Эмоции оптом

Глава 4

Моё сотрудничество с Самсоновым до сих пор происходило по стандартной схеме. Он тщательно проверял каждого нового клиента, а в те дни, когда у меня были назначены поздние сеансы, оставался на ночь в апартаментах Грега. Во время моей работы с клиентом он не выдавал своего присутствия, но всё же был начеку на случай, если понадобится помощь. Таким образом, Олег был не просто моим информатором, но ещё и телохранителем. Изначально Юджин с Энди планировали назначить на эту роль совсем другого, малознакомого мне человека. Но Олег, который, как выяснилось, уже два года был членом СПЧ, настоял на своей кандидатуре. И аргументировал это тем, что он – такой же бывший алекситимик, как и я – быстрее поможет мне адаптироваться, поскольку лучше других понимает, с какими проблемами мне придётся столкнуться в новой деятельности и в жизни в целом. Ланцам его доводы показались убедительными. Да что там, они показались убедительными даже мне. Конечно, я и не подозревала о тесном знакомстве Олега с Альбертом.

На нашей первой встрече в трущобах Олег признался, что во время приёма в Главном Доме он уже знал, что я клиентка Грега. В ответ я забавляла Самсонова признаниями о том, как завидовала его профессиональному успеху и искала способы занять его место в профессиональном рейтинге. И как потом всё это стало вдруг совершенно неважным. Моя прежняя ревнивая зависть к успеху Самсонова была отчасти вызвана ошибочным представлением о его возрасте. Раньше я считала его едва ли не моим ровесником – совсем молодым парнем лет двадцати пяти-двадцати шести, но выяснилось, что Олегу уже тридцать три, и я в очередной раз убедилась, что совершенно не умею определять возраст других людей по внешним признакам. Так же было, например, и с Грегом. Я, конечно, предполагала, что он старше меня, но не думала, что на целых двенадцать лет: это выяснилось уже на четвёртом сеансе, когда Грег подробно поведал мне трагическую историю, произошедшую в его жизни. Тогда я автоматически произвела нехитрые подсчёты, основываясь на цифрах и временных интервалах, которые он упоминал.

Но Самсонов хоть и был всего на несколько лет младше Грега, всё же выглядел совсем мальчишкой по сравнению с ним. И дело даже не в том, что Олег был мельче и ростом, и телосложением. В заблуждение вводила его энергетика и стиль общения – внезапная дурашливость, которую он то и дело проявлял в самый неожиданный и даже неуместный момент. Большие миндалевидные глаза с длинными ресницами казались улыбающимися, даже когда Самсонов сердился или был раздражён. Отчасти из-за этого я не могла до конца воспринимать его всерьёз. Но при всём этом Олег умел быть вдумчивым и сосредоточенным, и своих лидерских позиций в рейтинге лучших айтишников ОЕГ явно заслуживал. Мне было, чему у него поучиться, и я была рада такой возможности.

Общая профессия, общие воспоминания о жизни в Центрополисе и произошедшая с нами обоими трансформация сближали нас. Мне было легко доверять Олегу многие свои мысли и переживания… Но я не готова была обсуждать с ним одного: чувств к Грегу и боль утраты. Я ловила себя на том, что закрываю эту сторону своей внутренней жизни даже от родных Грега: сама мысль об откровенных разговорах на эту тему была мне невыносима. Единственным живым существом, с которым я могла делиться своей горькой печалью, был Рик. И то – лишь потому, что он не лез ко мне в душу с подбадривающими и утешающими словами.

– Самсонов, расскажи, какая у тебя боль? – неожиданно даже для себя задала я вопрос своему спутнику, пока Рик деловито помечал встречные деревья и столбы.

– Что? Моль? – Олег опять начал невпопад дурачиться, прикидываясь, будто не расслышал моего вопроса.

Я шутливо пихнула его в плечо.

– Эй, ну хватит. Грег говорил, у всякого, кто обращается к продавцам эмоций, есть своя боль. Значит, и ты не исключение. Так какая?

Олег удивлённо поднял брови, а затем слегка нахмурился.

– Да никакой… То есть, не знаю… Я давно отпустил своё прошлое, – он пожал плечами и попытался сделать беззаботный вид. Убедительно. Я даже почти поверила. Только подвернувшийся на дороге камень, который Олег нервно пнул носком ботинка, заставил меня усомниться в искренности его слов. Но надоедать с неделикатными расспросами не хотелось, поэтому я отвлеклась на другую тему:

– Завтра еду в поселение к семье Грега. Скорее всего, там же и ночевать останусь. Клиентов на ближайшие сутки отменю.

– Есть план? – Олег заинтересованно посмотрел на меня: до сих пор я не отменяла заранее назначенных встреч с «покупателями», поэтому моя решительная поспешность от него не укрылась.

– Не то чтобы план… скорее, только разрозненные идеи. Как отдельные куски кода, которые пока что не получается собрать в единую программу. Но уже появилось ощущение, что я близка. Мне всё-таки очень нужна сейчас встреча с Юджином и Энди, хочу задать им несколько вопросов. А потом потребуется и твоя помощь. Поэтому не теряйся. Приезжай ко мне по возможности послезавтра с утра – обсудим, как действовать дальше.

– Может, мне лучше поехать завтра с тобой?

Я категорично замотала головой:

– Исключено. В другой раз можно. Завтра – я сама. У меня есть ещё дела по дороге.

– Как скажешь.

В этот раз мне показалось, что во вздохе Олега прозвучали укор и обида.

* * *

Следующее утро началось так же, как и большинство других за последние два месяца. Около четверти часа после пробуждения я оставалась в постели, разглядывая два портрета, размещённых на прикроватной тумбе: свой и Грега. Оба – вполоборота к стороннему наблюдателю, но глаза в глаза – друг другу.

Ещё живя в доме с родными Грега, я наткнулась в его комнате на большую фотографию: кто-то запечатлел Грега с младшим из братьев, Юджином. Они то ли стояли, то ли сидели – в кадре было не понять – приобняв друг друга за одно плечо. Юджин казался слегка насупившимся, а Грег будто подбадривающе улыбался брату. Его выражение лица на этом фото было каким-то особенно родным и близким – карточка резко выделялась на фоне многих других. Поэтому, покидая дом Ланцев, я втихомолку забрала её с собой. А уже здесь, в квартире Грега, обнаружила, что если поставить рядом со снимком братьев мой портрет, нарисованный Грегом, и заслонить им лицо Юджина, кажется, будто Грег смотрит прямо на меня. Я недолго спорила с совестью: просто загнула ту половину снимка, где был запечатлён Юджин, а портрет Грега поместила в подходящую рамку, найденную в одном из шкафов в медиакомнате. Оба портрета были расположены на тумбе таким образом, что хорошо видеть сразу оба можно было только под определённым углом, лёжа в кровати. И теперь я начинала каждый свой день со своеобразной медитации: представляла, будто со стороны наблюдаю безмолвный диалог любимого продавца эмоций и той, прошлой Миранды, частичка которой всё ещё жила во мне. Я задавала Грегу от имени той себя тревожившие меня вопросы, делилась сомнениями и страхами, и почти всегда слышала внутри себя его голос, дающий если не чёткий ответ, то хотя бы поддержку и кратковременное умиротворение. Но в последние дни я стала ощущать, что этого ежедневного ритуала мне уже недостаточно, чтобы отыскать необходимый баланс.

После завтрака на скорую руку, как только мой информатор и по совместительству телохранитель уехал обратно в Центрополис, я прыгнула в глайдер и направила его в сторону трассы. От сопровождения Самсонова я отказалась по нескольким причинам. Во-первых, мне, как и всегда в подобных ситуациях, нужно было некоторое время, чтобы переварить в уединении всю новую информацию. А во-вторых, разговор с Юджином и Энди о Главнокомандующем и о стратегии действий эмпатов был не единственной целью моей поездки в Центральное поселение. После откровенной беседы с отцом я ещё серьёзнее озадачилась вопросом поиска предателя Грега, а кроме того во мне зажёгся робкий огонёк надежды разыскать Ингу. Как и отцу, мне отчаянно хотелось верить, что она всё-таки жива.

В этот день я выбрала не короткий прямой путь в поселение через трущобы, которым пользовалась обычно, а предпочла объездную дорогу через трассу. Эта дорога вела к тому самому лесопарку, где оборвалась жизнь Грега и – в определённом смысле – моя тоже.

Знакомый парковочный карман пустовал, и я вздохнула с облегчением: не очень-то хотелось сейчас видеть других людей. Припарковавшись, я ещё некоторое время пыталась собраться с духом, но всё равно, покидая глайдер, чувствовала себя так, будто выхожу в открытый космос без скафандра. Казалось, стоит только оставить безопасное пространство машины, как я начну задыхаться. Но вопреки этим страхам, меня окутала приятная, слегка морозная свежесть воздуха, и я поняла, что вполне свободно могу сделать глубокий вдох. А вслед за вдохом – шаг. И ещё один. Я брела в ту сторону, где стояла машина Грега, когда произошёл взрыв. Брела, едва поднимая отяжелевшие ноги и ощущая, как в груди расширяется, растекается медузой, расправляет щупальца обжигающая субстанция. Эта медуза придавливала меня к земле, сковывая движения и волю. И всё-таки мне хватило сил дойти до того самого места, увидеть почерневшие камни над обрывом и хорошо заметный участок выжженной земли. А потом просто упасть на колени и рыдать, пока уродливые склизкие щупальца, прожигающие моё нутро, не выльются наружу вместе со слезами, растворившись в них без остатка.

Полчаса спустя я облюбовала себе один из плоских камней, постелила на него широкий вязаный палантин согревающего кофейного цвета, подаренный мне сестрой Грега Майей, и уселась лицом к реке. Созерцание почти неподвижной водной глади успокаивало. Скоро я погрузилась в трепетные воспоминания о нашей совместной прогулке с Грегом в этом же парке за неделю до взрыва – то есть, ещё до того злополучного разговора, после которого я распсиховалась и уехала в город.

– Не могу отделаться от чувства вины, любимый. Каждый день думаю, что всего этого ужаса не произошло бы, останься я тогда с тобой. Или, по крайней мере, мы провели бы вместе на целых семь дней больше. Сейчас мне это кажется вечностью. Я готова отдать целую жизнь, чтобы вернуть тебя хотя бы на час…

Беседуя сама с собой и окружающим пространством, я представляла, будто общаюсь напрямую с Грегом. Удивительным образом это помогало немного успокоить боль.

Я говорила и говорила, пока не заметила, что воздух стал плотнее, и с неба посыпались, танцуя и кружась, снежные хлопья. Они опускались на мои волосы, лицо, ладони, колени, постепенно укрывали землю. То, что снег пошёл именно в этот момент, на секунду показалось ответом Грега на мои слова. И как бы я ни была далека от мистического мировоззрения, такая кратковременная иллюзия грела душу.

А вот тело начало ощутимо подмерзать. Поэтому я всё же поднялась с камня и укрылась любимым палантином, закрепив его края аккуратной бисерной брошью в виде дымчато-лиловой бабочки – ещё одним подарком Майи. Теперь мою грудь и сознание не терзали никакие пекущие твари. Я возвращалась к глайдеру в задумчивом умиротворении, невольно улыбаясь этому редкому теперь чувству.

Добравшись через полчаса до поселения, я встретила в доме Ланцев только маму Грега – Нелли. Она как будто и не удивилась, увидев меня идущей к крыльцу её дома, хотя я не предупреждала, что приеду. Нелли, как всегда при встрече, крепко меня обняла и, помогая раздеться, стала расспрашивать, какие у меня новости. Её радушие и готовность в любой день принять, накормить и обогреть материнским теплом, каждый раз по-хорошему удивляли и радовали, поэтому меня всегда тянуло вернуться в этот дом.

– Почему не взяла с собой Рика? – немного пожурила она, когда мы уже вошли в дом.

Как и её сыновья, Нелли тоже считала, что мне лучше везде брать с собой пса в качестве охраны. И обычно я старалась так и поступать, но после того, что Рику пришлось пережить вчера, я решила дать ему отдых. Конечно, матери Грега я не могла ничего рассказывать о визите в трущобы моего отца, поэтому пришлось слегка соврать, будто поездка в поселение была спонтанной.

На Нелли, помимо простого тёмно-зелёного платья, был ещё и пёстрый фартук, который она всегда надевала, занимаясь домашними работами, а её серебристые волосы по обыкновению были собраны в тугой пучок на затылке. Через открытую дверь, ведущую в одну из комнат, я заметила, что на окнах сняты шторы, а в прихожую пробивались характерные запахи мыла и свежести.

– О-о, Нелли, вижу, вы как раз затеяли генеральную уборку и стирку! Я с удовольствием помогу, если покажете, что и как делать.

Я вызвалась на подмогу, с одной стороны, искренне желая принести пользу, а с другой – надеясь заодно расположить Нелли к беседе.

– Никакой помощи не приму, пока не поешь, – категорично заявила хозяйка дома. – Я давеча как раз свежий мясной пирог испекла. А какую капусту мы с мальчишками наквасили, м-м! Язык проглотишь! Я тебе и с собой упакую гостинцев. Надо откармливать нашу девочку, а то похожа на глисту в корсете, – Нелли, не прекращая болтать и причитать, какая я непозволительно худая, вертелась у большого холодильника, стоявшего в прихожей, и доставала оттуда всё новые кастрюльки, баночки и свёрточки. И как я ни пыталась её убедить, что вовсе не голодна, она упрямо продолжала хлопотать, чтобы поскорее накрыть полный стол.

– Да я же после таких сытных угощений не смогу даже пошевелиться, не то, что помочь по хозяйству! – жалобно стонала я.

Нелли ухмыльнулась:

– А ты знаешь, как в старину зажиточные крестьяне работников к себе в дом выбирали?

Я покачала головой. Откуда мне было знать такие подробности?

– Очень просто! Первым делом усаживали претендентов за стол и щедро потчевали. Так и определяли: кто лучше всех ест, тот и работает усерднее. Так-то!

Я поняла, что какие доводы ни приведу в ответ, Нелли найдёт ещё с десяток других, почерпнутых из бездонного колодца древних народных мудростей. Поэтому поспешила помочь ей хотя бы с сервировкой стола.

– Вот и я заодно переведу дыхание. Рядом с тобой посижу, почаёвничаю, – заметила Нелли, усаживаясь напротив меня за широким столом в гостиной. – С шести утра ведь кручусь. Пора бы и присесть ненадолго. Как хорошо, что ты приехала!

Я глянула на круглые настенные часы со старинным аналоговым циферблатом: обе стрелки подбирались к двенадцати.

– Нелли, и вы в одиночку всё это время возитесь? А где Энди и Юджин?

– Из мастерской с ночи ещё не возвращались, – махнула рукой Нелли. – Но это у них обычное дело. Когда еда закончится, прибегут как миленькие, – по-доброму хохотнула она. – Но если решишь зайти и к ним в гости, захвати с собой пару кусков пирога для мальчишек.

– Обязательно! Я как раз собиралась их тоже повидать.

– Ишь, как заснежило-то! Давненько такого не припомню, – Нелли удивлённо смотрела в окно позади меня. – Вот когда сыновья ещё совсем детьми были, выпало несколько снежных зим подряд. Успели на санках да ледянках покататься вволю. А внучатам моим до сих пор и не привелось толком снега повидать. Интересно, в Южном тоже сейчас так снежит? Вот они обрадуются…

Я решила, что пока у женщины выдалось подходящее ностальгическое настроение, хорошо бы её порасспрашивать.

– Нелли, – тихонько начала я. – А можно вопрос?

Она перевела на меня тёплый внимательный взгляд:

– Конечно, милая. Слушаю тебя.

– Я знаю, что у Гре… у Гриши всегда было много друзей и вообще людей, с которыми он довольно близко общался. Вы знаете, с кем он поддерживал наиболее тесные отношения последний год-полтора?

На секунду мне показалось, что Нелли мой внезапный вопрос о Греге насторожил, если не испугал. Что-то неуловимо изменилось в её взгляде на несколько мгновений, но она тут же вернула своему лицу привычное простодушно-доброжелательное выражение:

– Что ты, Мира! Откуда мне всех знать? Я ведь из этого дома толком никуда носа и не высовываю. А знакомств у Гриши и впрямь всегда много было, близких в том числе. Но я знаю только тех, кого парни хотя бы раз сюда приводили.

– Нелли, мне очень надо, чтобы вы постарались вспомнить всех, кого знаете! Я не смогу спокойно жить, если хотя бы не попытаюсь разобраться в обстоятельствах смерти вашего сына. А начинать распутывать этот узел, увы, целесообразно именно с тех, кто знал его лучше других. И кому он доверял.

– Ох, девочка, – горестно покачала головой Нелли. – Ну что нового я тебе расскажу? Ты ведь и сама уже со всеми знакома, да только ни на кого и подумать-то невозможно! Самыми близкими для Гриши, помимо братьев, были Макс со Стэном… Ну и, разумеется, Майя и Клод.

С Клодом Морицом, мужем сестры Грега, мне так и не довелось познакомиться: на кремацию он не приехал, оставшись дома с детьми. Я знала, что он приезжал через несколько дней после церемонии прощания, буквально на денёк, но в тот день я была занята в трущобах.

– Грег мне рассказывал, что был дружен с Клодом ещё до того, как Майя вышла за него замуж? – решила уточнить я.

– Всё так, – кивнула Нелли, помешивая сахар в чашке. – Гришенька обучал его довольно долгое время. Иногда они встречались у нас в доме, так и с Майей познакомились…

– Разве Клод тоже работает с клиентами?

– Эм… А Гриша не говорил? – Нелли стушевалась, а глаза стали растерянными, будто она чувствовала вину за то, что сболтнула лишнее.

– Наверное, говорил, – пришла я ей на выручку. – Просто я не запомнила. Столько информации в голове удержать сложно. Больше всего он рассказывал про Макса. Они ведь знакомы уже больше десяти лет…

– Да-да. Ох, жалко парня.

– Почему? – не поняла я.

– Ну как? Он же сиротой остался, после тех событий десятилетней давности. Как он горевал! – качала головой Нелли, смотря перед собой невидящим взглядом. – Хоть и взрослым с виду был, девятнадцать лет, а в сущности-то дитё ещё. Его десятилетнюю сестрёнку в тот день вместе со всеми в город увезли. И больше никто их не видел… А я ведь всю их семью знала, – и тут глаза Нелли наполнились слезами. Она подрагивающими руками схватила со стола чашку с чаем и принялась чуть нервно прихлёбывать из неё, видимо, стараясь таким образом погасить неприятные переживания.

С минуту я сидела ошарашенная её словами. Этой истории я не знала: мои слова о том, что Грег много рассказывал о Максе, были лишь уловкой. Ни в какие подробности, кроме того, что они тесно общались последние десять лет, Грег меня не посвящал. Но сбивчивый рассказ Нелли мало что прояснял, если бы не вчерашний визит отца…

– Точно-точно, вы же имеете в виду тот день, когда погибли несколько участников Союза, и больше двадцати людей увезли в Центрополис? И семью Макса в том числе?

– Ну да, – тяжело вздохнула Нелли, всё ещё глядя в свою чашку.

– Только я из рассказов Грега так и не поняла, как же удалось спастись самому Максу…

– Так его же в это время не было в трущобах. Да и всей семьи его не должно было быть. Они ведь отреставрировали для себя дом в поселении и как раз находились в процессе переезда. Да вот как раз в тот день стукнуло им за какими-то вещами возвратиться. Макс-то уезжал куда-то к родственникам в другое поселение, вернулся только через два дня после случившегося. Ох, как он мучился, бедняга, волосы на себе рвал! Винил себя – мол, если б не уехал в те дни, так сумел бы помочь семье и остальным… А как тут поможешь? Вместе со всеми бы погиб. Ох, да что говорить. Страшно это всё.

«Действительно, страшно», – мысленно согласилась я. И самобичевание Макса было мне понятным: я ведь и сама не могла отделаться от мыслей, что должна была как-то воспрепятствовать трагедии, произошедшей с Грегом. Каждый день прокручивала в голове сценарии предотвращения беды, которые могли помочь, только если бы я смогла вернуться в прошлое. Такой себе побег от действительности.

– А Стэн в большей степени друг Юджина, чем Гриши, – тем временем продолжала Нелли. – Они ведь и учились вместе. Но к Грише, конечно, все друзья младших сыновей тянулись как к старшему авторитету.

– Кажется, в тот вечер, когда я приехала к вам впервые, Гриша за что-то ругал Стэна…, – припомнила я.

– Было дело, – подтвердила Нелли. – Но я стараюсь не вмешиваться в их дела и разговоры, пока не просят. Понимаю, что раз ему пришлось повысить голос на товарища, значит, было за что. Гриша и с братьями так – если и выражал изредка своё недовольство, то всегда по делу. Уж я-то знаю.

Я заметила, что Нелли нервно разглаживает пальцами по столу и без того ровную скатерть – Грег учил меня обращать внимание на подобные мелочи в поведении других людей. Глядя на Нелли мне стало ясно, что запас её терпения на исходе. А это значило, если я продолжу расспросы – женщина либо окончательно замкнётся, либо впадёт в истерику и зайдётся рыданиями, что было для меня страшнее всего.

Но не успела я что-то сказать, как Нелли сама дала понять, что пора поставить точку в этой беседе:

– У Гриши ещё было много близких знакомств с партнёрами из других резерваций. Но мне об этом мало что известно. Лучше тебе спрашивать Энди и Юджина.

Это я и сама понимала. Беда была лишь в том, что ни Энди, ни Юджин под разными благовидными предлогами отказывались делиться подобной информацией. Но матери Грега я ничего говорить не стала. Даже если она в действительности знает больше, чем рассказывает, упрямая настырность с моей стороны только повредит. Я помнила слова отца, что эмпаты ревностно оберегают важную личную информацию от посторонних, да и мой собственный опыт это подтверждал. Возможно, Нелли всё ещё не до конца доверяет или видит во мне скрытую угрозу.

– Благодарю за сытный обед! – я отставила от себя тарелку с крошками от огромного куска мясного пирога, который уплела с большим удовольствием. – Действительно, всё получилось неподражаемо вкусно. Но я по-прежнему полна намерения помочь вам по хозяйству. А заодно поучиться премудростям ведения быта. Признаю́сь, многое мне по-прежнему даётся с трудом, – в моих словах не было ни грамма лукавства.

– Ну, пойдём, милая, – взгляд Нелли потеплел и даже заискрился ребяческим озорным огоньком, – выдам тебе фартук. Только, чур, потом не жаловаться – сама напросилась!

Через два с половиной часа я выходила, – нет, выползала из дома, почти не чувствуя рук и ног. У эмпатов есть кое-какая примитивная электрическая бытовая техника, но она неспособна справляться со всеми хозяйственными задачами полноценно, без участия человека. Нелли гоняла меня по обоим этажам дома с тряпками и вёдрами, с бидонами для полива растений, расставленных в горшках и кадушках по всем комнатам, с тазами выстиранного белья, которое требовалось развесить на сушилках… Сама она тоже не отставала, но внешне я не наблюдала у неё усталости: Нелли даже не вспотела, только разрумянилась, отчего стала выглядеть ещё моложе и милее, чем обычно. Я же вскоре почувствовала себя тряпочкой, многократно прокрученной в барабане стиральной машины: хотелось распластаться на сушилке или где угодно ещё и не шевелиться. И всё-таки – удивительное дело! – меня заполняла радость. Тело ощущалось тяжёлым, а голова, напротив, – лёгкой и прозрачной, и, несмотря на полное отсутствие физической энергии, я неожиданно ощутила небывалый душевный подъём. Как будто вместе с пылью в углах и на полках в доме Нелли я заодно выскребла залежалую горькую копоть из своих мыслей.

Уборка превратилась для меня в настоящую экскурсию по родовому гнезду семьи Ланц, а Нелли оказалась заправским гидом: её воспоминания журчали непрерывной песней, а слушать её рассказы хотелось бесконечно.

О каждой комнате – да что там, о всякой вещи в доме – Нелли могла поведать целую историю. В гостиной Грег впервые самостоятельно пошёл и сразу же набил первую шишку на лбу. А в этой спальне Энди учился ползать. На этом стуле дочка Майи и Клода, малышка Лин, сказала своё первое слово. А с этими резными деревянными фигурками в виде слонов обожает играть их младший сын, Демис.

Эта фарфоровая чашка с нежной голубой каёмкой и золотистыми розами осталась единственной из целого сервиза, который Нелли и её мужу родственники дарили в день свадьбы. А вот эта салфетка под маленькой кованой вазочкой на крепком деревянном трюмо в спальне вышита… нет, не самой Нелли и даже не Майей, а Юджином! Ему тогда было семь.

Все эти милые семейные сокровища Нелли показывала мне мимоходом, ни на минуту не прекращая уборки. И пока я рассматривала замысловатый растительный узор на вышитой салфетке, женщина уже копошилась в нижнем боковом шкафчике трюмо – доставала из него вещи, чтобы протереть внутри пыль.

Вопреки моим ожиданиям, под зеркалом у Нелли хранились не расчёски и косметические средства. Точнее, не только они. Из совсем крохотного с виду шкафчика она вытащила внушительную стопку пухлых самодельных папок из сероватой прессованной бумаги. Папки были перемотаны тканевыми лентами, и было заметно, что содержимое едва помещается внутри такого незамысловатого переплёта. Повинуясь любопытству, я нагнулась и взяла в руки верхнюю папку. На ней крупным убористым почерком было выведено «Майя». Вторая такая же папка носила имя «Энди». А с обложки третьей на меня смотрели какие-то осбенные, почти живые буквы, складывавшиеся в надпись «Гриша». Я непроизвольно задержала дыхание.

В этот момент Нелли закончила протирать пыль внутри шкафчика и перехватила мой взгляд.

– Папки с детскими рисунками, – прокомментировала она. – Я старалась сохранить каждый, но на это не хватило бы целого дома. Дети обычно много рисуют. Со временем я перебрала их все и оставила столько, чтобы рисунки каждого вмещались в одну папку.

– Ага…, – протянула я, продолжая, будто загипнотизированная рассматривать невзрачную обложку, скрывавшую работы Грега. Отчего-то я не решалась открыть её без разрешения.

– Ну что ж, – Нелли отложила тряпку для пыли. – Давай-ка посмотрим вместе? Я сама давненько не заглядывала внутрь.

Я с благодарностью согласилась. Нелли ловко развязала узелок на ленте, перехватывавшей заветную папку, и мы уселись рядышком прямо на кровать, застеленную ярким стёганым покрывалом.

Содержимое папки бесконечно меня удивило. Я готовила себя к просмотру пусть и не очень умелых, возможно, неряшливых и несовершенных, но всё же картин. Какого-то подобия пейзажей, натюрмортов или даже абстракций, которые так любил Грег… Однако вместо этого с его детских рисунков на меня смотрели беззубые и лысые «головоноги» с глазами где-то на лбу, кошки с лошадиными ногами, треугольные деревья и много-много вариаций на тему транспорта с невообразимо кривыми колёсами. Но по мере продвижения «вглубь» папки что-то почти неуловимо менялось в повторяющихся сюжетах рисунков. У головоногов постепенно появлялось туловище, затем волосы, одежда. Их лица приобретали симметрию и правильные пропорции. В этих существах теперь можно было узнать настоящих людей и даже отдельных членов семьи. Животные и деревья тоже становились всё более похожими сами на себя. У автомобилей стал появляться объём. В пейзажах – перспектива. Я перебирала рисунок за рисунком, многие из которых сопровождались комментариями и воспоминаниями Нелли, как вдруг среди груды небольших тонких листочков обнаружила листок гораздо более плотной бумаги, сложенный вдвое. Я машинально развернула его и непроизвольно сделала шумный вдох.

Здесь была изображена юная девушка, полулежащая на маленьком диване с закинутыми за голову руками. Девушка была обнажена. Нижнюю часть тела прикрывала небрежно наброшенная струящаяся ткань, зато её округлая, чётко очерченная грудь была представлена зрителю во всей красе. И судя по взгляду обладательницы, этот факт ничуть её не смущал. Она была похожа на сошедшую с далёких небес богиню – вот-вот озарит пространство неземным сиянием. Однако нечто в облике девушки притягивало внимание сильнее её чувственных прелестей. То ли растрёпанные пряди каштановых волос, разметавшиеся по плечам и груди, то ли едва заметная асимметрия губ, то ли что-то во взгляде её светло-карих глаз создавало ощущение скрытого безумия, зашитого в личность этой девушки. Словно некая печать, оставленная природой. Возможно, именно поэтому я почти мгновенно догадалась, чей портрет держу в руках.

Нелли же, увидев, что я рассматриваю, растерянно ойкнула.

– Это не детский рисунок, конечно же, – наконец, произнесла она, немного извиняющимся тоном. – Я положила его в эту папку значительно позже.

– Даниэла? – прямо спросила я.

– Она, – кивнула Нелли, а затем, слегка помедлив, добавила:

– Гриша ведь рассказывал тебе?

– Да… Я знаю, что Даниэла была его любовью с самого детства, что они были женаты около семи лет, что потеряли своего единственного ребёнка… и что Дэн в итоге сошла с ума, – последнюю часть фразы я произнесла полушёпотом: от волнения у меня внезапно сел голос. В очередной раз я ужаснулась судьбе возлюбленной Грега: сломленная смертью сына, она не просто потерял рассудок, а добровольно отправилась в Центрополис на процедуру симплификации – удаления нейронных связей, отвечающих за формирование эмоций. И этой манипуляции Дэн не пережила.

– В общих чертах всё так, – Нелли с тяжёлым вздохом подтвердила мои слова. Она немного помолчала, машинально разгляживая один из листочков с семейным портретом, нарисванным неумелой детской рукой, но вскоре продолжила. – После того как всё это случилось – не сразу, где-то через год – я застала сына во дворе, сжигающим все фотографии Дэнни и портреты, которые он писал с неё. В ответ на мои вопросы заявил, что такова его воля, и так ему будет легче жить дальше. Я не стала перечить. Решения сыновей я всегда старалась уважать и поддерживать. Но один-единственный портрет всё же успела незаметно унести из груды папок, подготовленных к сожжению. И припрятала к себе. Не знаю, толком, зачем. Мне было жалко его работ. На них она была как живая…, – в глазах Нелли заблестели слёзы.

Повинуясь внутреннему порыву, я приобняла женщину, желая таким образом выразить поддержку. Я понимала истинную причину, по которой Нелли хотела сохранить портреты Дэнни: та была ей близка, как родная дочь.

Нелли в ответ погладила меня по руке и произнесла неожиданное:

– Знаешь, только после смерти Дэнни, рассматривая её портреты, сделанные рукой Грега, я поняла, что некая доля сумасшествия всегда присутствовала в ней. На фотокарточках это не так бросается в глаза. Он один сумел выхватить и передать. Словно всегда это видел, чувствовал.

Как будто она прочитала мои мысли! Значит, мне не показалось. Мозг словно отдельно от моей воли анализировал увиденное изображение и проводил сравнения. Я осознавала, что внешне между мной и Даниэлой не было ни малейшего сходства: ни цвет глаз или волос, ни черты лица, ни даже фигура у нас с Даниэлой не были схожи. Дэнни, очевидно, была выше и обладала значительно более пленительными для мужского внимания формами. Но было ли в нас с ней что-то общее, что могло привлечь к нам обеим внимание одного и того же мужчины?