Эмоции оптом

– А что стало с тобой?

– Со мной? Я получил звание старшего офицера киберполиции, занял место Кевина Олби и стал сначала заместителем, а затем и руководителем отдела информационной безопасности ОЕГ.

– Как же ты пережил весь ужас, который творился в душе из-за тех событий? Я не представляю, как можно было продолжить жить и работать в Центрополисе! Почему ты не оставил всё и не сбежал сам при первой же возможности?

– Некуда было бежать. Все, кто меня знал в трущобах в то время, считали меня предателем. Конечно, я мог поселиться инкогнито в одной из отдалённых резерваций, где меня никто не мог узнать, но чем бы я там занимался? Всё глубже тонул бы в ощущении собственной никчёмности. Мужчина, не уберёгший свою семью и предавший соратников. Мужчина, не сделавший ничего, чтобы хоть как-то отомстить за смерть и страдания близких. Мужчина, у которого в Центрополисе оставалось ещё две маленьких дочери. Как смог бы я жить в бездействии с таким грузом вины и скорби? Я понял, что единственный шанс искупить свои ошибки – найти способ помогать эмпатам анонимно, используя возможности, данные мне служебным положением и званием. Вместе с новой должностью я получил и новый уровень доступа к секретным данным. Кроме того…, – он помедлил, – уже тогда я решил, что пока не поздно, нужно спасти и вас. Тебя и Ингу.

– Раз уж ты сам заговорил об Инге… Она родилась пару лет спустя после рождения Тая, ведь так? И ты уже мог осознавать свои чувства. Так что же ты чувствовал по отношению к младшей дочери от Клариссы? И… как Анна отнеслась к рождению Инги?

– Спокойно. Даже доброжелательно. Анна вообще была удивительно рассудительна и уравновешена как для женщины-эмпата. Она знала, что между мной и Клариссой не может быть чувств. К тому же… Кларисса, как и большинство женщин-алексов равнодушна к интимной близости, она ей физически неприятна. Но поскольку в те годы моя законная жена всё ещё была фертильна, мы обязаны были продолжать попытки завести ещё детей. Её персональный электронный менеджер вычислял наступление овуляции с точностью до минуты и за несколько суток предупреждал нас обоих. Каждый месяц я получал уведомления вроде: «Через 100 часов 12 минут у вашей партнёрши наступает овуляция. Период, благоприятный для зачатия, продлится 120 часов 43 минуты. Укажите дату и время для внесения брачного полового контакта в ваше расписание. В данный момент в вашем расписании свободны такие часы…», – тут отец не смог сдержать ироничный смешок. – Прости, дочка, за такие подробности. До знакомства с Анной я и не понимал, насколько всё это абсурдно. Мы с Клариссой даже не пытались согласовать время «брачного полового контакта» между собой. Просто вносили удобные нам часы в расписание, а система отслеживала, совпадают ли наши графики. Чаще всего они не совпадали. И всё-таки в один прекрасный день я внезапно получил электронный отчёт о том, что зачатие успешно состоялось. Что я при этом испытал – сложно описать однозначно. Чувства были смешанными, и в некоторых из них стыдно признаваться сейчас. Я горячо любил Анну, у нас уже был маленький сын, поэтому ребёнок от законной супруги не был желанным. На какое-то время меня охватила сильная злость и раздражение на Клариссу, я старался почти не появляться дома, чтобы вообще не видеть её. Но по мере того как я свыкался с мыслью, что скоро в третий раз стану отцом, менялось моё отношение к этому факту. И однажды, играя с Таем, я ясно почувствовал, что каким-то невероятным образом уже люблю и нерождённого ребёнка от Клариссы. Знаешь, было очень странно это осознать. Беременность, к слову, протекала тяжелее, чем в первый раз, и в процессе извлечения плода возникли какие-то сложности. Матка оказалась сильно повреждена. У Клариссы была возможность сохранить детородную функцию, заказав искусственно выращенную матку, которая была бы как новенькая. Само собой, она отказалась – необходимости рожать детей у неё больше не было. К счастью, с малышкой оказалось всё в порядке. Она выжила.

– Но ты так же, как и меня, не увидел Ингу перед тем, как её перевели из клиники в интернат?

– Увидел. На руках, конечно, подержать не смог, но в клинику приехал в первый же день. Очень переживал, что у неё обнаружат пару лишних «винтиков» в голове и отправят на симплификацию. Я надеялся как-то повлиять на отмену решения, если вдруг такое произойдёт, был готов рискнуть и пойти на крайние меры. Но не пришлось. Система неонатологической диагностики выдала удовлетворительный результат, как и в твоём случае. Но тогда я ещё не мог знать наверняка, «ошиблась» система или нет. Людей с врождённой алекситимией меньшинство, но они всё же есть. Твоя мать яркий пример.

– Интересно… Какой логикой всё же пользуется система при выборе тех, кому из младенцев придётся оказаться на операционном столе?

Альберт вопросительно посмотрел на меня:

– А я думал, ты это уже выяснила.

– Не совсем…

– Там сложный алгоритм, – коротко вздохнул отец. – Но в общих чертах закономерность такова: чем ниже социальный статус и индекс интеллекта родителей, тем выше вероятность, что их сын или дочь будут отформатированы в младенчестве. Остальных в полной мере отформатирует система воспитания.

– Трудно выбрать, что страшнее, если честно.

– Согласен. Но у тех, кто не подвергся хирургическому вмешательству, хотя бы остаётся шанс. Благодаря продавцам чувств, – он выразительно и даже с некоторой нежностью посмотрел на меня.

Мысленно я тоже согласилась с ним. И всё-таки, если бы мне как в сказке пришлось вернуться к началу, чтобы пройти весь свой путь заново, но с правом самой выбрать сценарий из двух возможных – быть прооперированной в детстве или испытывать мучительную деформацию личности под длительным воздействием внешних факторов – не знаю, что бы я в итоге выбрала.

– Скажи, а потом, когда Инга росла, ты наблюдал за ней, так же как и до того за мной?

– Наблюдал, – Альберт загадочно улыбнулся. – И, как оказалось, не зря. Само собой, врождённой алекситимии у неё не было. Как и ты, Инга с раннего детства была крайне чувствительным ребёнком. Да-да, я изучил все видеоматериалы, собранные по твоему делу в интернате, и знаю, какой ты была в раннем детстве, Мира, – ответил он на мой удивлённо-вопросительный взгляд. – Но Инге в некотором смысле пришлось ещё сложнее.

– Почему?

– Ну… Тебе известно, что такое синестезия?

– Конечно. Я читала о ней в книгах Грега. Это особое восприятие действительности. Многомерное, что ли. Когда ощущения, идущие от одного органа чувств, проявляются также и в других.

Альберт удовлетворённо кивнул:

– В общих чертах верно. И как ты, должно быть, знаешь, существует около сотни форм и типов синестезии. У Инги их было сразу несколько. Она обладала так называемым избыточно высоким синестетическим коэффициентом и часто её речи вызывали абсолютное непонимание у воспитателей и педагогов. На вопрос какую букву необходимо подставить в слово вместо пробела, Инга отвечала «кисло-розовую», при этом имея в виду букву «Д». Иногда она отказывалась произносить какое-либо слово, объясняя это тем, что оно – это слово – плохо пахнет, и её из-за этого тошнит. Ровесниц, учившихся вместе с ней, Инга шокировала рассказами о том, каково на вкус имя каждой из них. Таким образом, у неё как бы существовала личная лазейка для выражения своих чувств. В то время, когда другие дети не умели выразить ни страха, ни отвращения, ни радости, Инга спокойно могла заявить о своих эмоциях, не называя их напрямую, а используя ощущения от разных органов чувств. Однако и наказывали её за такую нестандартность мышления чаще других. В рейтинге успеваемости, сама понимаешь, она была в числе отстающих, а из-за систематического стресса синестезия только усиливалась…

Слушая рассказ отца, я вспомнила, что и сама зачастую ассоциирую звуки – например, чей-то голос – с цветом. Я определённо понимала такую особенность восприятия мира.

– Постой! – я резко перебила Альберта. – Неужели синестезия и стала причиной её смерти?

Он помедлил, и прежде чем ответить, отвёл взгляд:

– В каком-то смысле да.

От меня не укрылась перемена в его настроении: он весь вдруг стал одним тугим комком напряжения.

– Папа…, – я попыталась вложить в свой голос посыл поддержки и принятия, – пожалуйста, расскажи мне.

– Я здесь именно для того чтобы рассказать… Мира, на самом деле Инга не умерла. По крайней мере, там, в интернате.

– Что? Так она… жива?!

– Возможно… Я надеюсь… То есть, я не знаю наверняка! – наконец, выдохнул Альберт.

– Как это не знаешь?! Я не понимаю…, – внезапно навернулись слёзы, и стало так по-детски обидно, будто мне пообещали нечто до боли желанное, а в самый последний момент передумали и отняли, едва дав потрогать.

– Так и будешь перебивать? – в голосе отца послышалась усталость, и я прижала руку к губам, показывая, что готова внимательно слушать дальше. Альберт, видя моё нетерпение, продолжил:

– Ситуация в интернате всё время усугублялась, и Инга очень страдала. Дело шло к тому, что ей бы просто не выдали аттестат для поступления в колледж. Кларисса тоже получала ежегодные отчёты об успеваемости младшего ребёнка и однажды она будто вскользь обмолвилась, что забирать Ингу в семью, по всей видимости, не придётся. Этот разговор состоялся уже после гибели Анны и Тая. В то время я просто-таки жил мечтой о том, как заберу младшую дочь в семью. Хотел, насколько возможно незаметно для Клариссы, окутать девочку настоящим родительским теплом и любовью. А впоследствии, когда окрепнет, собирался помочь ей перебраться в трущобы. Я пытался, к слову, достучаться и до тебя. Но ты была настолько закрытой, с таким полчищем профессионально выстроенных барьеров, что я так и не нашёл тогда верного способа сделать это.

– Я боялась тебя, пап, – я опять не сдержала слёз, вызванных отцовскими откровениями. – Помню те несколько раз, когда ты заговаривал со мной наедине, и для меня это были чуть ли не самые страшные эпизоды жизни в семье. Представляешь? Сейчас мне стало ясно, что так ты пытался наладить со мной контакт, но тогда я не понимала, почему при виде тебя хочу спрятаться и закрыться на десять замков.

– Причин может быть много. Большинство из них таится в том, что в наших интернатах с детства навязывается негативное отношение к родителям и страх перед людьми в униформах Служб. Причём, страх неосознанный.

– Послушай, ну что касается спецслужб – это я ещё могу понять. Но зачем преднамеренно формируются отрицательные ассоциации с кровными родственниками?

– Для того чтобы даже после переселения в семью у ребёнка не было шанса сформировать хотя бы слабую привязанность к родителям. Я всё это понимал. И осознавал, что с твоим «перевоспитанием» придётся действовать по возможности неторопливо и незаметно даже для тебя самой. А вот Инга… Она была младше, и я надеялся, у меня ещё будет шанс. Но разговор с Клариссой дал понять, что и этой надежде не суждено сбыться. Она была непоколебима в своём намерении оставить дочь в интернате, и такое решение было наиболее логичным с точки зрения Закона. В этом вопросе я не имел рычагов влияния на супругу, а мой голос уже ничего не значил. Как ты знаешь, если хотя бы один из родителей против…

– … ребёнок автоматически остаётся в интернате, и ему присваивается идентификатор «Зеро».

– Именно. Поэтому я принял сложное, но – до сих пор уверен – единственно правильное решение. Я инсценировал гибель Инги в интернате.

– Ты придумал таким образом вывезти её в трущобы, – догадалась я. – И меня тоже очень ловко сумел надоумить на аналогичный способ побега. Ты ловкий манипулятор, отец.

На его лице мелькнула самодовольная ухмылка, но в следующую секунду в глазах отразилась скорбь.

– Что-то пошло не так, как ты запланировал, да?

Отец кивнул:

– У меня был помощник – тридцатилетний медик Баз Шепард. Такой же «оборотень», как и я – бывший але́кс, прошедший полную трансформацию и проникшийся симпатией к обществу эмпатов. Он работал старшим медбратом в клинике, и всё было заранее устроено так, что он лично приехал на вызов из интерната: Инга перед этим получила вместе с коктейлем нейроблокатор, который временно ввёл её в бессознательное состояние. Задачей База было забрать Ингу якобы в клинику, привести её в сознание, но в систему отправить информацию об остановке сердца. Я же в это время исполнил примерно тот же фокус, что и ты во время побега – заменил в системе профайлы с данными Инги на профайл скончавшейся тем утром девочки-сироты её возраста. Не смотри на меня так. Я не зря сделал карьеру в киберполиции. Я ведь тоже собирался стать IT-разработчиком, помнишь? В спецколледже я продолжил уделять много внимания этой сфере. Правда, на создание подходящего кода у меня ушло значительно больше времени, чем у тебя, но я, в отличие от тебя, им располагал.

– Значительно больше – это сколько?

– Около двух недель. Ещё и пользовался подсказками помощника. Признаю, в этой сфере я не так талантлив, как ты.

– Просто у тебя было меньше практики в разработке цифровых продуктов. Но где же всё-таки случился прокол?

В ответ Альберт развёл руками:

– А это как раз то, что я и сам хотел бы выяснить. Благодаря моей хитрости Баз вывез Ингу из Центрополиса уже под другим именем. Об универсальном разрешении для База перевозить пациента в клинику другого города я тоже позаботился заранее. Я пошёл немного дальше, чем ты, и полностью удалил из системы данные о той второй девочке, когда Шепард покинул пределы Центрополиса. На самом деле он должен был отвезти Ингу в поселение, где её уже ждала семья, согласившаяся приютить городского ребёнка. Это были прекрасные и надёжные люди. Я до сих пор поддерживаю с ними связь, помогаю им… Но беда в том, что Инга до них так и не доехала.

– В каком смысле? Баз не довёз или его перехватили по дороге?

– У База был такой же кристалл с маячком, как у тебя. По нему я отслеживал их с Ингой реальный путь перемещения. Приблизительно через четыре часа после выезда Шепарда с Ингой из столицы я обнаружил, что движение их глайдера прекратилось. Но совсем не там, где должно было. На связь Шепард не выходил, а его браслет изначально был отключен по соображениям безопасности. Отправиться по их следам я смог только к вечеру. Не доезжая всего пары сотен километров до места назначения, я обнаружил медицинский глайдер брошенным в лесистой части кряжа, на котором стоит весь Восточный-2. Тело Шепарда я нашёл примерно в трёхстах метрах от машины. По всем признакам Баз был мёртв уже несколько часов. Позднее выяснилось, что он погиб от удара в висок. Судя по характерному следу, это был удар камнем. Осталось неясным – сам он ушибся, споткнувшись и потеряв равновесие на каменистой тропе, или его убили. Но Инга исчезла бесследно. Мои попытки разыскать её не принесли успеха, хотя я до сих пор их не прекратил. Уже больше восьми лет тешу себя тайной надеждой, что она всё-таки выжила, а не попала в руки агрессивных злоумышленников. Увы, среди эмпатов тоже есть разные люди.

– Ты думаешь, на База напали эмпаты?

– Скорее всего… Хотя в этом деле вообще осталось много тёмных пятен. Если это были мародёры, почему они не проникли в глайдер? Множество дорогостоящих микросхем, элементы питания… да мало ли чем можно было поживиться. Самого База, по всей видимости, тоже никто не пытался ограбить, даже кристалл оказался при нём. Я, конечно, сразу его забрал, прежде чем оповестить Службы о найденном теле гражданина ОЕГ. К счастью или к сожалению, я успел полностью «стереть» саму Ингу, точнее, её новую личность. И в ОЕГ никто не хватился пропавшей восьмилетней девочки. Кларисса даже не отреагировала на оповещение о том, что у Инги случилась остановка сердца посреди учебного дня в интернате. А ты с нами в то время уже не жила.

Как и отцу, мне безумно хотелось верить, что Инга не погибла в тот день, но здравый смысл твердил, что живой ребёнок, горожанин, не может так легко укрыться от Зоркого, тем более в незнакомой обстановке. Кто-то обязательно должен был проболтаться о появлении городской девочки в чьём-нибудь доме. Очень осторожно я поделилась этими соображениями с отцом, но он слегка поморщился в ответ, будто от мимолётной боли:

– Ты не первая, кто мне это говорит. Но нужно хорошо знать эмпатов, чтобы понимать, насколько эта логика далека от их действительности. Это в полисах каждый сам за себя. А здесь за каждым стоит целое сообщество. За десятилетия жизни в статусе преследуемых изгоев, они выучились оберегать тайну личности, а главное – уважать эту самую тайну. Здесь не принято лезть с расспросами, если человек сам не изъявляет желания поделиться чем-то личным. Сплетни и пересуды пресекаются на корню. На нетактичный или подозрительный вопрос тебе в лучшем случае расскажут какую-то несуществующую байку, но чаще – довольно прямолинейно назовут парочку нелитературных мест, куда тебе с такими вопросами следует отправиться. Так что, если Ингу всерьёз кто-нибудь взялся опекать…

– Ясно. Скажи, а саму Ингу ты предупредил о своём плане? Она вообще хотела уехать в трущобы?

Альберт коротко мотнул головой:

– Это было исключено. Имею в виду предупреждать её заранее. Она бы выдала себя и меня в том числе, и операция провалилась бы, ещё не начавшись. Баз должен был всё объяснить ей по дороге в поселение. А я планировал приехать к ней на следующий день… и наконец-то по-настоящему познакомиться.

– Познакомиться? Ты хочешь сказать, она не была с тобой знакома?

– Конечно. До окончания интерната контакты родителей с детьми запрещены, ты же знаешь. Я мог только издалека наблюдать за ней. А также, пользуясь привилегиями Зоркого, изучать все документы по её делу. Я действовал аккуратно, под предлогом изучения дел всех учащихся её возраста. Но, сама понимаешь, всё моё внимание было приковано исключительно к Инге. Как в своё время и к тебе…

Мы проговорили с отцом ещё около часа. Он подробно рассказал, как, все эти годы по крупицам собирал информацию, в надежде разыскать следы младшей дочки. Как параллельно с этим безуспешно пытался пробудить хоть какие-то чувства в моей матери. Как несколько раз пробовал «наставить на путь истинный» и меня. И как, наконец, ему это удалось. Оказалось, информация о том, что эмпаты якобы восстановили свою секретную программу, попалась мне не случайно, а именно благодаря Альберту. Это произошло на следующий день после того, как я подала заявку на участие в конкурсе разработок для новой нейросети. Отец ловко закинул наживку, зная, что я не смогу не отреагировать, ведь к тому времени он прекрасно изучил меня. Сам же он по-прежнему оставался для меня загадкой. Я была уверена, что даже если мы продолжим говорить с отцом до следующего утра, у него всё равно останутся полные карманы личных тайн про запас.

И тут меня обожгла болезненная мысль: если Альберт с самого начала всё просчитал, не значит ли это, что он же подстроил и моё знакомство с Грегом? И почему, чёрт возьми, он не предотвратил его убийство?

Глава 3

Я решила не ходить кругами, а задать волнующий меня вопрос в лоб:

– Вы с Грегом были знакомы, так? На его объявление я тоже не случайно вышла?

– Я знал его, – отец кивнул, ничуть не смущаясь. – Грегори Ланц был одним из учеников Анны, и мы с ним встречались, когда Анна ещё была жива. Но ты выбрала своего продавца сама. Мне по большому счёту было неважно, к кому ты попадёшь: я знал, что любой из дилеров сможет растормошить тебя. Поэтому не пытался свести с кем-то определённым.

Я же поморщилась, на миг представив, что могла попасть к другому продавцу – скажем, к Максу – персональному информатору Грега, с которым мои отношения не заладились с первой же встречи.

– Самым важным было поработать над твоей биографией так, чтобы на этапе проверки кто-нибудь из членов СПЧ не вышел на информацию обо мне. Ведь тогда твою заявку наверняка отклонили бы, – продолжал отец.

Его слова напомнили об одной моей оплошности.

– Знаешь, кажется, я выдала нас обоих, – я виновато посмотрела на Альберта, – ещё перед побегом я рассказала Грегу, что мой отец работает в Службах, и Грег знал мою фамилию…

Альберт скривился в скептической ухмылке:

– Ерунда. В штате Департамента безопасности можно насчитать несколько сотен офицеров с фамилией Грин, и как минимум пару десятков из них – Альберты. К тому же в базе Департамента я числюсь вообще под позывным кодом. Тем не менее хвосты стоило подчистить: ребята из СПЧ многому научились за последние десять лет. В том числе благодаря и мне, – не без гордости добавил отец.

– Выходит… Если бы не постоянная помощь подобных тебе «оборотней», вся деятельность продавцов чувств действительно была бы невозможной?

– Увы, да. Но как видишь, неким удивительным образом их дело продолжает жить и находить всё новых последователей. И в этом, безусловно, заслуга самих продавцов. Особенно тех первых, которые рискнули воплотить в жизнь столь рискованную затею.

Внезапно Альберт посерьёзнел и немного подался вперёд в кресле:

– Мира… мне искренне жаль Грега. Знаю, он был для тебя больше, чем продавец и наставник. И желание выразить тебе своё глубокое сочувствие по поводу случившейся с ним трагедии было одной из целей моего приезда. Я знаю, каково это – безвозвратно терять на своих же глазах горячо любимых людей.

Это были безумно трогательные слова, от которых наворачивались слёзы. Но в тот момент я решила не поддаваться жалости к самой себе и сдержала порыв броситься в крепкие отцовские объятия. Я ведь ещё не выяснила главного. И, кажется, настало наиболее подходящее время.

– Раз ты сам заговорил о Греге… меня как раз мучит один вопрос. Не сочти это обвинением в свой адрес, но… Почему ты допустил, чтобы он погиб?

Альберт глубоко вздохнул:

– Я знал, что ты спросишь что-нибудь в этом роде. И откровенно говоря, мне нечего сказать. Я даже не подозревал, что Грега собираются ликвидировать.

Видя мой недоверчивый взгляд, он продолжил:

– Как и многие другие продавцы чувств, Грег действительно находился на учёте у Служб. При чём, кто-то слил его совсем недавно. Но за ним вели скорее пассивное наблюдение. Конечно, всю информацию о его встречах с тобой я тщательно отслеживал и подчищал, но это стало дополнительной причиной, по которой я решил ускорить процесс твоего побега из столицы. Боялся, что не сумею уследить или со мной самим что-то произойдёт, и ты лишишься защиты… А в ликвидации Грега для Департамента не было особого смысла. По крайней мере, сейчас. Наоборот, через наблюдение за ним и некоторыми другими членами СПЧ удобно было контролировать изменения в деятельности Союза, пополнять базу сведений. Вот если бы в сообществе эмпатов наметилась подготовка к реальному теракту или какой-нибудь массовый бунт, тут бы Службы среагировали незамедлительно, направив всю свою силу на молниеносное подавление малейших беспорядков. Но это была бы более масштабная миссия по зачистке, а не подрыв одной-единственной машины.

– Наказали бы всех причастных, – выразила я догадку. – И при этом, как всегда, пострадали бы и невинные люди.

– Несомненно.

– Но если Службам смерть Грега была невыгодна, тогда…?

– Тогда виновных следует искать внутри.

Я вздохнула:

– Я думаю об этом уже два месяца. Но ни разу не слышала, чтобы у Грега были враги здесь. Не понимаю… Зачем кому-то из эмпатов хотеть его смерти?

– Мотивы могли быть самые разные, Мира. Кто-то ведь донёс о нём Службам, а это точно были не друзья. Как среди але́ксов есть оборотни, помогающие эмпатам, так и наоборот. Продажных душ и здесь, увы, хватает. Мало ли кому он перешёл дорогу, – пожал плечами Альберт. – Вряд ли за столь короткий срок ты смогла узнать всю подноготную его отношений с сотнями других «союзников», клиентов и обычных людей. Самый опасный враг – тот, который скрывается среди друзей.

– Среди друзей, – машинально повторила я, – потирая веки ладонями. – Знаешь, я устала подозревать всех и каждого… Помоги мне найти его убийцу. Ты ведь можешь выяснить, кто был тем самым информатором, донёсшим на Грега?

– Сделаю всё, что в моих силах, Мира. Но не уверен, что получится быстро. А тем временем тебе самой стоит соблюдать предельную осторожность. Тот, кому мешал Грег, рано или поздно разглядит угрозу и в тебе.

Я кивнула, соглашаясь. Опасения отца были понятны, и мне эти мысли тоже приходили голову.

– Вот любопытно… А если бы я не додумалась, как организовать собственный побег или попросту не решилась бежать, что бы ты делал? Действительно повёз бы меня на подписание контракта с Лобзовским-младшим?

Альберт с улыбкой покачал головой:

– У меня был запасной вариант на этот случай.

– Какой?

– Олег Самсонов. Он пришёл бы тебе на помощь. К тому же нужный скрипт у него уже был – это Олег помогал мне устроить побег для Инги. Он же нашёл и подходящую приёмную семью для неё. Вот только не сложилось…, – отец снова посерел.

– Самсонов? Побег для Инги? Но… разве Олег не стал клиентом одного из продавцов чувств всего три года назад? Я нашла его имя в базе…

Альберт покачал головой:

– Его путь начался значительно раньше. А базу клиентов, как ты понимаешь, мне в своё время пришлось основательно подкорректировать.

– Как всё запутано, – я нетерпеливо закатила глаза. – Кажется, Самсонов – единственный, кому ты готов довериться в трущобах? Чем он это заслужил? И что если именно Олег и слил информацию о побеге Инги, чтобы кто-то перехватил глайдер Шепарда по дороге?

– Исключено, – Альберт уверенно покачал головой. – У Самсонова не было данных о том, какой именно дорогой ехал Баз: возможных путей было около десятка. Собственно, он не знал ни самого Шепарда, ни позывных его глайдера, поэтому попросту не мог передать эту информацию третьим лицам.

Я кивнула, давая отцу понять, что приняла его аргументы.

– Кстати, Мира…, – в глазах Альберта мелькнули лукавые искорки. – Возможно, тебе будет интересно узнать. Якоб Лобзовский восемь дней назад был осуждён за обращение к услугам борделей в резервациях. Он был лишён должности в колледже и оштрафован на сумму, превышающую его десятилетний доход. Фактически он банкрот.

Если бы я прочитала об этом в городских хрониках, то, пожалуй, не слишком удивилась бы, решив, что всё закономерно и сложилось само собой. Но ухмылка на лице отца не оставляла сомнений:

– Погоди-ка… Это ты приложил руку к делу Лобзовского?

– Ну-у, не то чтобы руку, скорее голову и связи. Но в целом, да, ты всё правильно поняла. Что такое, дочь? Ты не рада?

– Я? Да это самая лучшая новость за последние девять недель, пап! Но как ты узнал, что… Я имею в виду, ты ведь из-за меня…, – я осеклась, не зная, как лучше выразиться. Слова застревали в горле из-за волны мучительного стыда, в очередной раз накрывшего меня при воспоминании об этом мерзком человеке.

Альберт снова встал, будто не в силах усидеть на месте, и зашагал по комнате.

– От меня не укрылась твоя реакция там, на приёме, когда ты узнала, что Лобзовский-младший племянник Якоба. Твоё лицо в тот момент стало белее комбинезона. Я сразу понял, что это неспроста. Выяснить причину оказалось несложно: одной недели наблюдения за методикой преподавания господина Лобзовского оказалось достаточно. Я вспомнил тот злополучный день, когда получил отчёт о твоём обращении в клинику по гинекологическим вопросам. Отчёт был достаточно подробным, и, признаться, я был откровенно шокирован. Кларисса не смогла дать мне вразумительный ответ на мои расспросы о том, что конкретно с тобой произошло: твою мать волновал только счёт, предъявленный за медобслуживание. А неуклюжие попытки поговорить с тобой лично провалились. Признаться, тогда я был уверен, что на столь ранние сексуальные эксперименты ты решилась с кем-то из сокурсников, и даже организовал слежку.

– За мной? – немного возмутилась я.

– Ну да. Не видел другого варианта вмешаться. Но за несколько месяцев так и не смог ничего выяснить: ты-то вела себе предельно целомудренно. А когда столько лет спустя вскрылась информация о Лобзовском, всё встало на свои места. Дальше он, в общем-то, сам облегчил мне задачу и загнал себя в ловушку: обвинения в секс-туризме по трущобам не клевета. И его требования к барышням для утех были весьма характе́рными: он неизменно искал девственниц не старше тринадцати лет. Само собой, эта забава обходилась ему очень недёшево. Зато ученицы в колледже были бесплатными…, – тут отец, наконец, уселся, но не в кресло, а рядом со мной, на диван. Голос его стал совсем тихим и даже виноватым:

– Мне невероятно жаль, что тебе пришлось пережить такое, да ещё и в столь юном возрасте, Мира. Я печалюсь, что не сумел в тот период стать для тебя человеком, которому ты смогла бы довериться. Понимаю, что увольнение и штраф – это наименьшее наказание для подонка, и если я когда-нибудь найду способ…

– Не стоит, папа, – на этот раз я не удержалась и обняла его, радуясь в душе этому новому уровню близости с родителем. – Я чувствую, что достаточно отомщена. Особенно если его навсегда лишат права преподавания.

– Об этом-то уж я позабочусь!

– Знаешь, – я отстранилась от отца, – теперь меня пугает осознание того, что свой «Лобзовский» может находиться чуть ли не в каждом колледже страны, и его деятельность десятилетиями может оставаться безнаказанной, потому что его жертвы даже мыслей не допускают о том, чтобы кому-то обо всём рассказать… А то, что я не могла тебе тогда довериться – не твоя вина. Ты же понимаешь. Я просто не знала, что такое «довериться» – как это и для чего. Не представляла, что родители могут быть для своего ребёнка друзьями и покровителями. Людьми, у которых можно искать защиты от невзгод этого мира. И когда благодаря Грегу я узнала, что в нашем мире такое возможно, была поражена. А ведь здесь это в порядке вещей! И это так… удивительно.

В ответ Альберт притянул меня к себе и поцеловал в макушку.

– Я счастлив, что хоть одна моя мечта сбылась. По крайней мере, одну дочь я сумел обрести по-настоящему.

– Я тоже этому рада, пап, – я прижалась к нему покрепче, чувствуя, как благодарность самому этому моменту разливается по всему телу, наполняя его теплом, уверенностью и спокойствием.

– Мне так хорошо здесь, в трущобах, несмотря на весь этот примитивный и, на первый взгляд, плохо обустроенный быт, – решила я поделиться с отцом после нескольких минут обоюдного молчания. – В поселении чувствую себя ещё лучше. Говорят, человек ко всему привыкает. Я в полной мере испытала это на себе. И теперь с каждым разом всё больше противления у меня вызывает необходимость периодически появляться в городе, чтобы не вызывать подозрений. Хотя бы для прохождения процедуры унификации и прочих обязательных повинностей гражданина. Я уже оплатила два штрафа, и думаю, до третьего не стоит доводить. Я бы попросила тебя совсем меня аннулировать, но боюсь, что тогда не смогу в будущем принести больше пользы «союзникам». Всё-таки доступ в город мне ещё может пригодиться.