Венганза. Рокировка

– Кэндис, – вздрогнула от стука по дереву, – через час у нас встреча. Будь готова.

Низкий мужской голос по ту сторону двери напомнил о причине, по которой пришлось уехать от полугодовалой дочки. Жестокая реальность не собиралась ждать до тех пор, пока я перестану сокрушаться о несправедливости этого мира.

– Хорошо, – прочистила горло, вытирая ладонью слёзы, струящиеся по щекам.

Опираясь о пол, поднялась на ноги. Долгая дорога отзывалась во всем теле. У меня в запасе всего шестьдесят минут до момента, после которого невозможно будет повернуть назад. Скинула туфли и направилась в ванную. Включив воду в душе, расстегнула узкую бордовую юбку, торопясь избавиться от неудобной одежды, служившей панцирем около суток. Оставшись совершенно обнаженной, шагнула в душевую кабину, сразу же оказавшись под струями прохладной воды. Перед встречей необходимо привести голову в порядок, спрятав мысли о слабых местах и обо всём, что способно сбить с цели, как можно глубже. Провела рукой по отрастающим волосам, смывая усталость и мрачные мысли. Пришло время вступить в игру.

Чуть больше года назад

Новости о беременности порвали последнюю нить, сдерживающую лавину безумия. Крупицы рассудка, оставшиеся после моих похорон, затерялись в шквале помешательства, проникшего в каждый уголок сознания, стирая настоящее и заполняя кошмарами прошлого. Меня окружил туман, заполненный голосами и образами тех, кого старалась забыть. Отец снова равнодушно вручал мою руку Майклу, горящему как факел. Человек, назвавший себя моим мужем, касался кожи липкими пальцами, оставляющими на теле жирные следы. Но их образы быстро рассеивались, не успев вывернуть душу наизнанку. Сквозь густой смог до меня добрался тот, из-за которого хотелось убить себя, лишь бы не чувствовать снова невыносимой боли. Руки Ангела осторожно дотрагивались до щек, через мгновение беспощадно сжимаясь вокруг шеи. Его хриплый голос, шепчущий «Котёнок», сменялся на рык, выкрикивающий «шлюха». Я бежала сквозь белые перья тумана, спасаясь от жестоких рук. Бежала, зная, что он собирается превратить меня в товар, сор под ногами, не достойный даже пыли на его ботинках. Поворачиваясь спиной, ждала, когда догонит и прижмет к груди, коснется губами лба и будет умолять остаться. Но каждый раз оказывалась в яме, под грудой тел, не в силах выкарабкаться наружу. Я вновь задыхалась под землей с мыслями о Нём.

Таблетки, инъекции и бесконечная череда одинаковых людей в белых халатах заполнили просветы забвения. Страх быть найденной обострился, заставляя бояться даже теней. Сознание тщательно блокировало мысли о беременности, оставляя один на один со страхом. Иногда, когда меня в очередной раз засасывал липкая мгла, я видела маму. Ложилась головой к ней на колени и давала перебирать ей свои волосы. Но сколько бы я не мечтала продлить это мгновение, вместо неё постоянно появлялся Он, хватал за волосы и утаскивал за собой, словно тряпичную куклу. Мне не удавалось вырваться из его рук. Никогда.

Целый месяц врачи боролись за мой рассудок. Снова приходить в себя оказалось гораздо сложнее, чем в первый раз. Находясь среди незнакомых людей, распоряжающихся моим телом по своему усмотрению, практически вернулась в Его ад. Чувствовала себя марионеткой в руках множества кукловодов. Здесь не могло быть моих друзей. Каждый, притворяющийся заботливым специалистом, ничем не отличался от людей Ангела, стремящихся закончить начатое у той гребаной ямы. Их лекарства ни черта не помогали, вгоняя в ещё больший бред. Но даже эти невыносимые, отвратительные проблески реальности казались радостнее, чем всё, преследующее в забытье.

Постепенно туман рассеивался, позволяя привыкать к жизни лабораторной крысы. Терапия, процедуры, наблюдение психологов и снова всё по замкнутому кругу. Осознание действительности проникало в меня медленно, давая возможность привыкнуть к её уродливости. Жуткие воспоминания прошлого съедали изнутри, отравляя своими токсинами. Беременность по-прежнему оставалась за гранью понимания и казалась скорее сном, чем горькой правдой. Лишь после того, когда я вновь смогла разговаривать, печальная явь представила свой жуткий лик. Чтобы провести грань между сном и реальностью, чётко проговаривала про себя: «Я беременна. Я ношу в себе то, что посеял монстр, не знающий пощады и не имеющий никаких ценностей в жизни. Во мне растет Его ублюдок. Как я могу позволить появиться на свет ещё одному чудовищу?» Прикладывала ладони к животу, не веря до конца, что там развивается жизнь. На какие-то доли секунды забывала о чудовищной стороне человека, поселившего её в меня, представляя, как такие же пронзительные голубые глаза будут мне улыбаться. Но затем, даже в фантазиях, искры радости в них сменялись на пламя ненависти, превращаясь в то, с чем никогда в жизни не хотелось соприкасаться вновь. И тогда я точно знала, что внутри меня вселенское зло, цель которого уничтожить всё хорошее вокруг. Я умоляла врачей избавить меня от плода, но все как один утверждали, что время допустимое для аборта упущено и придется выносить ребенка до конца. Тогда я ненавидела их всей душой, так же, как ненавидела Ангела за разрушенную жизнь.

– Чем ты любила заниматься в детстве? – спросила Доктор Роуз, заправляя прядь волос за ухо, придвинув диктофон, лежащий на тумбе и фиксируя на мне взгляд.

– В детстве? – переспросила, нахмурившись. Беззаботное время, казалось таким далёким и нереальным, что вспоминать о той другой, спокойной жизни, было неправильным.

– Да. Когда ты была ребенком, что ты любила? – Тень внимательно вглядывалась мне в глаза.

– Ну…, – взяла в руки край одеяла, перебирая грубую ткань. – У меня было два детства, – перевела взгляд на белую материю.

– Когда ты говоришь, что у тебя было два детства, что ты имеешь в виду? – спокойный голос Доктора Роуз убаюкивал.

– До смерти мамы, – провела языком по пересохшим губам, – это одно детство. И …, – быстрее принялась перебирать пальцами, стараясь найти изъян в ткани, позволяющий зацепиться за него.

– И.., Марина? – так же спокойно поинтересовалась девушка.

– И когда её не стало, – замолчала на пару секунд, снова смачивая губы. – Когда её не стало, это второе детство, – сказала, опасаясь, что даже слова, произнесенные вслух, заставят меня вновь пройти через её смерть.

– Расскажи о детстве с мамой, – настаивала Роуз.

– Самое лучшее время в моей жизни, – замолчала, вспоминая, как мама читала сказки на ночь и, не дождавшись пока я усну, засыпала на самом краю моей кровати. А я лежала, и молча любовалась ею, боясь разбудить и тем самым остаться в комнате совсем одной. Я рассматривала её ровный аристократический нос, длинные черные ресницы, чуть вздрагивающие во время сна, мелкие веснушки, окрашивающие её лицо в солнечный цвет. Она казалась самой прекрасной женщиной на свете. И только налюбовавшись, я осторожно брала её за руку и держала до тех пор, пока она незаметно не исчезала из детской.

– Вы были близки с мамой?– продолжила сеанс Тень.

– Да. Она научила меня любить музыку, – опустила лицо, чувствуя, как глаза начинает щипать.

– Расскажи об этом, – интонация Роуз совершенно не менялась, оставаясь такой же спокойно-равнодушной.

– На фортепиано. Она играла на фортепиано, – прошептала, вспоминая маму, сидящую ко мне спиной и играющую «Лунную сонату».

–Тебе нравилось слушать её игру?

– Я любила наблюдать за ней во время игры, – слегка улыбнулась.

Когда мамины пальцы порхали над клавишами, она превращалась в неземное создание. Весь её образ становился практически невесомым и безумно прекрасным. Она отдавалась игре полностью, отключаясь от реальности. А я, забравшись в кресло с ногами, смотрела на неё, уносилась под музыку туда, где были только мы вдвоём.

– Она учила тебя играть на фортепиано? – Роуз сидела по-прежнему, не двигаясь, изучая меня.

– Нет. Не она. Папа считал, что мама бездарность, и нанял для меня учителя, – мечта играть вместе с мамой обернулась кошмаром. Бесконечные пустые этюды, монотонные гаммы и недовольство учителя и папы навсегда перечеркнули мою любовь к классической музыке. Единственный, кто помогал мне не затушить тлеющий огонек былой страсти – мама. Когда я начинала падать духом и думать, что никогда не осилю очередной этюд, она тихо присаживалась рядом и незаметно подсказывала, затягивая и превращая нудную зубрежку в настоящее исполнение.

Под ложечкой противно защипало. Вспоминать то время, зная, что её больше нет, напоминало занятие мазохизмом. Говорить о маме, после её смерти всегда было тяжело, а теперь, когда во всей вселенной не осталось ни одного близкого человека, казалось просто невыносимым. Грудь щемило от тоски по её ласке и любви. От отчаяния, подпитываемого беспощадным одиночеством, захотелось вернуться в ту яму, из которой я так яростно искала выход.

– После того, как мамы не стало, ты продолжила заниматься музыкой? – размеренный голос Роуз не раздражал, но и не радовал. За время, проведенное в больнице, я привыкла к постоянному присутствию посторонних, их тихому перешептыванию, мягким шагам. Разговоры с доктором Тенью стали частью новой жизни, они просто появились в ней как данность, не зависимо от того, нравится мне это или нет.

– Когда я была совсем маленькой, постоянно наблюдала за маминой игрой. Для меня это казалось чудом! – вспоминая свои первые бестолковые попытки извлечь из рояля, стоявшего в холле внизу, хоть какие-то складные звуки, снова заставили улыбнуться. – Для меня фортепиано – это она. Без неё оно превратилось в боль.

– Больше ты не играла? – Роуз наклонилась чуть ближе, дожидаясь ответа.

– Пришлось, – сжала одеяло в кулаках, впиваясь ногтями в ладони. – Папа не позволил прекратить занятия. Я искала утешение в наушниках, слушая рок и мечтая заглушить крики души, извлекая пронзительные звуки из гитары, но всё осталось лишь в мечтах.

– Могу я узнать почему? – пристальный взгляд Доктора испепелял.

– Папа считал это бесполезной тратой времени и распутством, – по щеке скатилась предательская слеза.

– Чем ты заглушала свою боль? – понизила голос Роуз.

– Почти все время проводила с подружками. Часто ночевала у них дома. Мне нравилось чувствовать себя частью настоящей семьи, – слезы бесконтрольно стекали по лицу, падая и оставляя мокрые разводы на одеяле.

– Наблюдая за чужими семьями, о чём ты думала? – стараясь быть мягкой, Роуз всё равно надавливала на самые больные точки, настраивая против себя.

– О том, что у меня обязательно будет дружная и любящая семья, – вздернула подбородок, смахивая соленые капли.

– Что ты думаешь сейчас о семье? Ты по-прежнему об этом мечтаешь? – интонация доктора Роуз слегка изменилась, став более мягкой.

– Нет. Сейчас семья не входит в мои планы, – обезумевший взгляд Диего, бьющего меня по лицу, в мгновение стёр все прекрасные воспоминания о маме.

– Чем ты хочешь заниматься после того, как выйдешь из больницы? – на секунду показалось, что она приблизила руку ко мне, но затем вернула на колено.

– Хочу уехать как можно дальше, – снова мысли о мире, где никто не сможет защитить меня от Него, вызвали панический ужас.

– Ты уедешь одна? – следила за моим лицом Роуз.

– Да. Совсем одна, – повернулась к ней, всматриваясь в глаза цвета разбавленного чая.

– Ты твёрдо решила отказаться от ребенка? – в комнате повисла тишина.

Мысли в голове начали кружиться бешеной воронкой, вызывая приступ тошноты. Никогда раньше не предполагала, что смогу оставить свою плоть и кровь на произвол судьбы, стараясь за повседневными занятиями навсегда вычеркнуть эту часть жизни. Стоило лишь вспомнить, каким монстром оказался мужчина, от которого какой-то краткий миг в прошлом я мечтала иметь детей. А теперь, эти мечты сменились на яростное желание стереть любое напоминание о нём с лица земли.

– Я не хочу его, – посмотрела прямо в глаза Тени, стиснув челюсти.

– Ты уверена? – чуть наклонила набок голову Роуз.

– Совершенно.

Выписываясь из больницы, я наблюдала за происходящим будто со стороны. Девушка с потухшим взглядом выглядела незнакомой и совсем чужой. Я была уверена в том, что теперь смогу разбираться со своей головой самостоятельно, не распахивая душу посторонним. Но чертова Роуз предусмотрела все, позаботившись о том, чтобы ежедневно был тот, кто сможет копаться в моем грязном белье. В сопровождении двух копов меня перевезли на другой конец страны в штат Мэн. Ещё год назад я и подумать не могла, что попаду в подобную дыру. Передо мной стояли другие цели и приоритеты. Теперь, оказалось, совершенно наплевать, где склеивать собственные ошмётки. Запершись на все замки в крохотной квартирке, снятой на деньги государства, и задернув шторы, сутками не вылезала из кровати, прислушиваясь к каждому шороху. Мне не хотелось есть, не хотелось возвращаться к жизни. Я намеренно морила себя голодом, чтобы уничтожить инфекцию, завладевшую организмом. Мой покой нарушала огромная черная Тень с ежедневными проверками, маскируемыми под сеансы. Постоянное пичканье едой и витаминами под размеренную болтовню о муже и внуках нового надзирателя не давали тихо сдохнуть. Все ежедневные ритуалы совершались на автомате, без понимания их смысла. Я наблюдала за существованием девушки с незнакомым именем Рэйчел, из такого же чужого тела. Да и вся жизнь происходила с другим человеком, а я дышала по инерции. Днём воспоминания заполоняли мою реальность, снова утягивая в смердящую топь. По ночам сны продолжали выворачивать мою душу. Кошмары не шли ни в какое сравнение со снами, от нереальности которых щемило в груди. В них я снова жила. Чувствовала прикосновения Диего, вкус его поцелуев. Он дотрагивался до моего живота, излучая восторг, и его глаза светились обещанием бесконечного счастья. А на утро, я просыпалась одна в чужом городе, поломанная, с разорванной душой и дырой в груди вместо сердца. Положив руки на живот, забывала на время о жутком монстре. Я понимала, что, не зная Ангела, могла бы летать от счастья, паря над облаками, чувствуя его продолжение в себя. Но теперь … готова собственноручно покончить с его копией. В том, что вынашиваю его копию, не сомневалась ни на мгновение. Контраст между сном и явью пропускал, словно через мясорубку, перемалывая последние останки той девушки, которой я была когда-то. Я погружалась в ванную, заполненную до краев ледяной водой. Стискивая зубы, лежала до полного онемения тела. Теряя физическую чувствительность, верила, что становлюсь жестче и равнодушнее к терзавшим призракам. Только вытирая полотенцем обжигающе холодные капли, ловила в зеркале отражение незнакомки. Абсолютно несчастной женщины с кровоточащей душой и стеклянными глазами. В этом человеке невозможно было узнать красавицу с глянцевых обложек. Длинные светлые локоны стали свидетелями чужой жизни, где есть место радости и позволительны глупости. Но сейчас они были свидетелями падения личности и никак не сочетались с той, кого прятала программа защиты свидетелей. Взяв кухонные ножницы, избавилась от следов прошлого, поверив на мгновение в жизнь.

Терапия с новым доктором, практически ничем не отличалась от сеансов, проводимых Роуз. Самым главным отличием стала большая и тёплая доктор Вашингтон. Наблюдая за моей жизнью, она принимала в ней активное участие. Обеспокоенная моей апатией, она множество раз пыталась найти занятие, способное вернуть радость жизни. Но ни вязание, ни выпечка и тем более музыка не вызывали нужной искры. Спустя пару недель работы, доктор Вашингтон схватила своей пухлой черной рукой моё запястье и, не говоря ни слова, усадила в машину. Всю дорогу, натянутая как струна, я внимательно следила за всеми проезжающими мимо автомобилями. Остановившись возле четырёхэтажного здания, я долго сомневалась, стоит ли покидать машину.

– Не бойтесь, милая, – улыбнулась Кэри. – Мы в добром месте.

– Добрых мест не существует, – посмотрела на женщину, терпеливо держащую дверь машины открытой.

– Дай этому миру еще один шанс, и он тебя не разочарует, – протянула руку Доктор Вашингтон, ослепляя своим участием.

Несмотря на все опасения и страхи, я доверилась этой женщине. Оказалось достаточным лишь перешагнуть порог здания, и гомон детских голосов окружил со всех сторон.

– Где мы? – спросила, оставив позади женщину, записывающую в журнале имена посетителей.

– Там, где тебе помогут, – взяв в обе руки, Кэри осторожно погладила мою ладонь. Мы прошли до конца коридора, останавливаясь у стеклянных дверей, за которыми играли дети. Когда мы оказались внутри, десятки детских глаз устремились к нам, с любопытством осматривая пришедших.

– Ты пришла с нами играть? – вздрогнула, услышав голос девочки, подошедшей сбоку.

– Я не знаю, зачем я пришла, – посмотрела на курчавые волосы, застилающие большие зеленые глаза. Чистый взгляд, наполненный ожиданием, добротой и искренностью, затронул что-то в груди, от чего очерствевшее сердце сжалось в комок.

– Я покажу тебе свой рисунок, пойдём, – схватила за руку девочка и решительно повела к крохотному столику. – Смотри, – сунула мне в лицо бумагу.

– Что здесь? – отодвинула от глаз, чтобы рассмотреть изображение.

– Это моя мама и папа, – гордо сказала девочка. – Они просто забыли, где меня оставили, но очень скоро найдут дорогу и заберут меня к себе.

На рисунке рядом с разноцветным домом девочка держала за руки мужчину и женщину. У взрослых не оказалось ни глаз, ни рта, только девочка широко улыбалась с листа бумаги.

– Почему у них нет лиц? – продолжила рассматривать странный рисунок.

– Я их не помню, – отобрала бумагу девочка. – Но когда они найдут меня, обязательно нарисую. Думаешь, моя мама будет красивая?

В горле встал ком, не позволяющий ответить на вопрос. Я подняла глаза на прозрачные изумрудные озера, дожидающиеся ответа. Всё в ней излучало веру и любовь к той, кого не существует в природе, но кому эта маленькая девочка подарила всё сердце.

– Самой красивой, – прошептала, сдерживая предательски выступившие слезы.

Несколько часов я провела, помогая строить волшебные миры своим новым друзьям. Рисование, лепка, игры в куклы и конструктор – эти нехитрые занятия делали их счастливыми. Для каждого из них требовалось всего несколько добрых слов и внимание, чтобы позволить почувствовать себя нужными. Но больше всего на свете они мечтали о семье, о маме…

Всю обратную дорогу до дома я не могла унять слёзы, омывающие лицо. Меня сотрясали рыдания, которые таились внутри жуткого плена. Открытые ласковые лица, нежные голоса и маленькие руки заполнили звенящую пустоту, съедающую изнутри. Впервые я забыла о собственном горе, решив, во что бы то ни стало подарить этим детям столько радости, сколько в силах одного человека. Подъезжая к дому, поняла, что крепко обнимаю живот.

День за днём Кэри отвозила меня в детский дом, оставляя там до наступления темноты. Узнавая лучше детей, становилась ближе к их мечтам и тревогам. Помогала учиться познавать мир и разрешать первые проблемы. Ухаживая за ними, поняла, что не существует плохих или хороших малышей. Никто не рождается монстрами, сеющими зло. Все дети чисты и приближены к Всевышнему гораздо больше, чем самый набожный взрослый. Свет, окружающий каждого ребенка, может согреть даже самую черную душу. Задача взрослого – не погасить в нём это свечение. Ведь то, кем становятся дети в дальнейшем, зависит только от нас.

Через несколько недель, проведенных в окружении маленьких друзей, ощутила трепет, думая о развивающейся внутри меня жизни. Ненависть и брезгливость ушли, оставив вместо себя нежность и зарождающуюся любовь.

Глава 5

Одиночество. Тёмное, тягучее, смердящее, вот оно – моё вечное проклятье и вечный компаньон. С самого рождения пришитое ко мне прочнее, чем тень, которая не исчезает независимо от того, как светит солнце. Наступая мне на пятки, оно единственное всегда было со мной, разрастаясь коконом вокруг и медленно пробираясь к душе, опустошая её. Сколько себя помню, всегда хотел заполнить этот вакуум, но вместе этого питал его ещё больше. Лишь Луису удавалось немного прикрыть язвы, расползающиеся от зараженного места пустотой. После несчастного случая с братом, небольшие заполненные островки, державшиеся на нём, стремительно пошли на дно. Оставив на своём месте бездонную пропасть, превращающуюся в болото. Такое же мутное, пустынное и вонючее.

Ежедневно возле меня крутились толпы людей, которым и дела не было до того, какой я на самом деле. Назойливые, жужжащие мухи, слетающиеся на запах наличных и власти. Для каждого из них я был лишь средством достижения цели, временной преградой, отделяющей от желаемого. Как часто хотелось отмыться от бесконечного лицемерия, ставшего нормой в нашем мире. Нет ничего омерзительнее человека, притворяющегося другом. Хладнокровные твари, вместо души у которых калькуляторы, просчитывающие выгоду от каждого шага, окружали со всех сторон. Подростком я ещё питал иллюзии на счет банды, о том, что семья не позволит остаться наедине со своими демонами. Но как бы я не сближался с людьми внешне, пропустить кого-то в своё сердце оказалось непосильной задачей. Даже те, кто знал о моих тревогах, никогда не смогут понять меня, не оказавшись в той же шкуре.

С каждым годом окружение заталкивало меня в топь одиночества всё глубже, оставляя там идти на дно, захлебываясь едкой жижей. Мимолетная вспышка счастья, сбившая все заданные координаты, подарила иллюзию наполненности и без промедления отобрала обратно. После потери Марины я понял, что больше не желаю мириться с гудящей пустотой. Уверенность в том, что она единственная сможет разорвать порочную связь с убивающим одиночеством, наполняла силами. Несмотря на полное отсутствие новостей о местонахождении Котёнка, я не сомневался ни на секунду, что отыщу её. Поиски давали стимул моей жизни, но от разрывающих на части воспоминаний хотелось выть. Думая о времени, проведенном вместе с единственной девушкой, о которой болела душа, понимал, насколько пусто моё существование. Заглушая жалящие, как осы, мысли, загрузил себя работой, погружаясь в шаткий мир грязных денег. Бесконечная череда деловых встреч, звонков и полное отсутствие свободного времени. Я заполнял образовавшийся вакуум холодными цифрами, кочующими с одного банковского счёта на другой, и пачками банкнот, переходящими из одного увесистого бумажника в другой. Жизнь стала практически такой же, как и до встречи с Мариной, за исключением смены целей и того, что я знал, какой может быть эта безжалостная сука, когда рядом моя девочка.

Первое время заниматься поисками Котёнка без ущерба для бизнеса казалось практически невозможным. Какое-то время я даже планировал выйти из дела, посвятив себя полностью главной цели. Но оказаться в стороне от Сангре Мехикано – означало лишиться связей, имеющихся у банды. Без нужных контактов найти Марину – практически невыполнимая задача. Оставалось лишь пристально следить за выполнением необходимой работы и верить в успех.

Мои люди круглосуточно следили за Асадовым-младшим, прослушивая его телефон, ожидая возможных контактов с племянницей. Кроме этого жадного ничтожества, паразитирующего на имени брата, у неё не осталось ни одного родственника. После пропажи Асадова-старшего, он рьяно стремился прибрать к рукам всё его имущество. Только попытки оказались тщетными. Даже если Павла признали бы мертвым, законной наследницей все ещё была его пропавшая дочь Марина, и в этом случае, до подтверждения её гибели, он не мог даже прикоснуться к остаткам былого богатства брата.

Иван не меньше моего оказался заинтересован в поисках племянницы, хотя бы для получения доверенности на ведение дел брата. Большая часть бизнеса Павла оказалась записана на Котёнка, и этот неприятный факт сильно раздражал младшего Асадова. Долги Ивана растоптали его репутацию в глазах банд Калифорнии. Жалкий наркоман, воспользовавшись пропажей брата и племянницы, заказал ограбление опечатанного особняка Асадовых. Его сообщники обчистили под ноль семейное гнёздышко Павла, не забыв про гараж с общей стоимостью автомобилей почти на миллион долларов. Вернув долги мексиканцам, он сохранил свою жизнь, но превратился в изгоя. Большая часть его шестерок переметнулась на сторону Дэна Исаева, обладающего не таким авторитетом, как в былое время у Асадова-старшего, но его огромным преимуществом был трезвый ум, позволяющий удерживаться на нашем рынке достаточно долго. Поэтому последней надеждой Ивана стала смерть племянницы, после которой он сможет распоряжаться всеми делами Павла, стремясь вернуть потерянные позиции. Этот прогнивший ублюдок не признавал ни бога ни черта, поклоняясь только пачке зеленых банкнот. Я бы не удивился даже, если в его планы входило убрать Котёнка с пути собственноручно. Но подобное случится только через мой труп.

Время шло, а поиски Марины буксовали на месте. Моим людям не удалось узнать совершенно ничего о её местонахождении, не говоря уже о бесполезных копах, раз за разом бессмысленно тягающих меня на допросы. Сначала разговоры об одном и том же дико выводили из себя. Затем появилось какое-то равнодушие, а после не осталось ничего, кроме насмешки. Не зная в каком направлении двигаться, полиция пыталась создать хоть какую-то видимость выполняемой работы, стараясь повесить на меня причастность к исчезновению Асадовых. Но за отсутствием доказательств отпускали домой через широко распахнутые двери.

Не теряя надежды, Сангре Мехикано и копы по всей стране пытались выйти на её след, но безуспешно. Казалось, что Марина растворилась в воздухе. Сейчас она представлялась мне неким миражом. Я словно обезвоженный путник в пустыне тянулся к ней и своему счастью, как к воде, виднеющейся за очередным барханом, но стоило приблизиться – и только тогда осознание жестокой реальности обрушивалось песчаным ветром, лишая грёз о глотке воды. О реальности случившегося кричала боль, уничтожающая изнутри, оказавшаяся слишком невыносимой для галлюцинации.

Впервые, абсолютно ясно осознавал, что один ни за что не справлюсь. Год назад, переступив через омерзение и гордость, решил просить Ивана о содействии в поисках его племянницы. Эта тварь не упустила своего шанса вывернуть ситуацию в свою пользу. Его слова оказались полностью лишены какого бы то ни было беспокойства. Чистое ликование сопровождало каждый его жест и взгляд.

– Я знаю, кто ты, – улыбнулся, обнажая пожелтевшие зубы Асадов-младший.

Не удостоив и взглядом Ивана, я осмотрелся по сторонам, оценивая ситуацию. Двое бритоголовых русских за соседним столиком потягивали кофе, искоса поглядывая в нашу сторону. Ещё двоих я заметил в машине у входа в ресторан. Остальное помещение зала практически пустовало в послеобеденный час. Своих же ребят я решил не брать. Ни к чему мне светиться перед русскими с мексиканцами и создавать образ не того, за кого себя выдавал. Что ж, надеюсь, мы сможем договориться, и пускать в ход стволы не придется.

– У нас с вашим братом был бизнес, – сел напротив, посмотрев прямо в прищуренные тусклые глаза.

От Ивана смердело кокаином и разлагающимися органами. Я с детства помню эту вонь, которую мама нещадно заливала дешевым парфюмом, но, сколько не маскируй, гниль всё равно пробивается наружу. Для людей, незнакомых с кокаинщиками, он никогда не будет бросаться в глаза. Но те, кто жил в доме, пропитанном наркотическим зловонием, никогда не забудут его. У каждого существуют запахи, вызывающие отторжение и дикое желание убежать как можно дальше от его источника – моим был кокаин.

– А ещё ты потрахивал мою племянницу, – провёл тыльной стороной ладони по носу, пришмыгивая.

Стоило ему упомянуть Марину, как в жилах закипела кровь. Ещё мгновение, и я вцепился бы этому отморозку в горло. Мне хотелось медленно сдавливать его мерзкую шею, пока желтые глазные яблоки не вылезут наружу. Как подобное ничтожество может говорить о ней в таком тоне? Сжав зубы до хруста, посмотрел на Ивана.

– У нас были отношения, – процедил сквозь зубы, сдерживая порыв ярости.

– Видать Мариша хорошо работает ртом, раз ты так завелся, – хрипло рассмеялся русский.

Предохранитель оказался спущен. Соскочив со стула, схватил его за рубашку, притягивая к себе.

– Не смей своим поганым ртом произносить её имя! – прорычал в лицо, просверливая Ивана взглядом.

В висках пульсировало, отбивая барабанную похоронную дробь. Злость яркой вспышкой ослепила, застилая глаза багровым цветом, не позволяя мыслить трезво. Меня трясло от сдерживаемой ярости. Смотрел на серую кожу, обтянувшую кости, словно у древнего старика, и понимал: одно движение – и я раздавлю череп этого ничтожества. Ненависть, разгорающаяся годами, подпитывалась абсолютным отвращением. Всё в нём вызывало омерзение и отталкивало настолько, что даже обыкновенный слизняк вызывал больше симпатии. Казалось дикой несправедливостью, что Луис гниёт в могиле, а это подобие человека топчет землю и наслаждается всеми смертными грехами. Хотелось хотя бы немного очистить мир от подобной падали, сделав так, что он перестанет загрязнять воздух своим зловонным дыханием. Останавливало лишь одно – Марина. Если у неё не останется совсем ни одной причины, по которой она сможет вернуться в Лос-Анджелес, то её поиски могут затянуться на месяцы и бесконечные годы…

– Ещё одно слово, пачкающее её имя, и я, наплевав на твою охрану и остатки связей, сверну тебе шею, – прошипел, приблизив его лицо вплотную к своему, выплёвывая каждое слово. – Ты. Меня. Понял?

– Не кипятись, – улыбнулся Асадов. – Я тебя понял.

Несколько секунд наблюдал за усмешкой, сверкающей в его глазах, не понимая, чего он добивается. Он, словно назойливая муха, которая, несмотря на угрозу быть прихлопнутой газетой, всё так же упорно летит к сахарнице.

Из носа Ивана побежала красная струйка. Теперь понятно, почему этот обдолбыш такой спокойный. Перед нашей встречей принял дозу для храбрости, и теперь море по колено. Я разжал пальцы, отбрасывая обратно этот мусор, не заслуживающий зваться человеком.

– Молодость, – Асадов присел в кресло, схватив салфетку, вытирая алый ручеек. – Кровь бурлит, требует выпустить бунт наружу, – прищёлкнул языком, откидываясь на спинку. 

Посмотрев на ухмыляющееся лицо, я представлял, как однажды навсегда сотру улыбку с его противной рожи. Но пока, не пришло время. Как бы это не звучало мерзко, но он мне нужен.

– Мы не сможем разговаривать дальше, если вы будете продолжать говорить в том же тоне о Марине, – не отводил взгляда, наблюдая за Иваном, стараясь понять, что у него на уме. 

– Не кипятись, не буду, – поднял вверх ладони. – Нам обоим нужен этот разговор. 

Ухмылка не сползала с его лица, превращая каждое слово в ложь. Рядом с ним время буксовало на месте, бессмысленно забрызгивая липкой грязью каждое мгновение.