Наследники

© Юлия Зубарева, 2018

ISBN 978-5-4493-8092-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От порога¹

Сосны в лесу за домом роняли на землю тяжелые шишки. Стук приглушался толстым слоем пожухлой старой хвои. Иголки опадали, десятилетиями копились между крепких корней. Деревья росли на скалистых склонах прибрежного отрога Тавра. Считались красой и гордостью края. Его золотом. Его хлебом.

– М-м! Как вкусно пахнет! – в маленький внутренний дворик вышла молодая женщина в эксомиде, поверх которой набросила на плечи тяжелое пестрое покрывало. – А это что еще за промысел, милочка? – она обратилась к другой. Та обустроилась прямо посреди двора в импровизированной мастерской. На единственном столе рядком теснились неказистые глиняные фигурки: мужские, женские, звериные. Ну, как? Отдаленно похожие на что-то. Мастерица закончила лепить хвост, пристроила в ряд еще влажную птицу.

– Я вынула хлеба с пода. На вертеле – поросенок. Остальное – сами сообразите, – испачканные глиной руки прошлись по добротному хитону. Сосредоточенный взгляд даже ни на миг не оторвался от поделок.

– Все понятно. Наша Виргилия опять не в духе! – ее собеседница фыркнула, пожала плечиками. – Быть может, ты тоже решила заняться чем-то полезным?

– Куда глину ставить? – во двор вошел плотный мужчина. Можно было бы сказать: могучий. Гладко выбритое, с правильными чертами лицо, черные кудри, туника – его принимали за типичного римского вояку. Впрочем, он когда-то и в легионе служил.

– О, Корд! Она и тебя припахала?

– Поставь в тень. И благодарю тебя, – Виргилия осторожно сняла со стола поднос с глиняными фигурками, перенесла его в угол двора, куда Корд дотащил кадку со следующим замесом.

– Она меня не припахивала. Мне же несложно. Прекрасно выглядишь, Эритея.

– О, ну хоть одно доброе слово с утра!

– Это для тебя – утро. Так-то уже скоро полдень, – тем временем Виргилия вернулась, тщательно убрала разведенную грязь.

– Я – купаться! – голос Эритеи дрогнул от обиды.

Обычное утро. Как сотни других. Только Виргилия, что называется, ушла в себя и возвращаться, судя по всему, не собиралась. Она устроилась в тени портика, где продолжала сосредоточенно лепить из кусочков красноватой глины что-то непотребное. Руки женщины, казалось, просто не приспособлены для такой деликатной работы. Но ее упорства хватало. Как всегда. Корд постоял, молча посмотрел на мучения, вздохнул:

– Пойду, вина принесу.

– Вино закончилось, – не отрываясь от дела, буркнула Виргилия.

– Как?! Там же еще целый пифос оставался!

– Ага. Только Тиль вчера с Симоном засиделся. Увлеклись беседой о прекрасном. Наутро я застала их в животном состоянии. Сказала все, что думаю. Вот они в город и сбежали. Восстанавливать протраченное.

– М-да! Что-то я начинаю жалеть, что пропустил самое интересное, – Корд почесал нос, вздохнул, посмотрел на голубое безоблачное небо, вздохнул еще раз. – Эх! Поросенок-то, говоришь, готов? Жрать хочется. А запивать нечем. Вот, где эти двое? Эй! Ты что творишь?!

Под руками Виргилии фигурки разом высохли, а потом по ним забегали огненные язычки.

– Иди-ка ты, милый друг. К Эритее. Спинку ей потри, что ли?

– Ладно, ладно, – в их маленькой семье они уже научились понимать, когда не стоит лезть под руку ближнему. Корд ушел. Женщина еще некоторое время понаблюдала за танцем саламандр, потом легким взмахом заставила их исчезнуть. Ну да. Магия. Что ж тут удивительного? Проверив, что все глиняные уродцы стали достаточно твердыми, мастерица осторожно уложила их в плетеный короб, подхватила приготовленные заранее лук, колчан со стрелами, опоясалась ремнем с кинжалами, покинула двор.

На мало приметной полянке в лесу тщательно развесила свои поделки по веткам, расставила то тут, то там. Солнечный диск неподвижно висел на небе, наверное, пытался разглядеть, чем же это все закончится. Легкий ветерок заставлял висящие фигурки чуть раскачиваться. Виргилия наложила стрелу на тетиву, сосредоточилась. И тут что-то изменилось вокруг. Дуновения ветерка закружились. Сначала неуверенно свистнула одна глиняная птичка, потом вторая. Засвистели все разом. И тут же какофония сменилась тягучей печальной мелодией. Женщина улыбнулась.

– Смотри-ка! Наша грозная воительница свиристелок понаделала!

– Тиль! – целясь стрелой, Виргилия резко повернулась к валуну, на котором застыл ее собственным отражением светловолосый лучник в простой тунике. Несколько бесконечных мгновений двое целились друг в друга.

«Убить? Толку-то? А, ведь, могу. И рука не дрогнет. Нет, не дрогнет», – кривая улыбочка растянула губы лучницы. Порыв ветра растрепал ее рыжие пряди, добавил тревожные ноты в мелодию. Женщина сосредоточенно отправила стрелу в полет. Железный наконечник с резким всхлипом заставил расколоться первую глиняную фигурку. Тут же стремительно прозвучал каскад тинькающих звуков. Напевный свист оборвался. Словно молоточек пробежал по металлическим пластинкам, перевел музыку в иное звучание. Едва последняя стрела достигла своей цели, показалось, или мелодия не получила своего завершения? Несколькими резкими бросками Виргилия избавила свой пояс от ножей, добила последнюю глиняную безделку подхваченным с земли камнем.

– Вот. Как-то так, – она удовлетворенно потянулась. – Увлеклась. Сделала на одну больше.

– Жаль, – все время воинственных аккордов Тиль устроился на камне. Его лук куда-то пропал. – Свиристелки ветряные. Это же настоящая лесная флейта получилась.

– Да я так – руки занять было нечем. Надоело просто по целям стрелять. Вина-то купили?

– Купили, купили, красавица. Уж купили, так купили! – балагур, музыкант, поэт – Тиль легко соскочил с камня, помог собрать ножи и стрелы. – О, смотри-ка! – в его руках оказалась глиняная птичка с отбитым клювом. – Эк ты ее неласково. Корду, пожалуй, отдам. Пусть ей серебряный клювик сделает, я на ней еще поиграю. Эритейка сказала, что ты нынче смурнее тучи. Не в пифосе же дело?

– Да Небо с ним – с пифосом! Я что-то чувствую. Что-то такое… Не знаю. Хотела у Симона спросить, а вы нажрались до поросячьего визга.

– Не только ты чувствуешь, – сквозь лукавые смешинки в серых глазах Тиля проступило нечто. Огромное, как весь этот мир. – Я Симону об этом ночью рассказывал. Напролет. Вроде, понял он.

– Теперь еще бы и нам понять, – Виргилия вздохнула. Они приблизились к их общему дому. Еще год назад и дома-то здесь не было никакого. Именно тогда Симон произнес, как припечатал: «Ну что же. Как говорят римляне, начнем от порога. Построим себе жилище. А заодно каждый поучится использовать свои новые силы». Славный, надо сказать, домик получился. Ага. С четвертого раза. Так получился же! Во дворе, за столом сидело трое. Тиль с Виргилией присоединились к компании.

Пять волшебников. Пять странных существ. Очень разных, но так похожих друг на друга. Не семья. Хотя, вот – отец и дочь. Тиль и Эритея.

Тиль – проказник, озорник, казалось, никогда не знал печали. Бродил по Бретани, распевал песенки на праздниках, тризнах, в гостевых домах. Замолкал только у дольменов, да и то ненадолго. Потому что надолго оставаться среди менгиров он не мог. Наваливалась сонливость, голова клонилась к холодному камню, и ни разу песенник и балагур не позволил себе остаться в круге. Он помнил слова друида, который застал его за кражей арфы из котомки на заднем дворе гостевого дома. «Да, ты будешь петь. Это голос Древней крови. Детей богов. Бери арфу, мальчик. Может, она удержит тебя на входе в Полые Холмы». Тиль делал вид, что не слышит, как шепчутся за его спиной досужие кумушки: «Прямо Бальдр». Потому что помнил, как погиб юный бог от стрелы, отравленной завистью богов. Певец сам легко посылал стрелы в полет. Те находили цель – даже самую невероятную. В голодные времена приходилось останавливаться в какой-нибудь деревне, ходить с мужчинами на охоту. Еще Тиль умел говорить на языке своих предков, но никогда не пользовался этим. Зверей, что приходили на зов, убить не поднималась рука. Бродя по лесам, певец встретил девушку в ослепительно белых одеждах. Незнакомка кормила с руки олениху с олененком. Звери скрылись в чаще. Прекрасная фея родом из Полых холмов осталась. Возможно, двое тогда не произнесли ни слова. Скорее всего, сама эта встреча явилась песней ветра и птиц. На рассвете Тиль пробудился в одиночестве. Безысходное чувство потери бросило певца по следу. Та, что пришла к нему эхом, видением, оказалась рабыней знатного римлянина, и тот ее увозил, увозил, увозил! Сперва на юг – в Массалию, а оттуда – в далекую Иудею, префектом которой уезжал служить этот римлянин. Повозка спешит быстро. Корабль идет по волнам споро. Человеку потребовались годы, чтобы приблизиться к своей мечте. Когда корабль отошел от причала Эпира, Тиль стоял на носу, счастливо вдыхал соленый ветер. В душе все пело: скоро, уже скоро он увидит ее! Но недалеко от Тира корабельщики засуетились, гортанно зазвучали команды, тревожные взгляды устремились в небо. А небо – купол драгоценной топазной синевы – внезапно помутнело и обрушилось на мореходов бурей.

Тиль очнулся на берегу, среди камней. Один. Опять один. Он помнил, как тонул в золотом сиянии. Потом пришел шелест волн, крики чаек. Кто-то рядом плакал. «Ох ты, горе мое», – пробормотал певец. И наткнулся на ошарашенный взгляд зеленых глаз. «Горе? Твое?». Оба не сразу поняли, что разговаривают на Древнем языке.

Эритеей назвала новорожденную девочку мать. Хозяин был добр, не возразил. Он, вообще, был очень добр к странной вольноотпущенной. В доме все знали, что эта галатка могла успокаивать внезапные приступы гнева, которые год от года становились все чаще. Эритея росла, скорее как дочь, чем как рабыня. Ей позволялось многое. Даже купаться в бассейнах, соединенных между собой водопадами. Вода в Иудее – дорогое удовольствие. Можно подумать, что префект из Рима специально построил водопровод в Йершалаиме, чтобы позволить себе водопады на вилле. Даром, что каждый не превышал двух локтей, но как сладостен был шелест прохладной воды! Мать научила Эритею разговаривать на Древнем языке своей родины, видеть в отражении знаки доброты и гнева духов. А потом мамы не стало. Она зачахла вдали от галльских лесов. Остался только покровитель, который все чаще задерживался в шумном, хлопотном, суетливом городе Йершалаиме. Эритея не повстречала знаменитого на всю Иудею пророка – Иисуса из Назарета. Когда патрона снова задержали уже привычные беспорядки, она, в водной глади, увидела: римский префект склонился к чаше с водой, омыл в ней руки, что-то произнес. Алой мутью расплылась в чаше кровь. Девушка вскрикнула, видение пропало. Эритея смотрела слепыми от слез глазами на струи, уже зная: этого немногословного человека запомнят здесь именно таким: палачом, посылающим на казнь. А не благодетелем, не тем, кто привел воду в эту суровую землю. По возвращении на виллу, патрон совсем замкнулся в себе. Эритея осталась на попечении домашних рабов. Удивительно ли, что девушка бранилась на арамейском не хуже, чем насылала проклятия на Древнем языке! А потом выяснилось, что она умеет исцелять, что ей ведомы тайны трав и настоев. Врагов поубавилось. Хозяин, повинуясь каким-то своим мыслям, удочерил Эритею. Но та так и не смогла назвать этого человека отцом. Как и не смогла назвать приемной матерью его тихую жену Прокулу. Вскоре царь Иудеи Агриппа выслал сурового префекта. Но тот не взял с собой приемную дочь. Наверное, понимал, что ссылка в Галлию для него ничем хорошим не закончится. Эритея осталась в собственном доме в Птолемаиде – крупном портовом городе Иудеи. Увы, не только она помнила о приемном родителе. Об этом вспомнили ее соседи, когда три года назад началось их восстание против Рима. Глупое, безнадежное – его начали бродяги и бездельники, с гордостью именующие себя зелотами – непримиримыми. Безжалостно они убивали всех, кого считали отступниками от закона Моисея. Эритее пришлось бежать в Тир. Там она пристроилась работать в лавке с ароматами и пряностями. Римляне, разумеется, не смогли проигнорировать уничтожение зелотами нескольких своих гарнизонов. Новый император Рима Веспасиан начал настоящую войну против целого народа. Война так и была названа римлянами – Иудейской. Не щадили никого. Когорта одного из легионов вошла в Тир. В иудейском квартале вспыхнул пожар, по улицам города полилась кровь. В том числе – кровь Эритеи. Вслед за пожаром пришла ужасающая буря с моря. Да! К морю! Прочь! Прочь отсюда!

К утру буря улеглась. Как растаяла темнота от боли и слабости в глазах несчастной. Эритея склонилась над прибрежной волной. Ужас! Привычное зеркало воды не отразило даже тени! Рядом кто-то застонал. Была ли их встреча случайной? Да нет. Не бывает таких случаев.

Квинт Цецилий Пий Корд был назван в честь знаменитого деда. Сын римского сенатора, он не знал голода, жил на склоне Квиринала, прямо напротив Палатинского холма, считал жизнь простой и незамысловатой штукой. Его будущее предопределено. А когда придет зрелость, он заменит отца в сенаторском кресле. Позади младшие магистратуры. Квестура прошла скучновато: бесконечные судебные тяжбы граждан, суета, сутолка судов. В эдильстве оказалось и того зануднее: строительство дорог, надзор за подрядчиками, грузы мрамора для храмов, пыль, потные рабы, созидающие великий Рим. Утешение приносило вино, игры на аренах и мечты о подвигах. Римлянин не может быть истинным гражданином без армии. Вот в армию-то и выпросился Квинт, причем – в Азию. Галлов Цезарь разбил. Божественный Август покорил Египет. Для подвигов оставалась только Азия. Квинт отбыл в Антиохю, чтобы вступить в знаменитый Шестой легион. От Пергама путь лежал через горы. Так уж случилось, что страшная гроза застала его в двух переходах от лагеря. Казалось, остановись, пережди! Нет, что-то заставило мчаться вперед, отметать прочь доводы разума. Квинт, с детства приучаемый держать в узде свои чувства, на этот раз бросился в бурю, очертя голову. Грохот обвала разнесся эхом в горах. Конь без всадника прибежал под утро на постоялый двор. Оплакивать упрямого римлянина никто не стал. Квинт пришел в себя на дне ущелья. Рука заледенела от струй маленького ручейка. Дорога лежала чуть выше по склону. Надо только выбраться и добраться до своих. Навсегда забыть то, что привиделось в горячечном бреду. Но как такое забудешь?! Корд видел себя, в этом не было сомнений: он – всадник – мчится на черном коне, а за спиной разрушается мир. И сердце бьется в такт цокоту копыт.

У простого фракийского вождя радостей, вроде, немного, только каждая – бесценна. Свобода, племя, дочь. Единственная, между прочим. Виргилией назвал. На римский манер. А что делать? Когда перед племенем встал выбор: погибнуть от рук римлян, стать их рабами или заключить военный союз, отец принял правильное решение. И даже получил римское гражданство. А потом и женился на римлянке. Среди своих девочку называли княжной. По привычке. Это вовсе нескучно: носится сломя голову верхом по горам, драться с сыновьями отцовских дружинников, раз в год ездить с отцом к тайному храму Митры Сияющего. Женщины оставались на постоялом дворе. Мужчины уходи в пещеры. После ночного моления проводилась охота на кабана. Вот где даже сердце пело! Ничего не изменялось год от года. Разве что отец заикнулся о том, что пора бы подумать о замужестве. Мужчины отбыли к пещере. Подумать? О замужестве? Не на ночь же глядя! Женщины посидели у очага, разошлись спать. Незадолго до рассвета на постоялый двор напали разбойники. Нянька велела бежать к сараю, где стояли кони. Виргилия не стала спорить. Нянька же не знала, что к седлу у княжны приторочены ножны с мечом. Сарай оказался пуст. Пока княжна нашаривала в темноте стойла, дверь кто-то захлопнул. Запахло дымом. Довольно быстро помещение наполнилось чадом. Почти тут же языки пламени горячо облизали стены. Уже второй месяц стояла жара в предгорьях. Буря тоже совсем некстати примчалась из-за мглистых вершин. Вот и занялось – не успели ахнуть. Впрочем, некому ахать. Разбойники скрылись в грозе, оставили за собой тела убитых. Не уцелел никто. Никто не видел, как прямо из яростного пламени вышла женщина, облитая золотой кипенью. Князь вернулся с мужчинами под утро, горько оплакал дочь. Даже каких-то грабителей на крестах по ущельям развесил. На римский манер.

Каждый из них умер. Чтобы остаться в живых. Чтобы встретиться с высоким худощавым мужчиной на берегу Срединного моря рядом с развалинами древней Эмессы. О чем ты думал, Симон-маг, увидев четверых – свой ужас и свою судьбу? Наверное, когда-нибудь ты признаешься в этом. Расскажешь, как рассказал о своем видении в пламени очага в простой таберне Амниссоса – крупного порта на острове Крит. Может, пришло время?

– Помните нашу первую встречу? – Симон ни на кого не глядя, покрутил в руках кубок.

– Согласно правилам риторики, подобный вопрос не требует ответа, – Корд нахмурил густые брови.

– Мне важно, чтобы вы вспомнили мою историю, рассказанную вам.

– Это когда вы от бури в порту спрятались? – Виргилия покусывала губы. Симон кивнул.

– Ты шел из Алесандрии в Массалию. На своем корабле вывез нескольких беженцев. Среди них – мужчина с женой и ребенком. Он говорил, что ищет свою мать – Марию из Магдалы, – Эритея глянула на Тиля. Тот кивнул. – Эта семья была из общины этих… Александрийских терапевтов. Там гонения на них устроили. Вот он и подался к месту, где жила его матушка. С ними был друг… Максимин, да?

– Все верно. В Александрии тогда… Многое что случилось. В том числе – колдовской поединок, в котором я проиграл и погиб. Красиво погиб. И тут – ожидание бури, жуткое ощущение страха. За себя? Меня все считали мертвым, чего еще бояться? За своих спутников? Так, вроде, с ними все в порядке. Я – повелевающий духами огня, воды, воздуха, земли и эфира – почти всесилен. А тут испугался.

– И заглянул в огонь могучий маг. А там лишь саламандры и бардак, – не удержался Тиль.

– Там ты увидел смерть каждого из нас, – Эритея пнула отца под столом. – А потом послал стихийных духов, и те привели нас к тебе на встречу. Кстати, вот душевнейшая тебе благодарность за деликатность. Я, между прочим, увидев ундину, решила, что все – безумие и видения отныне мой удел. Если бы вот он в этот момент не взлетел с ровного места в воздух, наверное, еще раз умерла бы.

– Что ж ты не сказала, что такая впечатлительная, дочка?

– Я вообще ничего не могла сказать!

– Простите. Мне было важно, чтобы вы обязательно пришли. Я счел такой метод… Убедительным, – голос Симона прозвучал тихо. И он по-прежнему ни на кого не смотрел. – Весь этот год я искал ответ на вопрос, что же тогда произошло.

– Нашел? А-а! Так ты нашел! – Виргилия резко подалась вперед. Не заметила, как по ее коже заструились сполохами пока еще едва ощутимые огненные блики.

– Виргилия! Держи себя в руках! – Корд с хрустом сжал каменеющие кулаки.

– В последние дни каждый из вас все больше и больше уходит в свою стихию. И вот: слушайте, – маг достал из рукава свиток. – Мне передали его буквально на днях. Я же говорил, что искал. Попросил давних знакомых присылать. Пророчества. Это написано как раз в тот день, когда вы все погибли. «Я был в духе в день воскресный и слышал позади себя голос…». Это текст написан отшельником с острова Патмос. Наверное, неважно, как его зовут. Но тут говорится о четырех Всадниках. Они несут смерть и разрушение. Когда они придут, этот мир погибнет.

– Но мы уже здесь. И мир, вроде, еще цел, – спокойно произнесла Виргилия, вернулась на свое место. Все вздрогнули. Ощутили: несколько мгновений над двориком висел полог плотной, немой тишины. Его сдернули резким движением. Полог рассыпался на сонм простых, привычных звуков: треск цикад, приглушенные удары тяжелых шишек о землю, шелест деревьев, птичьи голоса.

– Вы еще не стали Всадниками. В этом наша надежда. Пока каждый из вас остается человеком, пока вы все разом не растворитесь в своих стихиях так, что я не смогу вас вернуть, пока ваши чувства не возобладают над каждым из вас, есть надежда. Но это делать будет тем более сложно, что мир вокруг жаждет, ждет – в ужасе и трепете – но ждет своего конца. На этом зиждется вера людей в справедливость. Это, как вы понимаете, навечно.

– И что делать? – Корд, как всегда, нуждался в конкретном решении конкретной задачи.

– Жить. Да. Думаю, жить. На заре времен такое уже случалось. Первый Разлом. Этот мир сотворен по Слову Бога. Если Слово нарушается, всему наступает конец. По Своему Образу и Подобию Он создал тех, кого называют Сынами Божьими. Для них Он установил закон: «Нельзя поклоняться никому, кроме Его Самого». Но был сотворен человек. И Бог призвал ангелов и велел им поклониться человеку. Один – Первый, хранитель Закона – воспротивился воле Творца, но исполнил букву Закона. И был низвергнут прочь. Тогда Сыновья Божии разделились на Падших и Верных, и архистратиг Михаэль стоял на лестнице с огненным мечом. И была битва. Мир не остался прежним. После низвержения Падших потомки Сыновей Божьих скрылись с глаз в холмах и лесах. Они могли… Да и сейчас могут… Творить волшбу, – Симон покивал, будто заметив как переглянулись Тиль с Эритеей. – Тогда же появились звери, алкающие крови человеческой и способные надевать человеческое лицо.

– Оборотни, – Тиль резко выдохнул.

– Их по-разному описывают и называют. Но да. Все они умеют превращаться. Тогда же духи стихий были разделены и теперь могут попадать во власть человека, – тонкие длинные пальцы мага шевельнулись, словно творя заклинание. И четверо почувствовали, как уходит напряжение, готовое вырваться из каждого. – В Амниссосе я увидел Второй Разлом. Который предопределил конец этого мира «по вере людской». На этот раз Творец позволил людям изменять саму основу этого мира. «И будет Царствие на Небе как и на земле». Зверь, вышедший из вод, на этот раз оказался как человек. Он может обращать в себе подобных, нуждается в крови человеческой и страхе. Падшие и Верные теперь могут приходить к людям и вести битву за их веру. Никаких больше лестниц. Все здесь и сейчас. В каждом. И между всеми – вы.

– Мы, – Корд привстал, налил себе вина. – Ты себя-то тоже не сбрасывай.

– Я не хочу! – Эритея соскочила. По ее лицу текли слезы.

– Ну, ну, дочка, – Тиль тут же оказался рядом, прижал ее к своей груди. – Тут ведь как? Выбора-то нету.

– Хорошо. Пусть получат то, во что поверили! – хищная кривая улыбочка Виргилии не предвещала ничего хорошего. Никому.

– Ты сначала почитай, что получат. И реши, желаешь ли ты уйти в небытие вот так, – Симон осторожно положил свиток на стол. – Есть и привлекательная сторона такой нашей жизни, – маг очень аккуратно подбирал слова. – Каждый из нас владеет волшебством. Убить любого из нас, как показала практика, возможно, но на следующий день мы возвращаемся. Так что, априори – бессмертны. Мы свободны в выборе занятий.

– О! Слышишь, дочка? Что хотим, то и творим!

– Думаю, что ограничения придется себе поставить, – Симон слабо улыбнулся. – Не стоит сильно увлекаться в использовании своих сил. Это приближает вас к стихийному…

– Бедствию, – Эритея перестала всхлипывать, хохотнула.

– Я хотел сказать: состоянию. От него до Всадника, как я понимаю, меньше шага. А так, да. В остальном все в нашей воле.

– Ладно. Поживем – увидим, – Корд допил вино из кубка. – Ну, чем займемся сегодня?

– Я, пожалуй, почитаю, – пока ее никто не опередил, Виргилия схватила свиток, выскочила из дома.

Цикады совсем обезумили: треск стоял такой, что уши глохли. Тем не менее, мягкие, почти бесшумные шаги Виргилия расслышала издалека. Интересно, как Корд умудряется ходить почти неслышно? При его-то телосложении?

– И что пишут? – мужчина уселся прямо на мягкую хвою: Виргилия сбежала со свитком из дома в лес.

– Ужасы всякие, – страшный текст давно был свернут, упакован обратно в тубус.

– Ты же что-то задумала.

– Симон сказал: «жить». Делать, что пожелаем. Вот я и хочу уехать.

– Ну, это-то я понял. Хотелось бы знать, куда ты собралась? Чтобы ненароком не пересечься.

– Тоже в дорогу потянуло?

– Так ведь война совсем рядом. Я… Я просто чувствую.

– Ее зов? – женщина кивнула головой. – А я не чувствую, я вижу. Как глаза закрываю, так и вижу. Гору, полыхающую огнем. Симон считает, что он у нас самый умный. Ничего, я быстро учусь. Это пророчество написал один из последователей пророка Иисуса. Только они его называют Сыном Божьим. Эти последователи – иудейская секта. Одна из тех, что ждут своего доброго царя – Мессию. А вторая иудейская секта – зелоты – устроила драку с римлянами. И то, что уже тьма народа – их народа – погибла, вождей не останавливает. Почему? Чего они добиваются?

– Те люди, которых Симон вывез из Александрии – терапевты. Они тоже из последователей этого Пророка. В Александрии их египтяне камнями побивали, хотя жили себе люди общиной и жили. Правила своей общины взяли у иудейских ессееев. И это еще одна секта в Иудее. В Кумране живут. Симон рассказал.

– В том-то и дело! Симон знает гораздо больше нас вместе взятых! И это выводит меня из себя! Я не желаю быть марионеткой в его руках! – Виргилия соскочила с камня. Корд ухватил ее за руку:

– Стой! Никто не собирается быть марионетками. А я хочу знать, что ты придумала!

– Знаешь, – они замерли: глаза в глаза, – Если убить Симона, сутки – слышишь? Сутки! Никто нас не сможет сдерживать. И я могу вывести нас всех – каждого – из себя настолько, что уйти в свои стихии для любого из нас покажется благом. И все.

– Что тебя останавливает?

– Любопытство. И вредность. Хочу, чтобы вы тоже помучились, – резким движением Виргилия выдернула руку из лапищи Корда, развернулась, стремительно направилась к дому. У входа столкнулась с рабом-носильщиком. Раб разгружал свою тачку: седла, сумки, куча всякой полезной дорожной мелочи. – Ага! А вот и мой заказ! – женщина потерла руки.

– Седла? А кони? – Корд не отстал от подруги по несчастью. Теперь стоял рядом, привычно хмурился.

– Кони? Мне нужен только один. Мой, – Виргилия замерла, прикрыла глаза, а потом резко выдохнула: – Иди сюда, – и столько нежности было в ее голосе, что мужчина застыл, ошарашенный. Из-за поворота выбежал рыжий крепкий жеребец. Женщина открыла глаза, улыбнулась ему навстречу: – Сполох.

Раб-носильщик что-то уронил.

– Как ты это сделала? – Корд застыл натянутой струной.

– А ты не понял? Если тебе нужно, стоит только позвать, – никогда еще в этом доме не видели такого лица Виргилии: оно лучилось счастьем. Женщина что-то напевала, уверенно оседлала Сполоха, привязала его у входа. Раб поспешно сгрузил весь товар, пробормотал что-то невнятное, почти бегом со своей тачкой скрылся в направлении городка. Виргилия носилась по двору, погруженная в сборы. За ее метаниями недоуменно наблюдала Эритея:

– Куда-то собралась, дорогуша?

– Да. Хочу понять, чем так впечатлил отшельника с Патмоса этот… Армагеддон.

– Недалеко от Птолемаиды есть долина. В ней – убогая деревушка. Ар-Мегиддо. Долина мертвая. Говорят, там когда-то была битва. Между Египтом и Ассирией.

– А ты не знаешь, из-за чего в этой Иудее весь сыр-бор? – Виргилия не собиралась отказываться от своих планов. И раз Эритея могла знать что-то полезное, стоило из нее это вытрясти. Быть может, даже попытать. Эх! Мечтам не суждено сбываться! Высокомерная волшебница на этот раз просто кивнула:

– Если честно, я не сильна в истории. Расскажу как понимаю. Иудеи всегда жили племенами. Они называют их «коленами». Пастухи. Кочевники. Ни городов, ни укреплений – ни к чему им это. Но сотни лет все колена истово верили в своего Единого Бога. И этим разительно отличались от народов вокруг. За это отличие иудеям и доставалось. Их постоянно кто-то завоевывал, уводил в плен. Собственно, в плену, в Египте появился их пророк Моисей. Что-то он понял, наверное. Что надо народ как-то объединить, чтобы противостоять соседям. Так появились Скрижали Завета и Моисеев закон. В этом законе прописано все-все-все: как жить, что есть, пить, как детей рожать, как имена давать. Не без сопротивления иудеи этот закон приняли, начали его исполнять. Если возникали какие-то разногласия внутри колена, шли к действующему пророку, который являлся главным жрецом их Бога и единственный имел право говорить перед Богом за весь народ. У иудеев никогда не было никаких храмов. Переносная скиния – и все. Считалось, что присутствие Бога – Шехина – просто есть. Но тут народы вокруг расселения иудейских племен стали объединяться в крупные империи. Каждое такое государство норовило подчинить самовольных кочевников-пастухов. Иудеи, видя неэффективность сопротивления возрастающему давлению, пришли к своему очередному пророку и потребовали: «Дай нам царя!». Тот и дал. Саула. Говорят, красавчик-мужчина был. Ну, и воин, естественно. Саул быстро победил всех врагов. Ему, кстати, здорово помог его зять Давид. Логично, что после смерти Саула именно зять сел на престол. Иудеи не просто любят Давида. Это для них идеальный правитель, совмещающий военные победы и служение закону Моисея. Этот закон не был создан для государства. Там ничего не сказано о разделении служения Богу и служения царю. Давиду, очень мудрому человеку, удалось балансировать между священниками саддукеями и собственным троном. Именно Давид основал на ничейной земле Йершалаим. И перенес в него Скинию Завета. Говорят, шел впереди и плясал. Голым.

– Это имеет значение? – Виргилия усмехнулась. А, что? То еще, наверное, было зрелище!

– Имело значение, что, будучи царем и первосвященником в одном лице, Давид запретил приносить кровавую жертву везде, кроме как на специальном алтаре во дворе Скинии.

– Хитро! Значит, теперь все иудеи должны были для этого приезжать в Йершалаим? Новую столицу.

– Ну да. Давид еще хотел храм построить. Но во сне Бог ему велел оставить это сыну. Сын оказался послушным и храм построил. Звали этого сына Соломон. Строили, кстати, приглашенные из Тира каменщики. Ими руководил Хирам Аббиф. Этого Хирама убили и похоронили под фундаментом.

– А чего иудеи сами не строили?

– Я же рассказываю! Они – народ кочевников! Что эти пастухи могли построить? К тому же, у них каждая суббота – праздник. Шаббат. Работать нельзя. Затянулась бы стройка. Словом, так появился Храм. Именно что с большой буквы. Так как единственный. Там было много религиозных споров, что теперь с Шехиной? А как же с единением с Богом вне Храма? Тут из священников-саддукеев выделилось крыло фарисеев. Которые стали древний закон Моисея приспосабливать к новым… Веяниям. Саддукеи сопротивлялись, естественно, но спорщики пришли к договоренности: внутри самого Храма все останется строго по закону. А вот во дворе – вводите новые обычаи, праздники – что хотите. Там целая война, между прочим, случилась. Уйма народа погибла. Но договорились. А империя Давида встала костью в горле у соседей. В частности, у Вавилона. Царь Вавилона с непроизносимым именем решил покончить с беспокойными соседями. Иудеи называют его Навуходоноср. Он покусился на святость Храма: приказал выдать священные сосуды. Священники не поняли, в чем смысл, спокойно выдали. Обоз с золотыми и серебряными изделиями Навуходоноср увез в Вавилон. Обычно, при таком осквернении, у всех народов вера в отчих богов падает, народы теряют волю к сопротивлению. Не иудеи. У них же – Шехина! То есть, Бог вокруг, и весь народ пребывает в Боге. К тому же, Скрижали-то Навуходоноср не стребовал. Свою ошибку вавилонский царь понял очень быстро, собрал армию, осадил Йершалаим и воевал, пока не разрушил Храм по камешку. Скрижали пропали. Никто не видел, что они были уничтожены, но они исчезли. Иудеев массово увели в Вавилон. Так они не шибко-то огорчились. Заниматься торговлей, ремеслами и по-прежнему пребывать с Богом можно где угодно. Там даже снова пророки появились. Цари-то из колена Давидова кончились. Вавилон в свою очередь завоевали персы. Кир, называемый Великим, отпустил иудеев из Вавилонского плена. Кое-кто даже вернулся и испросил разрешения у Кира построить на прежнем месте «что-нибудь». Кир был занят другими проблемами – разрешил. Не запретил, в смысле. Дальше понятно: пока Персия противостояла Греции, пока Македония вставала на ноги, иудеи воспряли и зажили себе спокойно. С финикийцами повоевывали за портовые города. Жили себе. Из Македонии пришел Александр Великий. Этот вообще прошел мимо Иудеи. Еще бы! Впереди была Персия и Индия. Какая уж тут Иудея? А вот после смерти Александра Иудея оказалась между потомками двух полководцев: Птолемеями и Селевкидами. Кто бы из них куда ни шел воевать друг против друга, Иудея всегда била в спину. Наконец, во время очередного договора, ее разделили.