людей. Так что Ратмир, поработай над навыками общения.

«Ян, ответь, пожалуйста. Ты приедешь? – набираю я еще одно сообщение. – Я не хочу оставаться наедине с Ратмиром!»

С Ратмиром, оказавшимся ворюгой.

– Вика, убери телефон. Иначе я его заберу!

Вот привязался!

– Пообщаться хочешь? – сжимаю смартфон в руках в ожидании ответа Яна, и смотрю на парня в упор. – Ну так расскажи мне о том, как отца обокрал!

– А тебе не кажется, что ты суешь свой нос не в свое дело?

– Нет, не кажется. Или отвечай, – начинаю я говорить, и понимаю, насколько глупо будет звучать моя следующая фраза, – или я никогда не скажу тебе ни единого слова!

Детский сад какой-то.

Надуюсь, и буду молчать, как дитя пяти лет от роду.

Мда…

– Те деньги… я один раз сказал отцу, что не брал их. И повторяться не буду. Не хочешь – не верь.

Какая разница, во что верю я?

Может, не одна я себя как ребенок веду? Ратмир тоже вот «один раз сказал», и ожидал, что ему поверят.

Глупо.

Отворачиваюсь от хмурящегося парня, когда мы проезжаем здание вокзала. На улице дождь, но мне даже сквозь его густую пелену видно, как на огромном экране торгового центра рекламируют предстоящий бой.

Ратмир Ревазов и Карлос Рей.

– Ладно, прости, это не мое дело, – поворачиваюсь к Ратмиру, чувствуя странные угрызения совести.

Хотя дело это мое. И я ему не верю.

«Уже подъезжаю. Буду рядом столько, сколько нужно» – читаю я сообщение Яна, и опускаю плечи от облегчения.

Лучше уж с двумя мужчинами под одной крышей, чем с одним.

– С кем ты переписываешься?

– С Яном, – честно отвечаю я, не успев подумать.

– Ааа, с этим твоим безответно влюбленным, – насмешливо тянет Ратмир, а я глаза закатываю презрительно.

Ох уж мне эта кривая мужская логика!

– Повзрослей, Ратмир, и мысли шире. Если мужчина общается с девушкой, это не значит, что он обязательно хочет затащить ее в постель, – снисходительно произношу я.

– Наивная девочка, – недобро улыбается парень. – Если бы ты была страшна, как атомная война, то я бы тоже не поверил в чистую и светлую дружбу. Скорее, я бы поверил, что этот Ян – извращенец. Но ты не страшная…

– Спасибо, – раздраженно перебиваю я. Спасибо на добром слове.

К дому мы подъезжаем в молчании, и машина Яна уже стоит у входа.

– Это ты его позвала?

– Да, – нагло отвечаю, и выхожу из такси.

И иду к дому не оборачиваясь.

Скорей бы закончился этот жуткий день, а завтра мы, наконец, будем рисовать с натуры.

Хоть это радует.

– Вика, – бедняга-Ян, которого мы сегодня загоняли, выходит из своей белой Инфинити, и направляется ко мне. А затем смотрит мне за спину.

Лицо его остается прежним, приветливым, но я, как художница, отлично вижу оттенки. А в глазах правой руки Тимура оттенок неприязни смешан со штрихами опасения и украшен градиентом злости.

Красивая темная палитра.

Ратмира я чувствую, даже не видя. Спину покалывает от его взгляда, и я не понимаю – неприязнь я к нему испытываю, смущаюсь, радуюсь от этой странной близости?

Очень остро.

И капельку стыдно.

Запретно.

Никогда в жизни я не признаюсь в этих своих смутных чувствах никому, даже Юле.

Даже себе – так, чтобы до конца.

– Входите, – открываю дверь, и оставляю мужчин за спиной.

С большим удовольствием я бы осталась в одиночестве.

Прелесть какая.

Оба, и Ратмир и Ян будут ночевать сегодня у меня. И оба не взяли вещи.

Нет, ну ладно Ратмир – от него я ничего путного не жду, но Ян… хоть бы зубную щетку захватил!

– Я просто спешил, – пожимает он плечами. – Ты же сама попросила приехать.

А голову включить не догадался?

– Езжай домой, – дает совет Ратмир. – За вещичками. Можешь возвращаться потом, можешь нет.

– А тебе не нужно тоже за сумкой съездить, м? – интересуется Ян, скрестив руки на груди. – Та может ты уедешь, а я пока побуду с Викой.

Побуду с Викой.

Звучит так, будто я немощная.

Ратмир качает головой, и хмурится. И это означает, что он уперся, как баран. Тимура я неплохо изучила, а сынок весь в него пошел.

– Тебя одного я с ней не оставлю, – Ратмир кивает на меня, но обращается к Яну. – Блюду честь своей… мачехи.

Блюдет он.

Честь, да.

Мачехи.

Бесит! Из-за ерунды ведь сцепились.

– Ратмир, тогда придется тебе переодеваться в вещи Тимура, – ласково-преласково обращаюсь к парню. – Зубную щетку я, конечно, новую выдам, но вот вещи… тапочки, ночной колпак, кальсоны и халат ждут тебя, пасынок.

Интересно, а он может меня ударить? Кажется, своего я добилась, и Ратмира довела.

Стоит, сжав челюсть, скулы судорогой свело, а в глазах дикая злость.

Если ударит – я костей не соберу.

А затем Ратмир меня удивляет, и искренне смеется, взъерошивая короткие темные волосы.

– Ну пойдем, покажешь мне отцовский гардероб, – бросает он, и первым шагает в сторону нашей спальни.

А я быстро поворачиваюсь к Яну, и кручу пальцем у виска.

– В гостевой есть пара комплектов одежды, забыл?

Мужчина ойкает, и делает виноватое лицо.

Вообще, по-хорошему бы распределить одежду между Яном и Ратмиром, но пасынку мне хочется насолить, вырядив в вещи нелюбимого отца.

Настоящая злая мачеха, почти как из сказки.

Вот только я забыла, что мы окажемся в моей с Тимуром спальне наедине. И видеть здесь не мужа, а его молодую копию… странно.

Ратмир оглядывает комнату с любопытством и неприязнью, почти с ненавистью смотрит на нашу кровать, а я подхожу к гардеробной.

– Скучновато здесь, – голос парня вибрирует. – Ты ведь художница, да? Неужели не хочется обставить дом поинтереснее. Ну хоть спальню. Или обстановка соответствует содержимому?

– В смысле?

– В том смысле, что со стариком интересно быть не может, а значит и обстановка должна соответствовать: серо-бежевое унылое нечто, – выплевывает Ратмир.

– Мне нравится, – защищаюсь я, и трясущимися руками достаю новый, ни разу не ношеный Тимуром спортивный комплект.

На самом деле, мне не нравится.

Ратмир прав, и здесь скучно. Уныло. Разреши мне Тим, я бы все поменяла, добавила бы красок, милых мелочей, создавая уют. Но муж невысокого мнения о моем вкусе, и боится, что…

… – Я не желаю видеть в своем доме шторы из монет и неоновые вывески, – сказал мне Тимур, отвечая на мое предложение.

– Ты врешь! – Ратмир читает мои мысли, и я швыряю в него одежду.

– Держи, родственничек!

ГЛАВА 7

РАТМИР

Нужно ли мне ненавидеть эту девчонку?

Нужно.

Или нет.

Даже когда я решил проследить за ней, ненависти я не испытывал, лишь неприязнь, и любопытство. В конце концов, что бы там мама не думала, как бы ни ругала «эту малолетку», мужчина – не баран, которого легко увести.

Отец сам так решил – уйти.

А девчонку можно понять, в столице все такие – за старый денежный мешок хотят выйти, только благодаря деду, мешок этот заметно прохудился.

Держу в руках мягкий спортивный комплект, и усмехаюсь.

– Иди, и переодевайся, – командует Вика.

Как скажешь, блонди. Мачеху положено слушаться!

И я стягиваю с себя футболку, зашвыривая на эту их супружескую кровать. Тяжело представить, что они на ней… вдвоем…

Отвратительно!

– Ты что вытворяешь? – Вика бледнеет, и пятится от меня спиной. – Иди к себе, и там переодевайся. Что за стриптиз?

– А я тебя не стесняюсь, – весело отвечаю, и стягиваю джинсы.

А Вика, как маленькая, зажмуривается.

В ту нашу ночь она была смелее. Так цеплялась за меня, вжимала в себя.

Отпускать не хотела ни на секунду.

– Я все хотел спросить, с кем из нас тебе было приятнее? С отцом или со мной? – сам не знаю зачем, продолжаю я давить на девчонку. И с внезапно, как всегда, проснувшейся злостью дополняю вопрос: – Или с Яном?

Девчонка вспыхивает.

Оскорбляется, и оскорбляется искренне.

– У меня с Яном никогда ничего не было. И не будет! – выпаливает, а я снова смеюсь.

Напоминание о нас ее уже не смущает.

А этот Ян… Вика может сколько угодно делать вид, что не замечает его взглядов, но я все вижу. Думаю, и она видит, но это ведь так удобно – купаться в любви другого человека, знать, что можешь на него рассчитывать.

И ничего не давать взамен.

Так было у мамы к отцу.

И так у Яна к Вике. Прилетел ведь по первому зову, про вещи забыл, лишь бы не оставлять меня с ней наедине.

– А у нас с тобой будет? – ложусь на кровать, и улыбаюсь. Хотя с большим удовольствием бы сжег ее. – Я могу заменить отца, хочешь? Ты ведь хочешь, Вика…

Я ожидал всего, чего угодно: скандала, обвинений в безнравственности, злости. Но не слез, маленькими хрусталиками покатившихся из глаз Вики.

– Ты чего? – подскакиваю с этой проклятой кровати, и одеваюсь по-армейски быстро. – Вика, я пошутил, не плачь…

Подхожу к ней, и не понимаю, что делать. Девушка глядит в одну точку, словно там нечто важное и нужное, и плачет. Тихо, без всхлипов и подвываний. Так, что я чувствую себя беспомощным ничтожеством.

– Прости, – вырывается у меня, и я тянусь к девушке, чтобы…

Сам не знаю.

Но смотреть на ее слезы я не могу.

ВИКА

Ратмир бестолково суетится, по плечу меня похлопывает…

Дурак! Какой-же он дурак!

– Да пошутил я, – раздражается парень, и непонятно, на кого – на себя или на меня, – Вика, не плачь…

А мне плевать на то, пошутил он или нет.

Я просто устала.

Вымоталась за этот жуткий день, и издевки Ратмира стали последней каплей.

– Уйди, – всхлипываю, и киваю на дверь, – видеть тебя не могу.

Ратмир делает неуверенный шаг к двери, и я немного расслабляюсь – сейчас он оставит меня одну, и я выплачусь в свое удовольствие. А потом пойду в свой кабинет, и буду всю ночь рисовать.

– Уйду, когда успокоишься, – глухо говорит парень, и крепко обнимает меня. – Ненавижу слезы.

– Так не смотри…

Вырваться пытаюсь, но сил не хватает. Этот громила не из хлюпиков, и мои трепыхания для него как слабый ветерок. И я…

… позволяю себе расслабиться на краткий миг.

Утыкаюсь мокрым от слез носом в его шею, и вдыхаю знакомый запах. Ратмир пахнет костром и осенью.

И немного кровью.

– И почему ты такая неженка? – шепчет парень, и проводит ладонью по моим волосам. – Обидчивая, плачешь вот. Нет бы ответить, как следует. Совсем не умеешь за себя постоять, Вика, и пора бы научиться этому.

Я могу за себя постоять.

Могла. Раньше.

– Отцу ты тоже позволяешь себя унижать? – допытывается Ратмир, и я вырываюсь из ставших неуютными объятий.

Ну вот что ему стоило молча меня поддержать?

– Нет, Тимур меня не унижает.

Ложь.

– Врешь, – это чудовище будто мысли мои читает. – Я ведь на него похож, Вика, не только внешне. К сожалению. И я видел, как он с мамой обращался, а она тоже слабая – как и ты. И слабость эта раздражает, вызывает желание… добить. Ну и, – Ратмир садится у меня в ногах рядом с кроватью, – как с тобой обращается муженек?

– Хорошо, – раздражаюсь от этих бесконечных вопросов.

– И снова ложь.

Не совсем это ложь. Тимур никогда не проходится по мне грубыми оскорблениями, он слишком хорошо воспитан. А тонкие остроты по поводу моей бесплодности, неизящности, происхождения – на это он горазд. И бьют эти остроты больно.

– Ну и откуда ты взялась такая? – Ратмир не отчаивается добиться от меня ответов. – Расскажи!

Хочу послать его куда подальше.

Не понимаю, что именно Ратмир хочет от меня услышать.

И уже открываю рот, чтобы выпроводить его, но…

– Мне было одиннадцать, и меня похитили, – тихо произношу я, глядя на сидящего на полу парня. – А люди Тимура спасли. Полиция… они работали, конечно, но слабо, и готовили родителей к худшему. Утверждали, что с каждым часом шансов найти меня живой становится меньше. А люди Тимура меня нашли, и…

… и именно к нему на руки я прыгнула около того дома на окраине, где меня держали. А по пути домой мы заехали в торговый центр, где Тим купил мне молочный коктейль.

Я думала, что он будет хорошим мужем.

– Так именно поэтому ты такая, – Ратмир хмурится, и пытается подобрать не слишком обидное слово, чтобы я снова не разрыдалась, – неженка?

– Наверное, – фыркаю, и потираю лицо ладонями. – У мамы после того случая то панические атаки, то депрессии, а отец совсем помешался на моей безопасности. И я даже скандал устроить не могла, боясь расстроить маму.

Но безопасность папа мне не обеспечил, ведь это невозможно в нашем мире.

И в нашей стране.

– Мне было тринадцать, когда я снова попрощалась с этой жизнью, – вспоминаю я вслух страшные события семилетней давности. – Я гостила у тети. И глубокой ночью случился пожар.

Каким чудом я проснулась – не понимаю, но вскочила с кровати, как в тумане. Гарью несло так, что дышать было больно, а не дышать – невозможно.

– Я разбудила дядю с тетей, и мы выскочили на улицу, – договариваю я, не решаясь рассказать историю до конца.

Как я, в суете пожара поняла, что пушистая, ласковая Маня – теткина черная кошка с белым воротничком и кончиком хвостика, осталась в квартире. И я понеслась обратно на второй этаж, не замеченная перепуганными родственниками.

В подъезде было черно и от дыма, и от темени. Из звуков лишь страшный хруст и далекий вой пожарных сирен, а я наощупь поднималась по лестнице, зажмурив слезящиеся от страха и гари глаза.

И на половине пути поняла, что не дойду – ни в квартиру, ни на улицу.

Не выберусь.

– Дуреха, – раздался чей-то голос, и я не поняла – мужской или женский. К носу прижали мокрую тряпку, и я провалилась в совсем уж непроглядную темень.

А открыла глаза уже на улице, жадно вдыхая воздух.

И глядя на парня на пять-шесть лет меня старше.

На парня, который меня спас.

И снилась мне та самая ночь – некрасивая, на самом деле.

Люди, стоящие у пятиэтажки, от которой валит едкий дым. Все были одеты как попало: на ночные рубашки кто-то догадался накинуть пуховики, но на большинство людей были накинуты колючие шерстяные одеяла и пледы, принесенные сердобольными соседями.

И все смотрели на окна своих квартир, в некоторых из которых полыхал огонь.

А я смотрела на того парня – чумазого от пепла, прокопченного, с красными белками глаз.

– Эй, малявка, ты живая? – щиплет он меня за нос, и я чихаю. – Ну ты и выдала, бестолочь. Где твои родители?

Открываю рот, чтобы ответить, но горло так дерет, что выходит только хрип. Кажется, вместе с кровью выходит.

– Они там остались? – хмурится мой спаситель, указывая на дом. – Ты за ними шла, да? Номер квартиры скажи, я постараюсь их…

– За кошкой, – шепчу, и хватаю его за руку, чтобы не вздумал возвращаться в этот ад. – Я за кошкой шла.

– Труба твоей кошке, дуреха, – сердито бросает парень.

А я всхлипываю.

Точно. Дуреха. Чуть не задохнулась ведь, и главное, что мы все живы, но… но почему я не догадалась схватить Маню, спавшую у меня в ногах? Почему забыла?

– Эй, не реви. На вот, – парень силком сует мне барбариску, и я сжимаю леденец в грязной руке. А затем слышу сердитый кошачий мяв. – Это не твоя пропажа?

Оборачиваюсь, и вижу – Маня. Распушила черный, с белой кисточкой хвост, и испуганно носится среди множества человеческих ног, ища нас с дядей и тетей.

– Нет, мелкая, – добродушно хмыкает парень, – это же нужно быть совсем дурочкой, чтобы такой учудить.

– Угу. Здрасьте, – развожу руками, и улыбаюсь. – А как тебя зо…

– Девочка моя! – причитает тетя Аня, накидываясь, и душа в объятиях. Сжимает мое лицо, целует в щеки, лоб, прижимает к своему влажному от слез лицу. – Мы тебя потеряли. Мы думали, что ты… что ты… ох!

– Подожди, – вырываюсь из ее объятий, закрывших меня от моего спасителя, и когда мне это удается, я вижу лишь прибывших пожарников.

А его нигде нет.

Открываю глаза поздним утром, улыбаясь от воспоминаний о той страшной ночи.

– Интересно, как у него жизнь сложилась? – бормочу, и по привычке заглядываю в тряпичный, с изображенной японской гейшей, кошелек, в котором хранится самое важное – та самая барбариска, колода карт, подаренная дедушкой и билет на концерт Рикки Мартина, от которого я фанатела.

«Наверное, того парня зовут… да, его зовут Дима. Красивое имя ведь, – фантазирую, пока принимаю душ, выстраивая картину жизни незнакомца. – Думаю, он стал врачом. Хирургом. Точно, он спасает людей. Сейчас ему около двадцати шести лет, или двадцать семь, и он счастливо женат. Благороден, всеми любим, уважаем».

Пусть так и будет.

Пусть у него все будет хорошо.

– Вика, – Ратмир ловит меня у лестницы, – куда собралась? К отцу?

Вот же… совсем из головы вылетел этот кошмар: Тимур в больнице, и его несносный сынок живет рядом со мной.

Правда, вчера вечером он человеком показался, но то, наверное, был бред.

– На учебу. Потом к Тимуру.

– Правильно расставляешь приоритеты, – «хвалит» меня парень, привычно издеваясь. – Правильно, нечего рядом со стариком сидеть, лучше уж веселиться с друзьями. Молодец, мачеха, так держать.

Тяжелая, уродливая ваза на столике у лестницы вдруг кажется мне прекрасной. Взять бы ее, замахнуться, и опустить на дурную голову этого придурка. Чтобы полежал в той же больничке, где Тимур.

– Избавь меня от своего сомнительного общества, – вместо этого говорю я, и пытаюсь пройти мимо.

– А я надеялся, что ты, наконец, дашь себе волю, и ответишь мне как следует, – разочаровывается Ратмир. – Я ведь еще вчера тебе советовал: учись держать удар.