Эмоции оптом

Я сделала всё в точности, как говорил мой любимый наставник, и теперь чувствовала, как по телу заструилось приятное тепло и полилось дальше – через меня в окружающее пространство. Как будто прекрасный белоснежный цветок распустился внутри меня и теперь тянул свои нежные лепестки, сотканные из частиц света, всё дальше – во внешний мир. Мне было так хорошо и спокойно, как никогда в жизни. Хотелось раствориться в тёплых вибрациях голоса моего учителя и в мягком лазурном свете, который не был виден физически, но я точно знала, что окружена им прямо сейчас. Снова послышался голос Грега, но теперь в его звучании что-то неуловимо поменялось: он стал твёрже и звонче.

– Сделай глубокий вдох. И резкий выдох. Молодчина! А теперь идём. Ты готова двигаться дальше.

Я медленно открыла глаза и недоверчиво уставилась на Грега, сидевшего в кресле напротив:

– Уже всё? А разве… разве не нужно теперь заполнить воображаемый шар детализированным образом своей главной мечты? Я имею в виду, представить в подробностях, рассмотреть со всех сторон, настроиться на её достижение…

Грег усмехнулся:

– Будь я каким-нибудь психологом из прошлого, именно это и порекомендовал бы тебе сделать – заняться визуализацией целей. Но это не мой метод. Давай будем честны сами с собой: ты и так прекрасно знаешь свои истинные мечты, и наверняка множество раз прокручивала их образ у себя в голове – осознанно или нет. А сейчас ты можешь направить силу внимания либо на реальные действия для их достижения в трёхмерной действительности, либо – на очередную визуализацию иллюзорных картинок. Всё имеет свою цену. В первом случае энергия, помимо прочего, потратится на укрепление воли, во втором же – на виртуальные игры сознания. Что ты выбираешь?

Грег был, безусловно, прав: в мотивирующих картинках я не нуждалась. Но мне было полезно взглянуть своему страху в глаза и тем самым лишить его власти над моей волей. Теперь, внутренне прожив и приняв самое ужасное, что, на мой взгляд, могло случиться с человечеством и лично со мной, я больше не была парализована вероятностью наступления этого события. Оно как будто осталось в прошлом, а я продолжала жить и всё ещё была способна действовать. Поразительно, но в результате этой практики у меня появилось чувство защищённости. Если описывать моё новое состояние одним словом, то этим словом было «доверие». Тотальное, ничем не замутнённое доверие окружающему миру и безграничной мудрости неких, пока ещё неведомых мне сил, чьё присутствие и защиту я тем не менее ясно ощущала в этот момент. Я словно обрела покровительство кого-то неизмеримо более могущественного, чем любой земной властитель, будь то человек, организация или нейросеть.

Однако я знала, что чувство это не будет длиться бесконечно само по себе, без регулярной подпитки и сознательных усилий воли. А значит, нужно использовать каждую минуту. Решительно поднявшись с дивана, я подошла к Грегу и взяла его за руку, демонстрируя свою готовность отправляться прямо сейчас – вместе с ним. Мысленно я отправляла бесконечную благодарность этому удивительному человеку за то, что он раз за разом возвращает мне меня. А вслух ответила:

– Это будет тяжёлый день. Но я выбираю прожить его так, будто уже нахожусь в своей мечте.

Глава 13. Часть 1

Вот усилия наши, усилия обреченных.

Мы в усилиях наших подобны защитникам Трои.

Порой удача улыбнется, чуть удача нам улыбнется, сразу к нам нисходят и дерзость, и великие надежды.

(Константинос Кавафис, «Троя». Пер. Величанского)

Что может сделать один человек, когда история всей цивилизация неумолимо несётся к фатальной развязке? Когда всё человечество как вид одной ногой уже за гранью катастрофы, из которой не будет возврата. Что может сделать один человек, когда кажется, что кругом сплошь враги, мир расползается во все стороны безвольными лоскутами, а небесный свод грозит вот-вот рухнуть сверху, погребая под собой всё живое?

События последнего года, люди, с которыми я повстречалась и месяцы, проведенные вне стен Объединённого государства, дали мне не просто важное осознание, а подлинный ключ к пониманию своего потенциала. Я узнала, что один человек может бесконечно больше, чем ничего. И пока в этом одном горит готовность действовать во благо общества и искренняя вера в правильность выбранного пути, сотни невидимых нитей связывают его со всеми, чьи мысли и воля устремлены в том же русле – подобно тому, как старинные телеграфные проволоки связывали между собой города, страны и целые континенты. Нити вибрируют и звенят – так, что соединённые ими люди, ориентируясь на этот неслышный физическому слуху звук, неизбежно притягиваются друг к другу и, направляемые базовыми законами мироздания, начинают действовать заодно. Бом-м! Сила общего намерения крепнет, и внезапно осознаёшь, что непреодолимое внутреннее одиночество, снедавшее тебя ещё вчера, – очередная иллюзия. На смену ему приходит обволакивающее чувство всемогущего единства со всем истинно живым на этой планете. Да, возможно, оно также иллюзорно, но в отличие от чувства одиночества, укрепляет волю к жизни и даёт силы бороться за неё.

* * *

Третий за месяц всеобщий сбор Союза продавцов чувств – событие неординарное для всех жителей резервации. К тому же, это не обычное совещание, на котором обсуждаются вопросы жизнедеятельности общины, а по сути своей – настоящее судебное заседание, где будут судить и решать судьбу сразу нескольких десятков поселенцев – чьих-то друзей, родственников, односельчан. Так что сегодняшнее собрание болезненно почти для каждого присутствующего. А кроме того, резервацию уже облетела новость о провале нашей с Самсоновым операции. Участники собрания взволнованы и обеспокоены не меньше моего: ни привычных шуток, ни беспечной болтовни в ожидании официальной части мероприятия. Тревога и растерянность ощущается не в словах, и не в действиях даже – во взглядах. У каждого второго читается в глазах немой вопрос: «Что с нами будет?».

Внеочередное собрание членов СПЧ решили организовать на верхнем уровне тех самых подземных катакомб, где меня удерживали в плену. Как выяснилось, это была заброшенная территория старинного завода, на котором когда-то изготавливали тяжёлую технику для строительных работ. Весь производственный инвентарь, да и сами здания, принадлежавшие заводу, были сильно разрушены то ли во время одной из войн, то ли в результате стихийных бедствий, развернувшихся здесь в прошлом веке одновременно с военными действиями… Как бы там ни было, завод прекратил существование ещё до образования ОЕГ. На его месте торчали только уродливые обломки ржавых металлических конструкций и труб, похожих как гнилые зубы вымершего дракона, да две части полуразвалившихся административных зданий. Но главное – под всей некогда гигантской территорией завода находилась сеть хорошо укреплённых катакомб и тоннелей, которые выходили прямо к лагерю «Борцов».

Здесь я за двое суток прожила целую жизнь. Здесь же вчера погиб Олег Самсонов. Три недели назад перед этими самыми людьми мы с ним вдвоём выступали с общими – как мне тогда казалось – аргументами против Макса Йоницэ с его проектом ведения подпольной войны с ОЕГ. В тот день оборотень, притворявшийся ближайшим другом, обнимал и подбадривал меня, видя в моём лице лишь инструмент для достижения собственных целей. Но сегодня меня обнимает и держит за руку Грег. Живой и невредимый. Я ловлю его спокойный, уверенный взгляд, и в этот миг отчаянно жажду одного: чтобы время остановилось. Чтобы всё оставалось именно так, как сейчас: его рука, согревающая мою ладонь, его задумчивая улыбка и этот золотистый свет между нами. Навсегда зафиксировать момент, навечно остаться частью этой картины и поместить её в рамку с непроницаемой графеновой мембраной, которая оградит нас двоих от всего происходящего во внешнем мире…

Но, увы.

Этот самый внешний мир бесцеремонно набрасывается на нас буквально отовсюду. Слишком много интереса проявляют к нам со всех сторон. Кажется, будто даже стены глазеют на нас двоих, душно перешёптываясь. События последних дней сильно взбудоражили местных жителей. Вести о моём похищении, о «воскрешении» Грега, о террористическом плане «Борцов», о тайном содействии высокопоставленного Зоркого Союзу продавцов чувств разлетелись по трущобам и поселениям в считанные часы. Меня даже немного забавляет мысль о том, что новости здесь распространяются едва ли не быстрее, чем передаётся информация по беспроводным сетям Объединённого Европейского Государства.

Альберт тоже здесь, в своей привычной служебной форме. После вчерашних событий ему больше не нужно соблюдать инкогнито в резервации. Вместо былого статуса предателя, которого боятся, но презирают, сегодня его фигура овеяна чуть ли не лучезарным венцом полубожества-покровителя. Мы едва успеваем перекинуться с отцом парой слов: слишком много людей хотят получить внимание или подарить своё. Начиная с уже ставших родными членов моей команды, которые в первые минуты встречи буквально подхватывают меня на руки, и заканчивая людьми, чьих имён я даже не знаю. Каждому хочется подойти и заговорить, пожать руку Грегу, приобнять меня. Выразить сочувствие нашим переживаниям, радость за благополучный исход, беспокойство по поводу грядущих событий. Людей вокруг так много, что лица и слова смешиваются в непрерывно движущийся и при этом произвольно трансформирующийся фрактальный поток. И из всего этого шумного многообразия больше всего запоминается тёплое прикосновение рук Нестора к моим ладоням и его слова:

– Так-так, вижу-вижу. Наконец ты светишься. – Его густые седые брови, кажется, улыбаются вместе с глазами. – Сбереги этот свет, девочка! Он ещё очень понадобится – не только тебе, но и всем нам.

Я даже не успеваю поблагодарить этого удивительного мужчину, рассказать, как помогает мне его подарок и о той практике, которой нынешним утром научил меня Грег: почти сразу Нестор теряется среди людей. Воздух наэлектризован, само пространство вокруг гудит как пчелиные ульи, что стоят у Ланцев на заднем дворе. При этом я ощущаю, что несправедливо перетягиваю внимание, которого сегодня гораздо в большей степени заслуживает Грег, и сбегаю от этого неуютного чувства в топкую вязкость собственных мыслей и воспоминаний…

* * *

Вся вторая половина предыдущего дня качалась, скользила и зависала в океане времени как одинокая шлюпка, пережившая шторм, но увязшая в густом тумане. Обрывочными картинками из этого тумана выскакивают отдельные эпизоды произошедших событий.

Вскоре после того как я очнулась от обморока, к территории заброшенного завода съехалось около сотни членов СПЧ – первых, кому выпало получить шокирующие известия о случившемся в катакомбах.

Доктор Наварра официально констатировал смерть Самсонова. Тело решили поспешно вывезти, чтобы кремировать тем же вечером. Моё состояние доктор посчитал удовлетворительным, но Грег настаивал, что я ещё толком не пришла в себя, и не хотел, чтобы я видела Олега. Но я настояла: чувствовала, что обязана попрощаться.

Борясь с подступающей тошнотой, я наблюдала, как четверо мужчин заворачивали изувеченного Самсонова в какие-то одежды, как его бездыханное тело выносили из помещения, и потоки противоречивых мыслей закручивались внутри меня в грохочущий, завывающий вихрь. Можно ли было избежать такого исхода? Оправдана ли его смерть? Мог ли Самсонов и впрямь причинить мне вред? Мог ли убить? Я непроизвольно коснулась рукой своей шеи в том месте, куда ещё недавно упирался нож, который держал Олег. Мог. «Мне совесть не мешает: я так и не приобрёл её после всех многочисленных сеансов». Как оказалось, я совсем не знала своего напарника и до последней минуты его жизни не могла постичь глубины тьмы, скопившейся в его душе. Он был способен на всё. Из-за этого человека чуть не погиб Грег. Его одержимость и абсолютно иррациональная злость могла лишить жизни невообразимое число людей и в городах, и в трущобах… И при этом Олег месяцами притворялся, что солидарен со мной и желает помочь, а для Альберта вёл двойную игру годами. О, сколько лицемерия он носил в себе всё это время! И всё же его гибель не вызывала ни облегчения, ни тем более радости – только скорбь. Я прощалась с ним как с утраченным другом – не как с врагом и предателем.

«Прости за всё. Я постараюсь возвращаться только к лучшим воспоминаниям о тебе», – мысленно обещала я Олегу, провожая взглядом мужчин, переносивших его тело в одну из машин.

Ладонь обжигали два зажатых в ней кристалла – мой и его. «Два волшебных ключа, которые в неправильных руках могли обратиться в самое разрушительное оружие. Но правильная ли рука сжимает их теперь?», – размышляла я, кусая губы.

Видимо, Инга уловила моё состояние – она робко подошла и встала рядом, обхватила мою свободную руку своими полупрозрачными ладонями с по-детски обгрызенными ногтями. Её пока не задерживали вместе с Максом и другими его сообщниками, находившимися на территории, но я уже знала, что её судьба также будет решаться на Всеобщем собрании с учётом всех обстоятельств и степени участия. Голос Инги был севшим и дрожал, когда она заговорила:

– Как-то хреново всё вышло. Знаешь, я ведь никого не убивала прежде. До сих пор вся трясусь. – Она вытянула ладонь вперёд, демонстрируя лёгкий тремор. – Мне так жаль, Мира. Прости!

– Э-эй, ну перестань. – Я крепко обняла сестру, чувствуя, как она утыкается в меня лицом. – Передо мной тебе не за что извиняться. Я благодарна, что ты спасла меня, ведь на месте Самсонова сейчас могла быть я. Признаюсь, думала, ты пойдёшь за ним и Максом до конца. Что заставило тебя передумать, да ещё и вступиться за меня… вот так?

– Ты тоже спасла мою жизнь незадолго до этого, помнишь? – пробубнила Инга мне в ключицу.

Я отстранила её от себя двумя руками, желая посмотреть в глаза.

– Ты о том отвратительном утреннем спектакле? Но ведь тебе реально ничего не угрожало, разве не так? Макс не стал бы тебя даже ранить, не говоря о том, чтобы убить.

– Фиг его знает, – пожала плечами Инга. – В любом случае, для меня это был момент… не знаю, как объяснить… какого-то перелома, что ли. Твой поступок заставил меня по-другому взглянуть на Макса, на саму себя… Да и, короче, на всю ситуацию.

– А если бы я так и не призналась Максу, где кристалл?

– Тю! Он бы нашёл другой способ выбить из тебя нужную ему информацию, для него результат был бы тем же. А вот я, скорей всего, не изменила бы свою позицию и не дёрнулась тебе помогать. Вот только сейчас сама это поняла. А ещё… я вроде как осознала, что у меня появилась настоящая семья, и… ну… В общем, мне вдруг перехотелось умирать. И тащить близких за собой в могилу. Я поняла, что очень хочу жить.

После такого откровенного признания я аж прикрыла глаза на пару секунд.

До этого дня я была уверена, что самое сложное, но одновременно с этим и самое важное – научиться преодолевать свои личные желания и интересы во имя всеобщих. Даже принимая решение возглавить группу эмпатов, не согласных с деятельностью Макса, я уговаривала себя превозмочь личные мелочные страхи и сомнения «ради блага всего человечества». Шла на сделку с самой собой, мысленно принося жертву. И, сделав это, ощутила себя эдаким рыцарем духа, совершившим свой первый настоящий подвиг. Но в самый пиковый момент, в острейшей фазе самого тяжёлого испытания, моя тщательно ковавшаяся броня, вдруг дала трещину. Я отреклась от ранее данных себе обещаний, сделав выбор в пользу спасения сестры, как в ту минуту кричало мне сердце, и корила себя за слабость и малодушие. Но в итоге выиграла раунд: все, кто мне дорог, живы, а у СПЧ появился шанс довести задуманное до конца.

Так я усвоила ещё один урок: абстрактные принципы и убеждения не имеют ценности сами по себе, безотносительно к ситуации. Не предавать себя – вот что действительно важно.

– Когда Макс затащил тебя сюда, и ты увидела меня связанной, – продолжала Инга, – я ощутила, как меня ударило волной твоего страха. Не за себя, а за меня. Терпкая, ярко-фиолетовая волна. От неё появилась ужасная оскомина во рту, так что я и сама почти испугалась. А позже, когда всё закрутилось, когда набежала куча народу, и Олег вдруг приставил к твоему горлу нож, я, блин, почувствовала точно такую же волну от твоего Грега! И она откликнулась во мне ещё сильнее. Дальше я уже не контролировала, что делает моя рука…

По внезапно покрасневшему и как-то по-детски скривившемуся лицу Инги внезапно заструились слёзы, тут же переходящие в рыдания, и я снова поспешила заключить её в объятия. Я просто не знала, как ещё могу показать, что всецело разделяю её чувства. И не виню. Ни в коем случае не виню.

– …его ведь скоро хватятся в Центрополисе… Не миновать нам облав и обысков! – услышали мы встревоженный голос Клода. Очевидно, он говорил о Самсонове.

Клода прервал другой голос – спокойный, сухой, чуть хрипловатый:

– Не хватятся. Я позабочусь об этом.

Отец. Он по-прежнему был рядом. И уже командовал:

– Тщательно обработайте помещение нейтрализатором. Одежду и обувь всех, кто находился рядом, занимался переносом и перевозкой тела – сменить и сжечь.

Я понимала, чем продиктована такая предосторожность: в случае внезапного обыска электронно-оптические сенсоры, которыми оснащены костюмы Зорких обнаружат малейшие следы крови. А сопоставить образцы ДНК с образцами из базы ОЕГ – тем более секундное дело. Это знала не только я. Поэтому рассудительные распоряжения Альберта бросились выполнять без возражений…

Глава 13. Часть 2

* * *

От воспоминаний о минувшем дне меня отвлекает новая волна всеобщего оживления. Внешний мир снова настойчиво напоминает о себе: под шумные осуждающие возгласы членов СПЧ в помещение вводят почти полсотни обвиняемых – тех, кто принимал прямое участие в планировании и осуществлении операции, затеянной Самсоновым и Максом. Среди них и Инга. Она единственная улыбается. Поймав мой взгляд, подмигивает мне, а я непроизвольно задерживаю дыхание. Да, сестра спасла меня и уничтожила главного диверсанта. Но сегодня её будут судить наряду с остальными «Борцами» за участие в подготовке теракта, и я не могу не переживать о её участи.

Грег сильнее прежнего сжимает мою руку, но смотрит не на меня – на Макса. Лицо последнего украшено парой внушительных синяков, нижняя губа рассечена, а верхняя привлекает внимание неестественной пухлостью – результат их вчерашней встречи с Грегом. Выступающие желваки на скулах Грега выдают плотно сжатую челюсть. В глазах – жидкая сталь. И хоть со стороны кажется, что он абсолютно спокоен, я не позволяю себе обмануться. Однако эмоции, кипящие сейчас внутри него – не просто гнев или жажда отмщения. Это глубокое переживание безвозвратной потери близкого друга.

– Тебе тяжело его видеть…, – неуклюже пытаюсь выразить свою поддержку. Я чувствую его глубокую личную боль, но нужные слова не приходят в голову. Однако Грегу и не нужны слова. Он поворачивается ко мне, внезапно улыбается и кивает каким-то своим невысказанным мыслям:

– Вчера он не захотел защищаться. Стоял и смотрел на меня, как баран на новые ворота. Пожалуй, это его и спасло: в противном случае вряд ли отделался бы ссадинами и выходил сюда на своих двоих.

– Он не знал, что Олег был наводчиком, Грег. Искренне верил, что крот – это я. Думаю, Макс рад тому, что ты оказался жив, не меньше меня и всех твоих родных.

– Это уже неважно. Я простил бы ему любую агрессию против меня. Даже если бы он сам наводил на меня Службы – простил бы. Но этого, – легонько проводит он пальцами по следу, оставшемуся от кулака Макса на моей скуле, – этого я ему подарить не могу. А за тайное сотрудничество с предателем он ответит перед сообществом. Каждый получает по заслугам. Раньше или позже.

– А я почему-то больше не обижаюсь на него. Раньше Макс ужасно злил и даже пугал меня: в его присутствии всегда хотелось бежать или прятаться, ты помнишь, как я на него реагировала. Но после всего случившегося за последние двое суток… кажется, я стала лучше понимать его самого и причины его отношения ко мне. Он ведь отвечал за твою безопасность и был предан этой обязанности, несмотря на все ваши разногласия. Я долго думала, что он как-то причастен к твоей гибели. Но когда поняла, что это не так, до меня кое-что дошло. Макс всё это время винил себя за то, что не уберёг тебя от смерти. Не уберёг друга так же, как когда-то не сумел уберечь своих родных. Это ужасно – жить с таким грузом. Врагу не пожелаешь!

Что-то неуловимо меняется в лице Грега, а его взгляд светлеет.

– Силы небесные, – вздыхает он. – Временами мне кажется, что ты стала чересчур чувствительной, Мира. И не пойму, радует меня это или пугает.

Его губы касаются моего виска у самого уха, рука в защитном жесте обхватывает плечи, и от них по всему моему телу пробегает щедрая волна тепла.

Мне так хорошо рядом с ним, что хочется закрыть глаза и раствориться в ощущении близости любимого, не думая больше ни о чём. Но я не прекращаю мониторить окружающее пространство, всех присутствующих и вскоре встречаюсь глазами со Стэном Риганом. Он улыбается нам с Грегом. К моему огромному счастью и облегчению, Стэн не в числе осуждённых, но всё же стоит рядом с ними: в качестве одного из охранников. Я отвечаю на улыбку Стэна и прижимаю ладонь к сердцу – знак благодарности. Ведь мне действительно есть, за что его благодарить. Вчера я узнала, что Стэн никогда по-настоящему не переходил на сторону «Борцов», а его голосование в поддержку Макса на предыдущем сборе СПЧ было заранее согласовано с братьями Грега. Мини-операция по внедрению троянского коня в лагерь противника прошла успешно: никто не усомнился в мнимом предательстве Ригана. Он играл свою роль настолько убедительно, что теперь мне было немного стыдно: я не только поверила, но даже успела допустить мысль о его причастности к смерти Грега. А тем временем, именно благодаря содействию Стэна, людям Грега и моему отцу удалось вчера эффективно и без кровопролития окружить и обезоружить «Борцов», охранявших катакомбы, и в итоге спасти нас с Ингой.

Я не очень хорошо понимаю, как именно будет происходить суд: времени подробно расспросить Грега, как здесь проходят такие процессы, толком не было. Накануне он успел лишь вкратце предупредить, что поскольку я являюсь одновременно и пострадавшим лицом и одним из основных свидетелей, мои показания будут очень весомы. Мне придётся со всей возможной точностью описать моё похищение и рассказать, что со мной происходило в этих стенах, пока меня не нашли. А также всё, что мне удалось выяснить об Олеге Самсонове.

– Во всём остальном, – добавил Грег, – разберёшься уже в процессе.

Вот я и пытаюсь разобраться самостоятельно, внимательно наблюдая за всем происходящим.

Участники собрания, находящиеся в «зрительном зале», расположились широким полукругом. Большинство – стоя. Сегодня здесь разместили лишь несколько рядов скамей с высокими спинками для тех, кому в силу возраста или состояния здоровья, сложно стоять. В первом ряду – почти по центру – усадили Нелли, от которой я уже успела получить порцию неистовых объятий, да ещё и крепкий выговор за то, что подвергла себя опасности. Сегодняшний съезд Нелли пропускать не стала, и всеобщего внимания ей перепадает чуть ли не больше, чем Грегу и мне. Я с любопытством отмечаю, что женщины всех возрастов вьются вокруг матери Грега шумными стайками, а мужчины оказывают сдержанные, но почтительные знаки внимания. И, кажется, больше всех в этом преуспевает Нестор. В начале собрания я объясняла такое повышенное внимание сочувствием местных жителей к событиям, происходящим с семьёй Ланцев в последние месяцы. Однако истинная причина заметного ажиотажа вокруг персоны Нелли открылась мне несколько позже.

Справа от матери Грега рассадили ещё около десяти немолодых женщин. Большинство из них я знала в лицо, а троих даже помнила по именам: они присутствовали на мнимой «церемонии прощания» с Грегом, за исключением одной, на вид самой дряхлой из этой компании старушки, которую почтительно привели под руки две другие, совсем незнакомые мне женщины. У старушки, судя по всему, уже совсем плохо с ногами: колени и спина гнутся под тяжестью лет. А землистого оттенка кожа из-за обилия морщин похожа на скомканные страницы старинной книги, которая ещё немного – и рассыплется в прах. Да и вся она кажется чуть ли не более древней, чем завод, в недрах которого мы сегодня собрались. Тем удивительнее наблюдать живость её спокойного, но при этом внимательного взгляда, свидетельствующего о полной ясности сознания. На голове у этой почтенной женщины берет тонкой ручной вязки, затейливо украшенный объёмными цветами, тоже связанными вручную. Я бы не удивилась, узнав, что она изготовила его своими руками, возможно даже совсем недавно.

Слева от Нелли предусмотрено место для почти не отходившего от неё всё это время Нестора. Но вместо того, чтобы присесть, он выходит в центр, становясь неподалёку от подсудимых.

Сегодня здесь нет помоста, но вступительное слово невысокого пожилого мужчины в длинном поношенном плаще-пальто – своего рода традиционный ритуал, поэтому все разговоры тут же автоматически стихают, и сотни пар глаз устремляются к нему. Словно проверяя что-то, Нестор ударяет двумя пальцами по незнакомому мне продолговатому инструменту, зажатому в правой руке, и в ту же секунду по помещению проносится неприятный резкий звук, похожий на гудок.

«Микрофон!» – до меня, наконец, доходит, что это за диковинка старинной техники.

– Раз-раз. Так, кажется, работает, – кивает он кому-то невидимому справа от себя, а затем обращается к слушателям: – Здравствуйте-здравствуйте! – Нестор, как обычно, задваивает первые слова, но привычной обнимающей улыбки на его лице не появляется: он продолжает свою речь с выражением печальной задумчивости на лице. – Сегодня нет времени для длительных разговоров, поэтому не стану долго удерживать ваше внимание. Тем более, в этот раз здесь есть другая, более интересная для вас фигура.

При этих словах Нестор находит взглядом Грега, дружески подмигивает ему, и, выдержав короткую паузу, продолжает:

– Но поскольку за последние сутки я потерял счёт количеству звонков с вопросом, о моём мнении обо всём случившемся с Грегом, Мирандой, Максом и… Олегом Самсоновым, выходит, я тоже всё ещё популярен, хоть и меньше этих ребят, а?

Мы не можем сдержать улыбок: несмотря на всё, Нестор оставался верен себе и своему чувству юмора. В его глазах мелькают озорные солнечные искорки, но уже через секунду почти суровая серьёзность опять ложится на лицо мужчины.

– А если… а если без шуток, дорогие, то я качаюсь на маятнике противоположных чувств. От счастливейшей мысли, что наш дорогой Грег Ланц, с которым все мы с такой скорбью прощались десять недель назад и считали трагически погибшим, всё-таки оказался жив и невредим, – к тяжёлой печали из-за других наших ребят. Я здорово, здорово встревожен. Что-то надломилось внутри нашего, казалось, такого крепкого сообщества. Часть наших соплеменников, да к тому же члены Союза продавцов чувств, пошли против базовых принципов, на которых этот Союз основывался. Не консультируясь с Советом старейшин и остальным сообществом, инициировали тайный заговор. Устроили безобразное похищение с применением пыток и психологического давления на одного из членов Союза, подвергли колоссальному риску всё сообщество эмпатов! И это в тот самый момент, когда мы должны были стать ещё более надёжной опорой друг другу! – его голос, всё усиливавшийся и теперь уже звенящий как туго натянутая струна, вдруг резко затихает. Но спустя несколько секунд полной тишины Нестор продолжает говорить ровным и слегка задумчивым тоном:

– Мне понятна глубинная причина этих процессов. Страх. Отдельные люди в силу особенностей своей душевной организации и личного жизненного опыта сильнее подвержены воздействию этого чувства. Мы знаем, что в критические периоды некоторые люди из страха перед будущим способны всерьез воспринимать идеи, которые в обычные времена они просто отбросили бы как полнейший вздор.

– Мы все боимся, Нестор! – я узнаю решительный голос Клода. – Никто из эмпатов не хочет, чтобы какая-то искусственная электронная хрень окончательно завладела нашими жизнями. Но это не может быть оправданием! Нельзя решать вопрос путём убийства миллионов – а то и миллиардов – жителей планеты, неважно по какую сторону городских колец они живут! Мы уже проходили это и чудом сохранили обломки цивилизации.

– Верно-верно, Клод, – кивает Нестор. – Я не хотел произносить банальные истины. Например, что каждый должен оставаться человеком независимо от обстоятельств. И что опускаться до расчеловечивания хоть чужих, хоть своих, равно безумию. Это приведёт наспрямиком в тёмные века… И всё-таки, я здесь не для проповедей. Сегодня нам предстоит судить сорок шесть членов нашего сообщества, замысливших ужасное, но бессмысленное преступление. Его чудом удалось предотвратить благодаря отваге и находчивости хорошо известных вам лиц – Миранды и Альберта Грин, Грега Ланца, их родных и ближайших соратников. Эти люди рисковали своими жизнями, чтобы могли продолжать жить другие – даже те, кто сейчас находится в рядах подсудимых. Но, – на этот раз Нестор сделал ощутимую паузу, выжидая, пока улягутся бурные волны разноголосых эмоций слушателей и серьёзным, сосредоточенным взглядом обвёл собравшихся в паркинге. – Но! Главная проблема, над решением которой продолжаем биться все мы, эмпаты, всё ещё не решена. И теперь у нас нет в запасе дополнительных лет, месяцев и даже дней. Счёт времени, за которое мы ещё можем что-либо изменить, пошёл на часы. Я же хочу подчеркнуть, что для достижения успеха теперь как никогда важен посильный вклад каждого члена сообщества! Подумайте об этом, уважаемые подсудимые. Помните об этом, вынося решение, дорогие судьи. Возможно, это собрание – наш последний шанс достичь взаимопонимания ради единой цели. Ну а сейчас пришло время огласить сегодняшний состав Судебного комитета Совета старейшин. Конечно, вы хорошо знаете этих почтенных женщин, чья мудрость и жизненный опыт возложили на них тяжкую ответственность – определять степень вины и форму наказания подсудимых. Но будем следовать процедуре.

И Нестор принимается перечислять поимённо тех самых женщин, которые сидели в центре первого ряда, включая и наиболее пожилую даму в нарядном берете.

Вот это да! Члены Судебного комитета? А я-то думала, все эти женщины – просто родственницы или подруги, а места в первом ряду им выделили из почтения к возрасту или что-то в этом роде.