Алтонгирел поджимает губы с видом упёртой решимости. Он этот приём победит…
Я слегка встряхиваюсь, чтобы прогнать застрявшие в сетчатке призраки движений, и мужчины меня замечают.
– Насладилась? – спрашивает Алтонгирел, и я киваю, поскольку обнаруживаю, что где-то забыла голос.
– Круто, – выдавливаю наконец. – Невероятно здорово.
Слов у меня в голове непростительно мало, но офонаревший вид, похоже, их компенсирует. Азамат довольно улыбается.
– Тебе бы на настоящий бой посмотреть… Это-то так, урок.
– Боюсь, что настоящего боя я просто не увижу, – говорю. – Я и этот-то еле-еле…
Они оба смеются. Кажется, это первый раз, когда у Азамата и Алтонгирела одновременно хорошее настроение.
Мы идём наверх, причём Азамат несколько хозяйским жестом притягивает меня поближе, и я обхватываю его вокруг пояса одной рукой. Только сейчас, практически уткнувшись ему под мышку, соображаю, что вот этот сладковатый травянистый запах – это на самом деле запах пота, а вовсе не какого-нибудь талька, как я сначала думала, когда ещё вся команда скакала с шайбочками. Алтонгирел вон мокрый весь, а пахнет чем-то вроде сена.
Ужин Азамат, как и обещал, готовит сам. Не всем, конечно, а только на нас двоих. Это оказываются большие и плоские кунжутные лепёшки, в которые завёрнут маринованный салат, грибы или ореховая паста. Мы объедаемся так, что потом ещё час не можем встать из-за стола, только сидим, хлещем чай и ржём до слёз и икоты, как пьяные. Алтонгирел пытается строить нам укоризненные рожи, но мы это встречаем только свежим взрывом здорового смеха, так что он решает сделать вид, что с нами незнаком. Не знаю уж, сколько блюд может изобразить мой дорогой супруг, но если даже ничего, кроме этого, я всё равно согласна считать его великим кулинаром, о чём ему с большим удовольствием и сообщаю. Он не остаётся в долгу и сообщает мне, что я готовлю лучше, чем любая женщина, чью стряпню он пробовал. Таким образом наш разговор превращается в состязание на комплиментах, и вот тут уже Алтоша начинает смотреть на нас благосклонно. В итоге мы осыпаем друг друга ворохами добрых слов. Среди прочего я узнаю о себе, что бессмертна, ибо непременно попаду в самые популярные сказания и песни, а именем моей матери назовут звезду. В свою очередь, я как человек по определению приземлённый сообщаю Азамату, что он фантастически красив, и любое государство должно было бы гордиться, если бы он соизволил его возглавить. Соревнование затухает естественным образом, потому что мы так хохочем, что не можем вымолвить ни слова. Если Алтонгирел и счёл кого-то победителем, до нашего сознания он это не донёс.
Ближе к ночи народ расползается по каютам, все такие довольные, а нам-то спать нельзя, хотя устали мы оба на совесть. Кстати, совесть моя напоминает о своём существовании тем, что я нагоняю в коридоре своего прыщавого пациента, вставляю ему гормональные таблетки и напоминаю намазать лицо. После этого возвращаюсь на кухню, где Азамат всё ещё сидит за пустым столом, не иначе, ждёт меня.
– Что делать собираешься? – спрашиваю.
– Да надо бы ванну устроить, – говорит он. – В моцог обязательно нужно хорошо вымыться, отмокнуть. Только ванна на корабле одна, придётся нам по очереди…
– Зачем? – удивляюсь я. – Можем и вместе.
Азамат несколько секунд переваривает это предложение.
– Это у вас тоже на Земле так принято? – говорит он наконец.
– Ну, не поголовно, но и ничего невероятного, – отвечаю.
Он, конечно, ещё немножко сопротивляется, но, конечно, сдаётся. Правда, ванна после такого обильного ужина противопоказана, так что сперва мы решаем заняться чем-нибудь ещё, например мирно поиграть в шахматы у себя в совмещённой каюте.
Шахматы у них тоже не как у людей – огромные, и фигуры так выглядят, что я очень быстро проигрываю, потому что запутываюсь в них напрочь. Что ладья – это телега с лошадьми, я ещё уяснить могу. Но вот кто из этих милых зверюшек – ферзь, а кто слон… Нет, увольте, это надо на свежую голову. В итоге я просто сижу и рассматриваю фигурки, они все очень тонко и правдоподобно вырезаны.
– Пешек мой брат делал, – говорит Азамат, – а старшие фигуры я. Он тогда ещё совсем мальчишкой был, не всё мог.
– Так это ты делал? – спрашиваю, рассматривая фигурку императора со сложной причёской, одетого в пёстрые одежды – причём пестрота видна даже на некрашеном дереве. – У тебя просто золотые руки!
– Да ну что ты, это так, поделка. Ты просто не видела, что делают настоящие мастера.
– А у тебя есть ещё эти… поделки? – спрашиваю, сглатывая слюнки. Ох как я хочу на это посмотре-еть…
– Да есть, конечно, – говорит. – Это же знаешь, как… ты в свободное время вяжешь, а мы вот фигурки режем всякие.
Он вынимает из шкафа внушительных размеров коробку и слегка её встряхивает для звука – там гремит и шуршит. Ну-ка, ну-ка.
Боже, чего там только нет! Звездолёты, люди, звери, утварь, оружие, машины, дома, деревья, листья, компьютеры, телефоны и прочая техника, букеты, книги, мебель, лампы, мягкие игрушки, одежда и обувь, головы с разными причёсками и даже статуя свободы – всё не больше маникюрных ножниц. Это уже какой-то следующий шаг после «что вижу, о том пою».
– Ва-а-ау, – только и могу сказать я.
– Можешь взять всё, что нравится, – усмехается он. – Или ничего не бери, а я тебе специально что-нибудь вырежу, именно для тебя.
– Спасибо, – говорю, не выбирая из предложенных вариантов. Что же мне напоминает это обилие?. . Ах да, те игрушки, что мне подарил тот дядя, когда я в десять лет увела у джингошей наш корабль… Тоже был муданжец, что ли?. .
Я открываю рот сказать об этом Азамату, но он уже достал вторую коробку поменьше, а та-ам… там фигурки всех членов команды. Первым делом я выхватываю Алтонгирела:
– Да-а-а, у него именно такая рожа!!! – радостно воплю я, забыв всё и вся. Азамат посмеивается.
– Он колоритный, его легко похожим сделать, – говорит. – Ты вот на Дорчжи посмотри.
Про Дорчжи мне тут же становится всё понятно: натуральный такой деревенский парень, здоровый, как бык, и такой же непосредственный.
Я угораю над застенчивым Бойонботом, хозяйственным Тирбишем, неразличимыми и вечно помятыми пилотами. Азамат с удовольствием наблюдает, как меня скрючивает от хохота. Когда команда кончается, я вижу на дне коробки ещё одну фигуру и удивляюсь – неужели и себя изобразил? Но всё оказывается веселее. Это я.
Азамат в последний момент пытается выхватить у меня фигурку, тараторя, что она-де недоделана ещё, но я очень хочу посмотреть. Боже, какая я красивая. Правда, мне казалось, я поуже в бёдрах буду, но это несущественно.
– Штаны твои у меня не вышли, – оправдывается Азамат. – Я сделаю другую, если хочешь…
– А мне эта нравится, – говорю. – Давай ты лучше её разденешь, а я ей из тряпки платье сошью?
– Такое маленькое платье?
– Ну да, а чего, я в детстве на кукол шила…
– Хм, – Азамат озадачивается новой идеей настолько, что забывает смущаться. – Так это можно всех их одеть. Тем более я там с одеждой особенно не старался… Были бы пёстренькие.
– Так и сделаем, – решительно говорю я. – Только сначала мыться.
В ванне мы дружно фантазируем, кого во что нарядить с учётом имеющихся у меня материалов. Под это дело я успеваю обработать дорогого супруга гелем со шлифующим действием. Воспаление на груди почти сошло, там теперь тоже можно массировать. А ещё я запускаю руки в Азаматовы волосы, и он так расслабляется, что едва не засыпает.
Утро застаёт нас в холле, тщательно переплетёнными на диване перед столиком, уставленным фигурками в пёстрой одёжке. Азамат только что закончил вырезать фигурку себя, а я вознамерилась сшить на неё красный свитер.
– Ну куда мне красный свитер, Ли-иза, – канючит он. – Ну неприлично…
– А красный звездолёт – прилично?
– Ну то всё-таки звездолёт, а это одежда.
– А если б моя мама тебе связала, стал бы носить?
– Конечно, если подарок…
– Вот, так и считай, – я неумолимо втыкаю иголку в шерстяной лоскуток.
– Лиза, но это же игрушка, её надо одевать типично…
– Моя игрушка, – заявляю, выхватывая у него фигурку. – Как хочу, так и одеваю!
Он принимается хохотать, а я отворачиваюсь и вижу в дверях сонного Алтонгирела с высоко задранными бровями. И то сказать, достойное зрелище: я лежу поверх Азамата, сплетясь с ним ногами, его волосы развешаны по всей спинке дивана и подлокотнику, и мы через мою голову тянем друг у друга деревянную фигурку. Меня на мгновение ослепляет вспышка фотоаппарата.
– Алтонгирел, ну какого рожна! – немедленно раздражается Азамат.
– Да так, – криво улыбается духовник. – Когда ещё такое безумие увидишь? Пускай остаётся для истории.
Азамат порывается встать, чтобы отобрать у Алтонгирела мобильник, но я же сверху…
– Терпи, – говорю, – и привыкай. А то моей маменьке одной фотографии мало, она скоро ещё попросит, а лучше видео.
Азамат что-то невнятно бухтит, а Алтонгирел слегка настораживается:
– Ты показала своей матери его фотографию?
– Конечно, – пожимаю плечами.
– Зачем?
– А как же? Должна же она видеть, кого в семью принимает.
Алтонгирел хлопает глазами, и я слышу у себя над головой пояснения Азамата:
– У них родственники больше лезут в дела друг друга, чем у нас.
– А-а, – кивает Алтонгирел. – И что сказала твоя мать?
А я прям помню, что она там сказала… Ах да.
– Спросила, какой национальности, и правда ли, что такой высокий.
– И всё? – подозрительно спрашивает Алтонгирел.
– Ты, конечно, не поверишь, – хмыкаю я, садясь, – но да, всё.
Он, конечно, не верит, но тему оставляет.
– Вам можно есть мясо, только не налегайте особенно, не больше обычного. А спать не раньше шести вечера, чтобы не компенсировать. Это ясно?
Мы киваем, после чего Алтоша продолжает свой путь. Азамат вывинчивается из-под меня и пытается его перехватить, но я повисаю у него на руке:
– Оставь фотку в покое! – говорю. – Алтонгирел, пришли мне её побыстрее!
Алтонгирел мерзко хихикает и скоренько убирается из холла, а Азамат смотрит на меня исподлобья, но вроде бы не очень сердится.
Когда я дохожу до бука, туда уже просится пакет от духовника, присланный по сетке. На снимке Азамат получился довольно хорошо, да и все эти волосы его… Вот я вышла похуже, собственно, одни ноздри видно. Но всё равно посылаю картинку родичам, пусть повеселятся.
Маменька отвечает почти тут же – видимо, засиделась над корректурой какого-нибудь садового каталога, это с ней зимой на каждом шагу бывает, на улице ведь работы нет, а домашним растениям всё равно, в какое время суток она с ними будет возиться.
* * *
Ого, да тебя в него можно три раза завернуть! Знаешь, я тут видела в магазине кулинарную книгу с пропорциями для очень большой семьи, вот тебе такую надо купить.
А что это у вас там за куколки такие? А мне можно?
Так ты теперь к нему на этот его мудлак полетишь? А там почта ходит? Ты давай наснимай там растительности, наверняка есть какие-нибудь новые формы, может, удастся что-нибудь вывезти интересненькое…
* * *
В стенку стучится Азамат – ого, да у него и там, как на двери, сенсорный звонок установлен? Жму на кнопку в ящике, продолжаю набивать ответ маме.
– Маменька просит куколку твоего изготовления, – говорю.
– Обязательно, – легко соглашается он. – А у неё есть какие-нибудь любимые птицы или звери?
– У неё любимые растения, – говорю. – Но лучше сделай куклу, чтобы наряжать можно было.
Азамат задумывается.
– А как она выглядит?
– Мама?
– Да.
– Ну, примерно как я, плюс двадцать килограмм и очки.
– Очки? – удивляется он. – Неужели у вас на Земле не умеют лечить зрение?
– Умеют, – говорю, – но это надо денег заплатить, в больницу лечь… А ей лень. Тем более жить ей это не сильно мешает, и вообще, ей нравится, что в очках глаза кажутся больше.
Пока говорю, а Азамат качает головой, переваривая информацию, я просматриваю мамин дневник в поисках фотки поприличнее – то есть без лопаты или мотыги, а то с этими муданжскими представлениями о работающих женщинах Азамат меня совсем зажалеет. Наконец нахожу.
– Во, – зову его, – гляди.
Он подходит и склоняется над буком, устилая мне весь стол волосами. Долго с интересом изучает снимок, на котором маменька гордо помещена посреди собственного цветущего сада, прижимая к обильной груди не менее внушительный букет в сине-сиреневой гамме. Одета она в дачную майку такой ядрёной расцветки, что сделала бы честь любой муданжской национальной одёжке. Волосы чуток подлиннее моих, но такие же жёлтые и пушистые, забраны назад леопардовым хайратником. Выражение лица – просто Наполеон на троне.
– Она очень красивая, – наконец говорит Азамат, я не удерживаюсь и фыркаю. Он продолжает: – И такая молодая… Тебе, наверное, совсем мало лет…
– Двадцать восемь, – бурчу я. На меня смотрят округлившимися глазами.
– Во сколько же она тебя родила?
– В тридцать два.
Глаза округляются ещё больше. Скоро европеоидом станет.
– Дарлинг, – говорю, – у вас на Муданге в году сколько дней?
– Шестьсот пятьдесят семь…
– А у нас почти вдвое меньше.
Он долго смотрит на меня, не моргая.
– Погоди, – говорит, – правильно… Вы ведь живёте по космическому времени и на планете тоже… Так вы в два раза чаще возраст отмечаете, вот в чём дело! Боги, я даже никогда не задумывался об этом! Вроде как год – он и на Земле год.
Я покатываюсь, а потом призадумываюсь.
– Сколько же тебе по земному счёту получается?. . Около шестидесяти?
– Поменьше немного, – щурится он. – Я и в юности много летал, а в космосе мы считаем года по Земле. А ты, значит, по-нашему только-только совершеннолетняя, как я и думал.
– А сколько вы живёте? – спрашиваю с некоторой опаской.
– Ну как, в сорок лет уже в Старейшины приглашают, а там ещё лет десять-пятнадцать. Отец, вон, за семьдесят перевалил, но это большая редкость.
– Да уж, – говорю, – дерьмо не тонет.
– А что твоя маменька пишет? – Азамат быстро переводит тему. Чего это он, не нравится, что я его папашу поношу? Ладно, психоанализ оставим на другой раз, когда голова не такая дурная будет. Спать-то вроде бы уже не хочу, но этого одного мало, чтобы хорошо соображать.
Перевожу ему мамино письмо, он долго хохочет над кулинарной книгой.
– У вас и правда, что ли, женщины готовят? – спрашивает. – Но ведь это тяжёлая работа: овцу зарезать, освежевать, нарубить…
– Солнце моё, – говорю, – на Земле ты овцу нигде не найдёшь. Найдёшь ты в магазине кусок неизвестно чьего мяса размером в два кулака, без кости и жил, а жир отдельно в баночке. Да и то это ещё поискать надо, а в большинстве случаев оно уже со специями, в панировке и полуготовое.
– М-да, – задумчиво мычит Азамат. – Это, наверное, удобно…
Но по лицу вижу, что в гробу он видал такое удобство.
Потом я ещё долго объясняю, кто такие ландшафтные дизайнеры и зачем они существуют в природе, а также что это респектабельная профессия, хотя и сопровождается копанием в земле, но нет, не волнуйся, на тяжёлых работах пользуются рабочими или техникой. Мама, правда, и сама здорова вскопать поле-другое под вдохновение, но Азамату об этом знать незачем.
За завтраком мы чинно кушаем рыбный супчик с лапшой, а потом за разными бессмысленными занятиями коротаем день. Азамат вырезает очень похожую маму, и я под его чутким руководством изображаю для неё национальный костюм. Мы решаем, что её надо одевать как замужнюю, потому что с двумя детьми девкой ходить неприлично, так что помимо кофты и юбки мне приходится шить некое подобие фартука, пальто, как было на Эсарнай и сложный головной убор – тут не обходится без клея.
Водружаю получившуюся красотищу на полку, чтобы отойти и полюбоваться на расстоянии. Чудо. Рядом у Азамата на стенке висит картинка – я её раньше за полками не замечала. Какая-то пёстрая мазня в рамочке, ничего не разберёшь, разве что местами наводит на мысль о мышах и дискотеке. Странно, обычно примитивная живопись, наоборот, однотонная, но с человечками, зверюшками там… Хотя, может, я не осознаю их видение мира.
– Твой земляк, – внезапно говорит Азамат.
– Кто? – не понимаю я.
Он кивает на картинку.
– Художник.
Я решаю, что мне это уже снится, но на всякий случай подхожу поближе, прибавляю свет и вижу внизу под репродукцией подпись: Уассили Кандински, композиция № 6.
– Разве нет? – переспрашивает Азамат, заметив мой офигевший вид.
– По идее, да… – говорю. – Знаешь… Я, э-э-э, не знаток искусства, честно говоря…
– Да, я понимаю, у тебя другое образование, – легко соглашается он.
– А-а… – начинаю я и замолкаю, не зная, как спросить, за каким рожном он держит у себя на стенке эту бессмысленную мазню. Ещё обидится или расстроится, что я так плохо знаю свою культуру. – Я хочу сказать… Он ведь довольно специфический художник… Тебя чем-то привлекло именно это произведение?
– Я очень люблю музыку, – следует ответ. – И меня поражает, как вам, землянам, удаётся её рисовать.
Я решительно прекращаю этот разговор: он явно не для моего слабого ума.
Наконец наступают долгожданные шесть часов дня, когда можно валить спать. Как это прекрасно, когда от места работы до койки всего одна переборка. Правда, когда мы собираемся укладываться, припирается Алтонгирел, которого Азамат пускает в нашу сдвоенную каюту, дескать, он же знает про переборки, чего ж скрывать. Придётся потом провести с дорогим супругом поучительную беседу о том, что я вовсе не жажду пускать Алтошу к себе лишний раз.
Он застывает на пороге, и, когда Азамат с пульта закрывает за ним дверь, этой дверью его подталкивает внутрь.
– Очень интересно, – говорит, оглядывая наше обобщённое пространство. – Кому из вас стало тесно?
Азамат начинает объяснять, что у нас так принято, но Алтонгирел быстро его обрывает какой-то едкой фразой по-муданжски, в которой мне мерещится что-то про подкаблучников.
– И чтобы до полуночи никакого секса, – строго завершает свой монолог духовник, уже на всеобщем. Я показываю ему язык, а Азамат только хмуро кивает и разделяет каюты. Какой же он всё-таки послушный, жуть просто. Только бы Старейшины нас одобрили…
Просыпаюсь, чуть не падая с кровати. Немного придя в сознание, понимаю, что позвонил телефон и я пыталась его схватить, но спросонок промахнулась мимо тумбочки и чуть не ухнула вниз по инерции. Наконец мне удаётся сграбастать изворотливое устройство и нажать на нём нужную кнопку.
– Да!
– Лиза, – там Азамат, – нужна твоя помощь на мостике, пилота дёрнуло током, он без сознания.
– Ща! – ору я сиплым голосом, подрываюсь в «кабинет», хватаю аптечку для первой помощи и скатанные рулоном носилки, мчусь на капитанский мостик.
Когда я туда прибегаю, в пижаме и тапочках, пострадавший уже очнулся. Лежит на полу около пультов, скулит тихонечко.
– Ток убрали? – спрашиваю.
– Естественно, – едковато отвечает второй пилот. Смотрю – пульт дымится. Да никак у них тут рвануло что-то. Осматриваю первым делом руки – так и есть, входной ожог на пальцах, а выходной обнаруживается на ступнях. Дышит нормально, пульс более-менее.
– Больно?
– Мгм, – кивает.
Пока я его обезболиваю да заклеиваю ожоги, начинаю постепенно врубаться в происходящее. Азамат тут же, полностью одетый, – толком поспать не дали, гады. Стоит «у руля», отдаёт короткие команды второму пилоту. На экранах… джингошские корабли.
– Как он? – бросает Азамат, не оборачиваясь.
– Всё нормально, но ему придётся пару дней полежать.
Азамат согласно мычит.
– Я позову кого-нибудь его унести, – говорю.
– Гонда с Эцаганом, – быстро отвечает он. – Остальные заняты.
Оба парня обнаруживаются в своих каютах, мирно спящими. Нещадно их бужу и отправляю на мостик.
– Я бы и один его унёс, – ворчит Эцаган.
– Мне надо, чтобы он лежал во всю длину и немного головой вниз. Так что понесёте на носилках, как миленькие.
Пока я собираю раскладные боковые палки, ситуация за бортом развивается.
– Капитан, они окружают.
– Знаю, – рычит Азамат сквозь зубы, ожесточённо химича над сенсорной панелью. – Смотри, кто помедленней, Хранцицик на орудиях.
Пару секунд тишина, Эцаган с Гондом насторожённо оглядываются. Боже мой, вот только космического сражения нам сейчас не хватало!
– Вижу брешь! – радостно выкрикивает пилот. Я чувствую совсем небольшой толчок, и мы резко меняем ориентацию в пространстве. Чего я вообще смотрю на экраны, у меня тут своё дело… Внезапно Эцаган и второй пилот хором выкрикивают:
– Капитан, там…
– Это туннель!
Мне кажется, я слышу, как Азамат скрипит зубами, но от клавиш он не отрывается.
– Значит, в туннель.
– Но это же явно ловушка!
– Посмотрим.
И мы всасываемся в туннель.
Донести пострадавшего до моего кабинета оказывается гораздо труднее, чем ожидалось: на сей раз нас изрядно швыряет. Ребята оба бледные, а пилот всё просится обратно на мостик, хотя у него практически не работает левая рука.
– Что у вас там случилось? – спрашиваю, чтобы отвлечь его. – Неисправность какая-то?
Из его сбивчивого и не очень грамотного ответа понимаю, что виноват всё тот же хакер, что уже один раз вмешивался в управление кораблём. Что-то он где-то там замкнул в пульте, не знаю уж как, или это я всё не так поняла, но факт тот, что Азамат сейчас от него отбивается, ни на секунду отвлечься не может, а второй пилот в это время пытается рулить.
Тут нас подбрасывает особенно сильно, и он прикусывает язык.
Пару часов тянется мучительное ожидание. Я прибавила в медкаюте температуру, чтобы пациент не мёрз, закатала ему капельницу, чтобы рука побыстрее восстанавливалась, и сижу, жду. Переоделась в уличное. Укачивает. Страшно.
Откровенно бояться я себе запрещаю – в конце концов, у меня нет причин не доверять Азамату наше спасение, а если я тут сейчас истерику раскатаю, это только добавит всем проблем. Так что я сижу за буком, тупо листая картинки с национальными узорами разных народов, и скачиваю себе всё подряд. Хочется пить, но с недосыпа и перепугу очень не хочется двигаться. Вот если пациент попросит, заодно и себе налью.
Пациент скоро засыпает – реакция на обезболивающее. Я брала знакомую фирму, а она в основном специализируется на стоматологических препаратах, но и для травм они замечательно подходят. Там удобно сделано обезболивающее – совмещено с успокоительным, чтобы пациент не боялся. Прихватываю его нетуго смирительными поясами, чтобы не свалился.
Пить всё-таки хочется, тем более в каюте жарко. Решаю пойти доковылять до кухни, держась за стеночку. Там, конечно, никто ничего не готовил, а ведь время завтрака уже прошло. Ну, у меня-то мои йогурты есть… При виде еды понимаю, что голодная как собака. А вот Азамат там, бедный, пашет, тоже ведь со вчерашних шести вечера ни крошки не ел.
При обыске кладовой обнаруживаю несколько палок сырокопчёного мяса, гроздью висящих на стене. Пробую на всякий случай – жуётся довольно легко, солёненькое такое. Нас снова подбрасывает, меня слегка прищемляет дверью. Ничего, переживём. С некоторым трудом над раковиной нацеживаю в чистую бутылку молока из большой коробки, закрываю крышкой и ползу на мостик.
Тут кроме Азамата и пилота топчутся Ирнчин и деверь Эсарнай. Все в мыле, глаза безумные, на экранах такое, что меня мутит от одного взгляда – всё крутится, несётся, извивается… беее. И они в этом ещё умудряются лавировать. Азамат переместился за манипуляторы – надо думать, хакер отстал – всё лицо в поту, то и дело пытается рукавом вытереть, а то глаза застилает. Хорошо, у меня всегда с собой платочки. Протираю ему физиономию аккуратно, чтобы обзор не перекрыть.
– Лиза? – выдыхает он, с остервенением выкручивая манипулятор.
– Я, я, – говорю.
– Сейчас мы выйдем… – бормочет он, – из узкой части… станет полегче…
– Да ты не отвлекайся, – говорю. – Я в тебя и так верю.
Он не улыбается, но лицо его немного светлеет. Я присаживаюсь у стеночки – кормить его в таком режиме совершенно невозможно, придётся подождать.
Минут через десять и правда становится полегче: теперь истерическое вихляние в пространстве продолжается не всё время, а с перерывами в пару минут.
– А, Лиза, ты ещё тут? – замечает меня дорогой супруг. – Что-то нужно?
– На, – говорю, – жуй, пока есть возможность.
– Ой да ладно, я бы перебился, пока…
– А ну быстро.
Перебиться-то он, может, и перебился, но уминает всю палку в три укуса. В чём-то всё-таки мама была права…
Остальные трое поглядывают на капитана с завистью, и я обещаюсь принести ещё еды на всех. Тут у них снова начинается опасный участок, и я уползаю, придерживаясь за стенку.
Копчёность идёт на ура, к тому же теперь меня ещё отдельно ценят как сотрудника, незанятого в управлении кораблём и обороне его непосредственно и оттого свободно бегающего по кораблю. В итоге приходится всех обносить.
Фотографии муданжских пейзажей в иллюминаторах начинают меняться на вечерние, когда Азамат наконец-то выпадает с мостика.
– Всё, – говорит он счастливо, потирая уставшую шею. – Мы выбрались. Эти сволочи думали, что мы там разобьёмся, преследовать даже не пытались.
– Вот идиоты, – говорю радостно. Оказывается, всё это время я очень-очень боялась, но понимаю это теперь только по чувству облегчения. – Как будто не знают, что ты у меня непобедимый!
Он хохочет, и я заставляю его наклониться, и мы долго и душевно целуемся посреди холла. Он пахнет молоком и мясом, и ему абсолютно всё равно, что на нас смотрит полкоманды. Сегодня можно, заслужил. Моя одежда пропитывается его потом, и я прижимаюсь плотнее, потому что хочу перенять его запах заодно с силой и удачей. Мой отважный рыцарь, муж мой.
Всё-таки приходится разлепиться, жизнь-то не стоит на месте. Мы тащимся мыться, усталые и счастливые, с чувством, что все дела в кои-то веки доведены до конца и ничто не висит над душой. Можно просто получать удовольствие от жизни. Мы оккупируем ванну второй раз за сутки, и я устраиваю Азамату подробный массаж всего тела, чтобы прогнать даже само воспоминание о каких-то неурядицах. Мы много, долго, вдумчиво целуемся, а потом занимаемся любовью, вспенивая воду и нарочно поднимая фонтаны брызг – этакая оргия жизни после спасения.
Наконец мы вытаскиваем свои промокшие насквозь тела на берег, кутаем их в тёплые халаты и перекантовываем в спальню, где позволяем им рухнуть в произвольных положениях на сдвоенную кровать. Сегодня никакой чумной духовник нам не указ.
– Где мы теперь? – спрашиваю я в полусне.
– В кровати, я думаю, – бормочет Азамат не более осмысленно.
– Не-ет! – хохочу я. – В какой галактике?
– А-а, так в Водовороте. Этот туннель выводит почти к самому Мудангу, завтра вечером уже причалим.
– Ого! – просыпаюсь я. – То есть, получается, мы срезали путь?
– Ну да, получилось, как в той сказке… Эти кусты – мой дом родной.
Мы снова смеёмся, потому что сейчас всё вызывает только смех. Азамат жмёт что-то на пульте, и из потолка, в который ушла стенка, выдвигается на ножке экран-иллюминатор, в котором видна система со звездой и несколькими планетами. Азамат увеличивает одну из дальних, приближает её к нам. Она вся равномерно синяя, маленькая такая и похожа на стеклянные шарики для аквариумов.
– А где суша? – спрашиваю.
– Сейчас на другой стороне, – говорит Азамат странным ласковым голосом, как будто о маленьком ребёнке. – Днём увидишь.
Я закрываю глаза и жду дня.